Текст книги "Прощай, Бобров"

– Я никогда не занимался этой областью, товарищ полковник, даже теоретически. Если не считать, конечно, учебных часов. В жизни, на практике, как я уже говорил вам, у меня совсем нет опыта. Но в чём я согласен с вами, так это то, что наркомания уже в ближайшем будущем получит эпидемиологическое распространение. Навряд ли с ней так быстро можно справимся, да и политическая ситуация не способствует этому. Если при железном занавесе её ещё хоть как-то контролировали, то теперь вряд ли это возможно. Причины налицо, это и развитие транспорта, технология перевозок, усовершенствование коммуникаций, глобализация, открытость границ, международная торговля.

– Вы правильно всё понимаете, Северцев. Наши реформаторы вытолкнули джина из бутылки, заталкивать его обратно предстоит нам с вами. Ладно, ближе к делу. Могу ли я считать, что вы выразили желание работать у меня?

– Да, товарищ полковник.

– Хорошо. Идите. Мы очень скоро встретимся, лейтенант. Распределение и соответствующие документы вы получите в канцелярии училища.

Очень скоро Сергей Северцев прибыл в управление. Полковник Новиков неспроста лично отбирал для своего управления каждого из сотрудников. Он предполагал, что работа будет весьма специфична и люди требовались особые. Так же, как и наркодельцы посвящают этому грязному промыслу всю свою сознательную жизнь, так и охотники за ними смогут добиться успеха только в том случае, если посвятят этому всю свою карьеру. Полковнику Новикову было важно создать основную группу руководителей отделов на местах, и он их отбирал лично. Он понимал, конечно, что контролировать деятельность в регионах чрезвычайно трудно, что отношения будут строиться в немалой степени на доверии, и для этого он решил на некоторое время собрать всех вместе. Новиков придавал большое значение личным неформальным отношениям своих сотрудников, он был уверен, что они полезно укрепляют служебные деловые контакты.

Так прошло почти три месяца интенсивной подготовки в федеральном управлении. Полдня они проводили в аудитории, остаток дня их водили по разным специальным химическим и медицинским лабораториям. «Остальное познаете на практике», весело шутили педагоги и практика, как предполагалось, предстояла нешуточная. Для Северцева же самое неожиданное было впереди. Накануне состоялось торжественное собрание, посвящённое окончанию специальной учёбы. Пятьдесят молодых лейтенантов сидели в небольшом зале и слушали напутствия старших товарищей. Окончательный итог подвёл начальник Главного управления полковник Новиков.

– Через два – три дня вы разъедетесь по просторам нашей огромной страны. Я хотел бы, чтобы вы помнили эти три месяца, проведённые в Москве, в специальном учебном подразделении. Я хотел бы, чтобы вы знали друг друга, чтобы вы дружили друг с другом. Пройдёт немного времени и многие из вас возглавят на местах областные, районные, городские отделы. Вы должны будете постоянно поддерживать связь друг с другом, и от этого зависит успех нашей деятельности. Наркотрафик – это цепочка. Борьба с наркотрафиком – тоже должна стать цепочкой. Мы должны создать структуры борьбы, опережающие наркодельцов на несколько шагов вперёд. Вот почему, вы должны быть лично знакомы друг с другом. Никогда не верьте, если скажут, что это зло непобедимо. Это зло можно уничтожить! Победить! Сломать ему шею! У наркобаронов не только финансовые интересы. Они уже давно стали игрушкой в руках у бессовестных политиков. Они ломают наш народ изнутри, распространяя эту гадость в России. Каждый наркоман будет укором в наш адрес. Не забывайте об этом. Не забывайте о том, что вы служите закону. Не переступайте черту и справедливости, и законности. Удачи!

По сложившейся практике выпускников распределяли по огромной стране, согласно разнарядке представленной Главным управлением. При этом, по негласной традиции, выпускники очень редко возвращались в родные пенаты. С группой же Северцева поступили иначе. Молодых лейтенантов предполагалось вернуть на родину. Как считал полковник Новиков, знание местных условий позволит молодым оперативникам, следователям быстрее войти в курс предстоящей работы.

– Итак, Северцев, годы учёбы для вас закончились. Завтра вы едете по месту назначения. Вероятно, вы уже знаете, что возвращаетесь на родину. Надеюсь, что это вас не очень огорчает.

– Никак нет, товарищ полковник.

– Рад слышать. В Рязани, в областном управлении вас уже ждут. Пока будете в прокуратуре. О вашей специализации знают, отдел по борьбе с наркооборотом там только формируется, сейчас этим там занимается старший следователь уголовного розыска майор Алимов. Сегодня утром я говорил с ним по телефону, будете служить под его началом. Вам понятно?

– Так точно, товарищ полковник.

– С жильём есть проблемы? Насколько мне известно, ваши родители живут в области?

– Так точно.

– Вы будете жить с ними?

– Конечно. У нас хороший дом. Родители будут мне рады.

– Приятно слышать, лейтенант. Жилищный вопрос наше слабое место, впрочем, как и всегда. Мы никак не можем решить его. Может быть, распределение специалистов на родину в какой-то степени сгладит эту проблему. Но в будущем, если в вашей личной жизни произойдут перемены, мы найдём возможность помочь вам. Лейтенант, не скрою, что я очень надеюсь на вас. Ваш регион весьма проблематичен, по нашим данным там осело немалое количество наркодилеров, и местные, и целые этнические группировки. Именно там концентрируются поставки из-за Средней Азии, Афганистана. Потом всё это валит в Москву, в центр и далее в Европу. С выводами не очень спешите, не суетитесь, ваше дело аналитика. Мне нужны будут полные данные, кто, откуда, сколько и куда. Оперов там хватает, светлых голов большой дефицит. Нам нужна мощная информационная сеть, когда только курьер сядет в поезд с товаром, мы должны уже знать, куда он едет и к кому. Вам нет дела до курьеров, ваше дело связи. Ведите работу аккуратно и вдумчиво, информацией не делитесь ни с кем. Вот и всё, что я хотел сказать вам на прощанье. Осталось только пожелать вам удачи.

Весна везде наступает по-разному. Где-то немного раньше, где-то немного позже. В Париже распустившиеся каштаны – самый убедительный признак наступившей весны. В Москве – набухающие почки тополей, клёнов, дубов, осин, берёз. Нетерпеливое ожидание пьянящего запаха сирени, суетливые торговцы мимозой, нарциссов. В ярославской Покровке лёгкие белые и розовые лепестки просыпающихся яблонь, вишен, груш. В сибирском хвойном рае – Озёрном зима не отступает долго, весна там краткая, яркая, красивая, совсем немного и наступает душное и зудящее таёжное лето. В полярной же Дудинке весна так и вовсе не успевает за календарём, в мае – июне там только ледоход в разгаре. Отец – Енисей просыпается долго и шумно, оставляя после своей зимней спячки горы льда по краям реки. Иногда этот лёд не успевает растаять и до первых сентябрьских снегопадов. Редкому и короткому теплу там даже не успевают обрадоваться, ведь не редко и в конце августа уже может пойти снег. Впрочем, сильно радоваться весне и теплу там не дают комары и мошкара.

На востоке говорят, что люди больше похожи на своё время, чем на своих отцов. Эта восточная премудрость невероятно подходит к Боброву. Кто бы мог сейчас узнать в нём мальчишку из бедной семьи – Севку Боброва, разносящего чистое и отутюженное бельё клиентам своей матери в небольшом провинциальном российском городишке. Кто бы сейчас узнал в нём студента московского вуза, для которого стипендия в 45 рублей была значительным событием. А ведь с той поры прошло не так уж много времени, но Всеволод Бобров так сильно изменился, что и сам иногда не верил в своё прошлое.

Почти десять лет жизни во Франции, интенсивная и интересная работа, великолепный круг общения невероятно изменили его. Внешний вид, манера держать себя, новые привычки, которые он быстро освоил, делали его необычайно привлекательным и желанным собеседником. Совсем недавно ему исполнилось 32 года. Его карьеру можно было назвать одним-единственным словом – сногсшибательной. Правда, в основном он был более успешен на финансовом поприще, о карьере дипломата он уже перестал думать. И не потому, что был не честолюбив, а просто обстоятельства сложились немного по-другому.

Резкие и неожиданные изменения в политике и идеологии разваливающегося Союза на некоторое время внесли сумбур, если не сказать большего, в работу и зарубежных представительств. Но как говорится, идеология – идеологией, а торговля – торговлей. Кому – развал, а кому – мать родная! Благодаря связям и советам своего тестя и, не в последнюю очередь своему трудолюбию и смекалке, Сева Бобров быстро стал незаменимым партнёром по бизнесу. Перестройка в СССР дала шанс, таким как он, и Бобров не преминул этим воспользоваться. Развитие частного бизнеса в России приносило ему неплохое финансовое обеспечение. Знание языка и знание рынка делали его желанным, а порой незаменимым партнёром. Из России потоком поступали заманчивые предложения, и очень скоро он стал по – настоящему богат. По совету Прокофьева они с Натальей решили остаться во Франции навсегда. Это уже не вызывало такой настороженной и злобной реакции как раньше, к тому же уже в большей части Европы можно было запросто услышать русскую речь. В престижных кварталах Парижа, Лондона, Берлина, Мадрида это уже стало довольно-таки обыденным делом. Новые русские люди отличались смелым рискованным характером и крепкими локтями. Их не смущало даже то, что в некоторых случаях, территория была не совсем свободна и уже очень скоро Бобров стал своим в узком кругу финансовой верхушки новых русских бизнесменов во Франции. Его знали, ценили, уважали, к его советам прислушивались, его помощью не гнушались, отношением дорожили. Бобров стал удачливым коммерческим агентом, специалистом – экспертом коммерческих контрактов, французским партнёром многих известных к тому времени российских компаний. Он так легко и быстро стал богатым, что ещё не забыл запах котлет в студенческой столовой. Что ни говори, а гордиться такими успехами стоило!

Несомненно, он понимал, что без протекции Александра Ивановича, без его реальной помощи у него многого не получилось бы, во-всяком случае, так быстро. Как иногда говорила Наталья, он сидел бы бухгалтером или экономистом, в каком – нибудь сельском райпо. Спорить с ней по этому поводу он не любил, к тому же с самим тестем к тому времени у него сложились ровные деловые отношения. О семейных делах с ним они говорили редко, стараясь довольствоваться хотя бы внешним лоском его супружеских отношений с Натальей. Конечно, Прокофьев знал о сложных отношениях между его дочерью и Бобровым, но старался не придавать этому большого значения. Все так живут! Меняется мир, меняются и отношения между людьми! Он, кстати говоря, никогда не считал факт существования Марии Боголюбовой, препятствием к счастливой семейной жизни Натальи. Он считал это несерьёзным и часто убеждал свою дочь, что виной всему её характер. С ней он говорил об этом довольно часто, стараясь уберечь от ошибок. Ему казалось, что рецепт известен.

Сева Бобров и Наталья были необычайно разными людьми, любое сравнение между ними было просто невозможно. Сева вырос в бедной семье, где знали цену куску хлеба, он рано начал трудиться, помогая матери и всё равно им едва удавалось сводить концы с концами и не докатиться до нищеты. Как принято в русской провинции, он воспитывался в достаточной строгости, без излишеств, но материнская любовь и ласка излишествами не считались. Он был послушным ребёнком, но на нажим мог ответить грубостью. Это часто наблюдается у мальчишек из бедных семей – грубостью они защищаются. Сева не видел своего отца, вернее сказать, он его совсем не помнил. По примеру своих родителей дети внутренне, сами того не подозревая, закладывают в себе основы поведения в будущей взрослой жизни и чаще всего просто неосознанно повторяют поступки своих постаревших родителей.

Что мог видеть в детстве маленький Сева? Уставшую мать, постоянно нуждавшуюся в заступничестве? Он тогда ещё понял, что бедного может обидеть каждый и главное, к чему должен стремиться любой здравомыслящий человек – к богатству, ибо только оно, что бы там не говорили философы, идеалисты и романтики, может дать человеку истинную независимость. А ждать, пока мир станет идеальным, все люди станут братьями и начнут исповедовать и соблюдать справедливые принципы не приходилось. И поэтому он – Всеволод Бобров, уже в ранней юности понял, что надо много работать самому и ждать удачу. А удача любит подготовленных людей. И первое, что может помочь любому бедняку – это знания. Книга – самое выдающееся изобретение человека и самый демократичный и доступный путь к знаниям. Сева Бобров ещё, будучи учеником средней школы, понимал и чувствовал, что такое социальное неравенство. Тогда ещё, в эпоху советской власти, все дети учились в одних школах, официальная идеология проповедовала бесклассовое общество и равенство между людьми. Почти все учебные заведения были общедоступны и в какой-то степени стартовые возможности были одинаковыми и достаточно справедливы. С этим ему повезло. И его отношения с Машей Боголюбовой, завязавшееся чувство в конце учёбы в школе, несомненно, стали толчком в стремлении к успеху. И если ничего не предпринимать, думал он тогда, и если не стараться изменить жизнь, то придётся довольствоваться крохами злополучной судьбы. Единственное, что могло помочь ему тогда – это знания и Сева Бобров засел за книги. Этого не могли заметить окружающие, к концу учёбы он сильно изменился. Знания давались ему легко. Он учился почти с наслаждением, и поступление в престижный московский вуз стало естественным результатом его недюжинной целеустремлённости. Он как – будто чувствовал, что ещё несколько лет и поступить в этот московский вуз будет нереально. Сева Бобров решил не терять время и успел заскочить на подножку последнего вагона. Тогда этому удивлялись не только одноклассники, не только Алина Михайловна, но и сама Мария. Вообще – то, она всегда чувствовала в нём цельную, несгибаемую натуру, очень волевой характер. Знала, что он может пожертвовать многим для достижения своей главной цели. А про его цель она знала, но тогда она ещё не предполагала, что он сможет пренебречь ею. Несмотря ни на что, она даже старалась понять его, оправдать, даже когда он оставил её и женился на Прокофьевой. Но когда он не приехал на похороны матери, все доводы в его защиту просто лопнули. И ей, да и всем другим это было просто непонятно.

Двухнедельная стажировка молодого выпускника Всеволода Боброва затянулась почти на десять лет. Так вот получилось, что он приехал в Россию в первый раз почти через десять лет. Он был просто ошарашен, он не узнавал страну, которую покинул. Деньги меняли людей, нравы, города, но на это невозможно было смотреть без сострадания. Везде и все что-то продавали, огромные и знаменитейшие спортивные комплексы превратились в толкучки – муравейники. На улицы выплеснулось огромное количество автомобилей, а наружная реклама надолго прикрыла собой весь блеск шедевров московской архитектуры. Столица, когда-то славившаяся своими чистыми и просторными бульварами и парками, превратилась в нескончаемую стройплощадку, и конца этому не было видно. Русские, которые каких-то 20-23 лет тому назад ещё доказывали миру, что они скоро построят коммунизм, теперь явно старались обогнать весь мир в строительстве капитализма.

Приезд Боброва в Москву был связан именно с этими бурно развивающимися тенденциями. Министерство иностранных дел проводило трёхдневную конференцию, посвящённую взаимоотношениям торговых представительств за рубежом с новыми торговыми и экономическими образованиями.

Уже с Шереметьева Бобров позвонил Прокофьеву и сообщил о своем приезде. Тесть искренне обрадовался его звонку и предложил остановиться в его московской сталинской высотке. Сева понимал, что отказ может обидеть его, но остановиться у него в доме он никак не мог. Он сослался на то, что приехал не один, а в составе представительной делегации, среди которой были и французские бизнесмены. Прокофьев сразу поправился и сказал, что понимает его. Задав пару вежливых вопросов о Наталье, Прокофьев предложил встретиться на самой конференции. Естественно, что и сам Александр Иванович участвовал в её работе.

Сама по себе эта конференция большого интереса для Боброва не представляла, обычная тусовка экономистов, торгашей и чиновников и поэтому он едва дождался её конца. Но не принять приглашение Прокофьева поужинать вместе, было верхом неучтивости. От ужина дома ему удалось кое-как отвертеться, и они договорились встретиться и поужинать вместе в последний день конференции в небольшом ресторанчике на Краснопролетарской..

Мужчины были явно немногословны, с удовольствием предоставляя друг другу лидерство в беседе. Прокофьев обсуждал с зятем последние экономические проблемы, жаловался на бардак и хаос в министерстве и немного посетовал на свои неудачные коммерческие комбинации в самом начале перемен.

–…ты даже не можешь представить себе, Сева, как трудно стало работать. Аферист на аферисте, вокруг одни мошенники, но кто знал, что именно так всё и будет. Всплывают какие – то забытые факты, имена и следователи цепляются за них, словно не понимая, чего стоило тогда просто оставаться на плаву. Содержать аналитические группы, чтобы они не разбежались…и потом, мало ли кто с кем работал? Ищут, спрашивают, недоговаривают, намекают, снова ищут…

– Что именно, Александр Иванович? – спросил Бобров.

– В конце восьмидесятых, когда началась вся эта…перетрубация, я опрометчиво контактировал с некоторыми частными компаниями. И в качестве эксперта, и в качестве консультанта по экономике, иногда даже просто как менеджер по развитию. За эти годы, почти десять – двенадцать лет…всё так сильно изменилось. И вот, как только немного ситуация стабилизировалась, то свои научные исследования начала прокуратура.

– Прокуратура? – удивился Бобров. – А что они хотят от вас?

– Даже не знаю, вроде ничего такого. Но ты же знаешь, что у нас могут подвести под статью уголовного кодекса и за безбилетный проезд в трамвае, а тут такие деньги.

– Это что, так серьёзно? – с участием спросил Бобров, на этот раз, отложив вилку.

– Не знаю. Прокуратура есть прокуратура. Так…рассказываю на всякий случай. Я проводил пару десяток операций по линии внешэкономсвязей в обход государственных структур, по просьбе, кстати, самих же этих структур.

– Ого! – не удержался Бобров.– И вы только сейчас мне об этом рассказываете?! То-то, я смотрю, в представительство зачастили проверки, особенно в последние дни. Требуют экспертизы контрактов, и не только нынешних, а поднимают за последние пять-семь лет. Вы помните компанию «АСФ»? У них офис в Марселе.

– Конечно. Я помогал им, мебельная фурнитура, строительные материалы, автозапчасти. Кажется, они больше не работают.

– Ну да,– перебил его Бобров, – не работают. Потому что их прикрыли. У них фурнитура оказалась готовой мебелью, автозапчасти – готовыми автомобилями. Это уже серьёзно, это налоговые преступления.

– Тебе нечего бояться,– недовольно отозвался Прокофьев, – ты был у них всего лишь коммерческим экспертом. Пусть разбираются с поставщиком и таможенниками. И не забудь,– он понизил голос и огляделся по сторонам, – на этой фурнитуре ты заработал почти миллион.

– Разве я сказал, что я забыл? Такое не забудешь, вот это меня и волнует. Если этих ребят возьмут, они всё равно расскажут про гонорары своим экспертам, в этом я даже не сомневаюсь. А эта сумма – явно за молчание. Вы должны предупреждать меня о таких делах, я имею в виду прокуратуру. Вас что – вызывали?

– Да. Уже несколько раз.

– И вы только мне об этом говорите, Александр Иванович? Будьте осторожны, пока у вас хорошие отношения с Председателем правительства и вы в обойме, вас, конечно, не тронут. Но держите порох сухим и уши востро, бдительность не помешает. Если кресло под вами закачается, то вас могут привлечь, как вы образно выразились, и за безбилетный проезд в трамвае. А следом за вами потянутся и ко мне, вы понимаете меня? Меня ведь это тоже касается.

– Тебе нечего бояться,– повторил Прокофьев, – к нашим совместным проектам во Франции это не имеет никакого отношения. В основном, они крутятся вокруг «Прогресса»…

– А-а…– улыбнулся Бобров, явно что-то вспомнив, – великие стройки, великие гидростанции! Владимир Ильич Ленин отдыхает со своим планом ГОЭЛРО! Как же, «Прогресс укрепляет берега!», помню. Карманы свои укреплял этот «Прогресс», а не берега. На пятьдесят миллионов проектных работ! Гора бумаг и ни одной реальной стройки! Абсолютная пирамида! Мышь родила слона! Надо же было вам так неосторожно вляпаться в эту историю.

– Ладно, хватит, – недовольно огрызнулся Прокофьев, – у меня в день десяток таких «Прогрессов», на лбу не написано. Меня не в чём упрекнуть! Оказывать экономический ликбез людям – это моя работа, моя профессия, в конце – концов. И если кто-то решил воспользоваться этими знаниями в других целях, то я тут не причём! Через меня прошли тысячи студентов и за всеми не уследишь.

– Видите, вы уже оправдываетесь,– осторожно возразил ему Всеволод Бобров.– Так думаете только вы. Эти ребята из прокуратуры так не думают. С вашим положением в обществе одно только упоминание вашего имени в таких делах – уже почти преступление. Вы, как жена Юлия Цезаря, должны быть вне всяких подозрений.

– Ерунда! – не сдержался Прокофьев. – Это только мораль и ничего более!

– У морали есть ноги, и вы знаете об этом. Она может меняться в зависимости от обстоятельств. Вы же получали зарплату и это могут переквалифицировать как взятку. Разве не так? Вы же получали деньги, в конвертах, без ведомостей? Вы же не отвертитесь от этого? Вы же не скажете, что два или три года вы работали на какие-то коммерческие структуры бесплатно.

Бобров почувствовал, что немного перегибает палку и постарался перевести разговор в более миролюбивое русло. Прокофьев молчал, задумавшись, не отвечал ему и Сева продолжил:

– Я думаю, что сейчас всё зависит от того, кто дует в ваши паруса, друг или враг? Вы сами ничего не чувствуете? Может быть, кто-то подсиживает вас?

– Не думаю. Хотя, вряд ли в этой суматохе что-то почувствуешь. Кто тебе друг, а кто враг. Утром улыбаются, а вечером…

– Вы стали много зарабатывать, дорогой Александр Иванович. Вы же не думаете, что это секрет для вашего окружения.

– Сейчас все зарабатывают.

– Не все,…не все, Александр Иванович. Главное, в чём могут обвинить вас – это использование государственной информации для личного обогащения и помощь частным структурам в уходе от налогов. Сейчас это модно.

С минуту они помолчали. Бобров понимал, что сейчас он должен поддержать тестя, в конце – концов, это могло быть всего-навсего лёгкой паникой.

– Я закажу десерт, Александр Иванович.

Не дожидаясь ответа, он щёлкнул пальцами официанту. Дождавшись, пока убрали на столе и расставили приборы для чая, он продолжил:

– Я хотел бы сказать вам, Александр Иванович, что вы всегда можете положиться на меня. Если вдруг что-то случится, вы можете на меня рассчитывать. Я никогда не забывал, что вы сделали для меня. Может быть вам, действительно, плюнуть на всё и уехать из этой страны?

– Как ты стал холодно отзываться о своей родине. Ты назвал её – эта страна. Ты стал циником, Сева. – Прокофьев скривил губы, он не смог скрыть своего неудовольствия.

– В вас говорит ваша комсомольская юность и пионерское детство, дорогой Александр Иванович. Я не стал циником, циничной стала моя родина.

– Хорошо, Сева, хорошо…я не готов спорить о судьбе поколений, просто хочу напомнить тебе, что и ты бегал в пионерских шортах, носил красный галстук и давал клятву Ленину. Будет лучше, если мы на этом закончим исторический экскурс. Давай пить чай. Мы и так редко видимся, чтобы затевать ненужные споры.

Бобров примиряюще кивнул головой и, вместо извинения, наполнил чашку тестя густым ароматным чаем.

– Ты закончил все свои дела в представительстве? Ты точно решил уйти?

– Да. Рано или поздно все эти полуподпольные операции прошлого выплывут наружу. Мы же не дети, чтобы не понимать этого. Даже, если мы кристально честные люди, то наши российские партнёры всё равно когда-нибудь сядут в лужу и нас начнут шерстить просто по инерции. А там, всякое может случиться. Как вы сказали, и бесплатный проезд в трамвае может стать преступлением. Я ухожу из представительства и думаю, что это верное решение. И вообще, в нашем представительстве сейчас такая неразбериха, что сам чёрт ногу сломает. Мы уже присмотрели себе дом, вероятно, Наталья говорила вам об этом. У меня есть подтверждение, что скоро я получу французское гражданство. Так что, Александр Иванович, мы всегда ждём вас. Может быть, даже лучше не дожидаться развития событий, а просто сделать ноги? Кстати, так уже сделало большинство ваших партнёров по так называемой начальной стадии развития капитализма. Вы ведь всегда были одним из идеологов свободного предпринимательства. Как вы теперь будете доказывать, что никто не застрахован от ошибок? И кому? Ваши студенты вам не поверят.

– Да. Но роль сбежавшего идеолога меня не устраивает, – вздохнул Прокофьев. – В конце – концов, я многое сделал для этой страны.

– Самая большая ошибка вашего поколения, простите, Александр Иванович. Весы Фемиды не учтут этого, а коробок сомнений перевесит контейнеры добра.

– Ты говоришь как настоящий купец, Сева, – улыбнулся Прокофьев. – Иногда я поражаюсь тем изменениям, которые произошли в тебе за такое короткое время.

– Как мне это воспринимать? Как комплимент или упрёк? А я и есть настоящий купец. Русский купец. Русские купцы всегда рисковали, а чем я от них отличаюсь? Костюмом и мобильным телефоном. Ноги, руки, язык, и всё остальное не поменялось, не изменилось. Вы знаете историю лучше меня. Сюрпризы в России всегда от власти. Придёт какой – нибудь Иван Грозный и его опричники уничтожат вас. Я всегда старался дистанцироваться от политики и просто хочу убедить вас, что вам лучше уехать. Имеет же право человек уехать? Имеет? Пока не поздно, пока у вас развязаны руки. Потом, пардон, будут связаны ноги.

– Хорошо, хорошо, Сева…– Прокофьеву явно не нравилось, что именно Бобров говорит с ним на эту тему, – всё, мы же договорились, что об этом больше ни слова. Я подумаю обо всём сам, как обезопасить себя. Пока ещё нет поводов для серьёзного волнения. В конце – концов, и сыщики должны оправдывать свой хлеб. Пусть ищут сбежавших, отъезд – это признание своей вины.

– Отъезд или бегство, как вам будет угодно, Александр Иванович, – это желание спокойно провести остаток своих дней. Можно же и так сформулировать.

– Хорошо, Сева, – повторил Прокофьев, – я подумаю, насчёт остатка, подумаю.

– Вы меня не так поняли, – поспешил добавить Бобров, – простите, но мне не нравится ваше настроение, Александр Иванович. Мы с вами – одна семья и я обязан заботиться о вашей репутации, о вашей безопасности, в конце – концов. До сих пор ваше имя всегда служило для меня самым надёжным прикрытием и убежищем, я всегда гордился вами и всегда считал вас выдающейся личностью. Я и сейчас так считаю и впредь не поменяю своего мнения. Но моего взгляда могут не разделять новые люди, пришедшие к власти. Для них заслуги, в том числе и ваши – ерунда. Вы забыли, как расправились с некоторыми нашими общими знакомыми, нет даже смысла перечислять их имена. На их заслуги просто наплевали и растёрли ботинками. Любая программа всегда служила, в первую очередь, для расправы с неугодными людьми. Будь-то антикоррупционная борьба, война с оборотнями или даже антитерроризм. Не мне вас учить. И эта вот суета, что затеяли вокруг вас, может просто плохо кончиться, весьма и весьма плачевно. Надо что-то делать, и делать сейчас, Александр Иванович. Эта история бросит тень и на меня, и на наши дела за границей. Я искренне забочусь о вас, о вашей, если хотите, безопасности. Я не хотел бы худшего развития событий. Вы же понимаете меня? Там я хоть что-то смогу для вас сделать, здесь навряд ли. Я не знаю про ваши активы в России, но думаю, что уже пора и об этом подумать. Пора вывозить.

– Всё, Сева. Приехали. Я не нуждаюсь в такого рода советах. Хотя, не скрою мне приятно слышать о твоей позиции. Но я пока ещё смогу сам о себе позаботиться.

– Как хотите, Александр Иванович. Я не сомневаюсь в том, что есть ещё порох в пороховницах, простите за несколько назидательный тон.

Прокофьеву это понравилось, и он стал мягче.

– Я всегда с уважением относился к тебе, Сева, – неловко закашлял Александр Иванович, предваряя, как и почувствовал Бобров, неприятную для него тему, – но если ты вдруг заговорил о семье, о нашей маленькой семье, то мог бы, как мне кажется, немного лучше относиться к Наталье. Не надо возражать мне, она мне не жаловалась, – предупредил его вопрос Прокофьев, – в вашем случае и без жалоб всё видно. Вот и сейчас, ты почему-то приехал один. Вы что, живёте порознь?

– Но это же командировка, Александр Иванович, служебное мероприятие, – попробовал оправдаться Бобров.

– А что тут такого, разве нельзя было приехать с женой? У вас что, нет денег на билет до Москвы? Привёз бы её за мой счёт, какие проблемы?! Она пожила бы немного дома, с отцом, тебе бы это точно проблем не прибавило.

– Я подумал,…она подумала, ведь она совсем недавно была в Москве…

– Знаю. Но тоже одна. Поэтому я и спрашиваю у тебя, – вы что, живёте порознь? Вы везде бываете порознь, прости, но разве это ни о чём не говорит? Как ты думаешь?

– Сейчас все так живут и семья меняется. Когда люди становятся финансово независимы друг от друга, то теряется и смысл моральной, духовной поддержки. Материальной, если хотите. К сожалению, но это так. Как вы понимаете, не только в нашем случае. Так везде.

– Ты хочешь сказать, что вы становитесь ненужными друг другу?

– Я так не говорил, это вы так сказали, Александр Иванович, но истина где-то рядом, несомненно. Деньги разъединяют людей.

– Я не намерен вмешиваться в ваши личные дела, но она моя дочь, да и ты, Сева – не чужой мне. Повторюсь, что всегда хорошо относился к тебе и очень высокого мнения о твоих способностях.

– Я это знаю, Александр Иванович и я вам за всё благодарен,…нет, честно. Это не просто слова. Я хочу, чтобы вы верили мне. Вы тут совсем не причём. Просто это модно сейчас, вот так вот жить, как мы живём с Натальей. Вы отстали от жизни, вы – старомодный человек.

Прокофьев словно не заметил его последних слов.