Текст книги "Прощай, Бобров"

В отличие от многих своих сокурсников, Бобров никогда не принимал участия в политических мероприятиях, которых было так много в то время в столице. Но он почувствовал, что настал его час и старался не упустить своего шанса. Он сконцентрировался только на том, что может принести ему пользу в будущем и абсолютно не тревожился по поводу того, что ему было не нужно. Он понимал и видел, что вместе со старой властью уходят и прежние властелины, уходят вместе со своим окружением. Эпоха меняла людей у кормушки. Появлялись новые лица, абсолютные никому не известные ранее, молодые, напористые, наглые. Целыми сутками их счастливые физиономии не исчезали с экранов телевизоров, с первых полос газет. Седовласых крупных мужчин сменили парни спортивного типа, умело жонглирующими всевозможными понятиями. Они встречались на экранах с народом, обливали друг друга водой, били по мордам и таскали за волосы, отказывались от своих старых родителей и меняли стареющих спутниц на длинноногих молодух. Оказалось, что всё это можно, оказалось, что этого можно не стесняться.

Последние годы учёбы в Москве Сева преуспел во многом. Он почти забросил спорт, когда понял, что это не принесёт ему никакой пользы и достойного профессионала из него не выйдет. Всё своё время он полностью отдавал учёбе, а в его комнате в общежитии над кроватью красовался небольшой лозунг – «Учёба – это свобода!»

Опытные педагоги говорят, что если учащийся не хочет учиться, то даже сотня преподавателей самого высокого уровня не смогут его ничему научить. На примере Севы Боброва эту теорию можно было доказать абсолютно точно. Он засел за книги, не вылезал из пустых залов библиотек, быстро освоил только проявившийся компьютер, стал посещать лекции известных учёных – экономистов и, едва поднаторев в языках, стал почитывать специальную иностранную литературу. К концу учёбы в институте это был уже сформировавшийся специалист. Не хватало только практики и ещё немного удачи. Но, как известно – удача любит тех, кто готовится её встретить.

Появление Натальи Прокофьевой в его жизни он тогда посчитал знаковым событием. Бобров понимал, что при всех, даже совершенно фантастических знаний, без толчка, без протекции ему не на что было рассчитывать. Кто-то должен был приоткрыть ему дверь в этот новый для него мир. Все тёплые места уже давно были распределены и поделены между сыночками и племянничками на много лет вперёд. Бобров был ни тем, ни другим. Но может быть именно это и способствовало его невероятному упорству. Он знал себе цену, чувствовал, что природа на нём не отдыхала. Ещё студентом он сразу принял сторону нового времени, сторону реформ. Перемены в стране давали таким, как Бобров, шанс. Он понимал это и решил не упускать его. В то время как многие вокруг с сожалением или с остервенением разбирали прошлое по косточкам, мысли Боброва, да и он весь сам были далеко в будущем. Всё, что не было связано с его карьерой, его уже не интересовало. Его не волновали развал Союза, война на Кавказе, война в Югославии, все эти дефолты, инфляции, громкие политические скандалы, на всё это ему было совершенно наплевать. Он просто чувствовал, что в этой суматохе можно было не просто выжить, но и получить кое-что большее. К власти уже пришли совсем новые, совершенно другие люди и этим новым людям нужны были свежие силы, не связанные с прошлым. Вчерашние выпускники вузов становились министрами, губернаторами, рядовые клерки – банкирами, буровые мастера на промыслах – нефтемагнатами. Одна-единственная удача, просто её дуновение могла сделать человека богатым сразу. И не надо было ждать годами, не надо было бояться, прятаться, собирая в кубышку золотые червонцы на сытую старость. Богатым можно было стать сразу. Богатым и молодым! И пусть это немного пахло авантюрой, и пусть это было не всегда безопасным, даже просто сомнительным. Главное – чтобы был результат!

Сева Бобров не мог забыть, как поздними вечерами мама, сидя в крошечной кухоньке, всё выгадывала, какую же брешь заткнуть. Захочешь одеться – останешься голодным, захочешь поесть – не на что будет одеться. О таких призрачных понятиях, как лечение или путешествия, можно было даже не думать. Мама могла работать и двадцать четыре часа в сутки, но им всё равно не хватало. О какой справедливости можно было говорить. Бобров не хотел такой справедливости для себя и своих близких, он не был революционером. Он не хотел менять строй, свергать правительство, он не хотел справедливости для всех. Он хотел справедливости только для себя, он боролся только со своими личными обстоятельствами и победил их. Всеволод Бобров просто решил стать богатым. И решил это сделать не в отдалённой перспективе вместе с уходом на заслуженный отдых, а сейчас, вернее, очень скоро. Познакомившись с Натальей Прокофьевой, он не мог не понимать, что она может сделать для него. Ведь одно слово, даже один жест её всемогущего отца мог перевернуть целую жизнь, как, в сущности, оно и произошло позже. Выбор встал перед ним уже на пятом курсе. К этому времени его взаимоотношения с Натальей были многообещающими. Встречались они не часто, но оба прекрасно понимали друг друга. Конечно, и Наталья знала себе цену. Она была умна, красива и, представить её исходящей тоской по кому – бы то ни было, – это было невероятно. Она тоже стремилась сделать достойную карьеру, ей, как и Боброву нравилось это время, возможности неожиданных перемен. Не могла она не знать и о всесилии своего выдающегося отца. Прокофьев чрезвычайно дорожил своей репутацией. Смутно она что-то слышала о своей покойной матери. О том, что она нанесла в своё время непоправимый удар по его карьере и старалась не огорчать отца своим поведением. У неё были знакомые парни до Боброва, с некоторыми из них отношения были достаточно близкими, но она скрывала это от отца как могла и, конечно, никогда не рассказывала об этом и Севе. Его появление в её жизни вызвало столько положительных эмоций у папы, что она сразу же для себя решила, что так и быть – она станет женой Боброва. Ей даже нравилась его фамилия, да и всё остальное тоже. Все разговоры с отцом о её будущей работе за рубежом уже тогда предполагали её замужество. Но пока об этом вслух не говорили, но имя жениха уже было известно. И сам Бобров уже тогда знал, что его отношения с Натальей не секрет для Прокофьева. Сам же считал вначале, что они просто никакие, эти отношения. Ничего серьёзного их отношения не предполагали, Наталья была достаточно взбалмошной девчонкой, хотя и умна, и красива. Но он уже тогда начинал обманывать Марию. Сначала он выкручивался, как мог, пока перед ним не встал выбор. И если бы тогда, во Франции он не сделал бы предложения Наталье, его бы просто вернули в Россию. А в Россию возвращаться он не хотел, да и здесь его деятельность в системе внешней экономики оказалась бы под большим вопросом. Он не мог не понимать, что отношение окружающих к Севе Боброву и к Всеволоду Константиновичу – зятю Прокофьева – это совсем разные вещи. Всего лишь каких-то полгода жизни в благополучной Европе полностью изменили его взгляды на ценности. Он знал, что уже не сможет жить другой жизнью, он просто не хотел уже жить по-другому. Единственное, что продолжало его волновать – это судьба Марии. Судьба не в смысле обычной реальной жизни, нет, конечно. Мария жила в достаточно обеспеченной семье, окружённая любовью и заботой родителей. Но как она отреагирует? Не натворит ли глупостей? Он даже подумывал о том что, не съездить ли на пару дней, может быть удастся как-то объяснить. И ей, и матери. А может не рассказывать им, пока. Про себя он придумывал невероятные объяснения, оправдания, мол, пройдёт немного времени, он разбогатеет, окрепнет и тогда разведётся с Натальей. Его даже по-своему обрадовало известие о беременности Натальи. Оправдательным мыслям пришло новое подкрепление, что же делать? Теперь у него точно дороги назад не было. Он уже боялся писать матери, вернее, он писал ей, отправлял достаточное содержание, но после той фотографии она перестала ему отвечать. Он ещё ничего не знал наверняка, но догадался, что в Покровке узнали о произошедшем торжестве. Потом умерла мать, телеграмму отправили намеренно позже и он не смог приехать на похороны. Оправданий больше не было, он окончательно понял, что концы обрублены. Назад дороги уже не было. Когда Мария узнала, что Бобров женился, ей казалось, что она этого не переживёт. Чувство досады, обиды и унижения не покидали её ещё очень долго. Ведь за то время, которое прошло после окончания учёбы в Москве, их свадьба назначалась и откладывалась два раза. Два раза были отпечатаны пригласительные билеты, два раза заказывали места в самом престижном ресторане городка и почти полгорода при встрече с Боголюбовыми улыбались и искренне поздравляли.

Александра Боголюбова к тому времени уже давно смирилась с выбором дочери. И этому, в немалой степени, способствовали и успехи самого Севы. Ей уже давно казалось, что матери её зятя и будущей свекрови её дочери не пристало мыть полы в больнице, и она собиралась поговорить об этом с Алиной Михайловной. Она думала предложить ей должность старшей сестры-хозяйки в другой городской больнице. Тамошний главный врач – большой друг семьи Боголюбовых сам любезно предложил это. Даже отношения с Леонидом Аркадьевичем Сафоновым, несколько натянутые после того памятного школьного собрания стали постепенно улучшаться. Время лечит.

В жизни Марии Боголюбовой после той фотографии начался новый этап. Ей предстояло научиться жить без Севы Боброва. Конечно, это было невероятно трудно, особенно на первых порах. Но по-другому уже быть не могло. Все десять лет, последние десять лет их юной жизни она мечтала, она верила в то, что они будут вместе навсегда. Она всегда ждала этого часа. Слишком много места в её жизни занимал Сева Бобров. Но это уже было в прошлом.

Скрыть эту неприятную новость в маленьком городке не удалось и уже через три или четыре дня после той истории со злополучной фотографией, эта тема стала наиболее обсуждаема среди обывателей. Основная масса друзей и знакомых сочувственно отнеслись к неожиданному и неприятному повороту в судьбе дочери уважаемых врачей, но не обошлось и без злопыхателей. Как же без этого.

Но время шло неумолимо, прошла неделя, за ней вторая, третья…Другие проблемы отвлекали внимание от этой не такой уж редкой истории. Личные проблемы обывателей великой страны затмевали не менее великие события. Так казалось, во всяком случае. А что это было на самом деле, предстояло ощутить не сразу, оценить не скоро.

Быстро пролетело лето, начало осени отметилось небывалыми дождями. В школах начались уроки.

– Неплохое местечко, а?– Бобров окинул взглядом маленькую и уютную комнатку и подошёл к клетке с волнистыми попугайчиками. Попугаи, словно сговорившись, дружно и упорно молчали. Бобров попробовал их расшевелить, он просунул в клетку указательный палец и пощекотал одному из них грудку. Попугай даже не посмотрел на него и демонстративно отвернулся в сторону.

– Оставь птиц в покое, они ещё спят, – сказал ему Северцев.

– Куда уж там,– весело отозвался Бобров, – скоро восемь, пора вставать. Они какие-то недружелюбные, негостеприимные. Впрочем, как и все вокруг.

– Может быть, они просто с похмелья, – в таком же тоне предположил Сергей.

– Это другое дело, тогда у нас с ними общее горе, – согласился Бобров и философски продолжил, – подумать только, откуда могли знать свою судьбу эти маленькие, красивые осколки тропиков? Разве они предполагали, что попадут в суровый северный край, где они будут украшать собой отдельный кабинет питейного заведения и ежечасно наслаждаться пьяными бреднями спивающихся мужиков.

– Что-то тебя, Бобров, на философию потянуло с утра пораньше, – весело подытожил Северцев, – ничего, с похмелья и не такое бывает. Ты слишком не огорчайся, сейчас принесут водочки, закусок и всё станет на свои места. Попугай – это не орёл, ему в клетке хорошо живётся. Кстати, насколько я помню, нам даже не дали поужинать нормально и последний раз ты ел…

– У тебя дома, полковник,– перебил его Бобров – и с той поры прошло почти двое суток. Большим радушием твои земляки не отличаются, конечно. Поесть по-человечески не дают, иногда даже стреляют при этом.

– Ладно, – извиняющимся тоном ответил Северцев и вдруг совсем неожиданно ответил на самый первый вопрос, – место, действительно хорошее. Здесь раньше был маленький санаторий, что-то вроде дома охотника для местной советской элиты, отсюда и стиль. Колонны, большие окна, паркет. Охотиться уже не на кого, зверья давно уже нет. Вернее, есть, но несколько другого сорта.

– Осталось только двуногое,– добавил Бобров и спросил, – а что, партийная элита вымерла? Вся?

– Нет, элита осталась, лица всё те же или их сынки с телохранителями. Но эти уже предпочитают жить в Италиях, Испаниях, Англиях. Некоторые даже во Франциях, а эти места облюбовали местные бандиты, бизнесмены – однодневки, игроки, подгулявшая золотая молодёжь, да и иногда сотрудники правоохранительных органов.

– Насчёт Франции я понял,– поддержал манеру разговора Северцева Бобров,– но вот насчёт бандитов? Это что, намёк на то, что нам могут не дать нормально позавтракать? Я не переживу такого. В третий раз?

– Позавтракать нам дадут, после вчерашней выходки они не скоро сунуться. Теперь мой ход. Но, если быть честным до конца, я всё же хотел предупредить тебя, что в целях общей безопасности и, не желая, так сказать, портить статистику успешной борьбы с преступностью,…ты же понимаешь меня? А также, не желая поднимать международного скандала из-за несчастного случая с каким-то иностранцем, я всё же посоветовал бы тебе убираться отсюда, как можно скорее.

Северцев закурил после этих слов и выпустил мощную струю дыма прямо под висящий над самым столом абажур тёмно – вишнёвого цвета с золотистой бахромой по краям. Дым сигареты причудливо заметался в полусфере света, а кончики бахромы слегка задёргались.

– Очень вежливо с твоей стороны, товарищ полковник, – заметил Бобров – а позавтракать на дорожку можно?

– Позавтракать можно,– любезно отозвался Северцев, – но хотелось бы, чтобы ты меня правильно понял. То, что стреляют в меня – это так же естественно, как и этот вот дым,– он кивнул на горящую сигарету, – но вот, если что случится с гражданином из Франции…

– Понижение по службе? Нагоняй от начальства? Выговор? – предупредительно спросил Бобров.

– Плевать! Мне плевать на начальство! Этого не простит мне моя жена, и ты ведь понимаешь меня? – Голос его был тих, но весьма убедителен. – В принципе, я ведь даже не мог предположить, что всё так получится, я имею в виду эту историю, вчерашнюю историю. Наверное, я должен был хотя бы поблагодарить тебя.

– Хотя бы, наверное, или может быть, как тебе удобно, – согласился Бобров.

– В тебя могли бы попасть, и от этой мысли мне становится не по себе. Я не очень большой оратор и совсем не умею убеждать болтовнёй, но кажется, ты – стоящий парень. Во всяком случае, ты не сбежал.

– Сейчас растаю. Спасибо за комплимент, – весело ухмыльнулся Бобров.

– Не перебивай меня и выслушай до конца. Наверное, в любом другом случае мы могли бы даже стать друзьями, но понимаешь, сейчас это выглядит более чем смешным. Если что-нибудь случится с тобой,– повторил он, – мне будет трудно доказать, что я тут ни при чём. Понимаешь? Поэтому и предложение убираться отсюда, весьма актуально.

– Но ты ведь знаешь, зачем я приехал? – прямо спросил Бобров.

– Знаю, не знаю…– Северцев сразу замолчал и принялся медленно массировать лоб левой рукой, – я даже не мог предположить, что окажусь в такой ситуации. Я имею в виду твой приезд, а не этот дурацкий вчерашний инцендент. Ты здесь немногим более суток, а у меня такое ощущение, что прошла целая жизнь. Чёрт побери, я ведь даже не знаю, о чём мне говорить с тобой, Бобров.

– А ты не говори. Зачем? Тем более, что у тебя это сейчас не совсем получается, – хладнокровно, стараясь не замечать раздражения или даже волнения собеседника, ответил Бобров. – Мне кажется, что сейчас нам лучше всего просто позавтракать, а потом и решим, о чём будем говорить.

– Потом, Бобров, суп с котом!

– Может быть, но всё равно, мне не хотелось бы обсуждать сложные темы на голодный желудок. Суп с котом – это из детства. Здорово!

– Голодный желудок?! – ухмыльнулся Северцев. – Ты думаешь, что состояние наших утроб может повлиять на исход нашей встречи?

– Не преувеличивай, полковник. Я так не говорил. Просто я думаю, что нам нужно позавтракать. Что за дурацкая манера цепляться к словам. А насчёт всего остального, я ведь тоже не мог предположить, что всё именно так и получится. Я тоже имею в виду свой приезд, а не эту дурацкую стрельбу. Как минимум, я не знал, что Мария вышла замуж. Теперь, как ты понимаешь, знаю.

– А предположить, что это когда-нибудь случится, ума не хватило? – почти крикнул Северцев.

– Послушай, Северцев, я тебя уже предупреждал один раз, не говори со мной в оскорбительном тоне. Отвечать тебе или, упаси бог, скандалить с тобой я не буду. Я просто встану и уйду. Я не воспринимаю ни оскорблений, ни такого, вот, тона. И имей в виду, я не принимаю извинений. Научись держать себя в руках, я не твой подследственный.

– Всё…ладно, – Северцев виновато заёрзал на стуле, – принимаю, прости. А что, если бы ты узнал, что Мария вышла замуж, ты бы разве не приехал? Это изменило бы твои планы? Думаю, что нет.

– Нет, – честно признался Бобров, – коррективы в мои планы могла бы внести только она сама. Кстати, это касается и нынешней ситуации.

Северцев опять запыхтел сигаретой, быстро и судорожно затягиваясь, он почти не заметил, как начал раскуривать фильтр сигареты.

– Чёрт! – чертыхнулся он и, схватив бычок сигареты, щелчком катапультировал его в узенькую щель открытого окна.

– Смелый ты, Бобров, честное слово. Вчера, сегодня, знаешь, где-то там, в глубинах души, далеко-далеко, – Северцев постучал себя по груди, – ты вызываешь неподдельное и искреннее уважение, ты даже представляешь чисто психологический интерес.

– Не хотелось бы, конечно, вызывать интерес у прокурора, – не удержался и пошутил Бобров. – Не совсем это приятно.

– Да и я не советовал бы. Но я не прокурор, – недовольно поправил его Северцев, – а следователь прокуратуры. Старший следователь по особо важным делам.

– Какая разница? – недоумённо отозвался Бобров.

– Большая. Очень большая. Я ищейка. Моя задача – найти преступника и собрать доказательства его вины. Но меру и вид наказания я не определяю. Как раз этим и занимаются прокуроры и судьи. Ликбез окончен?

– Всё, всё! Сдаюсь! – Бобров спешно поднял вверх обе руки. – Я с уважением отношусь к твоему выбору, то есть к выбору профессии и не вижу смысла обсуждать это. В конце – концов, каждый сам решает свою судьбу, вернее сказать, пожинает плоды своего выбора. Некоторые из этих плодов мы совсем недавно с тобой наблюдали. В общем, давай без обид.

– Даже не подумаю, – фыркнул Северцев. – И насчёт выбора, и насчёт судьбы, и насчёт плодов. Особенно, насчёт плодов. Ты прав, Бобров, но знаешь, когда человек долго работает в одной сфере, то он становится профессионалом, ну вот как у меня, например. А у каждой профессии есть свои особенности или как сейчас говорят, заморочки. Знаешь, какая особенность в нашей профессии? Не надо, не отгадывай, это не загадка. Когда в тебя очень часто стреляют, куда-то исчезает чувство страха, оно у меня полностью отрафированно. Смерть на нашей работе, Бобров, это очень естественно. И ты хорошо определил это. Плоды! Это как неизбежный профессиональный риск. Я не боюсь смерти, но поверь мне – это не бахвальство. Я просто, страшно сказать, привык к ней, я привык к её постоянному присутствию, к тому, что она постоянно крутится где-то рядом. Иногда я её почти ощущаю, я даже знаю, как она выглядит, как она пахнет. Но на меня это действует как адреналин, как наркотик…

Мы постоянно кого-то хороним на службе, кого-то из коллег…оперов, следователей, постовых, участковых…и мы к этому привыкли, к смерти привыкли. Это стало неизбежным, как развод караула в армии и даже не знаю, что в этом больше – хорошего или плохого. Но ведь врач-хирург, который лет двадцать режет людей, наверняка теряет чувство сострадания. Разве это не так? Это ведь тоже плоды его деятельности..

Двадцать два года я работаю в органах, армия, училище, оперативная работа, сыск, прокуратура…я прошёл почти всё. И нельзя сказать, что я обделён вниманием государства. Но что я могу вспомнить о своей жизни, обо всех этих прошедших годах. Что?! Всё, что связано с самыми низменными и грязными человеческими пороками, грабежи, убийства, насилие, потом опять насилие, грабежи, убийства. Это ведь тоже плоды моего выбора. Поверь, я не жалуюсь и причин раскаиваться в своём выборе, у меня нет. Это не так, далеко не так, но иногда всё-таки хочется самому пустить пулю или в какого – нибудь подонка, или в лоб себе! Так всё это надоедает! Конца не видно, понимаешь, не видно, его просто нет! Любая работа предполагает хоть какие-то результаты, но только не у нас. Наоборот, с каждым днём этой мрази всё больше и больше, она становится всё изощрённее. Но даже это не является безнадёжным, с этим можно бороться и довольно успешно. Пугает совсем другое. Деньги, преступность и власть начинают объединяться. Предательство начинают называть просто – бизнесом.

Ты помнишь наш вчерашний ужин? Ведь и номер моего служебного телефона, и место моего нахождения – это оперативная информация. Я всегда заранее сообщаю, где я буду. И если бандиты с такой лёгкостью оперируют этими данными, то я уже не знаю, что будет дальше. И подрыв автомобиля, и нападение с применением огнестрельного оружия на сотрудника правоохранительных органов – это подготовленные операции, для их осуществления нужно время и самое главное – нужна информация о передвижении объекта. Какой смысл бороться с преступностью, если сдают свои, с кем бороться, когда вокруг тебя все преступники?! Кому верить?

Вся организованная преступность пользуется поддержкой высокопоставленных чиновников, элитой отечественной науки и культуры, духовенства. Мы просто боремся с ветряными мельницами, ведь всё как на ладони, особенно в небольших городах. Иногда кажется, что и ума большого не надо, иди и бери. Все всё знают, все! И тут включается так называемая юриспруденция, откормленные адвокаты из Москвы, которые сами являются частью криминала, с пеной на губах начинают рассуждать о презумпциях. Поймаешь курьера с чемоданом героина и не знаешь, радоваться или нет. Что будет в конце, может так случится, что докажут, что это твой чемодан. А курьер не дурак, он обучен. Поставит чемодан перед нашим носом и смеётся – не моё! Снимет перчатки и говорит, с неба упало! Докажите! И вот начинаешь доказывать. Опера превращаются в кинооператоров, режиссёров и даже актёров, километры плёнки надо перевести, снять целый фильм, чтобы доказать очевидное. Мелочь ловим, изоляторы переполнены, а отчёты контролируют их руководители или покровители. Я даже не знаю, как это назвать? То, что в молодости казалось борьбой за светлые идеалы, превратилось сейчас в какую-то безнадежную рутину.

– Ты слишком не переживай, Сергей, – заявил о себе молчавший доселе Бобров и сочувственно продолжил, – вероятно, это биологический процесс, даже немного объективный, что ли. Я думаю, что ты здесь бессилен, мы все бессильны. Деньги, полковник, и не такое могут. Со временем всё, что казалось светлыми идеалами, как ты это назвал, оказывается обыкновенным, даже несколько обыденным. Привычка, неизменность происходящего вокруг, затупляет чувства и человек привыкает, к грязи тоже, к сожалению. И не всегда хватает сил, душевных сил бороться с тем, чему не видно конца и поверь, что это происходит не только у вас. Отсюда и конформизм – самое модное течение сейчас в Европе, да и во всём мире. Мы же ничего изменить не можем – зачем же с этим бороться. И это становится просто строкой в бюджете. Или как религия. Все знают, что бога нет, а вслух предпочитают не говорить об этом, поют псалмы, держат свечки, целуют иконы. Чего здесь больше никто не знает. Сплошной цинизм!

Страшно, конечно, когда преступность тоже становится привычкой, но ещё страшнее, когда привычкой становится борьба с ней. Это как ковыряние в собственном носу. Все знают, что это неприлично на людях, но кто отказывается от удовольствия поковыряться в одиночестве. Кстати, всё это касается и чувства страха, о котором ты говорил, что оно у тебя отрафировалось. Я не думаю, что это хорошо. Ты же не думаешь только о себе? А Аня? Разве её судьба не волнует тебя? Разве это не стимул для жизни? А что будет с ней, если в следующий раз они не промахнутся? Ты разве не думал об этом? Ведь они, Северцев, совсем не боятся тебя. Посмотри, что творится вокруг, даже если это из ряда вон выходящий случай. За один вечер они взорвали твою машину и расстреляли тебя самого. Тебя! Старшего следователя прокуратуры по особо важным делам! Полковника! Разве это ни о чём не говорит? Как минимум – о безнаказанности и неограниченном количестве готовых на всё шестёрок. И ещё о бессмысленности вашей, прости меня, мышиной возни. Создаётся впечатление, что вы просто не очень мирно, но сосуществуете. Государство и преступность. Аппарату, несомненно, выгодно некоторое наличие преступности, если ей это не угрожает, конечно. И я уже не говорю об организованной преступности, та, вообще вытекает из аппарата управления государством и время от времени пользуется его поддержкой. Да и мы с тобой переливаем из пустого в порожнее, давай лучше позавтракаем…

Вдруг Северцев насторожился и рукой сделал Боброву знак замолчать. Он встал из-за стола, тихо подошёл к окну и жестом подозвал Боброва.

– Смотри, Сева, ты ничего не замечаешь?

– Нет,– неуверенно ответил Бобров, – а что я должен был заметить?

– Плохой из тебя следопыт, как бы они не взорвали и твою тачку.

– Брось, с чего ты взял? Тебе показалось, она стоит на месте, мы бы услышали…

– Посмотри внимательно вокруг своей машины, следов как на выставочном салоне. А когда мы приехали, поляна была гладкая, как теннисный стол и нас с тобой только двое. Ты что, думаешь, здесь «Мерседес» не видели.

Словно в подтверждении к его подозрениям по снегу промелькнули три длинные и узкие тени. Северцев вытащил пистолет.

– Отойди от окна, Бобров. Кажется, к нам гости. Придется знакомиться.

Дождь почти перестал, рассвет приближался неумолимо. Лена Нечаева поспешила с дороги в лес, она понимала, что её не должны увидеть. Сумка была не тяжёлой, но кроссовки почти сразу намокли в высокой лесной траве, и идти было довольно трудно. Но страх гнал её все сильнее и всё дальше, она почти не чувствовала мокрых ног. Почти около трёх часов ей понадобилось, чтобы дотащиться-таки до железнодорожной станции. Всю дорогу она оборачивалась, ей всё время казалось, что за ней погоня, что её догоняют, каждый случайный звук казался ей топотом шагов или механическим дыханием автомобильного мотора.

Она посмотрела на часы ещё раз, в сотый или тысячный раз. Утро царствовало вовсю, было около восьми часов. Лена предположила, что у неё в запасе не более суток. Сегодня было воскресенье, навряд ли его будут искать. А мать приедет только завтра утром и тогда она обнаружит труп своего жениха. Надо было хоть какую-то записку оставить. Значит, необходимо было успеть за эти сутки убраться куда-нибудь подальше. Только вот куда?

Лена открыла свой кошелёк и пересчитала деньги. С дрожью представила, как будет ругаться мать, не найдя своих денег. Крупных купюр было немного, всего с мелочью набралось около пяти сотен рублей, сумма по тем временам немалая. Билет в кассе она решила не брать, а воспользоваться услугами проводника, здесь многие так передвигались. Так было дешевле и незаметнее. И хотя здесь, на этом маленьком вокзале вероятность того, что её кто-то узнает, была минимальной, она всё равно решила отсидеться в ожидании первого же поезда в небольшом орешнике у самого вокзала.

Она выбрала пень посуше, сняла с себя куртку и повесила её на дерево. Солнце уже начинало немного пригревать. Лена сняла кроссовки и повесила их посушить на острые концы веток. Босые ноги приятно нежились в мокрой и густой траве. Она села на пень, низко опустила голову и попыталась расслабиться. Очень хотелось спать, дремота почти овладела ею, но она старалась не закрывать глаза, боясь, что уснёт и проспит прибытие поезда.

Она хотела сосредоточиться, проанализировать ситуацию, но ничего не получалось. Мысли бегали в голове, как угорелые, набрасывались друг на друга. Конечно, она будет говорить, что защищалась, что не виновата и всё вышло случайно, но всё – равно – убить капитана милиции! Она понимала, что за это, так или иначе, придётся отвечать, рано или поздно. А может, надо было сразу в милицию пойти? Нет, нет, бежать, бежать!

В душе она была довольна своим поступком, она даже гордилась собой. Чувство брезгливости от этого похотливого животного не покидало её, запах водки, пота и долго не стираного белья не проходил. Иногда ей казалось, что она вот-вот вырвет. Рвота подступала к горлу, было больно и неприятно и хотелось как можно скорее окунуться в горячую воду. Она даже не думала о матери, ей стало неприятно думать о ней. Лена теперь с трудом представляла, как же та могла спать с этим ублюдком целых три года. С этим грязным, жирным, потным ублюдком! Господи, да как же противен этот мир, в котором живут такие подонки!

Поезд она почти почувствовала. Лена подняла голову и одновременно с быстро увеличивающимся зелено-красным пятном услышала резкий, пронзительный и долгий гудок локомотива, который словно дал слово разбудить всех вокруг. Не мешкая, она обулась в почти высохшую обувь и понеслась к перрону. На крохотной станции поезда долго не задерживались, а ведь ей надо было успеть договориться с проводником. На перроне никого, кроме скучающего ранним утром служителя станции не было, да и останавливающийся поезд весь словно спал. Что-то пробормотал сонный репродуктор, но она успела разобрать только одно – стоянка три минуты. Три минуты ей было отпущено на спасение. У неё не было опыта путешествий, она вообще ещё никогда и никуда не выезжала из своего захолустья, но это её не смущало. Она была уверена, что именно этот поезд увезёт её отсюда.

Наконец поезд устало встал. Это был скорый. Лена окинула взглядом всю зелёно-красную железную линию, но двери нигде не открывались. Неужели ни одна так и не откроется, с ужасом думала она. Но нет, наконец-то лениво и со скрежетом, одна за другой двери стали всё-таки открываться. Заспанные проводницы, зевая, высовывались из своих вагонов, словно недоумевая, зачем они остановились в этой дыре.