Текст книги "Прощай, Бобров"

– Маша?! – на всякий случай громко позвала она её. – Машенька, ты где?

Алина Михайловна пришла в себя и подбежала к окну. Дождь продолжал лить, он только усилился. Настенные часы показывали без малого десять. Такое неожиданное исчезновение Маши в таком её состоянии не могло не встревожить. Не надо было отпускать её одну в такую погоду, да и в таком состоянии, подумала она про себя и стала поспешно собираться. Беспокойство овладело ею, Алина Михайловна почти выскочила из дома и, предположив, что Мария, скорее всего, пойдёт домой, бросилась вдогонку. Минут через двадцать, изрядно промокнув, она уже звонила в большую дубовую дверь особняка Боголюбовых. Открыли почти сразу. Хозяйка дома улыбнулась ей как старой приятельнице и пригласила войти. Алина Михайловна поняла, что в доме Боголюбовых ещё ничего не знают.

– А где Маша? – спросила Александра Николаевна.

– Маша? – переспросила почему-то Алина Михайловна.

– Ну да, она ведь к вам побежала. Я думала, что вы вместе вернулись,– Александра Николаевна почувствовала что-то неладное, – она к вам разве не заходила? Разве её не было у вас?

– Была она у меня, была, успокойтесь, – торопливо начала объясняться Алина Михайловна, – мне кажется, что у неё что-то случилось.

– У Маши? – перебила её Александра Николаевна. – Что могло у неё случиться?

– Да, то есть, нет, не у неё, а у Севы, в общем, она мне показывала какое-то письмо, – у Алины Михайловны не хватило смелости самой рассказать обо всём, и она окончательно запуталась, – но я так и не поняла, что случилось. Маша была немного расстроена, и я даже не заметила, как она ушла. Я подумала, что она уже дома…

– Нет, дома её нет, подождите немного, Алина Михайловна. Я сейчас. Шура! Шура!

Она позвала мужа и он, уловив тревожную интонацию в её голосе, быстро появился в холле. Ему уже не надо было ничего объяснять, по внешнему виду женщин он понял, что что-то случилось с Машей. Ещё ничего не зная, он быстро накинул ветровку, взял фонарь, и они все вместе почти выбежали из дома. По дороге Алина Михайловна ещё раз сбивчиво рассказала о произошедшем, правда, без особых подробностей.

Они объехали всех её знакомых, но её нигде не было. Обеспокоенные исчезновением Маши, многие из её друзей добровольно присоединились к поискам. Искали Машу Боголюбову долго, было уже далеко за полночь, когда обшарив почти всё редколесье у реки, Александр Николаевич наконец-то увидел свою дочь под кроной огромного дуба. Она сидела одна, съежившись и обхватив коленки руками. Он её заметил ещё издали и, подав знак остальным, устремился к ней. Подбежав к ней, он набросил на неё свою ветровку и сильно прижал к себе.

– Машенька, родная, в чём дело? Что случилось? Идём домой, пошли, пошли…– он только почувствовал, что она вся мокрая. – Ты такая холодная.

Обхватив её за плечи, он быстро повёл её в сторону дороги. Там уже мигали фарами автомобили, тут и подоспели Александра Николаевна с Алиной Михайловной. Машу осторожно усадили в машину.

– Садитесь, Алина Михайловна, места всем хватит, мы вас подвезём, – вежливо предложила Александра Николаевна.

– Нет, нет, спасибо…– чувствуя, что, скорее всего, так любезно они с ней беседуют в последний раз, ответила Алина Михайловна. – Я доберусь сама, мне здесь недалеко…ну вот и, слава богу…

Торопливо, к удивлению Боголюбовых, она пошла прочь. Они списали это на нервозность обстановки и долго её не уговаривали. Мария, казалось, была безразлична к происходящему вокруг. Тепло в машине разморило её, она тихо и размеренно посапывала. Её привезли домой, и уложили в постель. Хотели напоить горячим чаем с вареньем или растереть настойкой, но она уже крепко спала, и решили её не будить. Мать спустилась вниз, Александр Николаевич терпеливо ждал её.

– Ты узнала что-нибудь? – взволнованно спросил он. – Всё это так странно.

– Нет, Шура, она заснула и ничего мне не сказала. Но мне кажется, что Алина Михайловна рассказала нам не всё. Случилось то, о чём я предсказывала.

Она бросила на стол мокрую и всю уже измятую фотографию.

– Что это такое? – доктор Боголюбов протёр очки и протянул руку к столу.

– Я думаю, что наша дочь хотела утопиться.

– Ты сошла с ума, откуда тебе это известно?

– Эту фотографию я нашла у неё. Она сделана на свадьбе Севы Боброва. Он женился и прислал Маше свою фотографию. Негодяй и подлец, у меня нет слов!

– Женился? Сева? Этого не может быть! На ком же тогда?

– Как я понимаю, не на Маше…

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

–

Резкие и неожиданные перемены в жизни Елены Нечаевой буквально ошеломили её. Всего за какие-то десять дней в её жизни всё изменилось невероятным образом. Случайная встреча с Александром Прокофьевым в тот памятный вечер в гостинице перекроила все её планы, открыла новые неожиданные перспективы. Нельзя было не сказать, что она не мечтала об этом. Нет, именно об этом она мечтала день и ночь. С того самого дня, когда она осознала, что она красивая и ей нужно дождаться своего принца.

А Лена Нечаева была очень красивой девушкой. Даже там, на её родине – в небольшом провинциальном сибирском городке, где красивых девчат было немало, она выделялась и чертами лица и статью. С юных лет она не могла не чувствовать во взглядах парней и мужчин, окружавших её, желания быть поближе к ней. Когда она это осознала, то решила для себя, что этим надо пользоваться. Тогда она была ещё школьницей. Училась она в школе плохо. И не потому, что была неспособной девочкой, а потому что ей было неинтересно в школе. Уже после шестого класса она точно решила для себя, что станет артисткой. Поэтому к точным и естественным наукам у неё было полное безразличие. Немного литературы, немного языка, немного истории…всё остальное время она посвящала своей будущей артистической карьере. Она собирала открытки с изображением артистов, зачитывала до дыр редко доходившие тогда до её глухомани журналы про кино, театр, усиленно разучивала стихи, пьесы, занималась пением и игрой на гитаре. В поведении она была не то что легкомысленной, а просто немного лёгкой, к этому она была приучена в семье, где ей была предоставлена полная свобода. Отца своего она не помнила, он рано спился и ушёл от них в неизвестность, когда ей было всего три года. Мать преподавала биологию в местном ветеринарном техникуме. Она любила свою работу, дорожила ею и домой приходила только переночевать. А когда Лена немного подросла, то часто стала оставаться дома одна. О том, что у матери роман с местным начальником милиции, уже знали все. Лену содержала сердобольная бабка – мать отца. На лето она забирала девочку к себе в деревню, а зимой помогала продуктами, присылая регулярно мёд, сало, картошку. Бабка была сильной и мудрой женщиной, то немногое время, которое она проводила с внучкой, она полностью посвящала её воспитанию, была строга с ней, но справедлива. Внучка любила её, она чувствовала её доброту и всю долгую зиму с нетерпением ждала летних каникул. Мать привозила её в деревню и оставляла Лену там, не поздоровавшись, не попрощавшись. Потом уезжала обратно в город, даже не заходя в избу. Сноха и свекровь никогда не ладили. За пару дней до начала учебного года она приезжала и забирала Лену обратно.

В один из майских дней, когда занятия в школе подходили к концу, а маленькая Лена уже считала дни до отъезда к бабушке, в дом постучал почтальон. Мама была дома, а Лена только вернулась со школы. Почтальон передал маме белый листок бумаги. Она прочитала его, и устало села на высокий табурет. Долго молчала, уставившись в окно, пока Лена сама её не спросила:

– Что там, мама? От кого письмо?

Мать очнулась, обвела глазами комнату и погладила дочь по головке.

– Ничего. Просто ты больше не поедешь к бабушке.

– Почему? – недоумённо, с нескрываемой обидой в голосе спросила Лена.

– Нет больше твоей бабушки. Она умерла.

Прошло после этого ещё пару лет. Лена уже училась в восьмом классе, когда в школе резко встал вопрос об её успеваемости. Конфликт с некоторыми учителями назревал давно, девочка была самовольна и с каждым днём училась всё хуже и хуже.

– Всё, Нечаева, – классный руководитель была непреклонна, – если твоя мать не хочет тобой заниматься, то я, тем более, тобой заниматься не буду. Подумать только, пять двоек в четверти! Забирай документы и переходи в вечернюю школу. Здесь тебе нечего делать. Учиться ты не хочешь и остальных сбиваешь с толку. Иди к директору, получишь там свои документы.

Лена Нечаева долго стояла в приёмной директора школы. Секретарша недовольно косилась на неё, глупо тарабаня на своей старой и шумной пишущей машинке. И даже не предложила сесть.

– Доигралась, Нечаева, – прошипела она, – вот вылетишь со школы, может быть, тогда немного поумнеешь. Дура!

– Сама ты дура! А это не ваше дело, – не сдержалась Лена и чуть не показала ей язык, – вы лучше печатайте, а то ошибок не соберёте. Все говорят, что вы неграмотная.

– Ах, ты…ах ты, стерва, молокососка, поговори тут у меня…– начала возмущаться секретарша, но тут из кабинета директора раздалось «Нечаеву!» и это спасло Лену от потока оскорблений. – Иди, не слышишь, что ли! Дура!

Директор школы был мужчина сорока – сорока пяти лет. Он был невысокого роста, тщедушен и, сидя за огромным полированным столом, казался карликом. Недовольным взглядом он встретил Нечаеву, и она остановилась у самого края стола. С опущенной головой директор усердно начал перебирать бумаги на столе и когда она уже подумала, что про неё забыли, он вдруг заговорил:

– Ну, что скажешь, Нечаева? Документы твои, вот…– он потряс папкой над головой – вот они где, всё готово к твоему отчислению. Целый год одни двойки! Так что, иди в другую школу, если в нашей не хочешь учиться. Нечего нас позорить! Уже не маленькая, чтобы с тобой цацкались. Классная от тебя отказывается, мать с тобой заниматься не хочет. Ты что, Нечаева, совсем не понимаешь, чем тебе всё это грозит. А?

Он снова грозно потряс папкой, вышел из-за своего огромного стола, дёрнул нервным движением за стул и принялся мерить кабинет шагами. Он что-то бубнил про успеваемость, угрожал, размахивал руками, дышал в затылок. Она опустила голову вниз и его почти не видела. Он ходил где-то сзади и чем всё это закончится, её не интересовало.

–…я разговаривал с твоей матерью по телефону, ей даже некогда было придти сюда, …– Лена ощутила его дыхание. Он стоял очень близко. Ей даже показалось, что он коснулся её волос. -…она мне сказала,…она сказала, что не может с тобой сладить…Нечаева…– дыхание его стало резко прерывистым, и вдруг она почувствовала прикосновение его руки на своей спине. Даже через плотную ткань школьного платья она ощутила её влажность. Медленно он опустил руки вниз, осторожно прошёлся по её бёдрам, обхватил их руками и прижался к ней сзади. Раздался тихий надрывный стон. Он словно ожидал её реакцию и её спокойствие или безразличие воодушевили его. Он положил свои ладони ей на живот, стал легко массировать его и уже прижался к ней всем телом. Потом его пальцы опустились ниже живота, но тут она заёрзала. Ей было неудобно стоять. Он это понял, медленно и аккуратно подвёл её к кушетке, стоявшей в углу, и пригнул головой к подлокотнику. Она ему безропотно подчинялась. Он задышал ещё сильнее, неожиданно поднял её сзади юбку, опустил вниз трусики и сильнее прижался к ней. Лена чувствовала его состояние, она чуть не рассмеялась, ей стало вдруг щекотно от его прикосновений. Несколько раз он неуклюже толкнул её сзади, и она поняла, что это уже всё. Он ещё немного помял её груди и осторожно отступил назад. Она выпрямилась, подняла трусики и одёрнула юбку, потом беззастенчиво обернулась. На директора смотреть было и смешно и страшно. Он был весь потный, глаза его бегали, и он не мог вымолвить ни слова. Казалось, что на всё это ушло не более двух-трёх минут.

– Вы не бойтесь,– спокойно сказала Нечаева, – я никому не скажу.

– Я…я, даже не знаю, Нечаева,…конечно, конечно…я прошу, это случайно получилось, понимаешь…случайно…– начал оправдываться директор.

– Ну, а мне куда идти? В класс? – как ни в чем, ни бывало, спросила она.

– Конечно, куда же ещё, иди в класс. Я потом поговорю, потом. Иди, Нечаева…

Ей и самой не хотелось ненужных объяснений, она быстро вышла из его кабинета.

– Ну что, Нечаева, получила, – зло встретила её секретарша. – Поделом тебе, дура!

Лена специально остановилась прямо у стола секретарши, немного смакуя предстоящую цитату. Та недоумённо уставилась на неё и на всякий случай немного отодвинулась.

– Заткнись, старая вешалка! – ответила наконец Лена, с удовольствием наблюдая, как у той вылезают глаза из орбит.

С того дня Лену Нечаеву оставили в покое. Как-то незаметно перестали ставить двойки, придираться, а потом и вообще перестали вызывать к доске. Она пропускала занятия, но ей это сходило с рук. Молва списала всё на тесные отношения её матери с начальником местной милиции. Это всех устраивало.

Однако директор школы не отставал от неё. Он ходил за ней по пятам, тискал ее, где только мог, и у себя в кабинете, и в физкультурном зале, и за сценой актового зала. Впрочем, всё это было довольно безобидно. Директор был человек вежливый, не агрессивный, целоваться никогда не лез и более того, что он сделал в первый раз, он и не предпринимал. Сделает своё нехитрое дело, погладит по сиськам, по попке и, смущённо извиняясь, отпускал её. Как-то даже получалось, что их ни разу не застукали, даже сплетен не было. Директор был очень аккуратным и осторожным человеком.

Вскоре в школе организовали драматический кружок. Лена записалась туда одной из первых. Руководил кружком Леша Смирнов – он работал в Доме Культуры и заочно учился в областном институте искусств. Здесь Нечаева развернулась вовсю. Приходила раньше всех, уходила последней, и не было ничего удивительного в том, что уже очень скоро она стала примой местной театральной труппы. В кружке изучали Чехова, Островского, Шекспира, ставили небольшие пьесы, занимались самодеятельной драматургией.

Внешне Алексей Иванович Смирнов был так себе, обычный парень двадцати пяти лет, небольшого росточка со светленькими жиденькими, вечно непричёсанными волосами, спадающими спереди на большие роговые очки, которые, в свою очередь, постоянно спадали с переносицы. Когда он что-то долго объяснял, он начинал путаться, если его не понимали, и от этого терялся, нервничал и смешно размахивал руками. Но театр он знал и любил, работе в школьном драматическом кружке отдавал все свои силы и вскоре их коллектив занял свою нишу в скудной культурной жизни их маленького городка.

Зима в тех местах долгая, снежная, нудная, однообразно белая, тихая и поэтому театр стал для многих чуть ли не смыслом жизни. Засиживались в актовом зале долго, допоздна, сами готовили декорации, реквизит, сами шили костюмы и строили грандиозные планы. В последнее время Лена Нечаева не могла не почувствовать пристального внимания к себе со стороны Лёши Смирнова. Он явно благоволил к ней, уделял больше внимания, чем остальным, случайно дотронувшись, резко одёргивал руку, краснел, извинялся. Она понимала его состояние и сама была не прочь сделать что-нибудь приятное для него. Ей это было просто интересно. Случай не заставил себя долго ждать. Обычно репетиции заканчивались часам к шести-семи вечера, зал пустел, доморощенные артисты разбегались, но ещё долго горел свет в маленькой гримёрной за сценой, где располагался режиссёр.

В тот вечер Лена ушла вместе со всеми с репетиции, но хитро покружившись полчаса вокруг школы, вскоре вернулась обратно. Она постаралась пробраться в актовый зал незаметно от вахтёра и это ей удалось.

– Нечаева? – удивлённо спросил Смирнов. – Тебе чего?

Он сидел, сгорбившись за столом, в своей насквозь прокуренной маленькой комнате и продолжал дымить мятой папиросой.

– Я костюм хочу домой забрать, погладить, – сразу нашлась она.

– Костюм? Ах да, костюм…конечно, – пробубнил он, – там, Нечаева, в костюмерной. Она открыта. Найдёшь сама?

– Да, Алексей Иванович.

Костюмерная была через стенку. Лена прошла туда и легко нашла свой костюм. Тогда они ставили маленькие сказочные сценки для детей к Новому году. Лена играла в них роль феи-волшебницы. Прошуршав немного марлевой накрахмаленной юбкой, она позвала его.

– Алексей Иванович!

– Ну что тебе, Нечаева? – он просунул голову в костюмерную.

– А можно я его примерю? – осторожно спросила она.

– Здесь? Сейчас? Зачем? – недоумённо спросил он, потирая, как обычно, переносицу.

– Просто так. Я быстро, – игриво сказала она.

– Примеряй…– он безразлично пожал плечами, – если тебе так хочется. А я пока покурю.

Он убрал голову и закрыл дверь. Она быстро скинула с себя всю одежду, оставшись в одних трусиках, распустила волосы и накинула через голову громоздкое шуршащее платье феи. По запаху табачного дыма она знала, что он не ушёл далеко, что он стоит рядом, за дверью. Она протянула руку к застёжке на спине и рывком рванула её.

– Алексей Иванович! – позвала она его снова.– Можно вас попросить?

– Ну что тебе, Нечаева?! – раздался его недовольный голос из-за двери.

– Зайдите, пожалуйста, Алексей Иванович. Вот…застёжка отлетела, поправьте, пожалуйста, а то я боюсь порвать платье.

Она повернулась к нему спиной. Он в полутьме костюмерной нащупал руками застёжку и дрожащим неуверенным голосом произнёс, почти заикаясь:

– Она эта…того,…кажется, она поломалась, Нечаева…

Но она молчала и терпеливо ждала дальнейшего развития событий. Он не убирал руки с её голой спины, а она медленно и почти незаметно приблизилась к нему почти вплотную и ощутила его волнение. Осторожно и сначала неуверенно его руки начали медленно двигаться по её спине, опустились на талию и начали гладить её ниже бёдер. Казалось, что он всё ждал, когда же она начнёт сопротивляться и звать на помощь. Увидев, что этого не происходит, его движения стали более уверенными. Он сильнее прижался к ней, обхватил её руками и положил свои маленькие ручки на её упругие, почти каменные груди. Его волосы защекотали её шею, она недовольно фыркнула от резкого запаха дешёвого табака. Потом она слегка дёрнула плечом, и платье без застёжки поползло вниз. Тут Алексей пришёл в себя и резко, испуганно отпрянул в сторону.

– Ты это что?! Ты что, Нечаева?! Ты хоть понимаешь, что за это бывает?! Меня же посадят, если кто увидит! Ты же это, как её, несовершеннолетняя.

Она стояла почти голая, а он рылся по комнате, собирая её одежду.

– Да не суетитесь вы, Алексей Иванович,– тихо сказала она, – подождите,…ничего не будет, я никому не скажу. Не бойтесь. Вы только этого не делайте, понимаете, этого самого,…а всё остальное можно…не бойтесь, я никому не скажу.

Он смотрел на неё с широко раскрытыми глазами, казалось, не верил своим ушам. Но сразу бросил заниматься поисками её одежды. Её уравновешенная речь полностью привела его в чувство и успокоила. Он воровато посмотрел по сторонам, бросился к выключателю, дёрнул его, а другой рукой, почти одновременно запер дверь на ключ. В кромешной тьме он стал смелее, уложил её на кучу мягкого реквизита, сдёргивая нервными движениями с себя на ходу одежду.

После этого случая положение Лены в театре укрепилось окончательно. Теперь она уже была не только примой, но и главным советником режиссёра. Ей завидовали, появились конкурентки, её стали ненавидеть. Но для неё школьный театр стал основным занятием, уроки она почти не делала.

С появлением в её жизни Лёши Смирнова её стали утомлять отношения с директором школы. Несколько раз она сделала попытку прекратить их, что не могло не вызвать неудовольствие и подозрение с его стороны. Будучи человеком ревнивым, он почувствовал изменения в её настроении и стал следить, откуда дует ветер. Много времени на это не потребовалось. Скоро он понял, что пора избавляться от режиссёра. Правда, просто так это сделать было нелегко. Школьный театр, следовательно, и его режиссёр, стали популярными в городке. Его знали даже в области, не говоря уже об их районе. Про театр писали в областной прессе, особенно подчёркивая талант и самобытность молодого начинающего режиссёра Алексея Ивановича Смирнова.

Однако тучи сгущались и развязка, по всем законам театрального жанра, конечно, должна была наступить. И она наступила. В один из зимних вечеров директор проезжал на своём стареньком «УАЗ» ике мимо школы. Было не очень поздно, день только начинал уходить на убыль. Три дня его не было в школе, директор был занят подготовкой районного педагогического семинара и, вдобавок, был немного простужен. Проезжая, он окинул всё здание родной школы хозяйским взглядом и, увидев свет в окнах первого этажа, где располагался театр, насторожился. Он уже давно следил за режиссёром и знал, что в чётные дни репетиций быть не должно. Он сбавил скорость и подъехал к школе. Но подъехал не к основному фасаду, чтобы не предупредить вахтёров и не вызвать ненужный ажиотаж, а к запасному выходу. Вытащил связку ключей из бардачка машины и, стараясь быть незамеченным, тихо подошёл к дверям. Он открыл низкую дверь цокольного этажа и медленно пошёл по тёмному подвалу. Было совсем темно и лестницу, ведущую наверх, прямо за сцену актового зала, он обнаружил почти на ощупь.

А наверху тихо играла музыка. Обычная эстрадная мелодия местной радиостанции. Директор школы поднялся по грязной железной лестнице наверх, отряхнулся и почти на цыпочках пошёл вдоль стены. У комнаты режиссёра он остановился и замер, затаив дыхание. Он отчётливо услышал возню и стоны и понял, что его подозрения были не беспочвенны, и он их застукал. Незаметно и очень осторожно он надавил на дверь, она была закрыта изнутри. А стоны усиливались, они становились всё страстнее. Директор вдруг почувствовал, как кровь ударила ему в голову. Он ощутил сильное желание, почти влез ухом в стену и засопел словно бык. Внутри него что-то лопнуло, стало больно в животе, и всё тело покрылось неприятной испариной. С трудом сдерживая себя, стараясь не выдавать своего присутствия, он нервно потирал враз вспотевшие ладони. Бездействовать становилось всё невозможнее. Когда он услыхал низкий грудной стон режиссёра, он словно сорвался с цепи. Одним ударом сапога он вышиб дверь, и буквально влетев в комнату, кулаком ударил по выключателю света. Прямо на полу, на куче мягкого барахла лежали Лена и Алексей Иванович. Оба были абсолютно голые и в панике стали искать, чем бы накрыться. Злость обуяла директора, откуда-то появились силы и он подошёл к лежащему на полу Смирнову. Директор сильно сопел, а Смирнов словно застыл в своей лежащей театральной позе. Оба, словно не знали, что надо делать дальше в таких случаях и нервно разглядывали друг друга. Первым разобрался директор. Размахнувшись правой ногой, он сильно ударил режиссёра по животу и сквозь зубы процедил:

– Что, сука, баб чужих трахаешь!

Смирнов от неожиданности даже не стал сопротивляться, а директор, вдохновившись, начал в буквальном смысле слова избивать его ногами и при этом сопровождая каждый удар целым букетом изощрённых матерных выражений. Вид обнаженной Лены зажёг его. Он бил Смирнова, а сам смотрел на неё, желание обнять её и прижать к себе переполнило его. Она же хотела выскочить из комнаты, но не могла, потому что директор заслонял проход своей фигурой. Словно прочитав её желание ускользнуть, директор, окончательно потерявший ключи от мозгов, бросил бить Смирнова и стал подступать к ней, на ходу расстёгивая рубашку и засучивая рукава.

– Задушу суку, изменщица…что, свежатинки захотелось?!

Но Лена директора не боялась, она даже не думала скрывать свою наготу. Наоборот, выставив напоказ своё юное красивое тело, она нагло смотрела ему в глаза. Это окончательно свело его с ума, и он потерял голову. Забыв про бедолагу – режиссёра, он скинул рубашку, спустил брюки и бросился на неё. Она даже не думала сопротивляться, перевернулась привычно на живот, положив голову на скрещённые руки, и привычно ждала окончания спектакля. Она знала, что это ненадолго.

Директор себя уже не сдерживал, он тискал её изо всех сил. Ей было больно, а он уже обслюнявил и облизал её всю с ног до головы и, наконец, чуть не заорал от наслажденья. На всё это ушло не больше минуты. И всё было бы хорошо, Лена знала, что он успокоился и сейчас уйдёт, но тут, в самое неподходящее время пришёл в себя режиссёр. Сначала его поразила догадка, что Лена любовница директора школы. Потом, вдруг почувствовав себя рыцарем, даже не одевшись, он набросился сзади на директора. Он столкнул его с лежащей Лены на пол, и между мужчинами завязалась потасовка. Голый режиссёр и полураздетый директор наносили друг другу неуклюжие, неумелые удары. Лене стало смешно, она наблюдала за ними из угла костюмерной. Ей даже в голову не пришло хотя бы одеться. Директор всё же был чуточку сильнее или, может быть, сказалось служебное положение, но он изловчился и вывернул руку Лёши за спину. Прижав его лицом к стенке, он коленкой, несколько раз больно, ударил его по пояснице, приговаривая:

– Будешь, б…., за чужими бабами увиливать, Шекспир засратый…

Но тут у Лёшки пошла носом кровь. Директора вид крови немного привёл в себя, он испугался и отпустил Лёшу. Они оба стояли друг против друга, тяжело дыша и не глядя на противника. Слегка отдышавшись, директор снова уставился на голую Нечаеву. Надо было бежать или хотя бы одеться, подумала она про себя, но было уже поздно. Директор, бросив обессиленного режиссёра, переключился на неё и угрожающе стал подступать к ней. Теперь это было очень опасно. В его глазах появился нездоровый блеск, и она действительно испугалась. Осторожнее, прижимаясь к стенке, она медленно двинулась в сторону двери. Он стоял в центре маленькой комнаты, сопел, плевался на пол, но не спускал с неё пристального взгляда. Одной рукой он вытирал пот с лица, а другой поддерживал спадающие брюки.

А Смирнов, тем временем, совсем потерял все силы. Он словно приклеился к стене и боялся оторваться от неё. Пригнувшись, он сплёвывал на пол кровавые комочки и весь дрожал.

– Стоять, сука…стоять…– прошипел директор, и Лена окончательно поняла, что единственное спасение от него – в бегстве. Одеться уже не удастся, но изловчившись, она изо всех сил оттолкнула его и стремглав выбежала из комнаты в тёмный коридор, успев на ходу схватить что-то из одежды. Директор удержался на ногах и, недолго думая, устремился за ней следом. Осторожно ковыляя, за ними двинулся и избитый режиссёр. Дорога по коридору была одна – через сцену актового зала на другую половину.

А в актовом зале играла музыка. Обычная эстрадная мелодия местной радиостанции. Первой на сцену актового зала выбежала полуголая Нечаева. Яркий свет рампы ослепил её, но увидев в зале людей и сообразив, что это гарантирует ей безопасность, она остановилась. Следом на сцену выскочил обалдевший окончательно директор школы в окровавленной рубашке, продолжая одной рукой придерживать спадающие брюки. Увидев незнакомых людей в зале, он замер в центре сцены. Их в зале не должно было быть. Несколько секунд он стоял, как вкопанный, а тут ещё приплёлся еле дышащий полуголый Смирнов. Он был весь в крови, но увидев людей, у него хватило ума завернуться за занавес, но со сцены он не ушёл. Около двадцати взрослых женщин и мужчин, расположившись в первом ряду дружно, молча, и с нескрываемым интересом рассматривали эту интереснейшую и невероятную сцену. И тут директор сорвался окончательно. Он потерял все ориентиры и набросился на присутствующих.

– Кто пустил!? А!? Б….! Что, другого места не нашли?! Кто пустил!?

Стоявшая ближе всех к сцене оказалась завучем по учебной части. Он её даже не узнал. А она в ужасе наблюдала за этой сценой и, не веря своим глазам, едва выговорила:

– Да вы что, Михаил Сергеевич…это же я – завуч школы,…что с вами? А это, вот, родительский комитет. Вас не было, вы болели, ваш кабинет закрыт, и мы решили здесь, в актовом зале. Я и не думала, что вы здесь, мы уже хотели уходить. Думали, что там репетиция, какой-то шум, крики, мат.

В ту же ночь директор исчез из городка навсегда. Он был не местным, говорят, что он даже не забрал свои вещи. Лёшу Смирнова отвезли в больницу, два или три раза к нему туда приходили из милиции. Лена сидела дома безвылазно, запершись. Один раз с ней переговорила специально приехавшая дама из областного управления народного образования. Делу не дали ход, тихо и верно его благополучно замяли. Выйдя из больницы, Смирнов отбыл в неизвестном направлении. Он даже не стал искать встречи с ней. Народный театр в школе кончился.

Оставив Марию дома, Бобров немного бесцельно кружил по незнакомым улицам маленького города. В гостиницу ехать совсем не хотелось, не хотелось и спать. Ночь почти заканчивалась, наступало утро. Сначала он решил скоротать время в каком-нибудь ночном кафе, но таких он не обнаружил. И вообще, город был так себе, далеко не райский уголок. Тёмный, сумрачный, немного грязноватый, в таких хорошо снимать фильмы о послевоенном времени, никаких декораций не надо.

Бобров согрелся, озноб прошел, ветер за окном его машины уже совсем утих. Стало теплее, он остановил свою машину у высокого каменного парапета набережной. Вышел и сразу поднял воротник пальто. Потом вытащил длинную коричневую сигару, разжёг её и с наслаждением затянулся. Потом что-то вспомнил и улыбнулся. Сигара всегда была олицетворением американской буржуазии, – так говорила его учительница Юлия Петровна. « Империалисты всё время пьют и курят свои длинные коричневые сигары». Если верить ей, то значит, что он, Бобров, стал империалистом. Потому что, он пьяный и курит сигару. Вот бы она увидела своего любимчика.

Река была небольшая, до другого берега было рукой подать. Ночью по городу погулял ветер, серый и грязный лёд был усыпан бытовым мусором. За кусочки полиэтиленовых пакетов с остатками еды, за пустые пластиковые бутылки вели ожесточённую борьбу жирные чёрные вороны. Зрелище явно не тянуло на эстетизм и Бобров, выкурив сигару, предпочёл вернуться в машину. Он только осознал, что ему здесь, на Родине, больше не к кому и не зачем идти. Открытие было не из приятных, и он ткнул пальцем кнопку радиоприёмника. Салон заполнил прононс Патриции Каас. Он обрадовался голосу знакомой певицы, потом вдруг понял, что думает о Франции как о Родине, скучает по ней.

Тогда Бобровы уже больше года как переехали из дипгородка на вольную жизнь в Париже. Ещё несколько лет тому назад никто не мог бы предположить, что произойдёт такое. Огромные изменения, происходящие в Советском Союзе и в Европе в конце двадцатого века, не могли не коснуться и их. Гигантский Союз, выстояв в неимоверных трудностях и войнах, не выдержал столкновений с простыми реальностями. Очень много людей захотели жить по – другому и они решили, что имеют право на выбор. Идеалистов становилось всё меньше, их место занимали реалисты-прагматики, которым не хотелось суровых будней. Резали по живому, грандиозные изменения в жизни миллионов простых людей сопровождались кровью, беспределом, казнокрадством, ложью. Огромную страну грабили открыто и беззастенчиво, ничего не боясь. Воровство и удаль слились воедино и стали признаком хорошего тона.