Текст книги "Прощай, Бобров"

– Хорошо, успокойся. Спорить с тобой я не намерен. Меня только интересует, что в этой истории связано с Машей? Так…ну раз она не выходит из комнаты, а ты так раздражена, значит, мальчишки подрались из-за неё. Я тебя поздравляю, Шура. Наша дочь стала взрослой.

– Ты необычайно проницателен, наконец-то и ты это заметил. Она закрылась у себя в комнате и льёт слёзы по этому хулигану

– Может быть, я поговорю с ней, как ты думаешь? Может быть, ей нужна моя помощь? Просто, боюсь показаться навязчивым.

– Не знаю, Шурик. Со мной говорить она не захотела, – раздражительно бросила ему Александра Николаевна. – Попробуй, может быть с тобой захочет. Впрочем, с тобой поговорить, она, конечно, захочет.

– Смотря, о чём ты хотела с ней говорить и как. Ладно, успокойся. Я сейчас, Шура.

Он поднялся к комнате дочери, тихо постучал в дверь и, не дожидаясь ответа, медленно приоткрыл её. В комнате было темно.

– Маша? Ты не спишь? – спросил он.

– Нет, папа, – тихо ответила дочь.

– Тогда я войду?

– Конечно. Я сейчас встану.– Она легко вскочила с дивана и включила свет.– Прости, папа, я немного задремала.

– А почему ты такая грустная? Ты ничего мне не расскажешь? Я люблю тебя и всегда готов помочь. Ну, давай выкладывай, что там у вас случилось.

Маша не выдержала, села на стул, тихо заплакала и сквозь слёзы сказала:

– Из-за меня…из-за меня, Севу Боброва выгонят со школы…

– Ну, ну…не плачь, вытри слёзы и рассказывай. Ещё не вечер.

– Бобров! Бобров! – Сева давно уже слышал, как надрывался бежавший за ним его сокурсник Игорь Разумовский. Но он даже не подавал виду, что слышит.

– Бобров! Ты что, оглох?! – Разумовский обогнал его и выскочил навстречу.– Ты что, не слышишь, как я надрываюсь!? Пожалел бы меня, что ли. Ноги отваливаются.

– Нет, я не оглох. Именно поэтому я бы не рекомендовал тебе орать на весь институт. Ну, говори, ясный сокол, что случилось? Ты чуть было не взлетел от такого разбега.

Сева остановился, посмотрел на часы, давая понять другу, что опаздывает.

– Ладно, Бобров, спишем твою невежливость на крестьянское происхождение. Ты куда собрался? На тренировку?

– Ты невероятно догадлив, – Сева тряхнул спортивной сумкой. – А куда ещё с этим.

– Ладно, не дуйся – лопнешь. А у меня сюрприз. Ты часам к восьми освободишься?

– Предположим, я освобожусь к половине восьмого. Если повезёт, конечно.

– Да хватит тебе, предположим, не рекомендовал бы. Уймись, Бобров и будь проще. А то я сам обижусь и перестану тебя уговаривать, потом будешь локти кусать.

– Слушай, Игорь, ты бы без предисловий. Я действительно тороплюсь на тренировку.

– У меня к тебе потрясающее предложение по поводу сегодняшнего вечера. Меня сегодня пригласили на вечеринку. С едой, выпивкой, танцами и прочими кусочками счастья.

– Примите мои поздравления и прочая и прочая, только, причём тут я?! Я бы тебя в жизни никуда не пригласил! Ты толком можешь объяснить, Разумовский?

– Начинаю немного объяснять для особо тупых. Ты Наталью Прокофьеву знаешь?

– Она, что ли, тебя пригласила? – недоверчиво усмехнулся Бобров. – С какой стати? Тебя? Никогда бы не поверил. Она же живёт на небесах, а ты где? В конуре.

– В конуре с тобой вместе. Но шутки в сторону. Меня пригласили на её день рождения, понимаешь. И по очень большому секрету, который я никогда никому не раскрою, мне дали понять, что только потому, что мы с тобой, Бобров, большие друзья. И предупредили, что без тебя я там могу не появляться, так сказать, не утруждать себя. Ты понял, Бобров? Как замысловато действуют наши девчонки, целый шпионский сериал.

– Ничего не понял. Они могли бы просто пригласить меня без тебя. Так было бы проще. Зачем им так усложнять ситуацию. Я бы пошёл без тебя с удовольствием.

– Скотина же ты, Бобров, а ещё комсомолец, спортсмен, а о друзьях не думаешь. Выручай, будь человеком, Сева. Сейчас всё зависит от тебя, мне кажется, что Прокофьева на тебя глаз положила. Моя судьба в твоих руках, задумайся об этом, друг.

– Ну, а тебе-то что от этого?! – продолжал издеваться над другом Бобров. – Ты что там будешь делать? Глаз – то на меня положили, а не на тебя.

– Как что?! – возмутился Разумовский. – А дружба, солидарность с голодающими студентами? А пожрать по-человечески разных разностей, а выпить без ограничения, не наша общага всё-таки. Разве можно только о себе думать? Ну и жлоб же ты, Бобров! Я был о тебе лучшего мнения, где же твоё плечо друга, о котором песни поют.

Наталья Прокофьева была самой видной девушкой на факультете, да и во всём институте. Её броская красота мало кого могла оставить равнодушной. Она была невероятно красивой, изысканно красивой. В её утончённом, аристократическом облике чувствовалась порода. Странное ощущение теплоты появлялось при виде этой девушки. Она была среднего роста, огромная охапка роскошных разбросанных в сторону смолянисто-чёрных волос чётко гармонировали с белизной её бархатной кожи, а удачно посаженные зелёные глаза делали её похожей на хищницу.

Славой и положением своего отца – известного организатора науки, члена-корреспондента Академии Наук, бывшего ректора их института, видного правительственного эксперта в системе внешнеэкономических отношений она принципиально не пользовалась, старалась быть независимой. Она была умна и чертовски деловита. Весь актив студенческого движения держался только благодаря её неустанной деятельности. Все мероприятия, которые она организовывала, приносили успех и положительные результаты. Любое же дело, в котором она не участвовала, было заранее обречено на провал. Она была феминисткой, ярой защитницей прав женщин, спортивна, легка на подъём, без комплексов. Среди студентов она пользовалась абсолютным авторитетом, профессорско-преподавательский состав относился к ней с подчёркнутым уважением. Она всюду успевала, всегда была в центре внимания и в постоянном окружении друзей и поклонников. Наталье Прокофьевой исполнилось девятнадцать лет, она училась на третьем курсе экономического факультета.

Севу Боброва она впервые заметила на студенческих спортивных играх. Он ей сразу понравился, приятной внешностью и хорошими манерами он выгодно выделялся на остальном фоне. Почувствовав к нему особое предрасположение, она попросила подружку навести о нём справки. Всё складывалось весьма удачно и как всегда она незамедлительно начала действовать. Приближался день её рождения, и она сочла это хорошим поводом для знакомства.

– Ну что, Бобров, так я зайду за тобой после тренировки? – не отставал Разумовский.

– Слушай, Игорь, – неуверенно начал Бобров, – ты же знаешь, что у меня есть девушка. Ты же знаешь Машу, как я понимаю, что меня пригласили без неё? Так?

Бобров попробовал сопротивляться, но почти сразу наткнулся на очевидное недоумение. Разумовский отступил на шаг назад и развёл руками.

– Ты – пятикантроп, Бобров! Неандерталец! Ты что, сошёл с ума?! Тебя же не сватать ведут, простая вечеринка, где бедным студентам дадут возможность вкусно пожрать и выпить и всё это, учти – бесплатно! Это же шанс! Зачем всё так осложнять? И причём тут твоя Маша? Тебя просто пригласили на день рождения. Что здесь такого? Здесь даже нет почвы для морально – нравственных угрызений совести. Ты несёшь такую ерунду, что мне самому уже не хочется идти. И вообще, зачем об этом должна знать Мария? А?

– А что я ей скажу?– упорствовал смущённый Бобров. – Разве я не должен ей сказать.

– Ничего! Просто задержался на тренировке, помогал перейти дорогу старенькой бабушке, спасал пионера из Москвы-реки, выносил из горящего дома котёнка…да, мало ли чего можно придумать. Насчёт этого самого «придумать» я всегда могу помочь.

– Не хотелось бы огорчать её, может быть, ты всё-таки обойдёшься без меня?

– Ты плохой друг, Бобров. Думаешь только о себе. Я же тебе объясняю, что без тебя меня не пустят. Посмотри на меня внимательно, друг. Я забыл, как пахнет колбаса. Я забыл, какого цвета помидоры. А недавно я узнал, что водка должна быть прозрачной, а не туманного серого цвета, как то, что мы пьём. Пожалей меня, друг, прошу тебя.

– Ладно, клоун, не плачь. Помидоры бывают красными, я подарю тебе один на день рождения. Про колбасу я тоже хорошо не помню, а про водку – не знаю.

Впрочем, Разумовский мог уже не уговаривать, его доводы подействовали и Бобров в душе уже согласился. Для самоуспокоения он ещё немного покапризничал, потом повёл плечами и коротко бросил:

– Хорошо. А подарок? Как же мы пойдём на день рождения без подарка? К девушке?

– Это другое дело, – обрадовался Разумовский. – Это я беру на себя, краснеть не придётся. Я уже присмотрел клумбу в парке, там как раз распустились красивые розы. Не волнуйся, дружище. Лучший подарок московской девушке – это московские розы с московских клумб. Как говорят в рекламе – три в одном!

– Ладно, Игорь. Тогда ты зайди за мной, тренировка окончится к восьми часам.

Как ни старались Бобров с Разумовским, но в назначенный срок они всё равно не успели. Только затемно им удалось добраться из захолустья, где находилась спортбаза в самый центр города. Всю дорогу Игорь Разумовский ворчал на Боброва, не скрывая своего недовольства. В руках он держал большой букет городских чайных роз. Увидев такой роскошный букет, Бобров даже выпрямился от гордости.

На метро они доехали до большого сталинского дома с остроконечной башней на самом берегу Москва – реки. Это был самый престижный район столицы, вход в огромный дом с толстыми стенами круглосуточно охранялся нарядом милиции.

– Долго добирались, – усмехнулся охранник, догадавшись, куда они идут. Он поднял трубку телефона и хотел позвонить, но передумал и положил трубку на место. – Ладно, идите, там уже раз пять звонили, спрашивали. Чётвёртый этаж.

Они поднялись пешком по широкой мраморной лестнице, уже на втором этаже были слышны характерные звуки весёлого застолья. На большой лестничной клетке четвёртого этажа была одна-единственная дверь. Стоящий в углу одинокий приземистый фикус напоминал сиротливого, позабытого всеми большого ежа.

Разумовский протянул руку к кнопке звонка и неуверенно нажал на неё один раз. Дверь долго не открывали, он растерянно посмотрел на Боброва.

– Звони настойчивее, не бойся. Они же ни черта не слышат из-за этой музыки, – успокоил его Сева. – Боюсь, что мы успели только к чаю. Мясом уже не пахнет.

– Не может быть! Как же без мяса? Чай я мог бы и дома попить! – разозлился Разумовский, принюхиваясь к двери и уже не убирая руку со звонка. Он продолжал звонить, даже когда открыли дверь.

Высокого роста, с гривой красивых светлых волос, благообразный мужчина, улыбаясь, посторонился в сторону.

– Опаздываете, дорогие гости…– он сделал попытку отчитать их, но в прихожую ворвалась сама именинница и прервала отца.

– Кто там, папа? – ещё на ходу спросила она и, увидев прижавшихся к дверям смущённых Боброва с Разумовским, весело сказала: – Попробую разобраться сама. Это, кажется, Игорь Разумовский, а вы, – она остановилась прямо напротив Севы и посмотрела ему прямо в глаза, – Бобров Всеволод, я не ошиблась?

– Не может быть! – радостно и удивлённо перебил её отец.– Надо же! И тезка, и однофамилец великого спортсмена! Ты хоть знаешь об этом? – обратился к нему её отец и дружески хлопнул Боброва по плечу. – Надеюсь, стремишься стать таким же знаменитым?

– Я постараюсь, – ответил ему Бобров и протянул имениннице букет роз с главной клумбы Парка имени Горького. – Мы немного опоздали, простите нас.

– Наша деревня очень далеко отсюда,– смиренно опустив глаза, жалобно проблеял Игорь Разумовский, – добирались оказией, на перекладных. Везде жандармы на дорогах.

– Примите наши поздравления и прочая, прочая, прочая…– подыграл другу Бобров.

– Ну, клоуны, – засмеялась Наталья, – спасибо за роскошный букет. Проходите, ребята. Папа, кажется, вы уже познакомились. Это Игорь, это Сева,…а это мой папа – Александр Иванович Прокофьев.

– Рад знакомству, – дружелюбно улыбнулся Прокофьев и широким жестом хозяина указал на дверь шумной гостиной. – А теперь пора за стол, пора, пора…там уже ждут опоздавших гостей. Вас ждут штрафные санкции, ребята.

Компания была в самом разгаре. Появление Боброва с Разумовским было встречено бурными и немного пьяными овациями. Не привыкший к застольям такого рода, Сева быстро захмелел. Не прошло и получаса, как и он, вместе со всеми распевал застольные песенки, смеялся над анекдотами и даже лихо отплясывал каблуками. И как-то само по себе получалось, что именинница почти всегда была рядом с ним. Она тщательно ухаживала за ним, подкладывала в тарелку самые лакомые куски, следила, чтоб не пустел бокал. Совсем скоро ему уже казалось, что они уже давно знакомы и хорошо знают друг друга. Они обмывали косточки общим преподавателям, знакомым сокурсникам, делились студенческими байками.

К полуночи, когда старшие уже давно оставили веселье, молодёжь, растаскав по краям огромной комнаты столы и стулья, устроили в гостиной самую настоящую дискотеку.

Бобров выскочил на балкон. Он с удовольствием глотнул огромную порцию ночного воздуха. Он расстегнул почти до последней пуговицы рубашку и с наслаждением подставил своё разгорячённое потное тело под свежий, ночной и прохладный ветерок.

Вино вскружило ему голову, впереди до невообразимой дали горизонта в тёмно – сиреневой дымке плыла Москва. Огромная и жёлтая луна, похожая на сырный круг с дырочками лениво распласталась над спящим городом и бесчисленные звёзды своим мерцанием словно спорили с рубиновым отблеском соперниц на башнях Кремля. Так хотелось жить! Жить именно так, как живут хозяева этого дома, жить в таком роскошном доме и занимать такое престижное положение. Бобров, конечно, понимал, что эта роскошь для него практически недоступна. Но кто сказал, что нельзя стремиться к этому и пока у него был только единственный путь – хорошая учёба. Учёба – это свобода!

– Тебе нравится у нас? – неожиданно он услышал голос за спиной. Обернувшись, он увидел Наталью и принялся торопливо застёгивать рубашку. Немного помолчав, ответил невпопад:

– Жарко…немного…

– Да, скоро лето. Оставь…– она решительно засунула свою руку в распахнутую рубашку, почти сразу он ощутил лёгкий электрический шок от её прохладного и приятного прикосновения.

– Ну что, Сева Бобров, ведь я сегодня именинница. Ты не забыл? Ты будешь меня поздравлять или нет?

Свободной рукой она обила ему шею и, пригнув голову, крепко впилась в него губами.

Школьный актовый зал был забит до отказа. Дело об исключении Боброва вызвало необыкновенный ажиотаж. Времена менялись на глазах, дирекция уже не могла принять единоличного решения, без учёта мнения педагогического совета, без учёта мнения школьного совета. Дирекция была категорична – исключить! В назидании остальным! Это надо же, так распускать руки, взять и при всех ударить товарища, просто так, без каких-либо объяснений и причин. После нескольких совещаний дирекции всё же удалось склонить на свою сторону большую часть педагогического совета. Скрепя сердцем, но педсовет всё-таки пообещал поддержать на общем школьном собрании решение администрации. Но неожиданно встал на дыбы Совет школьных старост. Обычно инертный и флегматичный, чаще всего ничего не решающий орган, на сей раз встал на защиту Боброва и именно благодаря школьному совету, и проводилось общее школьное собрание. Но положение Боброва всё равно было шатким. Администрация школы вместе с попечительским советом была полна решимости настоять на своём – исключить! Парочка переговоров с активом школьного совета и всё стало на свои места. Кому-то нужна была золотая медаль, кому-то направление на учёбу, кому-то просто хорошая отметка. Некому было встать на защиту Боброва, и чёрная перспектива исключения нависла над Севой Бобровым вполне реально.

Директор упорно добивался от Боброва выяснения истинных причин его проступка. Он даже попытался предложить компромисс. Бобров рассказывает на собрании, почему он ударил Сафонова, приносит ему свои извинения, а директор берётся лично уговорить Сафоновых, и младшего, и старшего пойти на мировую. Дело, к тому времени приобретало нешуточный резонанс.

Отец Аркадия Сафонова – влиятельный, известный в городе человек, – один из отцов города, требовал принять самые строгие меры

Однако Бобров не принял предложения директора и отказался сообщить о причинах драки и тем более приносить извинения Сафонову.

И тогда был назначен день общего школьного собрания. Помимо членов педагогического совета и совета школьных старост на собрание были приглашены члены попечительского совета школы, в который входил и отец Сафонова – Леонид Аркадьевич и отец Маши Боголюбовой – Александр Николаевич. Были приглашены представители старших классов, в полном составе школьный комитет ВЛКСМ. Отдельно пригласили и мать Боброва.

Школьный актовый зал был забит битком, не было свободных мест, пришлось ставить стулья в проходах. Огромный длинный стол, покрытый красным сукном, занимал почти всю сцену.

«Аутодафе» – вспомнив урок истории, подумал про себя Бобров, когда его пригласили на сцену. Сначала подержали с минуту на всеобщем обозрении, заполняя какие-то бумажки, а потом предложили сесть за отдельно стоящий на самом краю сцены стул. Дождавшись тишины, директор школы с чувством необычайной важности происходящего, грузным шагом вышел к трибуне.

– Уважаемые члены попечительского совета,– начал он, – уважаемые члены педагогического совета и члены совета старост. Уважаемые коллеги и друзья! То, что произошло совсем недавно в школе и чему были свидетелями многие из присутствующих, иначе как беспределом, не назовёшь. Среди белого, я бы даже сказал, ясного дня, безо всякого основания ученик девятого класса «А» Всеволод Бобров ударил кулаком ученика десятого класса «Б» Аркадия Сафонова. И только похвальная выдержка Сафонова и случайное присутствие вашего покорного слуги не дало развиться этому конфликту в крупномасштабную драку. Бобров ударил Сафонова так, словно он находился не в школе, а на профессиональном ринге. И я лично оказался свидетелем этого прискорбного случая.

Когда мы говорим о школе, мы имеем в виду не только сумму полученных или получаемых знаний. Мы имеем в виду весь комплекс воспитания подрастающего поколения. Что же нам показало это происшествие!? А то, что в воспитательном процессе мы ещё имеем огромные пробелы. Но и воспитание держится не только на пропаганде нравоучений, на личном примере педагогов, но и на неизбежности наказания за безнравственные поступки. В течение этих трёх дней я так и не смог добиться ясности от Боброва в объяснении причин, побудивших его на этот проступок. Он мне сказал, что он это сделал просто так. Вы представляете себе – просто так! Просто так – взять и ударить товарища по школе, потом просто так – оскорбить женщину, старика, потом – просто так предать Родину, убить человека. Просто так, кулаком по лицу Бобров взял и ударил Сафонова. Ему захотелось, и он ударил. Завтра он ещё кого-нибудь ударит, послезавтра…

Итак, Бобров, может быть ты, хотя бы сейчас, перед этой многоуважаемой аудиторией, объяснишь нам причины своего возмутительного поступка. А? Молчишь, Бобров! Кажется, ты ещё до конца не осознал всю шаткость своего положения. Как хочешь!

А теперь, многоуважаемая аудитория, от имени администрации я выношу на ваш суд предложение об исключении из школы ученика девятого «А» класса Боброва Всеволода. Пока у меня всё. Напоминаю регламент. По одному обязательному выступлению по обсуждению предложения администрации от педагогического совета, попечительского совета и совета школьных старост. Выступление от имени комитета ВЛКСМ приветствуется, свободные выступления по записи не более трёх минут, официальные лица не более пяти минут. Всё, товарищи. А теперь, разрешите предоставить слово представителю педагогического совета Изюмову Николаю Петровичу. Прошу вас, Николай Петрович.

Кивком головы директор указал на трибуну следующему оратору-завучу школы и важно проследовал на своё председательское место. Всё это время он не сводил гневного взгляда с Боброва. Более всего его, вероятно, раздражало то, что Бобров внешне, во – всяком случае, был абсолютно спокоен.

– Педагогический совет…– откашлявшись, начал завуч, – пользуясь своими полномочиями и по представлению администрации школы, вчера вечером рассмотрел произошедший инцендент и принял решение.– Он замолчал и, словно наслаждаясь таинственностью и значимостью этого решения, обвёл взглядом аудиторию и, остановив его на Боброве, снова закашлял и продолжил. – Педагогический совет считает, что поступок учащегося девятого «А» класса Всеволода Боброва несовместим с моральными нормами и требованиями, предъявляемыми к учащимся нашей школы. Бобров сознательно пошёл на нарушение этих норм и своим поведением не только пренебрёг требованиями общества, но откровенно и осознанно оскорбил это же общество, не желая раскрывать истинную причину своего поступка. Исходя из этого, педагогический совет принял решение удовлетворить представление администрации школы об исключении Боброва Всеволода – ученика девятого «А» класса из нашей школы и рекомендовать отделу народного образования перевести его в заочную школу рабочей молодёжи.

Начавшийся было недовольный гул задних рядов, где сидели старшеклассники, директор школы пресек в зародыше. Он моментально вскочил и обвёл аудиторию гневным взглядом. Казалось, что сейчас из его глаз вылетят молнии.

– Попрошу тишины! Это вам не дискотека! Ведите себя достойно.

Он уже хотел сесть, как вдруг заметил вставшую из-за стола президиума Юлию Петровну.

– Вы хотите что-то сказать? Впрочем, вам, наверное, есть, что рассказать о своём подопечном, ведь вы его классный руководитель, не так ли? Но предупреждаю вас, что решение педагогического совета уже принято и запротоколировано. Поздно защищать Боброва, надо было больше уделять времени его воспитанию.

Но Юлия Петровна, не обращая внимания на почти оскорбительный тон директора, медленно подошла к трибуне и, закашляв, неловко схватилась за чёрную головку микрофона.

– Я просто должна высказать своё мнение, надеюсь, что имею на это право. Я сочла своим долгом педагога заявить, что не согласна с решением администрации и педагогического совета. И думаю, впрочем, я уверена, что на педагогический совет было оказано давление со стороны администрации школы и некоторых членов попечительского совета. Я не думаю, что решение педагогического совета является правильным, в данном случае педсовет не воспользовался своими функциями воспитателя и проявил себя как инквизиция, даже не сделав попытки, разобраться в произошедшем. Конечно, я осуждаю поступок моего, как выразился товарищ директор, подопечного. Поступок Боброва возмутительный, но и решение педагогического совета не выдерживает никакой критики. Педагогический совет школы пошёл на поводу у администрации, а если называть вещи своими именами, на поводу у директора школы и решение об отчислении Всеволода Боброва из школы – это неприемлемый карательный акт.

– Юлия Петровна, по регламенту я мог бы не предоставлять вам слово, вы весьма и весьма нетактично воспользовались нашим уважением к вам, – достаточно грубо прервал её красный от возмущения директор. – Это не карательный акт, а справедливое наказание!

– Это всё, что я хотела сказать, – даже не посмотрев в его сторону, Юлия Петровна вернулась на своё место.

Зал опять загудел, но директор и не собирался упускать инициативу из своих рук. Пока ему это удавалось, и он благоразумно решил не развивать тему выступления Юлии Петровны, а побыстрее закончить собрание.

– Думаю, что не стоит отнимать время у наших уважаемых членов попечительского совета. Я получил заверения в полном доверии к действиям администрации и педагогического совета. Мы с должным уважением относимся к частному мнению некоторых наших педагогов, но, на то оно и частное, товарищи.

Он развёл руками и улыбнулся. Проницательным взглядом ещё раз уверенно осмотрел зал собрания. Он даже ухмыльнулся про себя, нет худа без добра. Выступление Юлии Петровны может оказаться вполне уместным, никто не сможет в дальнейшем упрекнуть его в зажиме демократии.

– Что ж, как видно, что все уже высказались и выступлений больше не будет. Правильно, товарищи, здесь и так всё ясно.

Его деспотический взгляд словно приковывал к месту. Мать Боброва, еле сдерживая слёзы, уже без надежды смотрела только на Юлию Петровну – единственного возможного защитника её сына. А та сидела, опустив голову, словно провинившаяся школьница.

Её выступление не нашло поддержки, не вызвало бурю и в душе она уже нетерпеливо ожидала окончания этого фарса. Она чувствовала, что Бобров обречён, что он стал жертвой не столько своего поступка, сколько сложившихся не в его пользу обстоятельств. Юлия Петровна ещё пыталась хотя бы взглядом устыдить своих коллег, но те отводили глаза и нетерпеливо смотрели на часы. Никто не хотел ссориться с директором.

– Итак, – над актовым залом продолжал победоносно греметь голос директора – я объявляю окончательное решение нашего собрания. Вот протокол,– он потряс в воздухе бумагой, – подписанный представителями администрации, педагогического совета, попечительского совета и совета школьных старост. Он отправляется для ознакомления и дальнейшего утверждения в городской отдел народного образования, и я надеюсь, что это суровое, но справедливое решение…

– Простите,– неожиданно поднялся с места член попечительского совета Александр Николаевич Боголюбов, – я могу задать вам вопрос?

– Да, конечно, Александр Николаевич,– явно недовольный, что его перебили, но вынужденный скрывать это за кисловатой улыбкой, ответил директор. – Я слушаю вас.

– Вы говорили, что помимо выступления членов педагогического совета выступят и члены попечительского совета и совета школьных старост. Однако, кроме выступления завуча школы и, насколько я понял, не предусмотренного выступления Юлии Петровны говорите только вы. А где же остальные?

– Я вас прекрасно понимаю, уважаемый Александр Николаевич. И от попечительского совета и от школьного получены письменные протоколы одобрения решения администрации. Если вы пожелаете, то можете ознакомиться с ними в любое время удобное для вас. Вот, пожалуйста…

Директор уже собирался выйти из-за стола, чтобы лично предъявить эти протоколы доктору,

– Нет, нет, не утруждайте себя, у меня нет сомнений, что это действительно протоколы, но ведь я – член попечительского совета и я лично никаких бумаг не подписывал. Я практически только что узнал про эту ситуацию.

В зале нарастало недовольство, теперь и не только среди школьников. Среди членов попечительского совета начался обмен мнениями, многие его члены особенно внимательно стали относиться к происходящему после отчаянного заявления Юлии Петровны. И справедливая реплика доктора не прошла незамеченной.

– Общее мнение попечительского совета выразил,– не унимался директор школы, решивший пустить тяжёлую артиллерию, он снова потянулся к папке с протоколами, – подписал председатель попечительского совета школы Леонид Аркадьевич Сафонов. – Я думал, что вам это известно.

Директор с подобострастным выражением лица осторожно уставился на Сафонова – старшего и тот незамедлительно пришёл ему на выручку. Он встал, и зал сразу затих. Дело принимало нешуточный оборот.

– Я думаю, уважаемый доктор, что я выразил общее мнение. Надеюсь, что вы не собираетесь защищать бандитов?

– Нет. Бандитов я защищать не намерен, да я их здесь и не вижу. Но, насколько мне известно, дорогой Леонид Аркадьевич, в попечительском совете пятнадцать человек и администрации школы и вам, как председателю, стоило бы отнестись и к остальным членам совета с должным уважением и поинтересоваться их мнением.

– Я не думал, дорогой доктор, что вы мне не доверяете, – не скрывая обиды, явно раздражённо выпалил Сафонов – старший. – В этом деле всё просто и ясно.

– Я доверяю вам, дорогой Леонид Аркадьевич, но простите, вы не можете быть предельно объективным. Ведь одна из сторон конфликта – ваш сын. И это вдвойне важно, ибо вы пользуетесь своим положением, своим авторитетом, чтобы оказать давление на школу, вернее, на её директора. Но это…простите, но это похоже на месть. В таком случае, у этого парня просто изначально нет никаких шансов. Если вы всё подписали, если вы всё решили, тогда зачем это собрание, зачем весь этот фарс с демократией!?

– Я ни на кого не оказывал давления! Я даже ни разу никому не позвонил по этому поводу! Никому! Ни разу! – почти срывался Сафонов – старший.

– Да вам и не надо никому звонить,– спокойно отреагировал доктор, – некоторые, вон и без звонков всё на лету схватывают.

– Может быть, нам перенести на другое время эти ненужные споры, – попробовал осторожно разрядить обстановку директор школы.

– Может быть,– сказал доктор, – но в любом случае я должен высказать своё мнение перед аудиторией.

– Александр Николаевич, послушайте меня,– почти шепотом вслед примирительно промолвил Сафонов – старший, – вы ничего не знаете. Если вы собираетесь защищать этого хулигана, то знайте, что это не в ваших интересах.

– Я ничего не хочу знать, я просто хочу выступить, просто воспользоваться правом члена попечительского совета. Имею я на это право или нет?! Это школа или закрытый военный объект?!

– Конечно, конечно, доктор. Прошу вас…– директор школы одним из первых почувствовал смену настроений и поспешил переменить тон.

Сафонов – старший, поражённый неожиданным поведением доктора, встал во весь свой огромный рост и громко бросил в спину Александра Николаевича:

– Нет, вы всё-таки меня послушайте. Вы тоже не можете быть объективным, вы тоже заинтересованное лицо. И если мой сын – жертва этого конфликта, то ваша дочь – его причина. Посмотрим, что вы сейчас скажете.

Зал мгновенно притих. Новость, брошенная Сафоновым, изменила ситуацию. Значит, причина всё же была. Директор школы встал. Вежливо улыбнувшись доктору, он дал понять ему, что снова берёт инициативу на себя. Он перевёл взгляд на Боброва и уже собирался обратиться к нему, но доктор решительно не дал ему это сделать.

– Наши дети, уважаемый Леонид Аркадьевич, уже взрослые люди и я думаю, что они в состоянии сами решить свои личные проблемы, без вмешательства родителей, а тем более администрации школы. Я не собираюсь выносить на обсуждение аудитории поведение Боброва, Сафонова Аркадия или даже, как вы сказали, моей дочери. Я предоставляю им это право, – постараться самим разрешить конфликт. А хочу я сказать совсем о другом. Здесь только что прозвучали слова о Родине, об ответственности, о нравственности. Хорошие слова, но, к сожалению, мы их часто слышим, и по делу, и без дела. Беспокоит меня совсем другое. Я не удивлён решением администрации. Администрация есть администрация, в конце – концов, жесткость или даже жестокость свойственны этому бюрократическому органу в любых сферах деятельности общества. Меня даже не поразило, за единичным и практически отчаянно безнадёжным исключением, решение педагогического совета, как видно полностью находящегося под давлением администрации школы. Попечительский совет дал письменное заверение о своём согласии с решением администрации так легко, словно речь идёт о приобретении спортинвентаря или ещё какой-нибудь ерунды. Но и это меня сильно не удивило. Отягчённые постоянными жизненными проблемами, взрослые иногда становятся бездушными даже к судьбам детей.