Текст книги "Прощай, Бобров"

Он расчувствовался, Бобров почти верил в искренность своих слов.

– Тебя послушать, Сева, так получается, что вокруг виновата только я одна, – раздражённо перебила она его. – Я всё это прекрасно понимаю и ты мне уже об этом и говорил, и писал.

– Здесь никто не виноват, Мария, ни ты, ни я…– ей опять послышалась в его голосе неуверенность. Она хотела сказать ему об этом, но передумала. Он тоже почувствовал, что голос его выдал и снова замолчал. Надо было как-то заканчивать разговор.

– Почему ты замолчал, Бобров? – очень осторожно спросила она его.

– Я не молчу, Мария. Но время, моё время на исходе, карточка заканчивается. Послушай меня, иногда человек попадает в такие ситуации, когда трудно принять решение сразу. Ты же умная девочка, ты же поймёшь меня. Сейчас обстоятельства сильнее меня, но это совсем не значит, что я не люблю тебя. Умоляю тебя, Мария, это в последний раз. Дай мне немного окрепнуть здесь, я скоро приеду, и мы сыграем нашу свадьбу. Я, наверняка, получу вскоре другое назначение, мы вместе поедем и потом никогда больше не расстанемся.

– Другое назначение? Тебе что, не нравится во Франции, мне казалось что…

– Нет, что ты…– замялся он, – нравится, просто здесь…

– Ладно, Бобров, – помогла она ему, – не мучайся. Через год, так через год. Я отложу пока свадебное платье, я и кольца уже купила. Ты сам просил.

– Мария, не убивай меня, скажи что-нибудь. Прошу тебя.

– Что сказать тебе, Сева…будь здоров и счастлив. Я тебя жду.

– Мария…

Но она уже положила трубку, потому что говорить уже не было никаких сил.

Конечно, Мария была рада успехам Севы Боброва, в какой-то степени она сама и явилась основной причиной этого. Именно под её влиянием последние годы в школе он поразил педагогов резким изменением своего отношения к учёбе. Именно под её влиянием он понял, что для простого парня из бедной семьи трудолюбие и успехи в учёбе – это единственный шанс вырваться. Она видела все эти годы, как он лез из кожи вон, чтобы добиться успеха. Она видела, что когда другие вечерами толкались на дискотеках, её Боб разгружал по ночам вагоны с углём. На вырученные деньги он покупал литературу, чтоб усовершенствоваться в учёбе, особенно в иностранном языке. Денег на книги и пособия он никогда не жалел и очень скоро уже чувствовалось, что уровень Боброва выше уровня окружающих его сокурсников. Мария понимала, что возвращаться в их городок такому умному, незаурядному и сильному человеку практически незачем. Понимала, что его работа в торгпредстве – это шанс, это невероятная удача, которую даже трудно было представить. И хотела верить, и верила, что это всё для их будущего. Но какое-то чувство, подспудное чувство непонятного состояния, даже растерянности постоянно давило на неё. Она не могла не чувствовать, что он всё дальше и дальше от неё и она, конечно, понимала, что не должна была отпускать его далеко от себя. Потеряв ежедневный контроль над ним, ежедневное влияние на него, она начинала терять и его самого. Его частые письма не могли обмануть её, очень скоро они стали напоминать отчёты о проделанной работе, они стали холодными, в них уже не было любви.

Он всё ещё любил ее, и она всё ещё не сомневалась в его чувствах. Но чего было больше в этих чувствах, она уже не знала. Он не стремился к ней как раньше, он научился обходиться без неё. Значит, кто-то занял её место. А к ней он был просто привязан, может быть благодарен за всё, что она сделала для него. К ней он был всегда добр, и она думала о том, что надо было родить ему ребёнка, не дожидаясь этой дурацкой свадьбы. Тогда бы он точно её никогда не бросил бы.

Но и перспектива постоянно выслушивать причитания о несбывшихся из-за неё надеждах её тоже не устраивала. Действительно, стоило ли тогда так учиться? Но её подозрения, тревоги и ощущения были, конечно, не беспочвенными. Ей казалось, она чувствовала, что он там не один. Она анализировала каждое слово в его письмах, прислушивалась к его речи во время переговоров по телефону, старалась определить его состояние по дыханию. Чисто теоретически она вычислила, что не может такой видный парень, как её Боб, долгое время оставаться один. А что было делать ей?! Устраивать скандал? Без причин? На основе одних ощущений? Ей было стыдно за свои подозрения, но от всего этого голова шла кругом, мысли не давали покоя, мешали жить, работать…

После окончания института Мария Боголюбова вернулась домой, в Покровку. Здесь же, в той же самой школе, где они когда-то учились, она прошла послевузовскую практику и когда ей предложили остаться в школе, она с радостью согласилась. Она стала преподавать английский язык в старших классах и сначала сильно смущалась от того, что с ней бок о бок, на равных работают педагоги, которые совсем недавно преподавали ей самой. Юлия Петровна – их классный руководитель стала директором школы, очень часто вспоминала Севу. Бобров был её любимчиком. Здесь же, в школе работала и Настя Сафонова – сестра Аркадия Сафонова и дочь Леонида Аркадьевича. И хотя отношения между бывшими одноклассницами идеальными назвать было нельзя, но годы шли, юность уходила в прошлое. Стирались в памяти многие события, приятные и не очень и девушки старались ладить друг с другом.

Конечно, за успехами одноклассников следили. Возвращение Марии назад, в родную школу считалось явной неудачей, даже, несмотря на то, что в школе она сразу же стала всеобщей любимицей. Всё-таки считали, что имея такие возможности, дочь таких уважаемых людей могла бы добиться большего. Это же касалось и Насти Сафоновой.

О Боброве же говорили все, кому не лень. Из него уже сделали, чуть ли не дипломанта. Забылись все его школьные неудачи и шалости. Юлия Петровна выпросила у матери Боброва фотографию сына и повесила её на стенде «Наши выдающиеся выпускники». Особенно подчёркивали, что рос он без отца, а мать до сих пор работает простой санитаркой в больнице.

Успехи сына сильно изменили отношение к ней окружающих и на работе и вне неё. Алина Михайловна не могла не замечать этого и ей это, несомненно, было приятно. Оправдались её надежды, её сын, её мальчик, которому она отдала все свои лучшие годы, уверенно шёл по жизни, не причиняя хлопот матери. Будучи студентом, он аккуратно писал матери, а как стал зарабатывать, то также аккуратно стал присылать и деньги. Нужда уже давно отступила, но беспокойства меньше не становилось. И единственное, что тревожило её в последнее время – так это отношение Севы к Марии. Алина Михайловна Марию боготворила и уже давно они были близки друг другу. Алина Михайловна была уверена, что если бы судьба не свела бы её сына с этой девочкой, он стал бы, несомненно, совсем другим. Не таким, каким стал! Именно Мария ещё тогда, в школе стала своего рода толчком, импульсом его стремительного развития. Именно она убедила его заниматься иностранным языком, фактически став его преподавателем. Она же, Мария и настояла поступать на экономический в Москве. Вокруг же были сплошные скептики. Там же, в Москве она создавала ему условия для успешной учёбы.

Все, кто знал о взаимоотношениях Севы и Марии ждали предстоящее торжество. Когда свадьбу отложили в первый раз, это ещё было терпимо. С обеих сторон все были удовлетворены объяснениями и немного порассуждав на тему « Надо, так надо», отложили торжество. Всё-таки направление, всё-таки распределение, и потом заграница, и не какая-нибудь, а Франция! Под удачу надо подстраиваться, а не наоборот.

Но теперь надо было опять всё и всем объяснять, говорить о том, что свадьбу снова надо отложить как минимум на год и это было очень неприятным занятием. Марии предстояло защищать Севу перед своими родственниками, особенно перед матерью. Может быть, в большом городе это всё прошло бы незамеченным, но здесь, в маленьком, патриархальном русском городке всё это требовало объяснений. Уверенное и стабильное отсутствие жениха не могло не вызывать кривотолков. Сначала участливо спрашивали, доброжелательно кивая головой. Потом стали пожимать плечами, некоторые прятали улыбки. А как же? Франция – она и в Африке Франция! Там всё есть! Особенно этого добра, вон сколько!

Мария старалась не обращать на всё это внимания, в конце – концов, кому какое дело до её личной жизни. Больше всего Марию раздражало то, что её жалели. Она была уверена в Боброве, в его чувствах к ней, в его порядочности, но вот обстоятельства, расстояния. Сомнения начинали главенствовать в её размышлениях. Он был очень далеко, и она всё чаще и чаще начинала предчувствовать, что он может оставить её. И эти мысли не покидали её. Почти каждый день, после работы она заходила к Алине Михайловне, иногда засиживалась допоздна, часто оставалась на ночь. Мама Севы как могла, успокаивала её и в последнее время поддержка матери, её уверенность оставались последней надеждой Марии. Конечно, она знала, что Алина Михайловна втайне от неё буквально бомбардирует сына письмами. И когда отложили свадьбу во второй раз – это окончательно расстроило её.

Мария положила трубку, потому что говорить с ним уже не было никаких сил. Она вышла из кабины переговорного пункта, благодарно кивнула головой оператору и медленно пошла к выходу. Она не любила говорить из дому, это её стесняло, даже если дома никого не было. Она чувствовала, что что-то изменилось в нём. Боб её стеснялся, он оправдывался, значит, он совершил недостойный поступок. Мария великолепно знала его и свободно могла определить его душевное состояние по его интонации. Наверное, у него там есть женщина, всё сводилось только к этому. Бобров был очень осторожен в своих поступках и только та, давняя история с Натальей Прокофьевой и только раз внесла разлад в их отношения. Но это было очень давно и после того случая у неё не было повода не доверять ему, о ней она больше ничего не слышала. Мария верила в крепость чувств, ей казалось, что ради любимого человека можно выдержать всё, но как простить предательство она не знала. Иногда ей казалось, что лучше всего этого не было бы, свадьбы, приготовления…можно было бы так, как многие делают сейчас, тихо, по-будничному сойтись и жить вместе.

Мария подумала вдруг о Наталье Прокофьевой. В последнее время Мария часто вспоминала о ней, она ещё помнила, сколько слёз было пролито из-за неё. Ещё тогда он клялся, что между ними всё кончено, но почему-то она не верила ему. Успокаивало только то, что теперь он далеко не только от неё, от Марии, но и от Натальи Прокофьевой.

Интересно было бы узнать, где она сейчас. Мария напрягла память, почему-то она вспомнила записную книжку Боба. Как-то, совсем случайно она обратила внимание на номер телефона, рядом едва заметно карандашом была выведена буква «Н». Это был не его почерк, и она спросила у него об этом. Он разнервничался, отчаянно доказывая, что она его необоснованно ревнует по каждому глупому поводу, а номер этого телефона его нового знакомого по имени Николай. А почему он не написал своё имя полностью, Сева не знает. Номер она тогда запомнила, это было нетрудно сделать, потому что она обратила внимание, что он шёл с цифры 2 по арифметической восходящей – 234 56 78. Тогда это ей показалось забавным, но теперь она этот номер вспомнила. Вспомнила и ту давнюю историю с этим Николаем и решила рискнуть. Мария вернулась на переговорный пункт.

– Я могу позвонить ещё раз? – тихо, озираясь по сторонам, словно стесняясь своего поступка, спросила она у телефонистки. Та совсем не удивилась её быстрому возвращению.

– Конечно, – она протянула Марии бланк заказа, – но с заграницей придётся подождать, сегодня могу только принять заказ на завтра.

– Нет, нет,– поспешила Мария. – Мне нужно позвонить в Москву.

– Пожалуйста,– отозвалась она и снова протянула бланк. – Пишите номер телефона.

Мария ждала совсем недолго, не прошло и пяти минут, как её вызвали в кабину.

– Говорите,– крикнула ей оператор. – Москва!

– Да, я вас слушаю, – раздался в трубке мягкий голос пожилой женщины.

– Здравствуйте, – едва поздоровалась Мария, – простите…это квартира профессора Прокофьева?

Много она отдала бы за то, чтобы ей сказали, что она ошиблась.

– Да, это квартира профессора. Слушаю вас.

Ком застрял в горле. Значит, он уже тогда обманул её и это никакой не Николай. Она не могла говорить, но слова лезли сами, они её не слушались.

– Мне Наталью, пожалуйста, – неуверенно начала Мария, совсем не собираясь говорить с ней. Если она подошла, то Мария просто бросила бы трубку. – Наташу…

– Наталью? А кто её спрашивает?– вежливо спросила женщина.

– Мы… учились вместе, совсем немного…вероятно, вы меня не знаете, меня зовут Людмила, – неожиданно для себя соврала Мария.

– Да, Людочка, я вас не знаю. Хотя знаю всех её подруг, Наталья выросла у меня на руках. Я – экономка у профессора. Но ничего, познакомимся в следующий раз. Но вынуждена вас огорчить. Наташи сейчас нет, и скорее всего ещё долго не будет.

– Не будет? – настороженно спросила Мария. – А где она, можно узнать.

– Да, дорогая моя. Она уехала работать за границу, по распределению.

– За границу!? – у Марии подкосились коленки, чуть не остановилось сердце. Она уже чувствовала, что та ей скажет дальше.

– Да, милочка. Во Францию.

Бобров так до конца и не разобрался в своих чувствах к Наталье. И вообще, все, что было связано с ней, было каким-то непонятным, странным, а иногда даже загадочным. Он ловил себя на мысли, что часто просто боится её. Но что-то связывало его с ней, а что? Он так никогда этого и не понял, она ворвалась в его жизнь резко и неожиданно и сразу заняла в ней доминирующее положение. Несомненно, их обоих тянуло друг к другу, но они почти никогда не говорили о любви, о своих отношениях друг к другу. Они как-то ухитрялись обходить эту тему, старательно избегали её.

Бобров любил Марию, любил её всегда, свои взаимоотношения с Натальей считал простой, банальной изменой и Наталья за это его ненавидела. Она знала про его душевные переживания, про телефонные переговоры, но старалась, внешне, во всяком случае, не придавать этому значения. Она считала, что он ей должен. Она считала, что это она его сделала тем, кем он стал. И уже строила планы о том, кем он будет. У Боброва было всё для прекрасной карьеры: великолепные внешние данные, блестящая эрудиция, доброжелательный характер, хорошая профессиональная подготовка, отличные анкетные данные, в конце – концов. Но не хватало главного. У него не было связей, ни друзей, ни родственников, которые помогли бы ему всё это использовать. В любом случае, несмотря на все его несомненные усилия, невероятное трудолюбие и профессионализм, без неё он ничего бы не добился. Трамплин к восхождению был подготовлен ею или, вернее, её отцом. Наталья щадила его самолюбие и никогда не говорила об этом, но ей было обидно, что и он никогда не говорит на эту тему, никогда не подчёркивает её роль в его становлении, роль её отца. Мало того, Александра Ивановича он откровенно игнорировал. Она мечтала о том, что они подружатся, что Сева станет ближайшим помощником её отца в бизнесе. Наступали совсем другие времена, с их возможностями они могли стать очень богатыми людьми. Связи отца, профессионализм и трудолюбие Севы, да и её экономическая подготовка не давали усомниться в этом. Но мужчины всё время отдалялись друг от друга. Сначала она переживала, старалась принять какие-то меры, но все усилия её были тщетны, и она махнула на это рукой. Может быть, думала она, это оттого, что они редко видятся. Но даже при этих редких встречах большой теплоты между ними замечено не было.

Вообще-то, у отца всегда была своя жизнь, абсолютно загадочная. Наталье всегда хотелось узнать его поближе, но папа был невероятно закрытым человеком. Он резонно считал, что отцовской любви и обеспечение полного достатка дочери вполне достаточным. С появлением в её жизни Боброва отношения с отцом мало изменились, он помогал ей и никогда ни в чём не отказывал, но ни разу не вмешался в их дела. А иногда ей этого очень хотелось. Она не сомневалась, что отец любит её, но она становилась взрослее, а он холоднее к ней, не так как раньше. Наверное, это был естественный процесс, но ей не хватало его любви и с появлением Боброва её не прибавилось.

Александр Иванович не был злым человеком, напротив, он был добряком с широкой натурой. Ему было уже за тридцать, когда он познакомился с матерью Натальи и сделал ей предложение. Она покорила его своей невероятной красотой, чистотой линий лица, привлекательностью форм, мягким и добрым голосом. К тому времени он ещё ни разу не был женат, но говорить о том, что он был одинок, не приходилось. Он был видным и красивым мужчиной и к своим тридцати с хвостиком годам добился немалого. Был абсолютно независим материально и очень многие из сильных мира сего уже искали его расположения и дружбы. Многие знакомые ему женщины просто мечтали выйти за него замуж, с некоторыми из них дело почти до этого и доходило, но в последний момент всё рушилось. Александр Иванович вновь оставался холостяком к своему удовольствию и к досаде немногочисленных родных.

С матерью Натальи, Александр Прокофьев познакомился случайно. Судьба сделала свой выбор и от этого никуда не денешься. Иначе их пути не пересеклись бы, если бы не тот случай. Это было давно, когда он прибыл в крупный сибирский город для подготовки регионального совещания Академии Наук страны. Столичные академические бонзы отправили туда именно его – молодого тогда, напористого и жёсткого чиновника и поставили перед ним сложную задачу – склонить консервативных сибирских академиков к благоприятному для нынешнего руководства Академии голосованию на предстоящих выборах президиума. Это была невероятно трудная задача, сибиряки твёрдо стояли оппозицией к центру. Именно поэтому и был послан никому не известный молодой чиновник. Прокофьев знал, чего ждут от него, и понимал, что неудача будет для него личным поражением. Поэтому, сойдя с трапа самолёта в далёком и холодном городе, он чувствовал себя не работником секретариата, а чуть ли не гангстером. В его небольшом дорожном саквояже было всё, что нужно для победы – информация. Уверенные в своей победе сибиряки даже не встретили посланца из центра, они даже пренебрегли элементарными законами гостеприимства. Это могло задеть кого угодно, но только не Прокофьева, он знал, что через два-три дня к нему в гостиницу будет выстраиваться очередь на приём. Он не ошибся.

Неделя оживлённых и трудных переговоров не могла не принести свои плоды. Где щедрыми посулами, где компроматом и даже прямыми угрозами ему удалось склонить на свою сторону самых авторитетных и самых строптивых. Среди тех же, кто оставался непреклонным, ему удалось внести раскол.

Будучи абсолютно уверенным в благоприятном исходе своей миссии, он возвращался вечером в гостиницу в свой последний командировочный вечер с чувством выполненного долга. Огромный вестибюль тонул в полумраке и невероятной тишине. Глухой и тяжёлый отзвук шагов отскакивал от серых мраморных плит пола, и неоднократно ударяясь по толстому стеклу стен, в конце – концов, растворялся под огромными золочеными люстрами высокого лепного потолка. На подходе к гостинице Александр Иванович Прокофьев думал о том, что не мешало бы отметить победу. Но друзей в городе не было, а многие приглашения местной академической элиты он преднамеренно игнорировал, стараясь не подвергать случайному риску, контролируемую со всех сторон репутацию высокого московского чиновника. Не спеша, он подошёл к стойке портье. Спиной к нему стояла молодая женщина и до него доходили обрывки её беседы с администратором. Он остановился, вежливо ожидая окончания разговора.

– Это всё, чем я могу вам помочь. Сожалею. Но номеров свободных у нас нет, понимаете, а ставить в холле раскладушку или дать вам возможность переспать в кресле я не могу. У нас, к вашему сведению – «Интурист», а не колхозное общежитие.

– Да, да…конечно, я понимаю, просто я подумала…– пробормотала эта миловидная особа, явно смущённая присутствием подошедшего Прокофьева, – мне только на одну ночь…

– Мест нет. Идите на вокзал, у вас есть билет на утренний поезд, обратитесь к дежурному по вокзалу. Они должны вам предоставить…– тут она увидела Прокофьева, мгновенно разительно изменилась, быстро пробежала руками по причёске и уже очень вежливо улыбаясь, продолжила, – одну минутку, девушка. Впрочем, вы можете идти. Здравствуйте, Александр Иванович. Вы, я вижу, в превосходном настроении. Собираетесь?

– Да. Спасибо, – он поздоровался с администратором и посмотрел в сторону полностью смутившейся девушки, – может быть, я смогу вам помочь…чем-нибудь?

– Нет, нет…спасибо. До свиданья, – торопливо ответила девушка, хватаясь за ручку своей дорожной сумки.

– Подождите, – мягко сказал он ей и сделал задерживающий жест рукой, надеясь, что ему удастся убедить администратора.

Но та с ужасом наблюдала за этой сценой, от её вежливости не осталось и следа.

– Товарищ жилец! Интересно, чем вы можете ей помочь? Номера в этой гостинице предоставляю я, а не вы. Девушка, вы можете идти, – повторила она ей. – До свидания.

– Ну, зачем же вы так,– решил сменить тактику Александр Иванович, – вы меня не так поняли. Если нет места для этой девушки, то вы можете воспользоваться моим номером. Я уже собираюсь, вернее, могу отправиться в аэропорт на несколько часов раньше.

– Разнополым, неродственным существам запрещено пребывание в одном номере! – грозно выпалила администратор.– Запрещено! Есть инструкция!

– Нет, нет, вы опять меня не так поняли. Я имел в виду, что мне только полчаса на сборы и меня не будет в номере. У меня утром самолёт, я вполне могу провести время в аэровокзале. Что и собираюсь сделать.

– Запрещено! Разнополым существам! – настойчиво повторила администратор.

– Да что вы заладили!? – неожиданно перебила её доселе молчавшая девушка. – Разнополым! Существам! Как вам не стыдно! Вы что, в зоопарке?! А вы,– она повернулась к Прокофьеву, видимо, собираясь сказать ему что-то неприятное, но встретив его взгляд, вдруг замялась и чуть не плача, продолжила, – я же вас ни о чём не просила!

Схватив лежащую рядом, на полу лёгкую дорожную сумку, она почти выбежала из гостиницы. Прокофьев решил броситься за ней следом.

– Девушка! Подождите! – только и успел он крикнуть ей вслед, но в спину его толкнул неприятный и злобный голос портье:

– Гостиница, товарищ Прокофьев, не место для развлечений. Для развлечений, к вашему сведению, есть другие места. Знаете, сколько здесь таких ходят. Пусть идёт на свой вокзал. А вы…простите меня, но вам должно быть стыдно. Не хочу вас учить, но работник секретариата Академии Наук Советского Союза должен быть человеком высоких нравственных начал, олицетворением лучших традиций нашего общества.

Прокофьев, думая о чём-то своём, пристально смотрел на неё. Стареющая жеманница поняла это по-своему.

– Ладно, не бойтесь. Я никому об этом не расскажу. Эх, мужики, мужики,– фамильярно улыбнувшись, вздохнула она и протянула ему ключи, – все вы такие. Идите и отдыхайте, товарищ Прокофьев. До вашего рейса ещё есть время. Звонили из Академии и сказали, что за вами пришлют машину. И смотрите, что бы никаких шалостей.

– Есть! – вдруг неожиданно даже для самого себя по-военному гаркнул Александр Иванович и взял под козырёк.– Разрешите идти?!

Она откинулась на спинку стула от изумления и, ничего не понимая. Тем не менее, вполне серьёзно ответила:

– Идите, товарищ Прокофьев. Я же дала вам ключи от номера. Идите!

Он по-строевому развернулся и, чеканя шаг, двинулся в сторону лифта.

– Товарищ Прокофьев, вы сошли с ума! Немедленно прекратите! Народ отдыхает! Я вызываю милицию!

Он также неожиданно остановился и почти бегом вернулся к стойке.

– Скажите, пожалуйста, – вежливо спросил он у совсем обалдевшей администраторши елейным голоском, – а сколько в вашем прекрасном городе железнодорожных вокзалов?

– Один! – выпалила она и демонстративно положила руку на трубку телефона.

– Да? Это же прекрасно! Скажите, пожалуйста, а вы не знаете, можно ли на железнодорожном вокзале находиться разнополым существам? А? В глаза смотреть! В глаза! В общем, так, дорогая Тортилла, возьмите свой дурацкий ключик, а я пошёл искать каморку папы Карло.

– Что с вами, Прокофьев? Вам нужен врач? – испуганно спросила она.

– Нет, мадам. Это цитата из сказки о деревянном мальчишке с длинным носом. Помните такого, его звали Буратино. Придёт машина, пусть заберёт мои вещи. Они в номере и уже собраны. Отправьте машину в аэропорт, а я сам доберусь. Мне просто позарез необходимо выпить стакан водки и поговорить с хорошим человеком, даже если этот человек – существо, как вы отлично выразились, разнополое и неродственное. Иначе в этом мире можно будет сойти с ума. Прощайте!

Александр Иванович почти выбежал из гостиницы, а она ещё долго смотрела ему вслед, толком ничего не понимая. Стоявшая рядом консьержка тихо спросила:

– Что это с ним?

– Не знаю, кто их поймет. То говорил, что никого не знает в городе, а сам пошёл к какому-то Карлу, выпить захотелось…

– Алкаш, наверное. А так и не скажешь…– многозначительно заключила консьержка, – под культурного работает…

Минут десять Александр Иванович метался в поисках такси и уже скоро он был на железнодорожном вокзале. Жизнь на вокзале кипела. Огромный зал ожидания двухэтажного архитектурного монстра был полон уезжавшей и приезжавшей публикой. Люди ждали, сидели, лежали, пили, ели, спали, разговаривали друг с другом и по многочисленным телефонам. Иногда вдруг всё на мгновение замирало, и царствовал сонный, безразличный голос дикторши, но потом всё снова возвращалось на свои места.

Александр Иванович медленно проходил между длинными рядами ожидающих, то цепляясь за вытянутые ноги, то неуклюже извиняясь неизвестно кому, улыбаясь всем подряд, как близким родственникам. Он выходил на перрон с разных выходов, немного покрутился в поредевшей толпе на привокзальной площади, но нет. Её нигде не было.

Он ещё до конца не понимал, что с ним случилось. Но ему очень хотелось найти её, ту девушку, которую он случайно встретил в гостинице. Ему вдруг показалось, что он приехал в этот город из-за неё, что ему надо сказать ей много слов. Только сейчас он почувствовал, что невероятно одинок в этой жизни. Почему-то он подумал о том, что он ещё никогда никого не искал, никогда не мучился. Вся его, так называемая личная жизнь, протекала ровно и гладко, без всплесков и эмоций. Одни женщины приходили на смену другим, у тех, вероятно и он был таким же сменщиком. Одни и те же слова, те же цветы, рестораны, то же вино. Даже расставались по одному сценарию, вежливо, сдержанно, оставаясь как – будто друзьями. Потом звонили друг другу на дни рождения, по праздникам.

Случайно увидев эту девушку, он вдруг ощутил невероятное чувство тревоги от того, что больше не увидит её, никогда. Она была такой юной, красивой. Он ещё не знал, что из этого выйдет, но до его авиарейса ещё было много времени, и он решил попытаться найти её. Почти полчаса он бесполезно прогуливался по залам ожидания и перронам вокзала, пока, наконец, не понял полную бесперспективность своей затеи. Её нигде не было. Впрочем, что в этом было странного, она могла просто отправиться другим рейсом, или автобусом, или вполне могла про вокзал и про билет на поезд сказать просто так, в надежде получить номер. Жаль.

Прокофьев ощутил чувство голода. Он посмотрел на часы, давно пробило полночь. Окинув прощальным взглядом зал ожидания, он наткнулся на сиротливо приютившиеся в углу два столика и барную стойку маленького экспресс-кафе. Чувство голода защемило сильнее, быстро пройдя через весь зал, он подошёл к стойке и пристроился к маленькой очереди. Ассортимент кафе был прост – сосиски, булочка, какао. Но в носу всё – равно приятно защекотало. Очередь продвигалась быстро, уже оставался один человек перед ним и он задёргался в поисках мелочи, как вдруг за спиной он услышал:

– Простите, вы последний?

Александр Иванович молчал, то есть он хотел сказать «да», но он боялся обернуться. Вдруг окажется, что это просто совпадение, но это был её голос, той девушки. Он медленно повернулся. Это была, конечно, она и она тоже его сразу узнала. Удивлённо улыбаясь, почти шёпотом с недоумением спросила:

– Это вы!?

Он весело кивнул головой и почему-то пожал плечами.

– Вас что, выгнали из гостиницы? Из – за меня?

– Нет, то есть, не знаю, может быть…– неуверенно ответил Прокофьев.

– А здесь, что вы делаете? Здесь не аэропорт. Вам же, кажется, надо было в аэропорт?

– Знаю. Вот…захотелось сосисок, если желаете, можем перекусить вместе. Хотите?

– Конечно,– кивнула она головой, – поэтому я и встала в очередь. Вы – последний?

Словно сговорившись, они оба вместе рассмеялись.

– Гражданин! Гражданин! – грозный голос буфетчицы вернул их в действительность. – Вы будете заказывать?

– Да, – засуетился Прокофьев, – две порции сосисок, две булочки и два какао…горячее, пожалуйста.

– Дома будете пить горячее, – «вежливо» отозвалась буфетчица, но уже никто и ничто не могли испортить ему настроение.

Её звали Елена. Она жила в небольшом городке, километрах двухстах от областного центра. Приехала сдавать документы в институт, но их не приняли, сказали попозже. Возвращается домой, где и работает в библиотеке. И он ей немного рассказал о себе. Так они проговорили почти три часа. Провожая её у дверей вагона, он понял, что теперь уже не сможет жить без неё. Поезд тронулся, а он ещё не знал, как и где её искать. Она засмеялась.

– Зачем вам это, Саша? Вы что, собираетесь ко мне в гости?

– Не знаю, может быть. Вдруг мне захочется написать вам.

– Толмачёво, – уже на ходу крикнула она ему, – Нечаевой Елене, в Дом культуры…прощайте…

Поздним вечером Прокофьев уже был в Москве. На следующее утро отчитался о результатах своей поездки. Потом с удовольствием выслушал массу приятных слов из уст самого высокого начальства. Несмотря на триумф, он чувствовал себя не в своей тарелке. Образ Елены не покидал его, он корил себя за то, что не смог как следует объясниться с ней. Надо же, дожить до тридцати с лишним лет и так растеряться перед провинциальной девчонкой. Какой-то?! Александр Иванович чувствовал постоянное желание видеть её, на второй день он окончательно понял, что не сможет без неё жить. Сославшись на недомогание и выпросив себе три дня заслуженного отпуска, на третий день он снова был в аэропорту. Ему повезло с рейсом и, несмотря на непогоду, почти через сутки он уже был в Толмачёво. Найти Дом культуры в маленьком городке большого труда не составило. Бдительного старика-вахтёра смутила райкомовская внешность Прокофьева, и он показал ему пальцем на второй этаж, где находилась библиотека.