Текст книги "Прощай, Бобров"

После назначения Александра Ивановича Прокофьева заместителем министра дела у четы Бобровых стремительно пошли в гору. Всеволоду Боброву стали доверять очень ответственные контракты, с его мнением считались, с ним советовались авторитетные торговые «акулы». Рынок распахнул двери России, десятки, сотни производителей, потребителей Запада и Востока стали искать коммерческие завязки на огромной территории. С другой стороны целая армия доморощенных бизнесменов, почуяв наживу, была не прочь занять свои ниши в Европе и Азии. И пока конгрессмены, сенаторы, депутаты придумывали новые законы, сколачивались огромные состояния, менялись правила, бизнес становился непредсказуемым. Кто, как и на чём заработал, уже не имело значения, вместе с экономическими правилами пересматривались и нравственные нормы. Во Франции весь этот новый денежно-товарный поток умело сконцентрировали в руках небольшой группы менеджеров, среди них была и чета Бобровых. Потекли огромные, часто неконтролируемые средства и непривыкшие к этому, вдруг с ужасом понимали, что сохранить деньги порой намного труднее, чем их заработать. И в этих случаях, без советов таких специалистов и знатоков рынка, как Наталья Прокофьева и Всеволод Бобров обойтись было трудно.

Чехарда с назначениями в России благополучно обходила стороной Прокофьева, он продолжал удерживать за собой пост одного из руководителей внешней торговли, хотя и менялось название службы. Дочери и зятю он оказывал большую поддержку, в некоторых операциях участвовал на правах партнёра. Система была не сложной, семейный бизнес Прокофьевых – Боброва был стар, как мир и назывался просто – использование административного ресурса в личных целях для обогащения. Требовалось совсем немного компетентности, немного коммуникабельности, немного аккуратности. Всего этого всем троим было не занимать. Француз, который искал связи в России и русский, который хотел завязаться во Франции так или иначе, на первых порах попадали в руки или Прокофьева в Москве или Боброва в Париже. Неинтересная мелочь спускалась вниз по инстанциям, а вот выгодные и крупные заказы обязательно проходили через посреднические фирмы-однодневки Натальи или Севы. Само собой, что они открывались на другие имена, поэтому придраться было практически невозможно. Лес, чёрные и цветные металлы, нефтепродукты, автомобили, моторы, косметика, продовольствие. И Прокофьев и Бобров умело играли на курсах, на ценах, на разнице. Клиентов они не подводили, репутация у них была хорошая, и поэтому работы всегда было много. Не прошло и года, как на счёту у Севы Боброва лежал его собственный миллион. Сколько было денег у Натальи, он не знал, а о состоянии Прокофьева можно было только догадываться.

Третью годовщину своей свадьбы Бобровы встречали уже в собственном доме, в чистом и тихом пригороде французской столицы. Реорганизация государственных служб их пока не коснулась, но они уже многое предусмотрели. О возвращение в Россию пока не могло быть и речи. Если даже половина того, что показывали по телевизору или писали в газетах было правдой, то и этого уже хватало, чтобы сойти с ума в благополучной Франции. Да и не верилось, что там, на Родине, когда-нибудь всё образуется. Демократия, рынок, правовое общество…как-то все эти понятия не вязались по отношению к гигантской стране. Здесь, в Европе их Родина воспринималась как крупный мафиозный анклав и поэтому, когда Александр Иванович предложил им подумать о приобретении французского гражданства, то они особо не размышляли. Оба.

Со временем Сева и Наталья притёрлись друг к другу. Славная и сытая жизнь сделала своё дело. Каких-то три или четыре года, Родина и всё, что с ней было связано стали казаться далёким туманным фантомом, непреходящей сказкой ушедшего детства. Не помогли ни пионерское детство, ни комсомольская юность, ни патриотическое воспитание. Любовь к Родине растворилась в сытой и уютной жизни.

Бобров ещё написал несколько писем Марии, но ответа не получил и понял тогда, что она всё знает и никогда не простит его. Тогда же Сева написал большое и обстоятельное письмо матери, постарался объяснить ей всё произошедшее и предложил ей переехать жить к нему. Но, то ли предложение было неубедительным, то ли ещё что-то, но и она ему не ответила. Он продолжал ей аккуратно высылать содержание и, конечно, планировал поехать повидать мать. Но вскоре получил запечатанную телеграмму из Покровки.

«Алина Михайловна умерла. Больное сердце. Я её похоронила. Деньги больше присылать не надо. Мария».

Он никому не показал телеграмму. Заперся в офисе и просто просидел там один до утра. Сидел и смотрел в окно. Дома он появился только утром. Наталья не спала и ждала его. Но по его виду она поняла, что случилось что-то очень неприятное. Она ничего не спросила, но он ей просто дал телеграмму. Она развернула бумагу, быстро пробежала глазами текст и сочувственным голосом сказала

– Какое горе, Сева. Но почему телеграмму дали так поздно, только после похорон…ты бы мог успеть…

– Вероятно, она не хотела, чтобы я приезжал. Впрочем, какое это уже имеет значение. Я немного отдохну и поеду в представительство. Сделай одолжение и не говори никому об этом.

После этого случая они больше никогда о доме не говорили.

В последнее время часто приезжал Александр Иванович. Только за последние полгода он наведывался в Париж в третий раз. Земля полна слухами и Бобров знал, что стул под тестем зашатался и, скорее всего, профессор готовил запасной аэродром. Прокофьев проводил многочасовые переговоры с бизнесменами, чувствовалось, что это не только правительственное задание. Во время его визитов дом Боброва превращался в этакий бизнес-центр, с утра – встречи, а по вечерам – дружеские приёмы или банкеты. В такие дни Наталья всё время была с отцом и помогала ему, выполняя функции переводчика, секретаря и помощника. Однако Бобров в этих мероприятиях почти не участвовал, к тому времени он официально уже не работал в российском представительстве. Сначала эта служба попала под реконструкцию и оптимизацию, поменяли всё, что можно было поменять. Сменилось почти всё руководство и когда представительство заработало вновь, то Бобров туда уже не вернулся. Впрочем, никто его туда уже не звал. Некоторое время назад, благодаря своим нешуточным связям, он получил французское гражданство и уже занимался частным бизнесом. Наталья всё ещё трудилась в представительстве и стала одним из самых опытных и способных менеджеров.

Наталья любила Боброва. Он был красивым парнем. Выгодно выделялся своей внешностью, манерами, был достаточно умён, очень легко и естественно входил в любую компанию. Она поражалась иногда, ведь даже не поверишь, что этот парень из провинции, а его мать простая больничная санитарка. Но ей льстило иметь такого мужа. Конечно, Наталья могла бы выйти замуж и не за Боброва, но быть женой Боброва ей очень нравилось. Что не говори, а муж есть муж, намного лучше, когда дома тебя ждёт приятный мужчина, а не развалившаяся образина.

Сева был немногословен, чистоплотен и аккуратен. Он отличался от всех мужчин, окружавших её, отличался в лучшую сторону, и она не могла этого не замечать. У него был хороший вкус, он легко и просто одевался, также был прост в быту и абсолютно не прихотлив и не капризен. Женщинам Бобров очень нравился, и не раз Наталье казалось, что у неё есть повод для ревности. В нём же самом, она этого чувства почти не замечала и иногда её это очень раздражало. За несколько лет совместной жизни их отношения стабилизировались и иногда, особенно ночью, ей казалось, что он её любит. Она понимала, что появилась в его жизни в роли разлучницы, но ведь в том, кем он стал, есть и её заслуга, и немалая. Что могла дать ему Мария? Не трудно было догадаться. Конечно, в душе Бобров всегда останется провинциалом, а провинция в России всегда была консервативна. Да он просто зациклился на своей любви к Марии, ввёл её в ранг божества, словно икону. Ещё неизвестно, как сложились бы их отношения, если бы они всё же поженились.

Бобров был скромным человеком, иногда даже стеснительным. Она не могла не замечать этого, и это удивляло её, даже забавляло. Но потом стало нравиться. Краснеющий, стеснительный мужчина – это так невероятно, это такая редкость. Он никогда не интересовался её прошлым, детством, юностью. Он ни разу не спросил у неё о её отце, о матери и вообще, о жизни до него. Ни разу! Она была поражена, его всё это не интересовало или он делал вид, что ему всё равно. Несколько раз Наталья, почувствовав доверительные и тёплые отношения между ними, пыталась завести с ним искренний, семейный разговор, но он вежливо уходил в сторону. Ей очень нравилось, что свалившееся на него богатство не вскружило ему голову. Он практически не изменил своим привычкам, он даже не поменял свой автомобиль. И ещё Бобров никогда не лез в её дела, он ими даже не интересовался. Скажешь – кивнёт головой, а сам никогда не спросит. Подарки он делать не любил, но был не жадным и давал ей деньги на шпильки, не требуя отчёта. Почти никогда он не дарил ей цветы, разве только на дни рождения. И никогда не дарил красных роз, хотя прекрасно знал, что она обожает именно красные розы.

Когда они поженились, она думала, что рождение ребёнка укрепит их отношения, но забеременеть ей никак не удавалось. Попросить его сходить к врачу она боялась, она знала, что он не пойдёт, да и чувствовала, что дело не в нём, а в ней. Бобров был мистиком и как-то заявил ей, что это расплата за обман. Тогда это очень обидело её. Она хотела проконсультироваться у врача, но потом передумала, решив, что ещё есть время.

Как только отца назначили заместителем министра, то их благосостояние, на которое и так грех было жаловаться, резко пошло вверх. Но не могло не волновать чувство постоянной тревоги, неуверенности в будущем. Стабильности на родине тогда не было, Союз развалился как карточный домик, такая же участь нависла и над Россией. Имущество страны разбазаривалось почти в открытую, в том числе и за рубежом. Да и трудно было удержаться, когда мимо проносились огромные финансовые потоки, доступ к которым был не ограничен. Тогда многим показалось, что это и есть свобода. Новые властные структуры только-только начинали создаваться и пока ругались и стрелялись политики, укрепляла свою мощь теневая экономика, вовсю процветала коррупция. За мгновения создавались невероятные состояния, но в таком хаосе можно было не только взлететь, но и приложиться головой к плахе.

Александр Иванович Прокофьев был близок с дочерью, они доверяли друг другу. Она немало знала о его проблемах и о том, что он не держится в рамках. Впрочем, он и не смог бы, даже если сильно захотел. Его пост был лакомым кусочком, чтобы продержаться там, многим приходилось угождать, чем он непрестанно занимался. Но любой отказ превращал влиятельного просителя во врага, а это уже было чревато последствиями, особенно в тот нестабильный период. Политикам тогда нужны были деньги, много денег. Руководители государственных служб, не умеющие их зарабатывать, им были просто не нужны. Через дочь и зятя Прокофьев стремительно наращивал и свой капитал за границей. В каждый из своих приездов к дочери он думал о том, что может быть, ему придётся когда – нибудь здесь остаться. Но пока всё шло своим чередом, а для волнений особых причин не было.

Бобров ткнул пальцем кнопку приемника, и салон автомобиля наполнил прононс Патриции Каас. Сначала он обрадовался знакомой мелодии, потом вдруг понял, что думает о Франции, как о Родине. Но это было, конечно, не так. Родина была не там, а здесь, рядом. Вот она, за толстыми стёклами его дорогого автомобиля, немного непонятная, немного неухоженная, немного сонная и почти всегда холодная. Он посмотрел на часы. Было шесть часов утра, на улице появились первые редкие прохожие. Капризно урча на зимнюю погоду, хлопая карбюраторами, потянулись замороженные, все в снегу, автомобили. Снова пошёл снег. Сначала медленно, словно раздумывая, маленькие снежинки лениво опускались на землю, потом всё чаще и быстрее, чаще и быстрее.

Бобров замотал головой, задвигал плечами, пытаясь сбросить с себя утреннее оцепенение. Решение приехать сюда, которое он буквально вымучил, теперь казалось парадоксальным. В самом деле, какого чёрта он припёрся сюда! Здесь всё по-другому, нормальному анализу не поддаётся, что делать дальше он просто не знал. Тогда он тронулся по набережной, в сторону центра, надо было вернуться в гостиницу и отдохнуть. Прошёл только один день, ещё два дня у него были в запасе. Он старался сосредоточиться про себя, анализировал ситуацию, но ничего не получалось. Голова стонала от начинающего давать о себе знать похмелья, мысли путались, бросались друг на друга, затылок затягивало металлическим обручем, а во рту образовалась великая сушь. Захотелось горячего бульона, чего-нибудь кисленького, рюмки водки и контрастного душа. Только он подумал обо всём этом, как тут же пришлось проглотить слюну, откуда-то сразу появилось чувство голода. Он вспомнил, что так толком и не поужинал вчера из-за этой дурацкой истории с Северцевым. Странно, но он подумал о нём как о единственном человеке, с кем он мог бы поговорить. И почему бы не навестить его? Диагноз, вынесенный консилиумом, оказался не таким пугающим.

Бобров улыбнулся своей идее и как всегда, приняв решение, сразу привёл себя в рабочее состояние. Он резко развернул машину и помчался обратно в сторону больницы. От трёхэтажного здания больницы всё ещё веяло сном. Только внизу, в трёх-четырёх окнах тускло мерцал свет. Он почти выскочил из машины и чуть ли не бегом бросился к входу. За стойкой регистратуры мирно дремала дежурная сестра. Боброву было жаль будить её, но делать было нечего. Он тихо закашлял, прижав кулак ко рту. Сестра сразу проснулась.

– Простите, сестра, – замялся Бобров.

– Ничего, ничего…я вас слушаю, – вежливо отозвалась она.

– Я был здесь, у вас, несколько часов назад, поздним вечером…может быть, вы даже меня помните, здесь лежит…

– Как фамилия? – профессионально строго перебила она его.

– Бобров, – вырвалось у него.

– Сейчас, подождите, я посмотрю, – она пробежала взглядом на лежащую перед ней регистрационную книгу, – нет, у нас нет Боброва.

– Простите,– он понял свою ошибку. – Бобров – это моя фамилия, а его зовут Сергей Северцев.

– Хорошо, – недовольно покосилась она, захлопнув регистрационную книгу. – Кажется, это тот самый полковник, которого привезли вечером. Он в шестнадцатой палате.

– Я могу к нему пройти. Может быть, он уже проснулся.

– Думаю, что нет. Но я ничем не смогу помочь вам. К нему приставлена охрана и вас просто не пропустят. Дождитесь утра, придёт главврач, и я думаю, что…

– Да, конечно. Спасибо. А я могу посмотреть, где его палата? Вы ничего такого не подумайте, мы друзья и вчера мы были вместе, когда это произошло. Но мне надо уезжать, понимаете…

– Я вас прекрасно понимаю. Я вас помню, вы были вчера, когда его привезли. Но я ничем не могу помочь вам, – повторила она. – Вы попробуйте поговорить с охраной, налево до конца, там увидите.

– Спасибо.

– Пожалуйста. Но, простите, я должна предупредить их, – засмущалась она. – Так положено.

– Конечно. Делайте, что положено, – уже на ходу бросил ей Бобров и устремился в указанную сторону.

В самом конце слабо освещённого коридора уже маячила фигура охранника. Он внимательно смотрел в сторону приближающегося Боброва, было понятно, что его уже предупредили. Ранний посетитель не мог не насторожить охранника, но и он сразу узнал Боброва. Он видел его поздним вечером здесь же, среди высокопоставленного руководства местной прокуратуры.

– Северцев спит? – поприветствовав охранника кивком головы, спросил Бобров.

– Да, – всё равно настороженно ответил охранник. – Не слишком удобное время для визита вы выбрали.

– И я не смогу увидеть его? – догадался Бобров.

– Я сожалею, но только с главврачом или по удостоверению сотрудника прокуратуры. Это строго.

В его голосе преобладали железные нотки, и Бобров сразу понял, что не стоит тратить время на уговоры.

– Да, конечно…– обречённо сказал Бобров, понимающе кивнул головой и пошёл обратно. Он только тронулся медленным шагом восвояси, как за спиной раздался скрип открывающейся двери. Не останавливаясь, он на ходу повернул голову и увидел показавшегося в дверном проёме Северцева.

– Пропусти его, – кивнул охраннику Сергей и махнул Боброву рукой. – Заходи, Всеволод Константинович.

– Надеюсь, это не я разбудил тебя,– извиняющимся голосом начал Бобров, протягивая ему руку. – Ну, как ты тут? Хоть поспал немного?

– Всё нормально. Рановато ты припёрся, напугал всех. А я уже давно не сплю, просто сидел у окна. Я видел, как ты подъехал.

– Видел!? Мог бы выйти навстречу, я уже полчаса торчу здесь, всех уговариваю разрешить на тебя посмотреть.

– Я и не выходил специально,– засмеялся Северцев, – чтобы тебя немного помучили. Брось обижаться, Бобров. Что-нибудь случилось? Что за важность твой визит?

– Нет…– растерялся Бобров, не зная, что ответить, – так, в гостиницу ехать было неохота. Покружил по городу, потом подумал заехать к тебе. Ты хоть помнишь, что случилось?

– Местами, – улыбнулся Северцев, – то, что был пьян, помню точно, а всё остальное не очень, стрельба какая-то, кто-то попытался поджарить меня. Это бывает.

– Ничего себе, какая-то стрельба. Ты говоришь так, как – будто ты только, что из тира. Твой джип раскурочили, а из «Калашникова» мочили, как на войне.

– Ты что, Бобров, воевал? – съязвил, не скрывая удовольствия, Северцев.

– Нет. В кино видел.

– Ладно, не обижайся, – Северцев рукой указал Боброву на кресло, – но всё равно ты извини меня. То, что ты мне здорово помог, а я был немного невежлив с тобой, это я помню. Спиши это на неуравновешенность характера и на состояние души.

– Хорошо, полковник. Но что мы будем делать? Ты ещё будешь лечиться или, может быть, смотаемся отсюда. Позавтракаем где-нибудь. У меня голова трещит по швам, не мешало бы похмелиться. Тебе же лучше знать, где у вас тут можно поесть, чтобы тебя при этом слегка не расстреляли.

– Отличная мысль, Сева. Но сначала надо проанализировать ситуацию и ты сейчас очень кстати.

– Слушай, полковник, ты можешь анализировать ситуацию, сколько хочешь у меня в машине, по дороге на завтрак. Давай, собирайся, а я обрисую тебе создавшееся положение. Вчера кто – то, кому ты не очень нравишься, хотел тебя убить. И даже не подумали о том, что ты не один, а с гостем. Они попробовали сначала взорвать тебя в твоей машине, но бдительность гостя помогла избежать этого. Тогда эти ребята пальнули в тебя из автомата. Выпустили очередь, но тебе повезло, ты поскользнулся и упал. Падая, ударился и потерял сознание. Нападавшие, подумали, что попали и убрались. Тебя привезли в больницу, по дороге уже собирались оплакивать. Но врач сказал, что у тебя небольшая ссадина на голове и ты просто пьян. При этом присутствовало твоё высокое начальство. Со мной, кстати, уже тоже побеседовали, узнали, где я живу, и попросили пока не уезжать.

– А Маша? – тихо спросил Северцев.

– Мария приезжала ночью, сюда, в больницу. Про это,– Бобров щёлкнул себя по горлу, – она не знает. Её успокоили, потом я отвёз её домой. Вот и всё.

– Я даже не знаю, что со мной вчера случилось. Нет, я не про это нападение. Я пил, как лошадь…какое-то помешательство. У меня такое впервые.

– Могу тебя только поздравить с этим. Всё когда-то начинается впервые. Мы же можем оставить сейчас твои моральные стенания на потом. Послушай, Северцев, мы сможем найти местечко, где можно позавтракать чем-нибудь горячим, без манной каши? У нас с тобой одинаковый диагноз, по-моему, пора лечиться.

– Ладно, я сейчас соберусь.

– Я жду. А далеко ехать? – спросил Бобров.

– У нас здесь всё близко. Дом, больница, кладбище, городок-то наш маленький, провинция. Все на виду и всё на виду.

– Даже так,– съязвил Бобров, – и ты, наверное, уже знаешь, кто в тебя промахнулся. В таком маленьком городке Шерлок Холмс не нужен, а?

– Я всё знаю, Бобров, – Северцев даже не думал обижаться, – но времена сейчас другие, понимаешь? Я знаю точно, кому нужна моя мумия. Эти люди ходят всегда где-то рядом, их все знают, при встрече со мной они протягивают руки и улыбаются. Но у меня ничего нет против них. Нет! Великая презумпция невиновности! Чувства? Интуиция? Подозрения? Нет! И я – представитель власти, центурион хренов, превращаюсь в ходячую мишень. Они даже не дали мне спокойно поужинать с гостем. То, что когда-нибудь в меня всё-таки попадут, можно не сомневаться. Это только вопрос времени. И поэтому, уважаемый Всеволод Константинович, первым должен попасть я! И это уже не шутки, это уже теория выживания. Они в меня не попали, теперь моя очередь и мне нельзя промахнуться. Понял?

– Могу только пожелать тебе первенства.

– Спасибо. Ну, вот и всё. Я готов. Поехали.

Северцев закончил нехитрые сборы и вышел из своей палаты вслед за Бобровым. Даже не дал что-то сказать охраннику, а просто хлопнул его по плечу.

– Всё, служивый. Спасибо за заботу. Иди, отсыпайся. Я сам позвоню в отделение. Будь здоров.

Они сели в машину и выехали с территории больницы.

– Куда ехать? – спросил Бобров.

– По набережной, прямо за город. Это недалеко по трассе, есть там такой домик туриста. Они работают круглосуточно.

Немного помолчав, Северцев продолжил развитие начатой в больнице темы.

– Раньше ведь как было. Преступник не высовывался, он прятался, старался схорониться. А теперь он – главный тусовщик. На вечеринках, на приёмах, на всевозможных презентация. Он везде, он даже не думает скрываться. Древнее правило криминалистики гласит – узнай, кому это выгодно! Кому выгодна смерть Северцева? Людям, которых он собирается затащить в тюрьму. Всё! Других нет и быть не может. Но сделать это практически невозможно. Понимаешь? Они же сами в меня не стреляют, они не подрывают мой автомобиль, не портят мне ужин. Они ещё будут звонить мне, выражать свою поддержку. Кто знал номер моего мобильного телефона? Зачем меня вызвали именно тогда, когда не должны были вызывать? Правильно, Бобров, чтобы я сел в машину и взлетел в воздух. И если бы не бдительность бывшего советского пионера Севы Боброва, так бы оно и случилось. Этого они не смогли предусмотреть.

У этих людей, Бобров, море денег, которые вам там, во Франции и не снились. Они воры, эти деньги они содрали со своего народа, они их не заработали. Это грязные деньги, это наркота, коррупция, проституция. Они никого не боятся, но я всё равно их буду давить, пока они не задавят меня. У них десятки готовых на всё шестёрок, которые за пару бумажек, не задумываясь, перестреляют полгорода и с лёгкостью сядут на скамью подсудимых. Поймать такого киллера легче простого. Но что потом? Потом пойдёт нудное следствие, продажные журналисты – пиарщики развернут демагогию, потом такой же суд будет требовать только ему понятных неопровержимых доказательств, понимаешь? Наказания нет! Добренькие присяжные могут даже киллера оправдать, но тот, кто мне нужен, абсолютно неуязвим. Для того, чтобы посадить его, нужна высшая власть. Сажать надо заказчиков, а это невероятно сложная задача.

– Ты что, знаешь конкретно, кто тебя подставил?

– Я знаю всё. Я знаю, кому я наступил на ногу, мне известна «крыша» моего доброжелателя в прокуратуре области, в администрации губернатора. Я знаю каждый шаг этого человека, но я постоянно проигрываю, мне всегда не хватает мгновения, самого последнего, у меня всегда что– то срывается, что-то меняется. Отсюда только одно следствие – он следит за мной и у него больше возможностей. У этого человека куча денег и надо признать, что он их не жалеет, а отсюда и власть. И иногда мне кажется, что я просто воюю с ветряными мельницами.

– Стоит ли тогда огород городить? Воевать с мельницами? На это может уйти вся жизнь. Да и зачем? Смысл в чём? Ты же ничего не можешь изменить, Сергей. Не проще ли уйти? Разве мало мест, где можно найти достойное применение своим способностям. Можно заняться бизнесом, уйти в хозяйственные, государственные или другие управленческие структуры. У тебя есть заслуги перед обществом. Ты можешь принести много пользы и в другой сфере.

– Давай, давай, Бобров. Я это часто слышу. Вот он – ваш стиль, ваша идеология, даже трудно противоречить. А вроде в одно время воспитывались, у одних учителей учились. Давай, Бобров, ты – во Францию, я – в бизнес или в управленческие структуры, Маша – из школы на тёплую домашнюю кухню…кто тогда останется? Смеёшься, наверное, в душе. А как же, я знаю ваше любимое изречение – если ты такой умный, зачем же ты такой бедный…знаем…

– Стой, стой, Сергей, – перебил его Бобров, – давай договоримся, без личностей. Ты что, во всём, что происходит вокруг, обвиняешь меня? Я понимаю, но тебя это не оправдывает. Что ты всё время ко мне придираешься!? Я над тобой не смеюсь и то, что ты сейчас процитировал – это не моё любимое изречение. Конечно, это глупость, но суть не в этом. Ты даже не замечаешь, что иногда опускаешься до прямых оскорблений. Давай договоримся не портить друг другу настроение и аппетит. Кстати, ты говорил совсем рядом про это заведение, но что-то никак не можем доехать. Долго ещё до твоего домика туриста? Ругаться лучше на сытый желудок, а, полковник?

– Прости и постарайся не обращать внимания, – умиротворённо ответил Северцев – всё, почти приехали. Попридержи коня, сейчас будет развилка и нам направо, а там не больше километра.

Проехав ещё немного по узкой заснеженной дороге, автомобиль Боброва выехал на большую, слегка освещённую круглыми, низко стоящими лампами поляну. В центре стоял красивый, двухэтажный бревенчатый дом, похожий на сказочную декорацию к новогодней сказке. Из трубы валил ленивый дымок, вокруг было тихо и красиво.

– Вот, Всеволод Константинович, это и есть наш домик туриста. Здесь мы с тобой и позавтракаем.

Навстречу им из избы уже суетился человек. Он вежливо поздоровался и спросил у Северцева:

– Вам отдельный кабинет или накрыть в общем зале?

– Всё равно…или нет, давай кабинет, не будем светиться, – тихо бросил Северцев Боброву и пошёл впереди уверенным хозяйским шагом. Чувствовалось, что его здесь знают. Их провели в маленькую и уютную комнатку, посреди которой стоял большой стол и четыре стула. В углу по-домашнему поблескивал экран телевизора, рядом стояла горка с нехитрой посудой. Под потолком висела большая хромированная клетка с парой волнистых попугайчиков. Было очень незатейливо и уютно.

– Так, служивый,– Северцев сразу взял бразды правления в свои руки, – меню мне не надо, сделай нам хороший завтрак и немного закуски для водочки. И быстрее.

– Слушаюсь, – человек вежливо поклонился и вышел из комнаты. Он прошёл на кухню и дал распоряжение повару и буфетчику. Потом выскочил из кухни и прошёл в полутёмный зал. На маленькой сцене в углу полусонный тапёр перебирал клавиши фортепиано. Другой музыкант – контрабасист едва заметно бренчал толстыми струнами, казалось, что он это делает во сне. Впрочем, людей в зале было немного. На музыкантов уже никто не обращал внимания. За столиком у окна сидели трое мужчин. Человек подошёл к столику, склонился к уху одного из них и что-то ему сказал.

Тот пристально, недоверчиво посмотрел на него и спросил:

– Ты не ошибся? Это он? Точно?

Человек уверенно кивнул головой. За столом приутихли, словно стараясь догадаться, о чём идёт речь. Старший побагровел, даже в полутьме было заметно, как изменился цвет его лица. И вдруг он неожиданно выкинул вперёд свою руку и, схватив за горло сидящего напротив человека, зло прошипел:

– В кого же ты стрелял, сука!?

Почти месяц после того, последнего школьного «спектакля», Лена Нечаева не ходила в школу. Впрочем, её туда никто и не звал. Как-то всё само собой утихло, в школу прислали нового директора, который и слышать не хотел о каком-то театре. А народный режиссёр Лёша Смирнов исчез так, словно его никогда и не было. Мать Лены уговорила врачей дать дочери полное освобождение от занятий, списав всё на нервное потрясение. Старшая Нечаева продолжала встречаться с начальником местной милиции, и это не могло не сказаться на их положении в местном обществе. Их старались не обижать. Жена у начальника местной милиции была больной и немощной женщиной. Лет пять тому назад областные врачи обнаружили у неё опухоль желудка. С той поры жизнь бедной женщины превратилась в тихий кошмар. Сначала её пичкали какими-то препаратами, лекарствами, потом стали придумывать какие-то процедуры, химиотерапии и наконец, предложили прооперировать в областном центре.

Детей у них не было, сам начальник милиции ещё до болезни супруги потерял к ней всякий интерес и поэтому согласие на операцию он дал быстро и равнодушно. Поверить в то, что эту бедную женщину ещё может что-то спасти, было невозможно. Смерть уже давно шла за ней следом и с каждым днём признаки её окончательного приближения становились всё очевиднее. Судьба была немилостива к несчастной. Так оно и случилось. Во время операции она попала в кому и, пролежав после этого в реанимации несколько дней под капельницей, тихо скончалась, не приходя в сознание.

С этой грустной истории прошло больше двух месяцев и в сибирский посёлок городского типа Озерное, где и происходили все эти невесёлые события, пришла весна.

Лена Нечаева выросла и превратилась в настоящую красавицу. Она почти не выходила из дому, о возвращении в школу ей даже в голову не приходило. Мать пообещала ей, что на следующий год попытается устроить её на учёбу в свой техникум. А впереди было целое жаркое сибирское лето, с комарами, мошкой, грибами и орехами.

В тот день Нечаева – старшая пришла раньше обычного, она была чрезвычайно возбуждена и совсем этого не скрывала. Усадив дочь поближе, она положила свои руки ей на колени и начала доверительно рассказывать:

– Ты уже большая, Леночка и я хочу поговорить с тобой, как с взрослым человеком. Твой папа бросил нас, когда ты ещё была совсем ребёнком, тебе не было ещё и трёх лет. Всё это время я как могла, стараясь всё сделать для тебя. Теперь тебе уже шестнадцать лет. Пройдёт немного времени, и ты упорхнёшь из дома навсегда и забудешь свою бедную и старую маму. Мне сейчас уже тридцать восемь лет и я хочу немного подумать и о себе. Леночка, родная моя, ты, наверное, знаешь о Григории Евдокимовиче. Знаешь ведь? Он мой, как бы это сказать, друг, понимаешь, и я говорила тебе, что у него умерла жена, слышала? Ну вот, в общем, так, Лена, теперь мы будем жить вместе. Понимаешь? Одной семьёй. Теперь он хочет, чтобы я переехала к нему, то есть, мы с тобой, конечно. Он хочет жениться на мне, я так долго этого ждала. Такие вот дела, доченька.