Текст книги "Различные миры моей души. Том 2. Сборник рассказов и стихов"

Задумчиво бродя мимо стеллажей, я забросила в корзинку кофе, сыр, который терпеть не могу, икру, оливки и столкнулась с ней в отделе зелени. Вернее, позволила ей наткнуться на меня. Мило улыбнувшись, я мелодично извинилась с лёгким акцентом, заслужив её ироничную улыбку.

– Вы сейчас скажете, что здесь случайно? – полувопросительно полуутвердительно произнесла она. – А, собственно, где вы живёте?

– Скузи? – состроила я удивлённое лицо. – Мы знакомы?

– Да ладно вам! – махнула она рукой. – Если в суде я ещё удивилась тому, как вы сыграли и для чего, то сейчас не играйте со мной. – Она помолчала. – А мужчин в вашей труппе не было?

Я невольно улыбнулась. Всё-таки она нас раскусила.

– Мужчины решили, что я более подходящий типаж для той одинокой нимфоманки.

– И они не побоялись, что она будет вас преследовать, когда узнает правду?

– Они решили, что преследовать будет некого и некогда – жиголо просто исчезнет.

Она снова иронично улыбнулась.

– Легкомысленная у вас труппа.

– Это мои друзья легкомысленные. А вся труппа – это я.

– Что ж, вы хорошо играете, – на этот раз она не иронизировала. – Но одного не пойму: как та женщина не поняла, что вы – не мужчина? И неужели её не привёл в недоумение ваш акцент? Про язык я молчу: такое смешение всего со всем – эсперанто позавидует.

Я развела руками. А что я могла сказать? Что не знаю толком ни одного языка? Что тоже не понимала, как нельзя было не разглядеть во мне женщину?

– Знаете, у меня предложение, – внезапно сказала я. – У вас есть минутка? Давайте выпьем кофе?

Она скосила глаза в мою корзинку.

– Нет, – улыбнулась я. – Не у меня. – Она иронично подняла бровь. – И не у вас. Тут, тут рядом есть же какое-нибудь кафе?

Она рассмеялась.

– Хорошо. Но вы мне расскажете, что это вообще было, для чего и причём тут я.

– Договорились, – улыбнулась я.

Мы вышли. Я сложила свои покупки на заднее сиденье серёгиной машины, попутно сказав ему, шустро улёгшемуся на сиденьях, в салон, что я с судьихой иду пить кофе недалеко. Чтобы не дёргал меня. Он что-то буркнул. Я не стала выяснять, что именно. Потому что объяснять пришлось бы долго. Потом расскажу.

Как только мы расположились и сделали заказ, судьиха приступила к форменному допросу. Как могла, я отвечала ей, прекрасно понимая, что выгляжу в её глазах круглой дурой, а мои друзья – резвыми наивными шаловливыми великовозрастными детишками. Не раз я заслуживала ироничную улыбку и недоверчивое выражение лица. И каждый раз на это я разводила руками.

Мы беседовали уже минут двадцать, как в кафешку ворвалась давняя знакомая нимфоманка Рая-Эсмеральда. Не успела я опомниться, как на меня обрушился град упрёков и претензий. Снова…

– Ах вот как! – кричала она. – Обхаживаешь очередную дуру? Чтобы тянуть с неё деньги потом? А как же я? Как ты смеешь меня игнорировать? Я на тебя столько времени убила! Столько денег потратила! А ты!.. Ты просто мерзавец!

«Очередная дура» сидела и от всей души наслаждалась спектаклем. Я поймала её взгляд, как будто говоривший: «Будете продолжать играть – как? – или ошарашите её правдой?». Пока лился поток ора, я успела поразмыслить: если я открою правду этой скандалистке, то она же меня со свету сживет. И спасаться мне только в космосе. А я не настолько богата, чтобы туда хотя бы туристом лететь. Придётся доиграть этот фарс. И, на полной импровизации я вскочила со стула и со всей дури хлопнула об пол какую-то фаянсовую мелочь со стола. Солонку, что ли…

– Баста! – заорала я громовым голосом. – Торговая базарка ведёт себя лучше, чем ты! – орала я, нещадно коверкая слова, вставляя итальянские идиомы. Я-таки начала изучать язык. Но ещё более я пыталась найти итальянские ругательства, какие сейчас применяла направо и налево, заслужив оторопь заткнувшейся бабы и похохатывание судьихи. Видимо, в отличие от этой дуры, язык она знала… – Что ты на меня тратила – я всё вернул! – орала я. – Предлагал вернуть по почте, чтобы не слышать твоего крика. Сама отказалась! – Театрально я сорвала с руки золотые часы – её подарок, и об пол ударила их со всей дури. Сверкающие всеми цветами искры разлетелись во все стороны. – Долго ты будешь попрекать меня подачками, мерзкая баба? Мне в монахи уйти из-за того, что ты меня в покое оставить не можешь? Не дождёшься! Такой липкий пластырь хорош камеру автомобиля держать – никогда не сдуется! А как человек – это просто мрак кошмарный! Иди к мужу, роди ребёнка и оставь людей в покое от себя!

Что я орала ещё – я не помню. Но топала ногами, трясла руками я до изнеможения. Мёртвая тишина была мне наградой. Царственно оглядев зал, я подала руку судьихе.

– Пойдёмте, Елизавета Петровна. Здесь стало слишком неуютно.

Розовая от сдерживаемого смеха, судьиха подхватила сумку и, задрав подбородок и сдвинув брови, чтобы не улыбаться, она поднялась, продела свою руку в мою крендельком, и мы обе, гордые, как королевская чета, вышли из остолбеневшего кафе. Гоголь бы позавидовал этой немой сцене…

Отойдя на несколько шагов, судьиха согнулась в безудержном хохоте. Я тоже рассмеялась. Особенно, когда поняла, что мы, кажется, не заплатили. Неожиданно материализовался Серёга и утащил нас к машине. Мы обе сели на заднее сидение, причём судьиха всё ещё заливисто смеялась. Серёга потребовал объяснений. Во время моего рассказа судьиху одолел новый приступ смеха. На её глазах выступили слёзы. Слушая меня, Серёга пару раз тоже посмеялся.

– Значит вы нас сразу вычислили? – спросил он судьиху.

– Не сразу, – отсмеявшись, сказала она, утирая глаза. – Но видела, что что-то не так. Присмотревшись, я поняла, что ваша подруга – не мужчина. Издали ещё можно было обмануться, но вблизи…

– Но Рая до сих пор меня Марио считает, – уныло сказала я.

– Она глупа, – улыбнулась судьиха, разводя руками. – И иск её бестолковый. Я бы посоветовала вашей подруге подать встречный. Он, в отличие от её, будет удовлетворён.

– Почему вы так думаете? – заинтересованно спросил Серёга.

Она с задумчивой улыбкой посмотрела на него.

– Вы разумнее неё. Я бы хотела вам помочь. Немного проконсультировать. – Она подумала. – Я постараюсь, чтобы этот иск попал в моё производство. Вы мне нравитесь. Легкомысленные, но добрые, честные и сплочённые. А это в наше время редкость. – Она помолчала и вдруг широко улыбнулась: – Да и должна же я отплатить за такой многосерийный спектакль! Давно так не смеялась! Кстати, а почему Елизавета Петровна? – весело спросила она меня. Я развела руками: что-то в голове щёлкнуло – и выскочило это имя. Безо всякой задней мысли…

Серёга широко улыбнулся, поднимая руки в шутовской сдаче. Я вздохнула свободнее: я боялась, что он упрётся рогом, отказываясь признать своё поражение до смерти. Но оказалось, со времён института он немного поуспокоился и поумнел. Я даже рискнула спросить его по поводу записки, что мне однажды под видом Марио какая-то деваха – Эльвира, что ли? – сунула в руку, когда якобы уронила перчатку мне под ноги. Серёга тогда ещё забрал у меня её номер. Но он махнул рукой. Ясно, не потянула на роль спутницы. Пары-тройки встреч ему наверняка за глаза хватило… Что ж, может, в конце концов, он женится на жене своего брата. Хотя, как я слышала от него же, та нашла себе какого-то хахаля. А и ладно – это их дела.

Дальше, думаю, итак всё понятно. Анюта, покочевряжившись – надоела ей эта вся судебная канитель – влепила такой иск Рае-Эсмеральде, да ещё такую шумиху в интернете подняла, что её муженёк, боясь за свой бизнес, уволок свою благоверную туда, куда мы так и не дознались. Что, чем и как он ей внушал, мы не дознались тоже. Но с тех пор об этой экзальтированной даме мы больше не слышали. Хотя по сети эта развесёлая история гуляла долго. Муженёк Раи хотел нам претензии предъявить, но Анюта с поддержкой Серёги, чей вид заставил незадачливого мужа вспомнить девяностые, устроила такой скандал на встрече, что мужчины все скопом с охраной вместе кинулись её успокаивать. А я и не знала, что она может так орать и вообще быть такой стервой… Бедный муж быстренько слинял, пожелав никого из нас больше в жизни не видеть, проклиная истеричек в своей жизни. Я и судьиха наблюдали за спектаклем со стороны. Причём судьиха снова хохотала до слёз.

Вполне ожидаемо было, что Анюта бросит своего бизнесмена, который возжелал на ней жениться и сделать из неё домохозяйку. А полной неожиданностью была свадьба Серёги и судьихи. Которая оказалась вовсе не Елизаветой Петровной. Глядя на всё это, я рванула на рок-фестивали, и после очередного «Нашествия» послала свою контору к чертям, влившись в не слишком знаменитую рок-группу в качестве гитариста. Заодно я стала писать неплохие стихи для исполнения. Когда моя мать всё это узнала, её чуть удар не хватил. А отец долго орал по поводу неблагодарной дочери, которая его позорит. А мне было плевать: я наконец стала жить своей жизнью, так, как я хочу. И пусть денег стало меньше, зато я чувствовала себя счастливой. И потребовалось много времени мне и ещё больше моей семье, чтобы это понять. Но лучше поздно, чем никогда…

Я не верил, что я мёртв, я слышал брань и плач.

Видел, как над телом там, внизу шалманил старый врач.

Я плыл в чёрной пустоте, я обретал покой,

Свет в конце тоннеля, как магнит тянул к себе дух мой.

Свет был ярче тысяч солнц, я понял – это бог.

Не бездушный идол, а живой сверкающий поток.

Свет заставил вспомнить всех, с кем дрался и грешил,

Он заставил вспомнить каждый шаг бунтующей души.

Я не хочу той пустоты,

Я не хочу той чистоты,

Я не хочу той высоты,

Я не прошёл всего пути…

(песня группы «Ария» из альбома «Кровь за кровь». Текст М. Пушкина, музыка В. Холстинин, В. Дубинин).

…Когда я летел с мотоцикла в кювет, я успел подумать, что так и не закрепил зажим на шлеме. А ведь ещё неделю назад заметил, что надо бы… да, отвлёкся, а потом и вовсе забыл. И теперь этот дурацкий шлем вряд ли спасёт мою голову. Вон, так и норовит слететь…

А ещё я подумал, что тот урод на «мазде», который подрезал фуру, уже далеко. И ответка ему вряд ли прилетит: таких бог хранит, чтобы нормальные люди не размножались. Он умчался, а фура со всей дури врезалась в «шкоду», которая ударила «нисан», а оба, разлетевшись, сбили меня, попутно задев «опель», «форд» и ещё кого-то. Мясорубка получилась знатная. И я в ней лечу и думаю. Да, перед смертью время замедляется. Иначе почему я успел обо всём этом передумать?

Вот же, мать его, что за глупости мне в голову приходят? Скоро перед творцом предстану, а в голове ерунда одна. Так, вот близится перепаханная кем-то земля с зелёной чахлой травкой. Сейчас я сломаю себе шею и узнаю, наконец, в какой части «того света» находятся Горшок, Витя Цой и Юрий Клинских.

Я закрыл глаза. Удар. Хруст. Мгновенная боль. Темнота…

Чёрт, как больно! И какой урод сказал, что сломанная шея – мгновенная смерть? Враньё всё это! Дайте мне вдохнуть и слезьте с груди, сволочи! Если я не помер сам, не надо мне помогать!

Я открыл глаза. Вокруг место, напоминающее больницу. Не удивительно. Но эта операционная какая-то странная. Я попытался понять, что не так, но у меня разболелась голова. Дядька в перчатках голубого цвета, маске и с усталыми глазами за толстыми стёклами очков. В руках он держал какую-то штучку, которая весьма напоминала клизму. Эй, он меня ею оживлял, что ли? Через какое, нафиг, место?

Я рванулся спросить его, но с удивлением понял, что сил у меня нет совсем. И более того: меня кто-то держал. Я повернул голову и увидел ещё одну пару синих перчаток. Они принадлежали миловидной женщине с усталым и озабоченным лицом. Я хотел улыбнуться и сказать ей, что всё в порядке, но как-то странно ощутил своё лицо. Я хотел было поднять руку, чтобы ощупать его, как понял, что у меня нет сил и на это. Тогда я захотел просто что-то сказать, но только открыл рот…

– Ну вот что ты дёргаешься – устало спросил эскулап откладывая клизму и беря в руку шприц. – Сейчас я сделаю укольчик, и ты поспишь. Надо же, – сказал он, обращаясь к женщине, – такой маленький, а такой живучий!

Это я-то маленький? Девяностокилограммовый мужик под два метра ростом, с бородой и в татухах – маленький?

От возмущения я готов был вскочить и начистить рыло этому… в халате. Но он проворно ткнул мне иглой шприца куда-то в лапу, и я стал медленно проваливаться в небытие. Погодите – в лапу?

…В следующий раз я очнулся, когда в окно светило солнце. Я лежал на мягкой подстилке и смотрел сквозь прутья клетки. Передо мной стояла миска с водой. Окончательно одуревший, я подполз и глянул в прозрачную поверхность. В ней невнятно отразились контуры кота. Я тупо смотрел и офигевал. Это что же… Получается, моя душа вселилась в тело кота?

Я осмотрел себя, насколько хватало сил. Нет, не совсем кот – котёнок. Маленький серый котёнок. Мать его за ногу! Бог! Ты зачем со мной так?! Лучше бы в дерево какое меня вселил, что ли…

Рядом с моей клеткой стояла ещё парочка, в которых дрыхли перевязанные мохнатые задницы. Я не видел, кто это. Но, наверно, тоже коты. В другом углу на подстилке лежала овчарка. Справа от меня нудно бубнил телевизор. На экране я видел снующих по дороге людей вокруг покорёженных машин. Мелькнул знакомый байк, а через пару секунд я заметил себя на обочине. Да, жутковатый видок. Шлем-таки слетел, и я лежал со свёрнутой шеей и остекленевшим взглядом. Всего мгновение, но я узнал себя. Да, ничего себе… Но в кота, всё-таки, зачем?

После блока новостей заиграла музычка. Кошачий бог! За что ты так жесток?! На экране изгибалась какая-то силиконовая кукла в окружении полуголых мальчиков на одно лицо и выдавливала из себя певицу незамысловатых текстов под дебильный аккомпанемент. Я попытался засунуть голову под лежанку, чтобы не слышать этого. Но сил у меня хватило только засунуть в неё нос. Я закрыл глаза и попытался отключиться. Мне удалось. Я болтался где-то в иной реальности, пока меня не сморил сон…

Выздоравливал я быстро. Мои соседи периодически сменяли друг друга. Место овчарки в углу занял куцый пудель, который всегда был чем-то недоволен и постоянно возмущался. Потом была мелкая собачонка – полная истеричка. Она то жаловалась, то скулила со страху, то ругалась, но хоть иногда закрывала рот – пасть – в отличие от пуделя. Ежи, морские свинки, мышки, шиншиллы, хомяки, даже парочка игуан и штуки три черепашки у нас кантовались. У всех были хозяева. Только я да пара котов сидели в клетках, не ожидая прихода человека за нами домой. Их вскоре взяли в приют. Моя очередь тоже должна была скоро подойти: я уже почти оклемался. Привыкать к жизни кота – котёнка – было трудно. Коты рядом, пока ещё были, удивлялись, что я помню себя человеком. Они себя помнили только котами. И жизнь их была не сахар, скажу я: один здесь лежал, потому что служил боксёрской грушей хозяина-алкаша, а другого ошпарила кипятком малолетняя мразь в исследовательских целях. Меня, как я понял, со всем кошачьим выводком несли топить. Выжил только я. Бывает… Когда я гонял на байке, я ломал себе всё, что можно. Но всегда выкарабкивался. И надо было на моей дороге попасться фуре с «маздой» именно тогда, когда у меня зажим шлема барахлил…

День у меня был скучный: проснуться, поесть, умыться, сделать кошачьи дела в лоток, попить, поглазеть за приходом-уходом дядьки-ветеринара да прятаться от идиотской музыки из телека. Один только раз подъехал мужик на байке со здоровенной псиной на руках. Уж как он её вёз – не знаю. Из его байка нёсся «Раммштайн». Отключить его он не смог – псина мешала, а я из-за стекла наслаждался руладами Тилля Линдемана. Жаль, недолго: псину унесли в стационар, а байкер отбыл вместе с Тиллем. Но поскольку обещал вернуться за своим псом, я его ждал. Уж очень одурел от тупых сериалов, дебильных клипов и попсятины.

Рокер-металлист приехал через неделю. Забрал своего пёселя и уехал. А я остался. И поскольку я теперь кот, ждал, что меня ожидает. Раньше я как-то не задумывался о живности. Ну, бегали у меня по двору кошки-собаки. Так и воробьи-голуби летали. Всех домой тащить? У моей девушки была псинка – постоянно гавкающая диванная подушка на ножках, мелкая пакость, которая с самого начала меня невзлюбила. Ну а я после нескольких попыток накормить её то элитным кормом, то банальными сосисками, бросил это дело и перестал с ней цацкаться. Не поверите: моя девушка выбрала это вездесрущее недоразумение, и под мой день рождения бросила меня со словами, что я жестокий зверь и не люблю животных. Ну ок, чё… Через несколько дней, когда я в одиночку квасил свою днюху, ко мне в подъезд нагло поселился здоровенный котяра с порванным ухом. Я его изредка подкармливал. Даже бросил в углу свою старую потёртую «косуху» вместо лежанки. Грязная и рваная она мне давно мала была. Да выкинуть жалко всё было. Мы с ним курили на лестнице, я ему за жизнь рассказывал, а он слушал, сверкая жёлтыми глазами. Кстати, как он? Передавил всех крыс в подъезде и даже бомжей гонял, когда они пристраивались поссать в уголке. Я его про себя Братаном прозвал… А теперь я – кот. Котёнок. И что – на улицу? В приют? Вот же жизнь гадская…

В приют я переехал с комфортом: в удобной переноске, из которой ничего не видел, в разбитом драндулете, который скрипел и визжал, как будто сию минуту развалится на запчасти и с запасом корма, от которого меня уже начинало воротить временами. Эх, где ты мой шашлык с пиццей – прошли те времена…

В приюте было не так погано, как я ожидал. Самое стрёмное было, когда приходили люди выбирать себе питомца. Я не хотел себе никакого хозяина – вот ещё! Пусть я перестал быть человеком, но быть чьей-то мягкой игрушкой я не хотел. Однако, человек – кот – предполагает, а бог располагает: меня забрали в чей-то дом. Не хоромы олигарха, но и не лачуга: хозяйка бальзаковского возраста изводила меня Стасом Михайловым. А я мстил ей, как мог: орал под его вытьё, гадил в тапки, гонял пульт под кровать, под которую она со своими телесами не могла нагнуться, скакал ночами, когда она, вымазавшись какой-то гадостью, ложилась спать, ковырялся в цветочных горшках, разбрасывая землю, и сбрасывал вещи со столов, тумбочек и полочек. Словом, развлекался во всю. Вдобавок у меня стало зудеть в одном месте. С удивлением я понял, что мне надо потрахаться. Очень надо. Жизненно необходимо. И теперь я орал не только под Стаса Михайлова, но вообще в любое время дня и ночи. Моя дура отвезла меня к ветеринару. Ушла и не вернулась. Ну и слава богу.

Самое поганое, чего я никогда не прощу людям, это то, что, как выяснилось, я оказался кошкой, и меня прооперировали. Не то, что я до смерти хотел потомства. Но сам факт того, что моего мнения никто не спросил. Просто однажды, когда я снова оказался в приюте после очередной придурочной хозяйки, изнывавшей под Влада Сташевского (кстати, давно не слышал о нём), хоп, я провалился в черноту, а потом приходил в себя, пытаясь понять, на каком я свете. Ибо будучи котом, я шлялся по разным мирам. О которых, будучи человеком, даже не слышал. И я понял. Я на этом долбанном свете. Поганом свете, где люди калечат животных. И я возненавидел людей. Да, я стал бесполой кошкой. Но хозяина у меня не будет.

И долго ещё я пробыл в приюте. Когда подрос, я оказался симпатичной кошкой, и меня часто забирали «насовсем». Но я никого не любил. За что? Я мстил за свою операцию по-кошачьи: драл мебель и обои, рвал шторы, гадил в тапки, блевал шерсть где хотел, скакал ночами по спавшим хозяевам, грыз гаджеты и орал как резаный, когда включали попсню. В одном доме я пару раз опрокидывал плазму с клипами всяких бузовых. И когда опрокинутая плазма однажды сдохла окончательно ввиду трещин на корпусе и экране, меня попытались словить тапком. Но я заныкался так, что меня не нашли. Ни тогда, ни полдня спустя. В итоге я снова вернулся в приют. На этот раз с клеймом «дикой неприручаемой кошки». И меня никто даже не пытался брать. Пока…

Я сразу её заметил. Ещё бы: красная копна кудрявых волос, татухи по всему телу, уши в куче серёжек, пальцы в железе, чокер на шее и наушники в ушах. Лёгкой, но твёрдой походкой она ворвалась в мою жизнь и медленно ходила между клеток. Она как будто не видела нас, а я следил за ней. Вот она подошла к моей клетке и положила руку на прутья. Я злорадно царапнул её. Она улыбнулась. Я удивился: царапина была достаточно глубокой. Тут она посмотрела своими серыми (или голубыми?) глазами на меня и тихо сказала:

– Не любишь людей? Я их тоже не люблю. Давай не любить вместе?

Я внимательно посмотрел на неё: лет тридцати, стройная, энергичная, улыбается, хотя в глазах печаль. Странно. Шляться в иной мир, чтобы увидеть её суть мне не хотелось: ещё привяжусь к ней. А оно мне надо?

Я ударил лапой по её руке. Она засмеялась. Краем уха я уловил знакомый мотив: у неё в плеере играла музыка. Заметив, что я прислушиваюсь, она наклонилась ко мне ближе. «Сабатон»! О, родная душа!

Так мы и стояли голова к голове, пока трэк не закончился. Она выключила плеер. Я разочарованно отошёл к своей лежанке и повернулся к ней задом. Она задумчиво посмотрела на меня и спросила:

– Рок любишь? – Я повернул к ней голову. – А хочешь его слушать каждый день?

Я снова подошёл к ней, обнюхал руки, державшие прутья клетки и… неожиданно для себя потёрся щекой о её пальцы и лизнул царапину, которую я ей сделал. Она протянула руку и погладила меня. Из-под рукава пахнуло кожей: на её руке был браслет в заклёпках. Как давно я не чувствовал этого запаха!

Краем глаза я видел остолбеневших кураторов. Они давно подходили к моей клетке с опаской, как будто я дикий лев или тигр рыкающий. А тут – я не рычу, не шиплю, не кидаюсь на прутья. А мирно блаженствую под рукой странной тётки.

– Как тебя зовут? – спросила она.

«Пашка», – хотел сказать я. Но я не был Пашкой. Я был кошкой. Кошкой, которую называли как угодно.

Женщина гладила меня и задумчиво смотрела мне в глаза. А я вдруг почувствовал, что вся моя злость ушла. Я тёрся о её руку и мурчал от удовольствия: ненавязчиво она чесала мне шейку и пузико

– Знаю! – улыбнулась она. – Ты будешь Пашкой.

От неожиданности я куснул её.

– Ага! Я угадала! – Она засмеялась. – Всё! Беру тебя, Пашка. Будем на байке рассекать вдвоём.

Я забеспокоился. Неужели эта женщина байкерша? Неужели я снова сяду в седло? Неужели кончится это сюсю-мусю с попсятиной?

Я начал подмяукивать. Только не обмани, кто бы ты ни была!

А она, видя моё волнение, только смеялась. Оформляя документы, она продолжала улыбаться, слушая ужасы о моём характере. Покорно подставив оцарапанную мной руку под повязку, она слушала жуткий шёпот кураторши, которая её перевязывала, поглядывая на меня.

Наконец меня запихнули в переноску, и мы вышли из приюта. Она пошла к одиноко стоящему мотоциклу на стоянке, а я исцарапал дверь переноски от нетерпения.

– Да погоди ты, – говорила она улыбаясь. – Куда торопишься? Ты теперь со мной.

Она надела шлем, закрепила сзади переноску… Я жалобно замяукал: ну как так? байк, а я как не пришей к кобыле хвост на заду!

– Да погоди! – повторила она, продолжая улыбаться. – Я знаю, чего ты хочешь. Но не бросать же переноску – вдруг ещё пригодится!

Наконец, она открыла дверцу, и я проворно по её руке влез ей на плечо. Разлёгшись на её шее наподобие воротника, я стал ждать. А она… Завела байк и срулила со стоянки. Я вцепился в её «косуху» – давно забытое ощущение свободы накрыло меня! Эх, ещё бы «Металлику» в уши или «Терион»!

И я подставил морду встречному ветру, прикрыв глаза. «Мы верим, что есть свобода, пока жива мечта…».

Мы ехали по вечернему городу. Я слушал через шлем её наушники. А дома мы оба балдели от «Арии», врубая её, пока соседи не стали трезвонить. Мы ели пиццу, вкус которой я давно забыл, и скакали под «Iron Maiden». Давно я не был так счастлив!

Так я получил хозяйку. Которая не сюсюкала со мной, но прекрасно понимала меня. А я пытался помогать ей на ментальном уровне. Да, я таки научился кошачьим премудростям и понял, что был дураком, когда считал, что кошки бесполезные животные. Хозяйку, которая была не против прыжков ночами по кровати или отжатого у неё любимого кресла. Она где-то нашла шлем на мою кошачью головку. И мы с ней рассекали по дорогам под звуки классной музыки «Мановара» или «Алисы» на скорости свободы и счастья.

И пофиг, что я стал кошкой. Зато обрёл родственную душу. И счастье на всю мою кошачью жизнь…