Текст книги "Различные миры моей души. Том 2. Сборник рассказов и стихов"

РАССКАЗЫ О ТИЛЛЕ (МОИ ФАНТАЗИИ)

Тиллю

 
Но маска – не моё лицо:
За ней не видно слёз.
Глаза лишь могут выдавать,
Что на душе всерьёз.
 
 
Но для толпы мои глаза —
Ненужный элемент:
Они мешают им всегда
И портят им момент.
 
 
Толпа лишь хочет пить и жрать
И трахаться везде.
Даю я это им всем всегда,
Наперекор себе.
 
 
Так наслаждайтесь тем, что есть,
Не требуйте взамен
Моей души, когда у вас
На её месте член!
 

Хотя самый плохой год в новейшей истории давно закончился, но последствия его долго ещё будут сказываться. Моя концертная деятельность заморозилась напрочь: жёсткие ограничения вплоть до комендантского часа сменились просто ограничениями численности на концертах. Однако там, где я живу, это было сродни приказу сидеть дома. Что ощутимо бьёт по карману и вдохновению. Что уж тут сочинять новое, если этого никто не услышит и не увидит! И всё-таки… И всё-таки я поехал в Россию, в Москву. Во-первых, этот пёстрый и шумный город придерживался не таких жёстких ограничений. Вернее, ограничения, в теории были. Но им уже около полугода следовали весьма условно. Что меня всегда удивляло в русских: «если нельзя, но очень хочется, то можно» – эту поговорку ни один законопослушный европеец не поймёт. Да она его вообще приведёт в ужас своей парадоксальностью! А меня наоборот радовало такое беззаботное отношение к жизни: жизнь же одна, и она короткая. Так зачем же лишать себя её маленьких радостей?

Во-вторых, в этом городе просто приятно находиться. Он слишком большой, чтобы каждый встречный узнавал тебя и просил сфотографироваться. Несмотря на мой гротескный грим на сцене и провокационный внешний вид и поведение, в реальной жизни в моём городе мне шагу без фанатов было не ступить. Нет, я понимаю, что я публичный человек. Жажда славы и признания, восторгов и поклонения, которые я получаю из зала на концертах – это то, чего я всегда хотел: приятно чувствовать себя время от времени на вершине мира! Но не всё же время! Когда тебя постоянно останавливают на улице и обнимаются с тобой на телефон, это утомляет. Тем более, что иногда хочется побыть в тишине и абсолютном одиночестве, отдохнуть от славы и фанатов. В Москве с этим чуть проще. Да и люди тут более понимающи в этом плане, не считают тебя их личным шутом.

В-третьих, необычный город своей архитектурой – смена обстановки тоже вещь хорошая. А для творческого человека так просто необходимая: расширяет кругозор и способствует вдохновению.

В-четвёртых, практика языка. Русский я изучал для собственного удовольствия. Ну, как изучал… Понять, куда и как меня послали, я могу, вот ответить на это уже сложновато: русские постоянно придумывают вариации уже известных слов, склоняют во всех вариациях падежи и вставляют метафоры, что просто душа радуется цветистости выражений! Я учусь. Но постоянно опаздываю. Хоть одного добился – могу говорить почти без акцента. Русский разговорный мат – это отдельный язык. Я никогда не строил из себя интеллектуала, который «любит Достоевского», как это принято у нас, на Западе. Достоевского с его мрачными рассказами, многословными философствованиями, отступлениями и депрессивными выводами любить невозможно. Его можно читать, понимать, спорить с ним, ненавидеть его, не понимать, не принимать – но любить? Я сам человек достаточно мрачный, несмотря на феерию огня на концертах, но заумь этого автора меня угнетала: читая его, хотелось вырвать себе сердце.

Ну и наконец, в-пятых, я просто люблю Москву. Чем-то меня зацепил этот шумный и сверкающий город. Холодный Петербург не задел мою душу, как Москва: таких заносчивых городов и в Европе полно. А Москва – душа на распашку: шумная, непосредственная, яркая, как матрёшка и такая же неоднозначная и многоуровневая – тайна в тайне, открытая, прямолинейная, циничная, жестокая, душевная, словом, сама жизнь во всём её многообразии.

Короче, после записи своего нового альбома я решил без шума и фанфар, как это случается обычно, уехать на пару недель в Москву. Где рассчитывал тихо отдохнуть от тоталитарного европейского контроля, апокалипсических ожиданий, сгущающейся несмотря ни на что истерии и донельзя политизированной и до абсурда толерантной жизни. Отдохнуть… Как же… Как будто я себя не знаю! Суток сидения в номере, чтобы придти в себя и сбросить оковы европейского тоталитаризма мне оказалось достаточно. Конечно, роль сыграли и русские, которые щедро угощали меня водкой, норовя щёлкнуться на смартфон. Но меня это пока не раздражало. Больше всего меня удивило обилие моей физиономии на просторах русского интернета. Когда я об этом спросил своего русского знакомого, он очень удивился. «Ты же немецкая легенда! Твоё имя уже и в поговорки вошло. Неужели у тебя в Германии не так?» – признаюсь, этот его ответ удивил уже меня. Да, я в Германии играю роль шута, шокируя свою страну в частности и лицемерную Европу вообще своими выходками на сцене, терзая благопристойный слух жёсткими и циничными текстами, где прямо и без прикрас я пишу, что думаю, прикрывая боль своей души грубым сарказмом и язвительностью, – но это мой выбор. Я сознательно всегда шёл против толпы и стада, не пытаясь причесать свои мысли и залакировать слова. Поэтому меня и не особо любят в Германии и Европе. Если только уж совсем отвязные маргиналы, которым толерантность поперёк задницы встала. Но таких в Европе мало. Большинство либо прогнулось под Штаты, либо тихо молчат в тряпочку, чтобы их в чём-нибудь не обвинили. А я не боялся и не боюсь говорить, что думаю, нередко доводя до абсурда то, что вижу вокруг. Я шут. А что с шута взять? Очень мало на свете людей, которые понимают, что шут не шутит. И слава богу. А то мне было бы затруднительно ездить туда, куда я хочу, и петь о том, о чём я хочу и как. Всё же, в масках есть своя положительная черта. Гораздо хуже, когда её уже невозможно будет снять: тогда человек сходит с ума.

Да, я люблю яркий свет, огонь, шум, восторг толпы и быть над всем этим и внутри всего этого. Но – на сцене. Вне её я люблю тишину, покой, одиночество и полумрак. Вне сцены я не люблю быть на виду. Когда сыграна роль шута, хочется побыть обычным человеком. В Германии это затруднительно: в реальной жизни от тебя ждут того же перфоманса, что ты устраиваешь на сцене, путая маску и актёра под ней. В Москве как-то неуловимо иначе. Недалёких людей и тут достаточно, жаждущих получить автограф с похабным текстом или щёлкнуться в обнимку. Однако думающих тут, всё же, больше: если фанат видит, что у меня нет желания корчить рожи, требовать этого он не будет. Только вежливо попросит в кадр своего смартфона. Или мне просто везло… Однако играть роль пляжной обезьянки у фотографа на морском берегу мне надоедает где угодно. Только в Москве раздражение от этого приходит позже. Может, всё дело в русской непосредственности, душевности, какого-то детского восторга – не знаю. Но сердиться и злиться на русских с их неприкрытыми чувствами трудно: они не лицемерят. И всё же… И всё же, быть мной утомительно. Но я сам создал себе такую скандальную маску. И пока у меня нет желания от неё отказываться совсем: она хорошее прикрытие от любителей лезть в душу и топтаться там.

И сейчас, сидя в полумраке ресторанчика на Арбате, я потягивал пиво, которое в Москве ничуть не уступало немецкому в Германии, и наслаждался схлынувшей суетой, вызванной моим приходом сюда. Мои русские знакомые вышли покурить, а я, поиграв лицом в смартфон очередного фаната и пообнимавшись в кадр с очередной девахой с вываливающимися из свитера грудями и еле держащимися на лице губами, наслаждался тишиной и покоем. Полумрак скрывал черты моего лица, и вновь приходящие не беспокоили меня просьбами. Приглядевшись по паре раз, они решали, что обознались и занимались своими делами. Я был рад. Интересно наблюдать за людьми, когда они не знают об этом. Всё-таки русские отличаются от европейцев, хоть зачем-то усиленно и стараются быть как европейцы. Хотя бы внешне – как та деваха с накачанными губами и грудями. Скрываясь в полумраке, я наблюдал. Забавные, всё же люди – люди.

Потом я стал смотреть в окно рядом. Несмотря на сгущавшуюся темноту, в Москве было светло от огней, фонарей и рекламы. Как в любом мегаполисе. Редкие снежинки кружили в воздухе, чтобы упасть мордой в грязь московской погоды. То тут, то там на Арбате стихийно создавались и рассыпались незапланированные концерты. Хоть язык я и знал сносно, но понять, что и о чём поётся, мне было нелегко: во-первых, стекло приглушало звук, а во-вторых, русские придумывают слова на ходу, если считают, что имеющиеся не отражают того, о чём они хотят сказать. До меня доносились отголоски песен. Попадались и талантливые исполнители, которые не только бренчали на гитаре с усилителями и драли горло в желании перекричать городской шум, но и пели, попадая в ноты. Краем глаза я заметил, как справа от моего окна скучковалась пёстрая компания: несколько девушек в шубах и пуховиках и парней в дублёнках и тёплых куртках. Они оживлённо друг с другом переговаривались, передавая друг другу пластиковые стаканчики и огромную бутылку с колой. Спонтанный сабантуй. Типично русское словосочетание, смысла которого я раньше не понимал. Теперь видел своими глазами. Высокий парень в дублёнке нараспашку разливал что-то тёмное из бутылки на дно пластиковых стаканчиков. Кто-то разбавлял себе колой, кто-то нет. Парень что-то сказал, вздевая руку со своим стаканчиком. В ответ вскинули руки его… собутыльники, взметнув его светлые волосы. Всегда поражала привычка русских в любой мороз ходить без шапки и в куртке нараспашку. Стаканчики соединились в центре, что должно было означать, что державшие их «чокнулись», и опрокинулись в молодые здоровые рты, из которых вырывались облачка пара. Секунда молчания, весёлый гомон – и пошёл разлив заново.

На третьей «рюмке» к компании живчиком подскочила небольшая девушка. С ног до головы укутанная в шарф, намотанный на пузатый пуховик, из-под которого торчали лыжные штаны с ботинками на толстой подошве, и в тёплой шапке, натянутой на самые глаза. Прямо иллюстрация про холодную Сибирь. Только лыж с палками не хватает и очков от снега. Её появление встретил оживлённый рёв и жестикуляция. В этом русские очень похожи на итальянцев: если вам удастся растопить их внешнюю суровость, они поражают своей экспрессией, напором, жизнелюбием, и иногда это пугало. Не меня. Мне это наоборот нравилось: отвлекало от самокопания и самоедства. К вновь прибывшей был протянут стаканчик и бутылка колы, почти законченная. Она отвинтила крышку бутылки, плеснула в стаканчик, «перечокалась» с толпой, опрокинула стаканчик в себя, закрыла бутылку – и всё это не переставая говорить и жестикулировать. Сюжет её пантомимы мне был не известен. Но я почти всё понял. Её ужимки и представления заставили сгибаться от хохота её знакомых. Не глядя, всучив кому-то стаканчик, она стала уже двумя руками, пальцами, телом, ногами, глазами и мимикой выделывать такое, что и я невольно улыбнулся. Она бежала, танцевала, ругалась, рыдала, ломала руки, вставала в напыщенные позы, а когда она, вся полненькая и закутанная, сделала «ласточку», растопырив пальцы и выпучив глаза, я засмеялся. Потрясающая комедиантка! Её знакомые весело засмеялись и захлопали. А она, замерев на пару секунд, дёрнулась и похлопала себя по карманам – мобильник зазвонил. Сделав непонятный жест руками и тяжеловесное балетное антраша ногами, она отошла от оживлённой компании почти к окну, около которого сидел я. Она отвернулась от своих друзей, и я видел, как изменилось её лицо: милое, доброе, где-то даже трогательное, но почему-то одинокие глаза. Красивая улыбка, спокойная, насколько я мог понять, не слыша, речь. Совсем другой человек.

Когда она закончила разговор и отключилась, секунду она смотрела в никуда. Её лицо в это время стало холодным и жёстким, как будто оделось в ледяную броню. Я поёжился. Но тут она повернула голову и в полумраке кафе и темноте ночи она заметила меня. И… подмигнула, широко улыбнувшись. Затем, послав на ладошке воздушный поцелуй, она упорхнула тяжеловесной бабочкой к своей компании. А я не знал, как реагировать. Давно не мальчик, чтобы мне просто так подмигивали девочки. Да и за всю мою жизнь мне никто просто так ничего не делал. И я списал это на эксцентричность русских. Сколько ни живи среди них – никогда до конца не поймёшь. Чтобы понимать, надо русским родиться.

Наконец мои загулявшие русские знакомые вернулись, не забыв извиниться за отсутствие и поинтересоваться, не скучал ли я. Оказывается, они встретили знакомых и не могли не опрокинуть пару кружек «за встречу». Это тоже типично по-русски: никогда не планировать. Но при неожиданных встречах радоваться, как будто не виделись всю жизнь.

Посидев ещё немного, мы засобирались домой, в отель. На выходе я заметил невдалеке недавнюю девушку. Она снова стояла ко мне в профиль. Знакомых её рядом не было. Я присмотрелся: она стояла прямо, в напряжении, как натянутая струна, и что-то говорила в мобильник. Жёсткое лицо, рубленые фразы и сжатая в кулачок рука. Сейчас она не производила впечатления весёлой комедиантки. Скорее, сурового ангела неотвратимой мести. Я склонил голову на бок – занятная девушка, интересно, кем она работает… А она отключила мобильник, сунула руки в карманы, а нос – в шарф на пуховике. Постояв минуту, она медленно пошла вперёд. Я и мои русские знакомые пошли, не торопясь, следом. Так получилось, что нам было по дороге.

Вдруг она резко остановилась. Мы не ожидали и чуть не наткнулись на неё. Когда мы обходили её, она столь же резко развернулась в противоположную сторону и наткнулась на нас, успев сделать шаг. Мы не ожидали, она не ожидала и в результате мы, трое крепких мужиков чуть не сбили с ног этот маленький пончик. Она чуть не упала. Я и мой русский друг подхватили её с двух сторон. Из глубин шарфа послышался приглушенный русский мат – с улыбкой я обогатил свой слух новыми эпитетами и метафорами. Нет, русские, всё-таки, замечательный народ! Девушка подняла голову и звонко попросила у нас прощения. А я смог увидеть близко это многогранное лицо. Оказалось, это лицо не девушки, а женщины: две вертикальные морщины между бровями, сетка морщин у глаз и полукружье у губ выдавали неюный возраст. Я невольно заглянул в глаза: одинокие, печальные, тоскливые и серьёзные. Совсем как я… Но тут она присмотрелась ко мне и выдохнула: «Вы!». Теперь уже я не знал, как реагировать: ну да, я это я. А она судорожно вцепилась в мою руку. Потом опомнилась и резко отпустила, как будто обжёгшись. Моих русских знакомых она будто не видела. Её глаза не отпускали моё лицо. А я не знал, куда деваться в такой странной ситуации – дурацкое положеньице.

– Простите, – произнесла она. Её глаза заискрились весельем и лукавством. Я уловил лёгкий аромат неплохого коньяка, сигарет и почему-то колы. – Я не очень вас зашибла? – спросила она, нарочито важничая. Её широкая улыбка прямо согревала душу. А непосредственность наконец вернула мне относительное психическое равновесие – я перестал чувствовать себя дураком.

– Нет, конечно, – ответил я. Уж на это моих познаний в русском хватало.

– О, смотри! – воскликнул мой русский знакомый, который поддерживал дев… женщину. – Где ты ни появишься – поклонницы тебе под ноги падают! – И засмеялся.

– Я не поклонница, – по-прежнему важничая, сказала женщина, подняв палец для более внушительного ответа. – Я фанатка.

Сказала она и чуть улыбнулась. А я недоумевал: чем одно отличается от другого.

Затем женщина покопалась в кармане и достала маленькую коробочку – плеер. Я поднес его к глазам: на экране отразилось название – играла музыка как раз моей группы. Один из моих знакомых через моё плечо прочитал текст вслух и рассмеялся.

– Эх, – с нарочитым разочарованием произнесла женщина. – Нюансы русского языка не всем и русским-то понятны.

Произнесла она и… подхватила меня и одного из моих русских знакомых под руки и бодро зашагала вперёд, увлекая нас за собой. Поддавшись её энергичности и заразившись её энтузиазмом, зашагали и мы. Куда? Да какая, нахрен, разница?

…Она всего-то хотела получить автограф. И не ожидала, что очередь будет столь велика. И ведь не то, чтобы она любила этого исполнителя или его песни. Нет, ей нравились энергия и ритм, экспрессия и какая-то ярость в исполнении. Текстов она не понимала и читала только в переводе. Особого впечатления они на неё не произвели – незамысловатые и где-то даже примитивные, грубые, резкие, как ножом по открытой ране. Всматриваясь в фото в интернете, она поражалась двойственности этого человека: на сцене это развязный сатир без комплексов с пошлыми жестами и позами, кривляньями и нарочито небрежным гримом. Шоу, направленное ослепить, оглушить и изумить зрителя, выбить остатки мозга, если они вообще были. Словом, не человек, а какой-то жестокий клоун, которому абсолютно наплевать на окружающих вообще и членов своей группы в частности. А вне сцены… Спокойный, серьёзный мужчина с неожиданно смущённой скромной улыбкой и большими печальными глазами. Милый, трогательный, заботливый, умный, невозмутимый и какой-то ранимый. Как так возможно? Ей это было любопытно. Хотя, она вполне отдавала себе отчёт, что могла все это просто-напросто себе выдумать. И тут такая оказия: автограф-сессия, приуроченная к выходу нового сингла, который вообще не был ни на что похож и разительно отличался от всего, что было ранее. Ну как не воспользоваться случаем, чтобы самой посмотреть на этого короля эпатажа в обычной обстановке? А может удастся и парой слов перекинуться. Тогда она и убедится, придумала она себе этот грустный образ кривляющегося Фавна или нет. Мечты… Мечты…

Она медленно подходила к столу, где происходило священнодействие, держа в руках небольшую книжку его стихов. Читать её было тяжело: они бесстыдно обнажали душу автора, прямым текстом, без намёков, вежливостей и тумана, описывали малейшие движения души и тела, поднимая на поверхность грязь и похоть среди чувственности и красоты. Обнажённый натянутый нерв, ярость дремлющего вулкана, затаённая всесокрушающая мощь, столь же жестокая, сколь и неприглядная. Да ещё и жутковатое чёрно-белое оформление с аллегорическими рисунками. Не дай бог, приснится ночью…

От стояния в очереди у неё устали ноги. А тупое ожидание действовало на нервы. Спасалась она тем, что читала его стихи. Половины не понимала, половиной возмущалась. Но с маниакальным упорством мазохистки перечитывала, пытаясь понять, что хотел прокричать-простонать автор такой самобичевающей манерой говорить о любви и сексе. Ведь не просто так он решил писать, а потом ещё и издать. На что он рассчитывал? На нездоровое любопытство? На свою эпатажную славу? Но, заслужив репутацию жестокого шута, вряд ли бы он смог переубедить людей, обнажая свою душу столь безжалостно. Вряд ли бы кто-нибудь поверил, что это чудовищное пугало может быть ранимым и трогательным человеком, жаждущим любви, страдающим от предательства возлюбленной и каждый раз ошибающимся в своих ожиданиях. Зачем он нарисовал на себе мишень?

И она хотела понять, почему. Зачем-то ей это было надо.

Пока он подписывал что-то стоящим впереди, она изучала его лицо. Судя по фотографиям из интернета это был высокий стройный мужчина, в юности обладавший просто идеальным торсом атлета без грамма жира, правильными чертами удлинённого лица, прямым римским носом и проницательными зеленоватыми глазами. Греческий полубог и арийская белая кость одновременно. Чёрт, да она сама бы сейчас такому отдалась! Но возраст на нём, всё же, сказывался. Стройности его тело не потеряло, но стало более монументальным, мощным – массивным, хотя, по-прежнему привлекательным. На лице стала проявляться возрастная одутловатость. Но она не портила его, а придавала некое выражение заматеревшего мужчины, проживавшего свою жизнь не среди одних только радостей. Некогда тёмные волосы налётом покрывала седина, и они выглядели какими-то жёсткими. В отличие от большинства современных мужчин его шевелюра была по-прежнему густой. И если в молодости он был красив… Нет, красив не подходит для обозначения внешности этого мужчины. Красивы это смазливые и слащавые юнцы – вожделенные игрушки скучающих богатеньких дамочек за 50 с гладкими лицами без морщин, голой безволосой грудью и девичьим румянцем на щеках кукольного личика. Нет. Он был не таков. Даже в юности. Идеальные пропорции лица и тела, его мужское обаяние, передающееся даже через бездушную технику, самоироничность в уголках губ, независимость и смелость не давали повода считать его банальным красавчиком. Сногсшибающий – и то, не совсем верное слово.

Итак, если в молодости он был потрясающ, то сейчас его очарование и харизма были прикрыты годами жизни, опытом и тем, что он вынес изо всего этого. Может, не сногсшибающий, но по-прежнему потрясающий мужчина.

Её очередь подошла. Она протянула ему для подписания книгу, которую читала, положив перчатки и зонтик, которые держала в руках, на стол. Он поднял на неё глаза. Странная дрожь пробежала по её телу. В его непроницаемых серьёзных глазах что-то мелькнуло, и он спросил с лёгким акцентом:

– Для кого подписать?

Она молчала, пытаясь понять, что с ней. Он слегка улыбнулся грустной улыбкой. Что это была за улыбка! Она успокаивала и в то же время бодрила, придавала смелости, располагала открыться, подбадривала и поощряла. Глупый человек с пустой душой не мог бы так улыбаться.

Она нервно сглотнула и назвалась. Его рука легко побежала по белой странице, оставляя за собой стремительные буквы. Наблюдая за непринуждённостью его пера, она размышляла, что под внешним спокойствием и отстранённостью кипит и бушует энергия и какой-то мальчишеский задор. Но взгляд раскрывал грустного философа. Она снова удивилась тому, как в нём это может уживаться.

Погружённая в размышления, она машинально протянула руку тогда, когда он протягивал ей подписанную книгу. Суперобложка резанула по пальцам. Она резко отдёрнула руку и поморщилась: порезаться о бумагу весьма неприятно. Он слегка нахмурился и взял её руку. По её телу прокатилась тёплая волна от макушки до кончиков пальцев на ногах и обратно, мучительно сладко вспыхивая в паху. Она мгновенно намокла. Даже взмокла каждой своей клеточкой. Её тело начало испускать тот неуловимый аромат, который сводил с ума мужчин, заставляя вожделеть её. Его ноздри слегка дрогнули. Но лицо оставалось невозмутимым, а взгляд – непроницаемым. Он слегка погладил её руку, и новая волна прокатилась по ней. Её маленькая ладошка покоилась в больших и сильных мужских руках с длинными пальцами музыканта. Нежность и чувственность, властность и забота исходили из её рук. Она взглянула в его глаза. Возможно, это самообман, но ей показалось, что этот мимолетный взгляд рассказал ей о нём всё. Трогательная нежность затопила её с головой, и в то же время животное желание невиданной силы охватило её. Никогда с ней такого не было. Она всегда была холодной, расчетливой, серьёзной и скучной. Мужчин привлекала её отрешённость: они считали это таким своеобразным способом кокетства – завлекать холодностью, чтобы они ещё больше желали её завоевать. Никому не удавалось потрясти её чувства, заставить вожделеть её тело. Некоторым удавалось возбуждать её, но это были жалкие дуновения по сравнению с ураганом, что поднялся в ней сейчас. Она уже привыкла считать себя холодной. Её бывший муж бесился, что не мог довести её до оргазма. Да и сам секс ей был интересен мало: отдавая всю себя в постели, она не получала ничего ни с одним мужчиной. И постепенно её желание сошло на нет. Но тут… И ведь он не прилагал никаких усилий! Просто держал за руку и смотрел на неё.

Она быстро опустила глаза, чтобы он не прочитал в них лишнее. Кто он – и кто она. Да и не хотела она опускаться до банальной животной возни.

– Простите, – мягко сказал он. Его низкий чувственный голос с хрипотцой заставил вибрировать каждую клеточку её тела.

Злясь на себя, она проговорила, не поднимая глаз:

– Ничего, не страшно, – и медленно отошла, пытаясь прийти в себя, позволяя другим занять своё место.

Отойдя за ближайший угол, она прислонилась к стене, запрокинув голову. Буря, бушевавшая в ней, стала постепенно стихать. Сколько она стояла так – без мыслей, без чувств – она бы не смогла сказать. В её голове была пустота. Да, бойтесь своих желаний: они имеют свойство исполняться…

И вдруг…

– Вы забыли, – раздалось над её ухом, и снова её тело сладко затрепетало. Она очнулась и непонимающе посмотрела в его внимательные глаза. А потом встрепенулась: он сам подошёл к ней и заговорил!

Она перевела взгляд на его руки: он протягивал ей перчатки и зонтик, которые она оставила на столе, когда подавала ему книгу для автографа. И он принёс всё это ей! Сам! Нереально!

– Спасибо, – слабым голосом тихо сказала она, протягивая руки за своими вещами. Её пальцы случайно соприкоснулись с его. И, как в дешёвых дамских романах, её словно пронзило током. Снова. Она едва не застонала от желания, слегка покачнувшись от нахлынувших чувств. Он аккуратно поддержал её за руку, слегка прижимая к себе, не давая упасть.

– С вами всё в порядке? – слегка коверкая слова, спросил он.

– Я хочу тебя, – не то прошептала, не то выдохнула она, едва осознавая, что именно и кому говорит.

Он устало улыбнулся. Печаль плескалась в его глазах.

– Не вы одна, – грустно сказал он.

Вдруг до неё дошло.

– Вы не поняли, – горячо зашептала она. – Я хочу вас всего целиком! Я бы хотела понять вашу печаль и стремление к саморазрушению, я бы хотела унять вашу боль и подарить немного тепла и радости. И, да, я бы хотела разделить с вами постель. Но не это же главное!

Удивление промелькнуло в его взгляде. А она ещё что-то говорила, не осознавая, что судорожно держит его за руку. Но, видимо, говорила что-то столь для него непривычное, что его лицо замкнулось, а в глазах появилось раздражение. Возможно, он посчитал, что она или с приветом, или издевается над ним. Но он не отнимал от неё руку, вежливо загораживая от окружающих.

Она почувствовала эту его холодную вежливость, и на неё как будто вылили ушат воды. Она разом потеряла свой запал и отпустила его руку.

– Ладно, – обречённо сказала она. – Я всё поняла. Вы решили, что я – очередная безумная фанатка, которая хочет залезть вам в штаны. Не буду врать – и я бы хотела. – Она подняла на него глаза и повторила: – Но не это главное.

Она опустила голову и поправила на плече лямку от рюкзачка.

– Простите меня. Всего хорошего.

Она повернулась, чтобы уйти и даже сделала пару шагов от него, как его тёплая рука легла на её плечо.

– Погодите, – мягко сказал он. Задумчиво глядя на неё и вместе с тем как будто сквозь неё, помолчав, он сказал: – У меня есть перерыв на час. Не составите мне компанию?

Она остановилась. Ей показалось, или он действительно пригласил её? Она не ослышалась? После всего того, что она ему тут наговорила?

Медленно повернувшись, она серьёзно посмотрела в его глаза. Нет, она не ошиблась: его прямой взгляд не врал, не насмехался. Только улыбка в уголках гул говорила о том, что его это забавляло.

– Со мной ещё никто не говорил так прямо и откровенно, – сказал он. – И мне стало интересно.

Она кивнула, и он медленно, с грацией леопарда подошёл к ней и взял под руку. Его ладонь словно невзначай прошлась по её груди, вызвав снова дрожь в её теле. Она улыбнулась. Она была не против.

А дальше был разговор за чашкой кофе в уютном зале. И первое время они осторожно прощупывали темы, чтобы не обидеть друг друга. А потом слова полились рекой, как будто сто лет друг друга знали. Настороженность сменилась душевностью, а натянутость – искренним интересом. О чём они говорили, она бы не смогла сказать. О чём-то весёлом, ибо оба смеялись, и она видела его лицо, украшенное широкой искренней улыбкой. О чём-то интересом, ибо не могли наговориться. И о чём-то интимном, ибо вскоре они уже осторожно целовали друг друга, боясь прервать пошлостью установившуюся близость. Она трепетала, дрожала так, как будто через неё пропускали ток. Он осторожно целовал её лицо и шею, находя такие потаённые места, от прикосновения к которым сладко ныло её тело и болезненно тянуло в паху. Невесть как они оказались в его номере, и близость перешла в другую форму: деликатную, аккуратную, нежную и спокойную прелюдию перед ураганным сексом. Осторожные поцелуи её груди, нежные прикосновения к её спине заставляли её сладко стонать и желать большего. Она старалась не отставать, пробегая пальцами по его пояснице, оглаживая, едва касаясь, его ягодицы и нежно поглаживая пах. Проникновение было таким естественным, как будто они всю жизнь занимались этим друг с другом. Яростная схватка сменялась, уютной покорностью. Такого с ней уж точно никогда не было: буйство чувств и эмоций, пик невиданного наслаждения, восторг от обладания и радость от единения. Раз за разом, почти не делая перерывов, происходил этот танец тел и слияние душ. Они чувствовали друг друга на уровне инстинктов, язык тел был для них единым. И сами они были как единое целое. Даже, если это самообман – пусть. Но это был самый счастливый час её жизни. А, может, два. Она не следила за временем. Как будто она обрела себя. Стала сама собой, стала целой с этим незнакомым человеком. Есть от чего потерять голову…

– Вы покупаете? – вдруг раздался резкий голос.

Она подняла голову и огляделась. Книжный магазин, усталая продавщица на кассе, люди с книгами вокруг…

Она опустила взгляд на руки: в них была книга. С обложки смотрел он. Его серьёзное лицо и печальные глаза проникали ей в душу. Она замечталась? А ведь всё было как в реальности…

– Так вы покупаете или нет? – раздражённо повторила женщина.

– Да… да… Я покупаю, – рассеянно ответила она. Как жаль, что это были только мечты…

Оплатив покупку, она отошла от кассы и раскрыла рюкзачок, чтобы положить туда книжку. В нём лежала ещё одна книга. Она достала её. Ну да. Чёрно-белое оформление, прямолинейные и беззастенчивые стихи о любви и сексе. Она открыла её, и в самом начале на белизне листа прочитала: «Спасибо. Я хорошо провёл время. Пусть будет хорошо и вам», написанное стремительным аккуратным почерком. Она сравнила две книги: первая – максимализм юности, где всё либо чёрное, либо белое. А вторая – почти философское сочинение умудрённого жизнью опытного мужчины, понимающего, что мир состоит из разных цветов и каждый цвет имеет ещё множество оттенков.

Она снова перечитала немецкий текст, ничего не понимая. Мечты? Или нет?