Текст книги "Просто глоток кофе, или Беспощадная Милость"

Семья, которой у Карла никогда не было

Анна: Карл, мне интересно, можешь ли ты – или: сумел ли ты донести все эти мысли до своих родителей или родственников?

Карл: Сумел ли я им рассказать?

Анна: Я имею в виду, какова была их реакция?

Карл: О, очень хорошая. Ты думаешь, что они достали смирительную рубашку и упекли меня в больницу? Нет.

С моей матерью все было мило, потому что до того, как она умерла, я говорил с ней о свободе воли и подобных вещах. У нее была операция на легких, когда ей вырезали половину пораженного раком легкого, и она впала в кому на пять недель, а я разговаривал с ней. Когда она очнулась, то сказала: «Карл, ты прав. Не мне решать, когда умирать, а раз я не могу решить, даже если и очень хочу этого…» Она действительно была сыта по горло всем этим фильмом. «…но раз я не могу решить когда, и это может произойти в любое время, то какая разница?» То есть, год спустя однажды ночью она просто все поняла и успокоилась.

А до этого она была самым сетующим человеком на свете. Я ее не выносил. Она была самим Недовольством. Недовольная всей своей жизнью, постоянно. «Я хочу умереть, ы-ы-ы, никто меня не любит». «Ах, заткнись!» (смех)

Франческо: Ты так и сказал?

Карл: Да, я сказал ей: «Еще одно слово, и я уйду. Еще одно слово – и ты никогда больше меня не увидишь».

Тереза: Это крайность.

Карл: Крайнее последствие. И она знала, что я имел в виду то, что говорил. «Еще одно слово!». (смех)

Тереза: Это было после комы?

Карл: Нет, до того, но это было как одолженная взаймы энергия – предложенное мною последствие.

Франческо: Значит, она впала в кому, потому что ты велел ей заткнуться! (смех)

Карл: Но это было прекрасным учением, эта кома. Оно показало ей, что она не в силах помочь себе. Она действительно готова была умереть в любую секунду. «Я не хочу больше жить! Вообще. Абсолютно. Нет. Не хочу никакой боли, ничего!» А затем кома и пробуждение, а за ними – выдох надежды на то, что она может что-то решить. Это представление о «свободной воле» исчезло. Она стала самим приятием.

В тот год она перестала жаловаться. Все были очень удивлены. Даже мой отец не призывал ее бросить курить. Ибо она по-прежнему курила, даже с дыркой здесь. (показывает на горло) Но никто не просил ее остановиться. Я сказал отцу: «Только скажешь одно слово, чтобы она остановилась, и я остановлю тебя». Это было здорово. Она курит здесь, а дым выходит отсюда. (возгласы «фу» и «о боже») Но она была счастлива. Я сказал: «Не волнуйся. Одним месяцем курения больше, одним меньше – какая разница? Бог ты мой. Наслаждайся».

Как-то так все и было, иногда это срабатывает.

Тереза: И твой отец слышал тебя?

Карл: Нет, мой отец – это другая история. Когда мать умерла и ее опустили в могилу, отец хотел прыгнуть туда за ней, убить себя. «Карл, я не могу больше жить. Помоги мне!» Я сказал: «Хорошо, как мне тебе помочь? Хочешь, я достану тебе пистолет, веревку, таблетки? Что мне сделать для тебя? Как мне тебя убить? Как мне тебе помочь?» (молчание)

Он страшно рассердился. (смех) «Да как ты смеешь!» – говорит. Он был так зол на меня, что совершенно забыл, что хотел убить себя. (смех) А три месяца спустя у него уже была новая подружка. Моложе на пятнадцать лет! Вот тебе и «я не хочу больше жить!».

Короче, я просто указываю на то, что если вы переживаете последствие этого приятия, этой безжалостности, то это – единственный путь. Это и есть сострадание. Не какая-то помощь или «как мне заставить тебя понять?» – все это жалость к себе. Но с безжалостностью и безучастностью приятия в этот момент ты говоришь: «Да или нет!», третьего не дано, делай это или не делай. «Хорошо. Как мне помочь тебе?» Шок от моего полного приятия его желания заставил его совершенно забыть о нем.

В такой момент каждый покидает детский сад и вырастает в результате этого приятия. Потому что оно смертельно. Так что же делать?

Здесь то же самое. Когда кто-то приходит с чем-то «важным», то уже одна эта безжалостность указывает на ту безжалостность, которую ты ищешь. Ты ищешь свободы беззаботности, полного приятия каждого мгновения – в следующее мгновение, но не будет никакого следующего мгновения, находясь на самом деле в том, так что всему, что возникает, ты можешь сказать: «Да. Ну и что?» Каждый, кто приходит сюда, ищет это. Эту свободу, эту абсолютную безжалостность и беззаботность по отношению ко всему, что есть.

Этот указатель – возможный пример, ходячая реклама безжалостности. Видишь, как просто! Нет ничего проще этой безжалостности и беспомощности. Все остальное – это концепция морали или какой-то помощи, она появляется из идеи «я», жалеющего себя. Но та безжалостность и есть сострадание, а не жалость к себе, потому что жалеющего себя «я» больше нет.

Пока есть идея «я», «себя», остается жалость к себе, и ты жалеешь себя, жалеешь других. Лишь в отсутствие «я» эта безжалостность не видит никого, кто пребывал бы в опасности, кто был бы рожден, так что, что бы ни происходило, ты видишь, что все равно никто не пострадает, потому что страдать некому, ибо все есть только сознание, трансформирующееся в любые формы. Ничто не рождалось и ничто не умрет, поскольку сознание в себе бесконечно. Оно просто принимает новую форму. Ну и что? Если ты – это бессмертие, беседующее с бессмертием, которое никогда не рождалось, с этим нерожденным бытием, то что может случиться?

Много лет назад я время от времени подрабатывал в баре у матери, приходили сельские жители, и чем больше они напивались, тем душевнее с ними было общаться. Я им упорно твердил: «Эй, давайте, выпейте еще, вы недостаточно пьяны!» (смех) «Это мой бар, по-этому пиво за счет заведения. Давайте, напейтесь и станьте безучастными, поскольку вы – это То. Напейтесь бытием. Будьте Тем, которое есть Сердце, абсолютно пьяными от нектара безучастности, безжалостности и свободы. Будьте этим. Так что пейте. Еще по одной».

Джордж: Где этот бар? Хочу туда. (смех)

Карл: Ты сидишь в нем!

Джордж: Завтра принесу стакан.

Карл: Думаю, этого ответа про семью достаточно. Про семью, которой у меня никогда не было. Было хорошее шоу. Собственно, оно стало подготовкой к сидению здесь, потому что сидение со всей той пьянью и стариками, жалующимися на своих жен, – разница небольшая!

Мэри: У твоих родителей был бар?

Карл: Ага. До сих пор есть. Но я сбежал. Моя сестра по-прежнему там. Продолжает дело. Я очень благодарен. Даже когда она ведет себя, как мать, я так счастлив!

Мэри: Что ты имеешь в виду?

Карл: Она беспокоится о своих детях, поэтому вынуждена иногда быть противной. Это ее обязанность. Она хорошая мать. Хорошая мать – это напряг для остального мира. (смех) Ей есть дело только до своих детей и их благополучия. Но это нормально.

Мэри: А у тебя есть дети?

Карл: У меня? Нет. Видишь ли, все есть требование тотальности. Если ты мать, то должна вести себя подобающим образом. Ты должна больше заботиться о своих детях, нежели о других. То есть, одна сторона – сама любовь, а другая – ррр! – дерется. Такова мать. Таково функционирование; все так, как оно должно быть. Так что же делать? Никто ничего не может с этим сделать. Мать не может не любить своего ребенка.

Мэри: Матери – защитницы от природы. Это биологическое свойство.

Карл: Точно, защитницы. И если ты защищаешь, то иногда вынужден убивать других. Это часть защиты. Мистер Буш, защищающий американцев, должен убивать иракцев, потому что им нужна нефть, чтобы водить машины. Он мать, защищающая Америку.

Мэри: Отец.

Карл: Или отец. Без разницы. Но отцы уходят на войну, а матери посылают их. (смех) Кто хуже? Именно матери всегда посылают сыновей на войну. Воинов. Волнующихся о семье. «Привези мне что-нибудь. Хочу поставить это себе на стол». Это старинная традиция. Что с этим делать? Только холостяки хотят выбраться из этого. Так что все это дела семейные.

Анна: Да, приятно узнать.

Карл: Может быть, теперь тебе не потребуется семинар по «семейному запору». (смех)

Анна: Конечно.

Карл: Может быть, ты увидишь, что ничто не выходит ни из какой «персоны». Это просто функционирование функционирования. Оно, собственно, снимает всякую вину со всех. И что тогда делать? Все должны быть, как они есть. Никто не может действовать иначе. Поскольку все функционируют в пределах тех рамок, куда они помещены в этой информационной системе, в пределах генетического дизайна, истории, если угодно.

Франческо: Неплохо.

Карл: Это не делает из них святых.

Аико: Моя мать была более продвинута, чем я. Когда она умирала, я думала о реинкарнации. Это была моя концепция. Но она сказала: «Это всего лишь еще одна надежда».

Карл: Да, видишь.

Аико: Она была очень хорошей.

Карл: Она знала свою дочь. Все эти идеи – это только идеи в поисках выхода.

Аико: Точно.

Карл: «Может быть, может быть». Всегда, как S.O.S. на корабле: «Помогите, я тону!» «Хорошо, помогаю!» (смех) Франческо, все в порядке? Я слишком прошелся по твоей матери?

Франческо: Нет. С моим отцом все было совсем иначе. «Думай, что хочешь, но важно, чтобы ты работал. Когда ты работаешь, то можешь думать, что хочешь».

Карл: Но ты должен работать?

Франческо: Да.

Карл: «Пока ты делаешь, что я хочу, можешь думать, что хочешь». Со мной то же, не сомневайся! (смех) Как Италия?

Миссис Анджелина: Сильная история семьи.

Карл: Сильная семейная история. Это по-итальянски. Mamma mia!

Миссис Анджелина: Очень тяжело.

Карл: Просто быть итальянской мамой – это уже что-то.

Миссис Анджелина: Да, да. Очень сложно.

Карл: Я и говорю. Что с этим делать?

Миссис Анджелина: Готовить, готовить, готовить! (смех)

Карл: Паста, паста, паста – пока не будет basta![25]25
  Достаточно.


[Закрыть] Никогда не знаешь, когда будет basta, но до тех пор будет паста.

Между мудростью пустоты и полнотой любви

Матильда: Будучи Я, ты находишься за пределом полярностей. Но если ты проживаешь жизнь на Земле, это невозможно.

Карл: Можно сказать, что ты никогда не сможешь привнести это в жизнь, поскольку это никогда не будет ни в какой полярности.

Матильда: Да, я имею в виду, что жизнь на Земле – это постоянные полярности.

Карл: Эта относительность – просто полярность. Просто существуют различия. Ты не можешь ввести Абсолют в жизнь, потому что он уже здесь.

Матильда: Я говорю про то, что в этой системе…

Карл: Это все, что есть. Даже эта относительность есть То, которое есть Я. Но, будучи относительностью, Я не относительно. Оно принимает форму относительности или полярности. Это То, которое есть полярность, но самой полярности не существует. Это То, которое есть полярность, но отделенности не существует. Это То, которое есть отделенность, но само То, которое есть отделейность, не отделено. Эта «есть»-ность отделенности, эта «есть»-ность единства, эта «есть»-ность осознанности всегда То, которое есть само бытие, принимающее форму отделенности. Но эта отделенность не делает То, которое есть Я, отделенным.

Матильда: Всякий раз, когда возникает отделенность или полярность, я не могу пережить это.

Карл: Это переживание, но оно не может пережить само себя. Оно принимает форму переживающего; именно То является переживающим, и именно То является переживанием, и именно То является переживаемым. Разницы нет. Но оно – не переживающий, не переживание и не переживаемое. Однако именно То – это переживающий, переживание и переживаемое. Это же ясно! (смех)

Когда есть три разные вещи – субъект, функция восприятия и то, что воспринимается в качестве объекта, это То, которое является воспринимающим, это То, которое есть восприятие, и это То, которое воспринимается, – по сути как Сердце, которое есть все, что есть. Таким образом, То, которое есть Сердце, принимает форму воспринимающего, восприятия и воспринимаемого. Но оно – не воспринимающий, который воспринимает воспринимаемое. Но это по-прежнему То, которое есть.

Нет ничего, кроме Сердца. Какой бы образ и форму ни принимало Сердце, это не отделяет Сердце от того, что есть Сердце. То есть, отделенность есть, но ее нет. Есть сон об отделенности, но нет никого, кто отделен. Ясно?

Так что ничего не должно исчезнуть ради Того, которым ты являешься. Просто будь Тем, которое есть, как Я Есть То. Ты – это То, которое есть переживающий, переживающий переживаемое. Таким образом, ты – это «я», ты – это «я есть» и ты – это мир. Ты – это «я» в качестве переживающего, в качестве Того, которое является Я «я». Ты – это переживание в качестве «я есть», в качестве пространства, в качестве Того, которое является я есть «я есть»-ности. И ты – это То, которое есть мир, ибо ты являешься миром мира. Таково триединство твоего проявления, но ты – это То, которое проявляет себя, поэтому ты не есть проявленное, даже в проявленности. Ты – это То, которое есть проявленность, и, тем не менее, ты не являешься тем, что проявлено.

Матильда: Значит, я никогда не смогу осознать этого, потому что, когда я осознанна, тогда…

Карл: Тогда есть тот, кто обладает осознанностью. Но ты не можешь владеть ею. Во всем этом триединстве отсутствует обладание. Никто не может обладать бытием. Обладателем, обладанием и тем, чем можно обладать, владеет только То [выставляет кулак]. Поэтому обладатель [большой палец], обладание [большой и указательный пальцы] и то, чем можно обладать [большой, указательный и средний пальцы], – это подобная сну проявленность, которой владеет абсолютный владелец – Сердце, являющееся Тем.

То есть, по сути своей ты – абсолютный обладатель: обладание, относительный обладатель и обладаемое. Ты – абсолютный обладатель, само Сердце. Его ты не можешь покинуть и вновь обрести. Ни одно относительное обладание идеей или пониманием не сделает тебя этим абсолютным обладателем. Так что, когда есть относительное обладание, ты не являешься его относительным обладателем.

Как сказал Иисус, в Царство Божие вы сможете войти только обнаженными. Ни один обладатель никогда не пройдет через игольное ушко. Вы не сможете соединиться со мной до тех пор, пока не будете полностью нагими, свободными ото всякой идеи о том, чем являетесь и чем не являетесь, – самим обнаженным бытием.

В этой обнаженности – рай. Ибо не остается того, кто может быть счастливым или несчастным, удачливым или неудачливым, знающим или незнающим. Принятие его за реальность, за того, кто существует, за «я» подобно сну, ты делаешь сон реальным и оказываешься в ловушке образов и объектов, становясь таким же объектом. Но ты – это То, которое есть Сердце. И ты никогда не покидала его, поэтому не можешь вновь обрести. Никакая техника, никакое понимание не сделает тебя тем, что ты есть.

Это понимание не является пониманием. Это понимание означает полное исчезновение понимающего. Но по своей воле он этого сделать не может. Это случается само по себе. Как она возникла сама по себе, эта любовь к образу, так и выход из нее происходит сам по себе, а не в результате понимания, или техники, или чего-то еще, практикуемое медитирующим.

Матильда: А что ты имеешь в виду, называя себя «разбивателем сердец»?

Карл: Я показываю тебе, что любовь не найти на Земле, что ты не можешь найти то, чем являешься, что тем, что ты любишь, ты не можешь обладать. Потому что эта любовь подобна непрерывным объятиям с возлюбленным, которые отделяют тебя от того, что ты есть. Ты становишься любящим и возлюбленным. Разбить сердце означает показать тебе, что то, что ты принимаешь за любовь, не является Тем, которое есть любовь. Ты не можешь контролировать ее.

Матильда: А воспринимать ее можно?

Карл: Я бы сказал, что ее невозможно почувствовать и невозможно не почувствовать. Ты являешься ею абсолютно, и это абсолютное пребывание ею есть абсолютное переживание ее.

Матильда: Из-за того, что она находится за пределами противоположностей, я не могу осознать ее?

Карл: Ты не можешь не осознать ее. Ты – это само осознавание. Все, что ты осознаешь, есть то, что есть ты. Какую форму оно принимает, не важно, это все равно то, что есть. Ты не можешь не переживать то, чем ты являешься, поскольку есть только То, которое есть Сердце, переживающее этот аспект Сердца. Поскольку ты не можешь не осознавать себя, все, что осознается, является Тем, которое есть Сердце.

Это то, что ты есть. Нет разницы между реальностью и реализацией. Все, что есть, есть Сердце, и То ты не можешь не переживать, ибо ты есть То. И не существует ни одного мгновения без него. Нет ни одного переживания без Сердца. Сердце – это То, которое есть переживающий, переживание и переживаемое.

Тебе не нужно ничего добавлять к Тому, которое есть Сердце, потому что Абсолют, даже в абсолютной отделенности, является Тем, которое есть Абсолют. Есть только абсолютное Сердце – в отделенности, в единстве и в осознанности. Все есть Сердце. Ничему не требуется появляться и исчезать, чтобы То могло быть.

Тебе не нужно что-то куда-то привносить, потому что оно повсюду и нигде. Нигде и везде. Тебе не разрешить этот парадокс. Оно не имеет места, но не существует места без него. У него нет времени, но нет момента без него. Этим ты являешься – между двумя утверждениями.

Ты колеблешься между мудростью пустоты и полнотой любви. В промежутке, в этой стране «никогда-никогда», ты существуешь. И то, и другое – стороны Того, которым ты являешься, пустота и полнота, мудрость и любовь, и ты – это То, которое есть суть их обеих.

Вики: Если ты – это суть всех противоположностей, это уравнивает их?

Карл: Нет. Существует полярность, и существует гармония во всем, что эта полярность так или иначе привносит с собой. То, чем является полярность, не может быть потревожено никакой полярностью или тем, как она проявляет себя. «Как» больше нет.

Не имеет значения, где ты находишься при колебании маятника, поскольку ты – это сам маятник, тебе все равно, куда он качнется. В ту ли сторону, к любви, к мудрости, или к центру – для тебя не существует различий. Поскольку ты – это маятник, все бытие, то всякое различение отсутствует, ибо нет ничего отделенного, нет второго, которое можно отделить.

В каждый данный момент этого маятника, или этих часов, ты – это То. Поэтому полярность существует, но ее нет. Есть отделенность, но нет того, кто отделен. В этом вся соль. Плоха не отделенность, а идея того, что ты пребываешь «в отделенности». Никогда не существовало того, кто был бы «в отделенности», поскольку ты – это То, которое есть отделенность. Ты никогда не сможешь отделить себя от себя, ибо Сердце никогда не может быть отделенным от Сердца. Сердце, будучи Тем, которое есть отделенность, не знает «отделенности».

Матильда: Помедленней, помедленней!

Карл: Говорю тебе, я могу повторять это каждый день, и это всегда будет внове. Каждый день – новый молот. Никогда не устает вбивать, вбивать, вбивать. День и ночь. Пока гвоздь не войдет. А затем будет другой гвоздь, и ты вбиваешь, вбиваешь и вбиваешь. И еще один гвоздь. И ты видишь, что за одним вбитым гвоздем появляются десять других. Рождается музыка! Подобно словам, возникающим из этой музыки. Вечно поющее сердце. Бьющееся сердце. Сердце, бьющее молотом.

Клара: Это как нети-нети.

Карл: Да, но бесконечное нети-нети. Ты всегда пьешь чай. «Nay tea, nay tea, хочу кофе! (смех) Не чай, не чай, кофе!» Ну так выпей кофейку. Не чай. Не кофе.

Клара: Я свободна в выборе.

Карл: Ой-йой, теперь мы делаем шаг назад. Он делает тебя привередливой? Свободный выбор делает тебя привередой? Ты еще больше наслаждаешься им, если у тебя есть свобода воли, или что?

Георг: Карл, что-нибудь изменилось в твоем искусстве после того события, которое никогда не происходило?

Карл: Да, изменилось. Раньше была эта фишка с «мудростью пустоты», во всем, и каждая картина была черной. Были просто черные картины и черные скульптуры. Все было черным. Пустота! Черная!

Но потом случился тот самый взрыв. Ты уходишь в пустоту и становишься абсолютно пустым от этой идеи, а затем, когда ты абсолютно пуст, наступает полнота. Тотальная. В этот момент тотальная пустота становится полнотой. Это как «взрыв любви», что называется. Когда ты достигаешь крайнего предела пустоты, мудрости, тогда может наступить полнота. Потому что пустота Сердца способна вместить в себя полноту бытия.

Внезапно наступила полнота, и с этого момента все обрело яркие краски. Так что с тех пор все изменилось – бум! – это было именно как – бум! Я был очень удивлен. Чернота, а потом – «бум!» – и весь холст сплошь в ярких красках и все такое. Но я по-прежнему делаю монохромные вещи и совершенно неформальные вещи. Абсолютно структурированные и совершенно вне канонов. Так что и то и другое сейчас присутствует, обе крайности, но ничего промежуточного.

Георг: А картины эти не просто ради денег, но и для развлечения?

Карл: Ради денег, поверь. (смех)

Георг: Но даже если бы дело было не в деньгах, ты бы все равно рисовал?

Карл: Ага, я достаточно глуп, чтобы рисовать не на продажу. Но поверь, мне нравится продавать их в той же степени, что и рисовать. Разницы нет.

Вики: Есть лист ожидания, да?

Карл: Моего ожидания покупателей или что?

Вики: Нет, их ожидания картин.

Карл: Да, мне нужно нарисовать несколько, потому что они уже проданы. Это необычная ситуация, поверь. (смех) Через двадцать пять лет жизни в искусстве это действительно необычная ситуация. Народ видит несколько картин и потом говорит: «Я хочу что-нибудь в таком же стиле».

Вики: Только розовато-лиловое. В другом цвете.

Карл: Ага, потому что у меня другой диван. (смех) Немного в другом цвете, пожалуйста, чтобы они сочетались.

Мэри: В наши дни есть художники, у которых та же проблема, когда они просто ничего не успевают.

Карл: Это если ты становишься известным. Но я всегда гордился отсутствием известности. Потому что ни один из известных художников мне особо не нравился. Мне больше по душе «печально известные». Я никогда не любил Моне или еще кого-нибудь из этих знаменитостей. Собственно говоря, они рисовали слишком красиво.

Мэри: Тернер рисует красиво. Тебе же нравится Тернер.

Карл: Иногда я делаю исключение. О, хотя в то время он не был знаменит. А у меня не было желания отрезать себе ухо.

Георг: По крайней мере, не язык! (смех)

Карл: Тогда бы я больше не смог говорить. И тогда все бы слушали!

Георг: Мы бы слышали каждое слово, Карл!

Карл: Я бы стал Мехер Бабой. Я был бы очень занят. В наши дни здесь была бы клавиатура, а тут появлялись значки.

Мэри: Просто для информации: большую часть времени он использовал жесты, а не алфавитную доску.

Карл: С ним был переводчик.

Мэри: Несколько.

Карл: Но последние две недели он разговаривал.

Мэри: Ты серьезно?

Карл: Понятия не имею. Мне рассказывали. Говорят, что за две недели до смерти он снова начал говорить.

Мэри: Удивительно. Я то и дело слышу подобное. В течение многих лет этого не случалось.

Карл: Разве не прикольно придумывать истории?

Мэри: Вот и они.

Карл: Кому какое дело, правда это или нет? Это как Дж. Кришнамурти, знаешь, он испытывал страх перед выступлениями. За два часа до выхода на сцену он лежал на кушетке у психотерапевта. А потом выходил на сцену и блистал. Все как рукой снимало. Но за два часа до того он был в аду страха. «Я не достоин этого, я не готов, тра-ля-ля». Весь набор. Это хорошая история. А правда ли это – кому какое дело?

Мэри: Это история?

Карл: Ха-ха, теперь ты попалась… Но кого это волнует? Хорошая фраза на все случаи жизни.

Самое важное учение Йоги Рамсураткумара было дано, когда он находился в коме. Поддерживаемый аппаратами, с приделанными «стропами», он поднимал руку, когда кто-нибудь входил. Он был как в стеклянном доме. Люди могли заходить и глазеть на него, лежащего в комнате, подключенного к аппаратам, абсолютно зависимого от них. А в один благоприятный день, день Шиваратри, три года назад, их отключили. Просто чтобы сделать это благоприятным.

Это величайшее учение, которое только можно получить. Сама беспомощность. Его знали как одного из величайших мастеров сиддхи, однако это учение оказалось самым великим из всего, что мне довелось видеть: полное приятие, не пытающееся изменить что-либо, зависящее от аппаратов, просто говорящее: «О'кей, что приходит, то приходит. Да будет то, что может быть. Ну и что?»

Это наивысшая сиддха, которую только можно достичь. Это была всемогущественная сиддха, эта беспомощность, которая не делает попытки что-то изменить. Тотальное приятие, зависимость от аппаратов, полное неделание. Это я называю «учением на примере», с помощью этого абсолютного указателя. «Смотрите, ничего не может случиться с тем, что я есть. Зависимость от аппаратов, ученики вокруг меня, включающие и выключающие их, – ну и что?»

Мэри: То есть, Христос…

Карл: Это то же самое.

Мэри: Нет, он ушел в Кашмир.

Карл: Это другая история. «Кашмир, wenn Du kannst»[26]26
  Игра слов: Кашмир звучит как catch me – поймай меня, wenn Du kannst – если сможешь (нем.).


[Закрыть]. Я отправляюсь в Кашмир[27]27
  Игра слов: ловить себя.


[Закрыть].

Вики: Был один художник, который проделал то же в музее. У него была выставка под названием «Часы посещения», он лежал на больничной койке – прямо в музее! – и люди могли приходить и разговаривать с ним, а он умирал, по-моему, от СПИДа.

Карл: Все бытие учит, учит, учит себя, все время. Каждый момент. Это просто указатель, который не означает, что нужно давать обещание и держать его до самой смерти. Бред. Все может измениться в любой момент. «Сейчас я даю тебе обещание, а в следующий момент откажусь от него».

Мэри: Баба всегда нарушал свои обещания. Всегда. Бесконечно.

Карл: Если за две недели до смерти он снова начал говорить…

Мэри: Ну, я не знаю.

Карл: Да, но кого это волнует? Это было бы здорово. Это было бы учением. Никто не держит свои обещания.

Мэри: Видишь ли, он держал свои обещания, потому что сказал, что собирается прервать молчание, что и сделал.

Карл: В любом случае, мастер всегда вокруг тебя, каждую секунду. То, чем ты являешься, учит самое себя, бесконечно, мгновение за мгновением, посредством всего, что есть. Тебя окружает Милость. Ты – это То, которое есть Милость, окруженная Милостью. Не волнуйся. Все творится Милостью, и ты – это То, которое есть Милость.

Так, волей Милости был такой Йоги Рамсураткумар, и волей Милости был Мехер Баба, и волей Милости существует эта гора, и волей Милости есть все, что есть. Кофе по утрам даровано Милостью, и вечерний чай, и фильм, и телевизор, все на свете. Разницы между ними нет, поскольку То, которое есть Милость, всегда переживает Милость, в каждый данный момент. Так что же делать? Ты не можешь не быть Тем, так просто будь Тем – самой Милостью, поскольку ты не можешь покинуть то, чем являешься. Раз ты никогда не покидала себя, будь этим.

На это и указывает эта гора. Предельно целостная. Не движимая ни одним переживанием вокруг нее, ни одним появлением и уходом искателей и неискателей иже с ними.