Текст книги "Первач"

Он вновь попытался встать, от натуги зажмурив глаза, и ему показалось, что они вчетвером навалились на него, так стало тяжело. Но где-то краем сознания ощутил, что на самом деле, кроме Верховцева, никого рядом нет. Это, вероятно, так действует кресло...

Провода!..

Он повернулся к столу, за которым сидел доктор, но, как ни силился, не смог дотянуться до проводов. Правда, сумел ударить ногой стол, на котором стоял аквариум. В аквариуме что-то треснуло, плеснуло через край, а затем стеклянная конструкция повалилась на бок и с грохотом ударилась об пол.

Превозмогая наваливающийся обморок, Тихон искал силы внутри себя. Вернулось второе зрение, он увидел фигуры уставившихся на него людей и понял, что для них, полагавшихся на особенное кресло, неожиданна его способность сопротивляться.

Рука, нацеленная на провода, сдвинулась с места.

– Зря вы так, господин генерал! – словно из колодца услышал он голос Храмцова. – Если он вырвется, нам не поздоровится!

– Так сделайте же что-нибудь! Верховцев!

– Я, конечно, могу дать максимум, – откликнулся доктор. – Но мы рискуем его потерять!

– Я сказал, действуйте! Жить захочет – выживет!

А Тихон все тянулся к проводам.

– О нет! Не помогает! Остановите его!

Верховцев истерически завопил. Майор и Храмцов кинулись к нему на помощь, но и втроем они не в силах были остановить его руку, превратившуюся в железную клешню и неотвратимо двигавшуюся к развесистой косе проводов.

– Электрошокер! Скорее! Дайте его мне! Там, в тумбочке, за стеклом! – закричал Храмцов. – Скорее! Будет поздно...

– В таком состоянии у него может остановиться сердце!

– Зато сами останемся живы!..

Тихону почудилось, что тело его взорвалось, едва он ощутил, как невидимая молния десятками тысяч вольт ударила в шею. После этого сознание его окончательно выключилось, и он погрузился в черноту.

* * *

«Тихон!..» – еле слышно позвал его кто-то.

Злотников с трудом разлепил веки и не сразу (еще не исчез туман в глазах) узнал нависшую над ним рыжую физиономию.

– Алекс?! Ты что здесь... – ему показалось, что он не слышит собственного голоса. А тут и в ушах зазвенело так больно, что Тихон зажмурился.

Когда немного отпустило, он снова услышал голос Алекса.

– Ну что, очухался, приятель?

Тихон во все глаза разглядывал друга. Одновременно рождалось чувство, будто под черепной коробкой шевелится что-то живое, будто черви или жуки беспрепятственно лазают между извилин, щекоча и зудя до невыносимости. Он схватился за голову, сдавил виски, чтобы избавиться от неприятных ощущений, но постепенно осознал, что никаких насекомых в голове, естественно, водиться не может, а это кто-то копошится в его сознании. Разумеется, Алекс.

– Как ты здесь оказался? – спросил он.

– Долго рассказывать...

Тихон поморщился. Голова кружилась и слабость растекалась по телу.

– Похоже, этот Храмцов меня вырубил.

– Ты уже общался с ним? – спросил Алекс. – Ну что же, рад тебя приветствовать, коллега! Добро пожаловать в ад! – он усмехнулся.

– Значит, мы снова вместе? Почему?

– Не совсем вместе. Впрочем, ты скоро поймешь, о чем я. Но ты прав. Мы оба с тобой уникальны, – произнес Алекс. – Оба выбрались живыми из Полосы. Я раньше. Ты позже. Они тебе уже рассказывали о том, что ты здоровее всех живых?

– Здоровее? – Тихон кисло улыбнулся. – До сих пор подняться не могу.

Он вспомнил про колпак над головой.

– Там кресло было...

– Радуйся, что не «испанское», – рассмеялся Алекс. – И что яйца снизу не поджарили.

– Что же смешного? Оно реально не позволило мне подняться. Какое-то излучение. Что они хотят? Подчинить себе?

Эджертон задумался. Но вся его серьезность продолжалась лишь несколько секунд. Вернулась привычная ухмылка и хитрый прищур.

– Что-то типа того, – ответил он.

– И все-таки странно, что именно мы с тобой попали в число избранных. Не кто-нибудь, а старые друзья.

– Вовсе не странно. Вспомни аварию на прииске. Почему случилось именно так, что из всех наших лишь мы с тобой выжили? Наверное, неспроста. Что-то есть внутри нас такое. Да, пожалуй, и раньше было.

Голова у Тихона опять закружилась, и появившиеся в глазах черные мухи мешали хорошенько разглядеть все вокруг. Но он заметил, что эта камера другая – не та, в которой он сидел раньше. Более комфортная, похожая на больничную палату. Унитаз и раковина отделены перегородкой-ширмой, вместо нар – кровать с мягкими тюфяками, и главное – приличного размера окно, сквозь которое пробивался яркий солнечный свет.

– Неплохая конура, – удивился он.

Алекс придвинулся к Тихону.

– Ты устал, наверное! – сказал он, как показалось Тихону, излишне настойчиво. – Тебе нужно прилечь.

Тихон снова лег на кровать и уставился в потолок.

– Они тебе рассказывали что-нибудь о Полосе? – спросил Алекс.

– Нет.

– Совсем ничего?!

– Может, ты восполнишь этот пробел? – сказал Тихон.

– Закрой глаза! – сказал Алекс.

Тихон подчинился.

– А теперь попробуй мысленно обратиться ко мне.

– Как это?

– Чему удивляешься? Уж это ты должен суметь!

Чтобы сосредоточиться, Тихон вспомнил, что однажды испытывал что-то подобное – когда прочел мысли албасты. Надо лишь вспомнить те ощущения.

Ему вдруг представилось, что сознание похоже на нераскрытый, несозревший до конца цветочный бутон. Никто не знает, что находится под зеленой кожицей, но и спрятавшимся лепесткам недоступен солнечный свет и воздух. И это станет возможным, если только сам цветок захочет раскрыться...

В голове появился неотчетливый гудящий фон. Тихон ждал, что Алекс хотя бы сейчас отправит ему какой-нибудь мысленный посыл. Но Алекс молчал.

Вокруг все так же темно и пусто.

Впрочем, нет... Что-то едва уловимое он нащупал неподалеку от себя. И не решался открыть глаза, боясь, что спугнет это непонятное ощущение.

Тепло... Еще теплее...

Он уже было обрадовался, как вдруг ощущение теплоты исчезло.

«Нет. У меня ничего не получается!» – в отчаянии воскликнул про себя Тихон.

«Как это не получается? Очень даже получается!»

Теперь Тихон и вовсе боялся открыть глаза. Разные мысли роились в его сознании. Не торопясь, он выбирал самую важную из них. Ей сопутствовал легкий страх.

– Кто мы такие, Алекс?! Мутанты?

– Я бы по-другому сказал. Меченые Полосой.

«Но зачем? Для чего меченые?.. В чем смысл и чем это грозит мне? Чего ждать завтра? Чего хотят от меня те люди?..»

Он отсылал вопросы беспорядочно, совершенно не задумываясь о том, что надо учиться управлять и этой своей новой способностью. Надеялся, что Алекс разберется в хаосе его мыслей.

– Без паники, друг. Многое ты узнаешь сам. А я здесь для того, чтобы попросить тебя за других людей. Спаси их. Ты сможешь...

– Кого спасти?

– Они хотят отправить в Полосу отряд с особым заданием. Их не заботит, что эти люди не способны выжить в Полосе. Однажды это уже проделали со мной и группой бойцов. И только я уцелел! Но их задания не выполнил. И они снова хотят направить туда группу. Все погибнут, я уверен! И только ты сможешь спасти их. Их, наверное, отправят вместе с тобой. Научи их, как жить в Полосе.

– Но как?! Я сам толком еще ничего не знаю! – едва не закричал вслух Тихон.

– Не отказывайся заранее. Только ты сможешь спасти их. И особенно я тебя попрошу... Это моя личная просьба. Спаси ее... Ты узнаешь. Она одна в отряде женщина...

– Та, о которой ты говорил?

– Да. А теперь слушай меня очень внимательно!..

В этот раз мысли Алекса ворвались в сознание Тихона многоголосым потоком. Тихон поначалу испугался, что не разберется в них, скорее утонет, чем сумеет вцепиться хотя бы в одну. Но они быстро упорядочились, и произошло невероятное – сознание Алекса открылось перед ним, словно книга...

Тихон впитывал все, что передавал ему друг. Как во сне возникали перед ним образы и главные звенья событий, которые демонстрировал Алекс. Будто кино, за одним лишь исключением: Тихону казалось, что он не просто наблюдатель, но главный персонаж. Словно он и есть Алекс...

19. Я – Алекс

...Вертолет над Полосой. Где-то внизу земля, захваченная неведомой силой. Но ее не видно из-за сильного тумана, над которым мы летим. Говорят, что и не туман это вовсе, а какая-то странная субстанция, только похожая на туман или плотную дымку. Невозможно представить даже, что где-то там, внизу, под нами – заросшие бурьяном дороги, по которым давно никто не ездил, вымершие леса, реки и озера без живности...

На борту два десятка солдат. Среди них и я, Алекс Эджертон. Боевая единица команды, направленной в Полосу для выполнения особого задания. Нам нужно попасть в глубь Полосы. Как можно дальше. Туда, где ее странная сила становится еще могущественнее. Мы были выбраны как лучшие из лучших. Но трудно избавиться от чувства, что сидит в каждом из нас. Это чувство – обреченность. Поскольку мы знаем – назад вернутся не все. А может быть, никто не вернется...

Кажется, я уснул. Не знаю, сколько прошло времени, но по лицам бойцов понимаю – что-то происходит. Вижу вспышки красного фонаря и слышурев сирены. Значит, объявлена десятиминутная готовность. Скоро посадка. Я выглядываю в иллюминатор и по-прежнему вижу под нами сплошную белесую пелену. Поворачиваюсь назад, и взгляд мой утыкается в тяжелые цилиндры, что стоят у пандуса. Сигнал от этих цилиндров отражаются на дисплее моего маяка – их цвет темно-алый, кровавый. Собранные вместе, они образуют пульсирующее пятно...

Хоть мне это и не положено, я знаю о их назначении – это взрывные устройства. Должно быть, чудовищной силы. Но мне запрещено спрашивать и задаваться вопросами. Я – солдат. И должен благодарить Бога за счастье, что выпало мне – служить в армии Федерации в наше неспокойное и ничего не гарантирующее время. Я думал, буду жить на страховку после аварии на шахте, но жизнь распорядилась иначе. И угроза нищеты, растворения в человеческом мусоре отступила только благодаря армии. «Вы не отбросы общества, вы гордость федеральной гвардии» – так несколько месяцев назад кричал нам, великовозрастным ублюдкам, сержант в учебке, желая поднять наш моральный дух. Много чего кричал и другого – переходя с ломаного языка Достоевского и Толстого на язык Шекспира, Киплинга и обратно. Как-никак потомок давних эмигрантов из Сибири. Впрочем, как многие из нас. И я не исключение – мои русские предки жили в Новосибирске.

Я – солдат. И должен порвать глотку любому, кто бросит обвинение в адрес Федерации или БЭН. Так что не вопросы я должен задавать, а делать, что скажут. Скажут, и я потащу эти цилиндры хоть на край света, сквозь туман, вместе со всеми...

Я чувствую, что машина пошла на снижение. Снова поворачиваюсь к иллюминатору. Мне еще предстоит восхититься мастерством пилотов – ведь всякий раз, когда мы направляемся в Полосу, им приходится ориентироваться в этом пространстве буквально на ощупь, чтобы найти место для посадки. А здесь туман должен быть еще плотнее, все-таки центр Полосы.

Но, оказалось, ожидая посадки, мы радовались прежде времени. Что-то постороннее вмешалось в гул работающих двигателей. Я выглядываю в иллюминатор и вижу дрожащие лопасти винтов. Воздух под нами густеет на глазах до состояния киселя и уплотняется настолько, что движение вниз прекращается.

Пилоты сдают назад – и снова рывок вниз. Такой же безуспешный. Мне кажется (нет, я готов поклясться!), что это туман не пускает нас.

Неожиданно машина ухнула в пустоту, но вроде бы сразу выправилась. А вскоре все повторилось, и вдобавок появилась вибрация, настолько сильная, что, кажется, скоро вертолет развалится на куски. Он содрогается всем корпусом, фюзеляж скрипит, будто кто-то сдавливает его со всей силы. Не знаю, как другие, но, грешным делом, я думаю, что и это – проделки тумана.

Неожиданно становится тихо. Вибрация исчезла, а вместе с ней пришло ощущение падения. На этот раз не прекращающееся.

Я, Алекс Эджертон, давно позабывший о том, что такое Бог, закрываю глаза и начинаю бормотать «Отче наш» – это единственное, что приходит мне в голову. Только бы смерть не была долгой и мучительной.

Можно сказать, нам повезло. Пронзив туман, с небольшой высоты, машина упала на склон горы, поросшей лесом. Пятнадцать тонн металла, в одно мгновение лишенного подъемной силы, рухнули и, крутясь, кувыркаясь, начали разламываться, ударяясь о могучие многосотлетние дерева. Впрочем, этот момент не остался в памяти. Все произошло в считанные секунды.

Живыми остались те, кого не проткнуло, не раздавило деталями каркаса и полопавшейся обшивки. Когда скрежет и треск прекратились, под аккомпанемент собственных криков и стонов мы начали выползать из покореженного фюзеляжа. Из тридцати человек пятеро навсегда вышли из строя. Их раны оказались слишком глубоки.

Жив капитан. И всем, кто еще может держаться на ногах, приказано строиться, плечо к плечу, поскольку ничего не видно на расстоянии двух метров. Не потеряться помогают маячки, прикрепленные к рукавам каждого из нас. Большое розовое пятно на дисплее – это вертолет, вернее, то, что от него осталось. «База». Все остальные пятна, оранжевые и помельче – это мы и наши погибшие товарищи, а также темно-алые пятна от цилиндров, несущих в себе губительную опасность.

Мы в лесу. И в густом непроглядном тумане. Без всякой надежды на помощь со стороны, только никто не решается высказать эту мысль вслух.

Капитан приказывает активировать цилиндры. Мы обязаны выполнить эту задачу, даже ценой собственных жизней – такова наша задача. И после того, как таймер приведен в действие, капитан дает команду уходить.

Но куда идти? Здесь не работает навигация, невозможна дальняя связь. Все, что у нас есть, – компасы, еще сохраняющие послушность в этой аномальной зоне. По компасу с равным успехом можно выйти к старой дороге, но так же и угодить в непроходимое болото. Впрочем, иных вариантов нет, и нам приходится идти на северо-запад. Можно, конечно, остаться, залечь в кусты и ждать, когда тебя накроет ядерным взрывом. Но всем нам хочется жить и каждый верит, что произойдет чудо и мы сумеем выбраться отсюда раньше, чем закончатся злополучные двадцать четыре часа. Час, проведенный в полете над Полосой, можно не считать. Наша точка отсчета – время падения. И если мы совершим невозможное, то через двадцать часов безостановочного хода сможем вырваться из Полосы.

Мы еще верим в свое будущее. Подбадриваем друг друга анекдотами и тупыми шутками. Кто-то даже заводит песню, но его не поддерживают...

Идти становится все тяжелее. Куда-то девались силы. Кажется, что их всасывает в себя туман. Время тянется медленно. На часах – 21:44. Должна наступить ночь, но ее нет. Сверху льется молочный свет, как будто солнце навеки замерло где-то над туманом. Но ясно, что такого не может быть. Вероятно, светится сам туман.

С какого-то момента вдруг очень захотелось спать. И, кажется, этого только и добивается Полоса. Будто туман живой, и вдобавок кто-то прячется в нем, и наблюдает за нами. Ждет, когда мы напрочь лишимся сил и упадем. Чем дальше, тем это ощущение становится сильнее и не отпускает. «Тебе не кажется, что там кто-то есть?» – обращаюсь я к идущему рядом солдату, и по его округлившимся глазам понимаю, что не один думаю о том же.

«Говорят, здесь должны быть мутанты», – говорит он вдруг и уверяет, что в Полосе водятся медведи-людоеды, выросшие до огромных размеров. Кто-то не к месту вспоминает про собак, исчезнувших из поселений и («знающие люди говорят!») переселившихся в эти места, чтобы убивать случайных путников. Неспроста, мол, отсюда многие не возвращаются. Третий начинает рассказывать про албаст – тех тварей, о которых треплются, что они похищают детей и тащат их в Полосу.

И начинается... Каждый словно желает родить образ пострашнее, чем предыдущий рассказчик. Капитан пытается их заткнуть, но его никто не слушает. Всеми овладевает какое-то безумие.

Чувство близкого конца охватывает меня. Я вспоминаю, как однажды испытал схожие эмоции, это произошло в тот злополучный день, когда мы с Тихоном Злотниковым и несколькими товарищами оказались заживо погребенными под завалами шахты. Наши товарищи верили, что нас спасут. Мы с Тихоном не сомневались, что умрем. Кто-то может сказать, что мы лишили себя надежды. Но это не так.

Нет ничего на Земле и во Вселенной, что не имеет смысла, а значит, и смерть его имеет. Она имеет смысл для меня, для тебя, для любого из нас, кто должен уйти из этого мира. И нет пустоты после нее, а есть что-то другое, чего мы не можем знать в силу своей ограниченности. Так мы утешали себя, когда дышали скупым шахтным воздухом, считая, как нам с Тихоном казалось, последние минуты жизни и целиком доверив себя в руки провидения. И, в отличие от наших товарищей, вскоре впавших в отчаяние, мы совершили обратный переход – отготовности к смерти к желанию жить. Но сначала – пересмотрев свою прошлую жизнь. Отделив зерна от плевел, заочно простив тех, кому сделал больно, и прося прощения у тех, перед кем этого уже невозможно сделать.

Вероятно, это помогло нам задержаться в этом грешном мире, а значит, продолжать двигаться к какой-то цели, продолжать накапливать что-то в своей душе, чтобы принять неизбежный, но, наверное, другой и, надеюсь, лучший конец, нежели смерть в душной ловушке.

Спасло нас то, что за эти, казавшиеся бесконечными, дни пребывания под землей мы поняли, ради чего нам дана жизнь: чтобы двигаться вперед и вверх, если отталкиваться от того, что назад и вниз – это уготованная дорога в ад. Однажды приходит смерть, которая подводит черту твоим деяниям, и настает момент, когда ничего более нельзя изменить в себе и вокруг себя. Эта невозможность и есть то, чего мы на самом деле должны бояться!

Когда уже ничего нельзя поделать и ничего не исправить – вот что должно быть по-настоящему страшно.

А для того, кто всю жизнь сопротивлялся злу, живущему в нем и в окружающем мире, кто делал все, чтобы двигаться вверх, – тому нечего бояться неизбежного. Пусть он полз медленно, со скоростью черепахи, но все-таки полз, быть может, даже и падал, но вставал, отряхивался и снова карабкался, стараясь подняться как можно выше, – и ему нечего бояться. Потому что любой труд, даже самый малый, должен быть вознагражден.

Так если я перебоялся тогда и обрел веру, почему же должен бояться сейчас и поддаваться приступу малодушия?

Постепенно мне удается победить страх. Да, мне по-прежнему, кажется, что кто-то или что-то прячется в тумане. Но теперь я хочу видеть, что там. Знать, что меня ждет! Встретить опасность лицом к лицу. Возможно, я должен понести ответ за свое отступничество. Ведь если мне подарили жизнь тогда, в шахте, правильно ли я распорядился ею? Кто подарил – тот и должен спросить...

* * *

Не знаю, что заставило меня скользнуть в сторону и отдалиться от группы.

Рядовой окликнул меня, а позже, я слышал, поднял тревогу. И не думая откликаться, я продолжаю уверенно шагать вперед, обходя медленно выплывающие из тумана стволы неохватных лиственниц. Бросаю взгляд на дисплей и замечаю, как беспокойно двигаются пятнышки на нем. Несколько наших отправились за мной следом. Мне захотелось бежать, чтобы они не настигли меня...

Я не просто хочу жить, я хочу знать, что здесь происходит! И я только сейчас понял, что это возможно. Полоса – это особенное место, если она вновь заставила меня задуматься о смерти и о жизни.

И вдруг ко мне мне пришло откровение.

Выжить в Полосе, узнать ее, принять и понять ее, в конечном итоге – вот моя цель. И если я хочу это сделать, я должен предотвратить взрыв!

Мы сделали ошибку. Только она не в том, что мы собрались взорвать Полосу. А в том, что надеемся таким глупым способом уничтожить ее.

Дураки! А если это повлечет за собой последствия, которых мы даже представить не можем? Конечно, это не мое решение и, как солдат, я обязан подчиниться ему. Но почему – обязан? Кто сказал, что человек, отдавший этот приказ, не может ошибаться? И я склонен считать, что, находясь здесь, я свободен от обязательств, которые брал на себя ТАМ.

Я вдруг представил себе взрыв, который сметет здесь все: деревья, траву, даже землю сроет, будто ковшом. И нас, как пылинки, разметет повсюду, ни следа не оставит. Но Полоса останется. И туман будет все так же висеть в воздухе. И никто не переубедит меня в обратном.

Так зачем же эта затея? Чтобы оправдать себя – мол, мы хоть пытались?

Но как вернуться к цилиндрам? Это казалось невозможным. Мы удалились слишком далеко, и сигнал маяков с детонаторов был настолько слабым, что не пробивался сквозь туман.

Я пытаюсь настроить прибор, увеличить его чувствительность. Но вижу только пятнышки бегущих ко мне бойцов.

И тут я решаюсь на невероятное. Коль Полоса – необычное место, так, может быть, она услышит меня?

– Послушай, ты! – надрываюсь я, обращая свой крик в туманную густоту. – Сделай же что-нибудь! Неужели ни один человек в мире не стоит того, чтобы познать тебя? Неужели ни один?..

Туман проглатывает мой голос, и когда воцаряется тишина, я вдруг вижу, как экран вспыхивает, заполняясь множеством теплых зеленых точек. Вначале я испугался, что прибор испортился, а когда устремился вперед, направляясь на пульсирующий сигнал, что светил в углу экрана, я понял, что все эти зеленые точки – деревья, что окружают меня.

Бежать стало не в пример легче, нежели моим преследователям. Даже рельеф местности отображается на экране в виде густого фона, где ямы, овраги, или бледного, где мне приходится бежать по склону вверх.

Заветная точка становится ярче по мере того, как я приближаюсь к ней. Я бегу, выбиваясь из сил, и думаю о том, сумею ли разблокировать детонаторы. Я ведь не видел, как их пускали в действие.

Вот и разбитый вертолет. Он вынырнул из тумана, как туша раненого дракона, зияя отверстиями в кабине, словно зубастой пастью.

Где-то рядом должны быть цилиндры. Ориентируясь по маяку, я замечаю их по ярко горящим таймерам, поблескивающим сквозь туман красными циферками. Вот только что-то не так в этих циферках.

Я присматриваюсь к ним и замечаю, что они неподвижны. Застыли на отметке 23:50. Смешно сказать: именно через десять минут после того, как капитан привел их в действие и дал приказ уходить.

Смех вдруг разбирает меня. Я хохочу, не в силах удержаться на ногах и падаю на спину.

И мы надеялись перехитрить силу, против которой ничтожны?

Я вижу туман над собой и вокруг, и волна благодарности к его силе захлестывает мою душу, когда я понимаю, что сумел пробиться через какой-то барьер. Все не зря – и мои мысли, и мой страх, и эти точки на экране.

Точки!.. Скоро здесь будут солдаты!

Опомнившись, я вскакиваю на ноги. Может быть, это и не имеет смысла теперь, но я обрываю провода с цилиндров, и сразу гаснут цифры на дисплее. Забросив провода подальше в туман, я понимаю, что вряд ли товарищи поймут мой поступок. Они уже близко, и я отчетливо слышу их голоса. Через минуту-другую они окажутся возле цилиндров. А та фантастическая подсказка на дисплее моего маяка исчезает. Теперь, видно, Полоса решила, что с меня достаточно. И я не могу более полагаться на быстроту своих ног.

Когда-то я думал: может ли так случиться, что мне придется стрелять в сослуживца? И не мог представить, что это окажется возможным. Но теперь стреляют в меня.

Когда первые пули звонко чиркнули о металл цилиндров, я сорвался с места. Насколько можно, прибавил ходу, на бегу снимая свой маячок. Снова раздались выстрелы. На этот раз пули догнали меня – одна оцарапала ногу, вторая ударила в плечо. Но я успел сорвать маяк и швырнул его раненой рукой в сторону.

Вдруг какая-то черная птица выскочила из тумана, едва не задев лицо. А за ней вторая. От неожиданности я остановился и крутанулся, чтобы проводить их взглядом. Но как появились они словно из ниоткуда, так же и растворились бесследно в тумане.

А я растерялся. Отвлекшись на птиц, потерял направление. Голоса в тумане теперь как будто раздавались отовсюду, и не было возможности точно понять, куда мне нельзя бежать, чтобы не попасть в руки своих же бойцов.

Стоя на месте, я заметил, что туман вдруг начинает медленно расступаться передо мной, разрываясь на куски, словно вата.

Ну, вот сейчас и произойдет то, что должно произойти. Но к этому моменту я давно справился со своим страхом.

Внезапно налетевший ветер разогнал остатки тумана, и оказалось, что я стою в центре лесной поляны. Одновременно я заметил, что все деревья, растущие по краю этой поляны, облеплены угольно-черными птицами – точно такими же, как те две, что испугали меня своим неожиданным появлением. Их много, и ветви склоняются под их тяжестью.

Мне пришла в голову мысль, что именно птицы могли быть теми существами, которым туман не мешал видеть и наблюдать, когда я ощутил, что кто-то подглядывает за нами. Каким-то образом я почувствовал, что от птиц исходит мощная энергетика, но не знал, чего именно ожидать от них.

Оборачиваюсь, на всякий случай ищу пути отступления. Но там, за пределами круга, в котором я оказался, туман и не думает растворяться. Он все такой же густой, и если я решусь бежать, то лишь до первого дерева, о ствол которого разобью себе лоб.

Итак, я стою в самом центре поляны. И птицы повсюду, в том числе и за моей спиной. Одна из них вдруг спрыгнула с ветви и, поднявшись надо мной, застыла в воздухе. Задрав голову, я хочу разглядеть ее. И замечаю, что птицы надо мной уже нет. Вместо нее – некое подобие наконечника стрелы.

Когда угольно-черное острие направилось в мою сторону, я даже не успел крикнуть. Инстинктивно зажмуриваюсь, как вдруг голова взрывается ужасной болью. Я падаю на колени, обхватив руками затылок. Отодвинутое на задворки сознание шепчет едва слышную подсказку: крови нет и голова цела, ладони тоже!

Я осторожно шевелю пальцами и убеждаюсь, что это правда. Но радость моя преждевременна. Со всех сторон слышится грозный шелест. Подняв голову, я вижу, что птицы покинули деревья и, точно так же, как и первая, зависли в воздухе, предаваясь метаморфозе.

Пытаюсь встать, ноги не слушаются. Хочу кричать, напугать их – голос пропал. Да, наверное, и невозможно испугать их криком. А птицы поворачиваются ко мне остриями своих вытянувшихся клювов...

Они стали ударять в меня одна за другой. С коротким интервалом до следующей пытки. Я больше не держал руки на голове, да и не было никаких рук. Не было и ног, и головы тоже не было. Будто и не я это, а мешок с костями, под завязку набитый болью.

Все закончилось тем, что я упал лицом в землю. Снова услышал странное хлопанье их крыльев. Но мне все равно. Если эти птицы хотят добить меня – пусть так и сделают!

Но я не угадал: шелест крыльев стих, и воцарилась мрачная тишина. Значит, улетели! Мне бы набраться решимости и поднять голову, но я не могу заставить себя сделать это. Наконец, когда боль отступила, я приподнялся и увидел, что птицы так же сидят на деревьях. Разве что их стало меньше.

Я ощупываю себя и убеждаюсь в том, что совершенно цел, и даже кровь не сочится из плеча, кудаугодила пуля – это странно, но, впрочем, мне не до того, чтобы придавать значение этому необычному факту.

Я услышал крики моих товарищей. Они становились громче и ближе. Вскоре они выскочили на поляну. Все до единого. Во главе с капитаном. Они недоуменно поглядывали друг на друга, словно не доверяя этому странному месту, где отсутствовал туман. Я хотел подняться и шагнуть им навстречу, но ноги не слушались. Если они хотят убить меня, то, Господи, дай мне сил встать на ноги! Не хочется валяться перед ними...

Я все же сумел встать на колени.

«Вот же я!.. Теперь можете стрелять!..»

Но они не слышали мой крик. Парни и капитан продолжали смотреть вокруг и не видели меня. Между тем с появлением солдат птицы пришли в возбуждение. Возобновился шелест их крыльев, становился все громче. Я уверен был, что сейчас произойдет то же самое, что и со мной. Однако бойцы, казалось, совершенно не замечали рассевшихся по ветвям черных маленьких оборотней. Как и меня.

А потом началось... Птицы сорвались с веток и стали вонзаться в тела солдат, которые заметались по поляне, крича от боли. Но как бойцы ни пытались, туман не выпускал их. Они словно оказались в заколдованном кругу, из которого нельзя вырваться. И опять странно было, что никто из них не задел, не затоптал меня своими тяжелыми ботинками. Будто что-то мешало им приблизиться ко мне, заставляло вовремя вильнуть в сторону.

Началась беспорядочная стрельба. Они совершенно не понимали, куда нужно целиться и во что. А явдруг ощутил, что мозг мой способен улавливать мысли этих обезумевших людей, всерьез напуганных болью, что хлынула в их тела. И я теперь совершенно точно знал, что, в отличие от меня, они почему-то не видят птиц. Впрочем, они и друг друга не видели. Перед глазами у них возникли порождения собственного разума, словно выплывшие из тех рассказов, которыми бойцы перед ночевкой пугали себя и остальных.

Телепатический канал, открывшийся против воли моего сознания, позволял мне видеть образы этих чудовищ, демонов, мутантов, способных лишь убивать. Я лежал на земле и видел, как товарищи мои гибли от собственных пуль, думая, что стреляют в реальных уродищ. И я не мог ничего поделать. Я даже не уверен был, не убьют ли они меня случайно. Однако какая-то сила хранила меня, пропускала пули сквозь мое тело, не причиняя вреда. Как будто я и все остальное вокруг существовали в разных плоскостях реальности.

Я почувствовал соль на губах – мои слезы. Слышал свой голос, шепчущий проклятия в адрес птиц, спровоцировавших бойню. Я вовсе не хотел этих смертей...

Когда упал последний боец, все на поляне снова укрылось за плотным непрозрачным покрывалом. А ко мне вернулась способность двигаться.

Сделав несколько шагов, я увидел чью-то руку и маячок на ней. Мерное дрожание точек на дисплее принял за теплящуюся жизнь. Но на самом деле точки не шевелились. Я бродил вокруг, выискивая каждое тело, постепенно убеждаясь, что смерть моих товарищей – свершившийся факт.

Я остался один. Должно быть, единственный живой человек на многие десятки, а то и сотникилометров вокруг. И самым страшным было то, что я не понимал, почему именно я остался жив. Вернее, я понимал, что Полоса каким-то образом выделила меня из числа остальных и защитила. Но для чего?..

Сначала мне захотелось похоронить их, но я отказался от этой физически неисполнимой затеи. Сняв с погибших маячки, я начал искать дорогу к разбитому вертолету, ориентируясь по собственным следам и выстраивая из маячков что-то вроде глиссадных огней. Затем вернулся обратно на поляну. Откуда-то взялась решимость и силы – без устали я таскал тела к вертолету. На все это я потратил остатки того времени, которое безопасно мог провести в Полосе. Закончив, я закрыл глаза последнему бойцу, выбрался из вертолета, и, лишенный сил, упал в траву...