Текст книги "Традиции & авангард. Выпуск № 3"

Алексей Сальников

Алексей Сальников родился в 1978 году в Тарту. Публиковался в альманахе «Вавилон», журналах «Воздух», «Урал», «Уральская новь», «Волга», в двух выпусках антологии «Современная уральская поэзия». Автор трех поэтических сборников и четырех романов. Лауреат поэтической премии «ЛитератуРРентген» (2005), премий «НОС», «Национальный бестселлер» и премии имени Павла Бажова. Живет в Екатеринбурге.

* * *

 
«Нет ничего, а при этом…» – на этих словах
Кажется, и держится все, как волчок-юла,
Как песня про всяческое лазание в горах,
На том, что лишь бы страховка не подвела.
 
 
Так радиоточки розетка торчит в стене,
А в снежном зоопарке слон выходит гулять,
Одну и ту же историю рассказывают жене,
Потому что эту историю хочется рассказать.
 
 
Собаку ведут, пересматривают кино.
Хранят в малиновой шкуре толстый фотоальбом,
Два раза экранизируют кинговское «Оно»,
Внезапно обзаводятся бродячим котом.
 
 
И вроде бы нет ни одной в городском саду
Из ярких красок, но все же больно глазам,
И писем нет, а почтальон в поту
Различную бумагу носит по адресам.
 

* * *

 
Этот сад осенний, невыносимо медленный. Первый мороз –
И окна соседей черны, будто в их избушки
Залили гудрона по потолок. Несуществующий пес
Выдает редкий лай как бы на воздушной подушке.
На некрашеном подоконнике белое блюдце, в котором лежат
Четыре длинных окурка, один из них тонкий.
В доме: холодильник, калоши, старый телевизор, ушат,
Комод с незакрытым ящиком, на комоде иконки
Как сданные в покере карты, и понимаешь, как раз за разом
Жизнь членов твоей семьи заканчивается пасом.
 

* * *

 
Во французской стороне, на чужой планете
Люди любят состоять в промискуитете.
В ход идут у них слоны, ослики, собачки,
Водолеи, колдуны, мальчики и прачки.
А у нас идет весна прямо из-за леса
Неизбежно, тяжело, но без интереса.
Добредет до городов рощицей и лугом
И пройдется по дворам бороной и плугом.
Лужа каждая жива, тянется моллюском,
Всюду слышится «ой-вей» на исконном русском,
Днем блестящая вода отражает лица,
Небо всяких разных мест и Аустерлица,
По ночам черна, как нефть, и тихонько плещет,
Одинокая звезда в ней горит и блещет –
Это сын к отцу пришел, повторяет кроха:
«Дал распять – нехорошо, воскресил – неплохо».
 

* * *

 
Как хорошо напиться до полусмерти
Затем проснуться бодрее, чем был до пьянки.
На утренний свет, как бы лежащий в конверте,
Смотреть из кухни. На дома и стоянки.
 
 
Опять же смотреть, пока они неподвижны,
На фонари, пока они не погасли,
На перекрестке на светофоры в режиме пижмы,
Таким же взглядом, как на вертеп и ясли.
 
 
Ничком телефон – и ни времени и ни даты,
Ни температуры на улице, ни входящих,
Ни пропущенных, только кукольный ящик,
Где сыплет снег треугольники и квадраты.
 

Алёна Белоусенко

Алёна Белоусенко родилась в городе Удомля Тверской области в 1992 году. Окончила экономический факультет МГУ им. М. В. Ломоносова и Литературный институт имени Горького (семинар Михаила Лобанова). Рассказы и повести опубликованы в журналах «Наш современник», «Подъём», «Волга – XXI век», «День и ночь», «МолОко» и других изданиях.

Лауреат фестиваля-конкурса «Хрустальный родник» (2015), ежегодной премии сайта «Российский писатель» в номинации «Новое имя» (2015), победитель конкурса-фестиваля «Во славу Бориса и Глеба» (2016).

Живёт в Москве.

В ноябре Насте пришла по сети фотография от некой Юлечки Саврухиной, где эта же Юлечка и Саша стоят вдвоём около кафе. Через минуту добавилась строчка: «Ой, извини, не тебе».

Сашины глаза с фотографии смотрели совершенно глупо. Неловко и боязливо обхватывал он рукой чужую женскую талию, отчего вся его щуплая фигура казалась ещё более жалкой.

C Юлечкой Настя была знакома – только и всего, да ещё слышала несколько историй про то, как «эта стерва уводила чужих парней». Только теперь на месте тех парней стоял её Саша. Она была уверена – изменил. Тут же представилось, как в кафе Саша с Юлечкой пили, танцевали, она обвивала его змеёй, искусно заигрывала, шептала, что пьяна и слабо стоит. А ночью они сели в припаркованную у кафе Сашину «девятку», на которой он ещё до армии учил Настю водить, – и переспали на заднем сиденье. Затем он проводил её пешком до дома, так как пьяным за руль никогда не садится, и направился к себе, до утра оставив машину на другом конце города.

Настя импульсивно набрала Сашин номер.

– Что это за фотография? – был её первый вопрос, от которого она сама вздрогнула.

– Фотография? – спросил Саша, занятый в гараже наладкой дальнего света на своей машине.

Настя тут же пожалела, что позвонила спонтанно, не продумав, с какой стороны подступить:

– Ты мне изменил, да?

Своими уколами и обвинениями Настя играла с ним в прятки, не говоря прямо, что же произошло.

– Настя, блин, чё ты начинаешь, да не было ничё! – закричал Саша уверенно, басисто, поняв, о чём идёт речь. Он подошёл к самому выходу из гаража. Железные с синей, уже кое-где отпадающей краской двери были закрыты им на засов.

– Даа? А чего ты её обнимал тогда? – продолжала Настя. Машинально щёлкая мышкой, она то сворачивала окно с фотографией, то опять раскрывала.

Её голос становился тише. Саша вытянул задвижку из пазов, и, отпущенные, двери легко подались вперёд. Его окатило свежестью.

– Блин, Настя, не было у меня ничего с этой козой. Она с Диманом встречается. Хочешь? Хочешь, у неё спроси-позвони. Или у Димана.

Настя завершила вызов, не дослушав до конца, и тут же занесла его номер в чёрный список; обхватила колени и еле заметно закачалась вперёд-назад, от обиды произнося вслух самые чёрные ругательства, которые только приходили на ум.

Она ничего не поменяла в своей жизни: не остригла волосы, не увязла с однокурсницами в клубе. Не выпила и не закурила, так как никогда не курила и никогда особенно не выпивала. Вечерами так же полчаса тщательно расчёсывала длинные светло-русые волосы, сидя на кровати и скрестив ноги; так же готовила себе с утра кашу, не доедала её, оставляя пару ложек в тарелке. Она не перестала ежедневно гладить свои блузки и юбки, посещать все пары в университете, медленно, но аккуратно делать домашние задания, советуясь с Пашей и Ромой из соседней комнаты. Да и в мирке, где она обитала, казалось, всё осталось на прежних местах. Всё так же с утра, выходя из общежития, она встречала дворника в оранжевой безрукавке, посыпающего дорогу крупным порошком из пластмассового ведра. И так же по вечерам на первом этаже в будке сидела комендантша в своей коричневого оттенка кофточке со странными узорами. Но в голове всё гремело, гудело и пищало одним словом: «Саша!» И эти крики она приглушала фантазиями: Саша приедет в Петербург, с вокзала прямиком направится в университет, вбежит в её лекционную аудиторию и, встав на колени, романтической и громкой тирадой попросит при всех прощения.

Через неделю Настю потянуло домой. В город, где она провела своё детство и где впервые они поцеловались, кружась в танце на новогодней дискотеке. А потом уже ссорились, гуляли, колесили по центру и выезжали за город, к опушке перед заброшенной стройкой. Полтора года у них было до того, как Насте пришло время уезжать за высшим образованием, а Саше – идти в армию. Вернувшись из армии, он не поехал к ней, остался тут: затянуло в тёплое родное гнездо. Вечерами возвращался с рабочей смены домой и ещё полчаса стоял у своего подъезда, перекидываясь мелкими новостями по телефону с Настей. А она приезжала домой раз в месяц, жадно впитывала первые часы от желанных встреч, на несколько таких же часов уходила затем в скучающее разочарование, как будто объевшись чем-то сытным, и, прощаясь через два дня на платформе, снова испытывала так некстати внезапный голод.

И вот теперь, сев в поезд, на котором уже десятки раз ездила в родной город, Настя впервые почувствовала готовность поверить в Сашину верность. Может, ничего серьёзного тогда в кафе и правда не было. И начала жалеть, что погорячилась, что только потрепала всем нервы зря.

Напротив Насти в купейном отделе сидела женщина с двумя детьми, а на краю её спального места, в застёгнутой куртке, по-видимому, провожающий муж. Женщина по-хозяйски вытаскивала из сумки вещи; девочка лет девяти раскрашивала что-то в своей тетради; а мальчик, ещё дошкольник, сидел, тарабаня не достающими до пола ногами по кожаной полке.

Зашедшая с улицы проводница быстрой и твёрдой походкой прошла вдоль вагона и объявила: «Провожающие, на выход».

– Ну, всё, я пошёл, – громко сказал мужчина.

Заметив, что отец уходит, мальчик приготовился зареветь. У мужчины в глазах мелькнуло раздражение. Нехотя он остановился.

– Так, а мультики смотреть? Заплачешь – они обидятся и уйдут, – тут же нашлась мама, не взглянув на мужа.

– Всё, звоните там, как приедете, – сказал тот напоследок и ушёл.

Все семьи похожи друг на друга – неизбежное несчастье. А хотела бы она такую семью с Сашей? Почему-то чудилось, что у них есть шанс жить не так, а по-хорошему. Например, через пару лет, когда Саша повзрослеет, встанет на ноги, забудет мальчишеские развлечения: нескончаемую чинку «девятки», на запчасти которой уходят все деньги; пиво с друзьями, большинство из которых, она знала, скользкие и хитрые, а он, дурак, не замечает – попробуй заикнись, что Коля, его двоюродный брат, на день рождения к нему всегда с пустыми руками приходит, а Миша зовёт только тогда, когда нужна его машина, а на бензин не сбрасывается. «Настя, блин, ни фига не знаешь, чё начинаешь тогда?» – обозлится Саша в ответ – вот и весь разговор.

Ведь и правда он не понимал многих вещей. Уличные пацаны у него были хорошие, а богатые и успешные люди – плохие; а всё, что нужно достичь в жизни – это купить машину, свой дом и завести семью. Всё. Настя и раньше сомневалась, а он ли тот её единственный и на всю жизнь, но при этом знала, что любит. За не избалованный женской заботой характер, безыскусность и простое мужское слово. Когда она, как обычно во всём сомневаясь, спрашивала у него по всякой мелочи: брать ли зонт, если за окном маленькие тучки, или что выбрать – яблоки или апельсины, а он немедля отвечал: «Бери зонт, покупай апельсины», внутри у неё щекотало от удовольствия. Он хотя бы знал, чего хотел, а Настя до сих пор мучилась от собственной неясности и бесплодного поиска.

На вокзале её ждал отец.

– Как дела у тебя, здоровье? – спросил он, забирая сумки.

– Дела хорошо, здоровье тоже нормально.

Отец знал, что они с Сашей встречаются, но ничего более. Ему было достаточно. Пару раз, когда Настя приезжала погостить, а Саша оставался у них на ночь, в её комнате – отец догадывался – на одной кровати, и, несмотря на это, следил за тем, чтобы гостю была поставлена кушетка. Но, как только выключался свет и закрывалась дверь, гость, скрипя половицами и шурша одеялом, перебирался близко-близко к его ребёнку.

Мама встретила Настю на пороге, поцеловав в щеку, но не обняв: «Руки мокрые», и почему-то улыбнулась. Настя прошла с вещами к себе. На углу её кровати был положен чистый, сложенный аккуратной горкой комплект синего с жёлтыми розами белья. Вещи на тех же местах, что и в прошлый приезд. Только на подоконнике в горшке из-под фиалки рос плющ. Эта фиалка стояла на одном и том же месте не менее шести лет. Настя купила её на базаре, всю в тёмно-лиловом цвету, в том же самом зелёном глиняном горшке; поливала, подкармливала и чистила под ней чайное блюдце.

– Мам, а где моя фиалка? – прокричала Настя из комнаты и направилась на кухню, где мама заканчивала готовить овощное рагу.

– Фиалка? Так она старая уже была. Только зацветёт – тут же опадёт, – опять будто не к месту улыбнулась. – Хозяйка уехала от неё, вот она и разболелась.

– Старая фиалка-то была, Настя, – услышав разговор, зашёл на кухню папа. – Вот, фрукты ешь свежие, мама для тебя порезала, – сел он на стул, и видно было, что хотел взять кусок яблока, но отвернулся, как будто вспомнил, что не помыл руки. Настя это заметила и не в первый раз почувствовала, что отца дома не жалуют. Откуда-то у неё давно взялась мысль, что он любил бы всем сердцем мать, если бы не её чопорность, которая однажды превратила искренность отца в задавленное раздражение. Настя взглянула на мать: выпрямив спину, та чистила плиту, как и всегда сразу же после готовки. Ещё собираясь домой, Настя предвкушала разговор с ней о Саше, ожидала услышать от неё слова, разрешающие любые проблемы, позабыв, что уже прошло время, когда она оставалась довольной её советом.

По телефону позвонили – оказалось, Аня, старшая сестра Насти. Несмотря на то, что живут почти в соседних домах, они около получаса разговаривали с мамой по телефону, обсуждая все прелести и неприятности, связанные с Аниной беременностью. И изжога от фруктов, и боль в пояснице, и аллергия на зелёный чай, и имя Марина, которое дадут ребёнку, – всё это со свежим интересом переваривалось, наверно, сотый раз.

Мать гордилась и безусловно принимала всё, что было в Ане. Она гордилась её замужеством, её беременностью, её женским цветением. Настя сама пленялась тем лёгким женским разумом, что рождением был заложен в старшей сестре, который в один день можно было счесть за поверхностность, а в другой – за мудрость самой природы. Настя могла бы посоветоваться по поводу Саши с Аней, но знала, что та вместо советов будет ставить в пример своего мужа. И это было не то, что Настя хотела услышать.

– Пап, магнитолу-то купил? Ты новую хотел, – спросила она отца, пока мать была занята разговором.

– Чего? А-а-а, не. – Он помолчал некоторое время. – Денег пока нет. А ты чего перед сессией-то приехала?

– Мне и к родителям приехать нельзя?

– Да ла-адно, всегда рады тебе, конечно. Смотри только, чтоб не выгнали. На репетиторов сколько денег ведь ушло, помнишь?

Настя вздохнула, ответила «ладно» и вышла из кухни. Ей было досадно за отца, который боится всего мира, потому что боится мать, – так она это видела. И злоба, и жалость к нему сплетались в ней в одно целое. Злоба за слабость отца, за перелом, без которого она его и не знала. А жалость за то, что будут хоронить его когда-то и тогда всем вдруг станет видно это уродство. Но поздно уже что-то менять, да и возможно ли было раньше?

Настя вернулась в комнату. Мамин плющ раздражал глаза. Будто оберег от чужих, а именно от неё, дочери, прогонял Настю прочь из комнаты. И тут же неврущее сердце дрогнуло внутри: никого роднее, чем Саша, у неё нет. Тёплого, простого и главное – любящего. «Я прогуляться», – сказала она родителям. «Пусть проводит до дома, а то темно уже», – вслед крикнула мама, догадавшись, куда направилась дочь.

Открыла дверь Анна Петровна, тётя Саши, удивлённая и, видно, не готовая к гостям. Слова «О, Настенька, проходи» были сказаны почему-то слегка испуганно, и Настя уже пожалела, что пришла.

Саша подбежал тут же, шагнул в подъезд и встал как вкопанный. Нет, всё-таки не зря – ёкнуло у Насти внутри.

Он молчал. Недовольство вновь начало нарастать в ней.

– Я ухожу.

– Прости, прости, – осторожно подошёл он ближе, обнял и стал гладить рукой по спине, целуя шею и лицо. У Насти затряслись губы. – Хочешь, домой зайдём?

Она нахмурилась и покачала головой. Несколько минут стояли обнявшись. Затем потихоньку, слово за слово, дошли до болевой точки.

– Всё, звоню сейчас этой козе. – И действительно, Саша достал мобильник из кармана трико и начал звонить.

– Алло, – услышала Настя Юлечкины слова по громкой связи.

– Юля, скажи, что было тем вечером в кафе? – Голос Саши дрожал, он боялся её. – Кроме того, что мы танцевали? Говори!

Ещё не услышав ответ, по этой дрожи Настя поняла – Саша её, полностью.

– Чего-о? Чё ты несёшь? – спрашивала Юлечка, пытаясь быть грубой и нервно посмеиваясь.

Саша начал материться.

– Не кричи на меня! Я и не стала бы с тобой! – взвизгнула она и бросила трубку.

После этой ссоры, которая только сблизила их, уже не представлялось возможным жить в разных городах. И Саша переехал в Питер, поселившись у Насти в общежитии. С комендантом договорились на шесть тысяч рублей в месяц – в три раза дешевле, чем съёмная квартира. Тут он сразу поступил на заочное отделение в малоизвестный технический институт – Настя настояла; дома он, конечно, успел окончить техникум, но, пощёлкав объявления в хэдхантере, они поняли, что для работы в Питере вуз рано или поздно заканчивать придётся.

Сашу сложно было назвать глупым или умным, простым или сложным. Но ни разу по-мюнхгаузеновски он не пробовал вытащить себя из болота за волосы: не хватало то ли воли, то ли уверенности. До шести лет он жил в деревне, неподалеку от Настиного города, с матерью и отцом. А потом случилось несчастье: родители погибли в аварии. Сашу забрала к себе сестра покойной матери, его тётя, Анна Петровна, живущая в городе и воспитывающая уже своих дочку и сына, почти ровесников Саши.

Анна Петровна гордилась тем, что вырастила троих детей не наркоманами и не убийцами. Также дала каждому образование: дочь получила высшее, мальчики – среднее профессиональное. Ни одного упрёка она племяннику не высказала, но Саша чувствовал на себе этот долг, бессознательно, не задумываясь о нем. Дядину машину почти всегда чинил он, а не брат Коля; ездил с поручениями чаще тоже он, и с заданиями обращались в первую очередь к нему. Саша и вырос работящим, безответным, вечно кому-то чего-то должным и всем помогающим.

Но тяжёлое детство не сделало его сильным и выносливым, наоборот. И вот, переехав в Питер, Саша уже больше трёх месяцев не мог найти работу – большой город съедал его. Он чувствовал себя здесь никем. Целыми днями проводил время в интернете за поиском запчастей для своей «девятки», а заодно и для системного блока от компьютера, который, по его мнению, дешевле было собрать, чем купить новый. На тех двух собеседованиях, которые он посетил, ему казалось, что на него даже смотрели презрительно. А он глупо улыбался им и ненавидел себя за это. Накопления иссякали, на работу не брали, а тут ещё брат с женой приехали в Питер отметить годовщину своей свадьбы и в гости вечером придут… Денег, понятно, станет ещё меньше. Но внутри что-то щекотало в предчувствии веселья, музыки и алкоголя. И не мог он сегодня думать о работе – настолько солнечное было настроение, впервые, может, за все эти три месяца. Так же, как и не мог он сказать Насте про клуб заранее, рассчитывая, что под напором Коли с Катей она сдастся и отпустит его как-то легче.

Настя вернулась из университета и, переодевшись, тут же принялась мыть купленные по дороге фрукты, тщательно натирая их с мылом и подолгу споласкивая. Между делом задала Саше ожидаемый рядовой вопрос про успехи и получила ожидаемый ответ, что всё глухо.

– Ну, Саша, за всё это время ты только на четыре собеседования ходил.

– А я-то чё сделаю, чё ты от меня хочешь-то? Я, что ли, себя нанимаю? – Саша понимал, что он как раз таки причем, но не хотел с этим мириться.

– Вот ты меня не слушаешь, – пересыпая с доски на тарелку разрезанные на куски яблоки, спокойно, но вкрадчиво продолжала она, – отправляй своё резюме сам, не жди, что тебя кто-то найдёт на сайте.

– Да понял, понял, – сказал Саша, внутренне подчиняясь её словам.

– Я вот сейчас сходила в магазин, и почти тысяча ушла, – повернулась Настя в его сторону, – на карточке пять, а до стипендии еще две недели.

– У меня пятнадцать где-то на карточке осталось, – сказал Саша, прибавив к имеющимся три тысячи.

– Нам ненадолго хватит этого. Скажи Коле, пусть по пути в магазин зайдут и купят к чаю сами!

Настя вытащила из холодильника козинаки, причитая вслух и зная, что Саша ни в жизнь не позвонит и не попросит брата что-нибудь купить.

Подъехали Коля с женой. Настя спустилась вниз, чтобы провести их через коменданта. Катя, рыжеватая, угловатая от природы девушка, задиристо и лукаво улыбнулась, затем слегка чмокнула Настину щеку. От завитых, гладко убранных волос пахло дешёвым лаком. Настя посмотрела на её туфли: сиреневые на шпильке – для апрельской погоды слишком лёгкая обувь. С Колей поздоровалась бегло. На нём была обычная чёрная куртка, которая так похожа на тысячу других чёрных мужских курток. Он спросил:

– Как жизнь?

– Хорошо, с праздничком вас, – игриво ответила Настя.

Катя искренне поддержала этот тон и начала рассказывать про сюрприз, сделанный Колей на годовщину, – поездку в Питер, про шикарный отель, где они остановились на две ночи: какие там занавески, сколько телевизоров и как включается душ. Добавила, что ходила в часовню к Ксении Петербуржской и что тот, кто живет в Питере, должен каждый выходной туда ездить. Насте хотелось ответить на эту шпильку язвительным замечанием, но она не умела и терялась. «Туда и так полгорода ездит каждые выходные и куча иногородних», – лишь сказала она. Более того, Настя догадывалась, что Катина религиозность основана лишь на желании угодить свекрови: Анна Петровна верила в особую силу свечек из часовни и не признавала местных. Пару раз с поручением купить несколько штук приходилось ездить и Насте.

Коля тем временем молчал. Но только зашли в комнату, как он вытащил из-за пазухи бутылку водки и улыбнулся во весь рот. Настя взглянула на Сашино повеселевшее лицо и поняла, что просто так всё не закончится: Сашу как всегда споят.

Ужин был уже готов: четыре тарелки почти вплотную друг к другу по краям небольшого квадратного стола, в них по вилке, а по центру закопчённая кастрюля с куриным рагу и широкое блюдо с незаправленным овощным салатом. Теперь ещё и водка с краю, а к водке еле вместили мутные стеклянные фужеры и коробку сока девочкам для разбавления алкоголя. Коля сел по-хозяйски: расположившись на одной табуретке, будто занял собою всё пространство. Катя положила еду и себе, и мужу, отобрав ему побольше курицы.

– Ну, что же, ребят, за вас! – выставил вперёд свой фужер Саша. – Любите друг друга, детей рожайте и, в общем, чтоб всё как у людей! – подмигнул он, чокаясь. Коля с Катей чуть привстали и снова сели.

– Да, главное, чтоб навсегда, – добавила Настя, стараясь играть в веселое застолье. – Ну, у вас и будет навсегда, я не сомневаюсь.

Катя по-матерински, будто хвалят её сына, смотрела на Колю, принимая его обычную холодность. Он уже научился получать её любовь – в этом и была его любовь сейчас, такая же зависимая, как и у Кати, но по-другому, наизнанку.

Ели, пили, хвалили стол, алкоголь. Катя рассказывала новости про общих знакомых: Маша Тагарина, когда-то звезда их школы, родила в октябре, но не замужем – говорит, ребенок от певца, который с Москвы приезжал, но мало кто верит – по срокам не сходится. У Женьки, на хате которого часто отдыхали, отец умер, инсульт, молодой ещё, лет пятьдесят.

– Батя дома полы меняет, паркет класть хотят, – сказал Коля, – тебя вспоминают, говорят, жаль, ты в Питере, помог бы. Мать обратно зовет.

Саша хихикнул по-доброму.

Настя разозлилась. Она видела ту ниточку, за которую её Саша был привязан к дому и за которую его дергали.

– А ты, Коль, не помогаешь, что ли? – попыталась упрекнуть она.

– Поможешь тут – двенадцать часов как негр пашу, с этими коробками по лестницам туда и обратно.

– Он правда очень устает, мне его так жалко. Уже спать пора, а он всё разгружает, – убеждала Катя, вытягивая вперед шею. – Кстати, у меня ведь шоколадка есть! – неожиданно добавила она, хватаясь за свою сумку. Настя взглянула – ногти у неё были под цвет туфель, сиреневые. И тут только вдруг щёлкнуло в голове: Катя с Колей собрались сегодня в клуб и потащат их вместе с собой.

В течение следующего часа Настя сидела с кислым лицом. Саша же решил не принимать всерьёз изменчивость настроения и, не отвлекаясь надолго от фужера, тормошил её шутками. Почувствовав опьянение, он пересел на кровать, где уже на другой половине Катя расположилась на коленях у мужа, одной рукой обхватив его шею, а другой – удерживая бокал с разбавленной соком водкой.

– Насть, иди к нам, – позвала Катя.

– Да, ко мне на коленочки, – сказал Саша, будто всерьёз веря, что она сейчас засмеется, подойдёт, обнимет его, поцелует. Настя принялась мыть тарелки. Катя тут же начала всех собирать и говорить, что пора уже выходить, а то закроется метро; ещё раз спросила у Насти и услышала от неё тихое «идите, я остаюсь». Потом к ней подошёл Саша и крепко обнял сзади, зажав её локти. Настя поставила недомытую тарелку в раковину: «Отпусти, у меня голова болит». – «Так давай выпьешь, у тебя голова пройдет». – «Коль, забери Сашу и проследи, пожалуйста, чтобы ничего не случилось», – сделала она акцент на «пожалуйста».

Коля встал с кровати:

– Санёк, давай собирайся.

– Э-э-эх, – отпустил Саша руки и направился к выходу.

Как только все вышли, Настя отошла от раковины и села на кровать, разрешив себе поплакать, чтобы успокоиться. «Мать обратно зовёт, – пробормотала она. – Конечно, зовёт, а он и рад!»

Поднявшись, она начала сердито выливать из фужеров недопитый алкоголь. Ей противна была вся эта посуда, будто её вылизывали уличные собаки. Хотелось разбить всю вдребезги или выбросить из окна, только бы не оставлять на своей кухне.

Она вспомнила тот самый тяжёлый период в их жизни, когда чьей-то неведомой властью покатилось их ещё хрупкое счастье в пропасть. В сентябре, через пару месяцев после Настиного выпускного, Сашу определили служить в Дагестан. Хоть это место не было опасным, тётя взяла дело в свои руки, не слушая племянника, ещё глупого, неразумного, и отписала президенту: «Мальчик-сирота, родители погибли, когда ему было шесть лет. Прошу войти в положение и перенаправить Александра Макарова в безопасное место, поближе к дому…» Толком прослужить Саша не успел – только выдали форму и побрили голову, только сдружился он с двумя пацанами из глубинки, как письмо Анны Петровны дошло, хоть и не до адресата, но дело своё сделало: распоряжение по Александру Макарову поступило в часть. Майор с вмятиной на черепе приказал вернуть пограничную форму, бросил на армейца разочарованный взгляд и устало сказал «Свободен».

Направили в Великий Новгород, менее ста километров от дома, а оказался на чужбине. Переживал ещё долго тяжесть, нависшую между ним и сослуживцами – странными, непонятными ребятами, будто причастными к какому-то тайному знанию. Он просто не разделил с ними первый месяц учебки, а чудилось, что прохлопал важный обряд посвящения. Все знали, почему он здесь, а главное – он знал, что виноват, что выходит трусом. И сразу всё пошло наперекосяк. Каждый день он просыпался и засыпал ребёнком, которого мать бросила вдали от дома с чужими людьми. Ему казалось, что он самый ущербный, недоделанный и одинокий среди роты таких же русских ребят. Правда, был один похуже, из соседнего взвода, но тот совсем больной. Мог дать рёву при всех в столовой или на построениях, будто первоклассник, поэтому мало кто опускался до придирок к нему. Но спал тот почему-то крепко. Саша вёл себя самостоятельно и по-мужски, на него и не нападали. Но война шла у него внутри: огромная, незаполненная дыра открылась перед ним впервые после смерти родителей, от ужасной пустоты которой он не мог отвести свой взгляд.

«Обратись к психологу, у вас же там есть», – повторяла Настя ему каждую неделю, плача вместе с ним. «Нет, засмеют», – повторял вслед Саша. Пока не начались слуховые галлюцинации. Тут же приехала Анна Петровна, пошли врачи, таблетки и беспокойные взгляды в части, и наконец его отправили домой за два месяца до дембеля. И только тогда он в ужасе осознал, что дожал себя до психической болезни.

«Как прочтёшь всю, так и выздоровеешь», – сказала ему Настя, положив на больничную койку новенькую, с красочной обложкой книгу «Сказки Андерсена», сама не ожидая, что через полтора месяца, когда дойдёт до последней страницы, его выпишут из психоневрологического диспансера. И нескончаемый годовой ад начнёт его отпускать…

Настя нехотя, еле-еле окончила все дела и легла спать. Проснувшись внезапно через три часа, в середине ночи, она поняла, что Саши до сих пор нет. Трубку он не брал, потом номер стал недоступен. Она позвонила Коле – тот сказал, что отправил Сашу на такси и скоро тот уже должен подъехать. «Брат называется! Как всегда, бросил!» Настя нервничала, постоянно заглядывала в окно: на весь двор горело только два фонаря, проезжали машины, светя фарами, но ни одна не останавливалась. Вдруг всё же одна подъехала к подъезду общежития, без шашечек, и вскоре тронулась. Выходил ли кто из неё – не было видно. Прошло уже минут десять, но ничьих шагов не раздавалось в коридоре. Значит, не он – только подумала Настя, как на мобильный позвонила комендант: «Настя? Твой пьяный тут на лестнице валяется. Давай забирай его мигом, иначе выселю обоих».

Пока спускалась, оглядывалась вокруг – вдруг знакомые? У будки коменданта стояла скамейка, на которой и лежал Саша, скрюченный, со сложенными под головой руками. Настя позвала его, подошла ближе, чуть тише снова назвала по имени, подсела рядом, затеребила по плечу. Саша в ответ замычал.

Вдруг она почувствовала, что сзади кто-то смотрит на неё. Обернулась и покраснела, увидев однокурсника Диму.

– Помочь? – спросил он, не скрывая презрения.

– Нет, спасибо, всё нормально, – ответила Настя, пряча от него взгляд.

Дима вздохнул, тут же наклонился к Саше, обвил его руку вокруг своей шеи и повел наверх по лестнице.

– Может, мне тоже? – спросила Настя, неловко пытаясь поддержать вторую Сашину руку.

– Нет, сзади иди, тут уже ничем не поможешь, – ответил Дима, и Настя заметила, что ей приятен этот приказной тон.

Она поднималась и смотрела на Сашины ноги, которые раз за разом делали вынужденные и слабые шаги. Он бормотал что-то про себя. Какую-то фразу повторил несколько раз. Настя прислушалась: «Зачем подниматься по эскалатору, если он сам едет?»

«По эскалатору! Ещё выговорил», – со злостью подумала Настя.

Положив Сашу на кровать, Дима сказал номер своей комнаты «на всякий случай» и ушёл. Настя не смогла даже выжать из себя «спасибо», ей было стыдно. Нужно было раздеть этого пьяного человека, почти без сознания лежащего на кровати. Мокрые ботинки почистила от песка, поставила на батарею; чёрная куртка чистая, без дыр – повесила в прихожую; всё остальное до трусов – в корзину для белья. И такая беспросветность накрыла её, что его футболка, которую она сняла последней, стала для неё неподъёмной гирей. Отвернувшись, Настя легла на вторую кровать и накрыла голову подушкой, чтобы не слышать пьяное дыхание. Она выметала, словно веником, из своей головы всю эту реальность, в которую по какой-то ужасной ошибке была втянута. Она ведь умная, красивая и добрая, за что ей эта ноша – Саша? Невыметенным остался только Дима, такой красивый и мужественный. Особенно её увлекали его зелёные глаза – как у Саши.