Текст книги "Традиции & авангард. Выпуск № 3"

Виктор Коврижных

Виктор Коврижных родился в 1952 году. Служил в армии, работал трактористом и электросварщиком, шофером на угольных предприятиях Кузбасса, машинистом железнодорожного крана, составителем поездов. Последние пятнадцать лет работал в МЧС начальником караула при пожарно-спасательной части.

Автор семи поэтических книг. Стихи и проза публиковались в журналах «Смена», «Сибирские огни», «День и ночь», «Наш современник», «Огни Кузбасса» и других изданиях. Лауреат литературных премий – имени В. Фёдорова, «Образ» и журналов «Огни Кузбасса» и «Сибирские огни».

Проживает в Старобачатах Беловского района Кемеровской области.

 
Бабка Лукониха видела бога.
Видела дважды – на зорьке и в полдень.
Бог продвигался вдоль Волчьего лога
весь осиянный и в белом исподнем.
 
 
С утра обошла всё село и селянам
гуторила новость про чудо святое:
– Гляжу: он идёт, нет, плывёт над поляной,
а над головою кольцо золотое…
 
 
И, робко вздыхая, крестилась на гору.
Её утешали резонно старухи:
Знать, сыну Валерке амнистия скоро
иль будет от дочки письмо из Мозжухи…
 
 
Наверно, ей это приснилось. Поскольку
старуха – одна, да и бог в её сказе
был явно похожим на Климова Кольку,
что уголь привёз ей бесплатно на МАЗе.
 

 
Копоть и сажа погасших огней.
Вход занавесил подрост тальниковый.
Не оседлать здесь воскресших коней –
ржой изошли стремена и подковы.
 
 
Звон наковальни полынью сокрыт,
зябко несёт из дверей пустотою.
Так просветлённой прохладой сквозит,
будто под кузней колодец с водою.
 
 
Льются протяжно сквозь щели лучи
цветом вечерней щемящей печали.
Словно наивного счастья ключи,
счастья, которое не доковали.
 
 
Полуистлевшие спицы колёс,
мохом покрыты венцы и стропила.
Ветхую крышу прошила насквозь
жгучим дремучим побегом крапива…
 
 
В полночь под лай деревенских собак
скорбная тень кузнеца оживает.
Тяжко вздыхает и курит табак,
в горне остывшем золу разжигает.
 
 
Глухо меха проворчат – и огни
вспыхнут на время и тут же погаснут.
Словно хотел озарить наши дни,
но убедился, что это напрасно…
 

* * *

 
Приболела старушка: одышка,
ломит грудь. Видно, срок помирать.
И, пока не окликнул Всевышний,
коровёнку решила продать.
На рога нацепила верёвку,
и на рынок с утра побрели.
Через час примостились неловко
у железной ограды в пыли.
Простояли полдня – бесполезно!
Поубавился шум суеты.
Коровёнка меж прутьев железных
обглодала сирени кусты.
Наконец-то, остановился
мужичок. Проявил интерес.
Не торгуясь, с ценой согласился
и уже за деньгами полез.
– Что ж, милок, не спросил про корову?
Сколь даёт? И которым телком?..
– А зачем? – усмехнулся сурово. –
Не доить, чай, на мясо берём…
– Что ты! – вскрикнула, сердцем немея, –
Разве можно такую под нож?
Обняла коровёнку за шею. –
Ты её у меня не возьмёшь!..
А корова как будто бы знала,
понимала душою немой,
вдруг рванулась из рук, побежала,
со всех ног побежала домой!..
Ничего вроде нету такого,
но пошёл с той поры пятый год:
коровёнка жива и здорова
и старуха здоровой живёт…
 

 
Я возле дерева стоял оцепенело:
шли люди в белом из каких-то стран.
Вот принесли утопленницы тело
и опустили бережно в туман.
 
 
Я понял, что река остановилась.
Над мёртвым телом всколыхнулся крик.
Она спала, а мы ей только снились,
мы в сон вошли живыми в этот миг.
 
 
И он во мгле полночной длился, длился,
печаль судьбы неведомой тая.
Туман у ног, как смерти мысль, клубился,
и в сердце скорбь как речь небытия.
 
 
Вдруг голос птицы – радостный ручей
пролился вниз, он был доступен взгляду.
И я подумал: это соловей.
«Ах, соловей!..» – воскликнул кто-то рядом.
 
 
Потом я жить пошёл туда, где свет
сливался с ветром утренних побудок.
И люди в белом мне смотрели вслед,
сквозь мглу веков глазами незабудок…
 

 
Погасших окон выцветшие ставни,
глухой заплот, поваленный в осот.
И – тишина, как будто слово тайны
сейчас Господь с небес произнесёт.
 
 
Покажется, что жизнь людей былая
из этих мест бесследно не ушла,
как память сокровенная, живая,
здесь в тишину незримо проросла.
 
 
И ощутишь ознобно чьи-то взоры,
лишь дунет ветер, травы шевеля,
и оживут обрывки разговоров,
мельканье лиц и запахи жилья.
 
 
Здесь постоять – как заново воскреснуть
с щемящим чувством грусти и вины.
Всплакнёт ли птица над судьбой окрестной –
и снова станет частью тишины…
 

 
Прояснились небесные глаза,
раскинулась дуга над водоёмом.
Брела на север медленно гроза,
окрестности облаивая громом.
 
 
Дымился под лучами чернозём,
ручьи бросались весело с обрыва.
И наливалась жгучим кипятком
на пустыре воспрявшая крапива.
 
 
Закопошились куры в лопухах,
томился запах сена под навесом.
И, не успев обсохнуть, на глазах
ржавело возле кузницы железо.
 
 
Кипела в палисаднике сирень,
и затаив дыхание Природа
глядела на умытый ясный день,
как на младенца после трудных родов.
 

 
Подпоясаны дни то вожжой, то тесьмой.
Живы хлебом и небом разлук.
Деревянными буквами пишут письмо
В министерство почётных наук:
Как построить за баней Егора сельмаг,
Институт благородных колёс,
Чтоб прислали на почту казённых бумаг,
Чтоб земную помазали ось.
Дескать, время скрипит, будто ржавый засов,
Отстаёт от метро и ракет –
Длится день двадцать семь с половиной часов,
Ночь? – единого мнения нет.
 
 
Непонятного свойства часы и труды.
То ль ночуют кудесники тут?
На неделе семь пятниц, четыре среды,
Дни другие – в сарае живут.
Из дремучих подворий, бурьянов глухих
Бесполезный айфон голосит.
И колхозное знамя побед трудовых
Над избой комбайнёра висит…
 
 
Там за Лысой горой – царство вечных болот,
Где по воле небесных огней
Истребительских войск утонул самолёт
И поэт евразийских кровей.
 
 
А за взгорком – простор! Свет небесный высок,
В синеве соловейки полёт.
Берендеевым солнцем пронизан лесок,
И душа пасторали поёт!
Выйдет в поле старик, ветхой жизни жилец,
И вглядится в сияющий зной.
Так глядит далеко, словно видит дворец,
Где Господь проживает с семьёй.
В остальном, как и всюду: изба, огород
И следы заплутавших колёс.
На кривое крыльцо выйдет в валенках кот,
Спросит вежливо: – Рыбу принёс?
Голосистый петух известит в лопухах
Об итогах хозяйских забот.
Электронное время придёт в сапогах,
Постоит… И обратно уйдёт.
Там, в народной глуши, бродит хмелем трава,
Облака серебрятся вдали.
Там для песни полезной сыскали слова,
только музыку к ним не нашли.
Там закатных коней стерегут до сих пор
На зелёном в ромашках лугу…
Я б срубил там избу или даже собор,
Да топор подобрать не могу…
 

Полина Жеребцова

Полина Жеребцова родилась в 1985 году в Грозном и прожила там почти до двадцати лет. В 1994 году начала вести дневник, в котором фиксировала происходящее вокруг. Учёба, первая влюблённость, ссоры с родителями соседствовали на его страницах с бомбёжками, голодом, разрухой и нищетой.

В 2002 году семнадцатилетняя Полина Жеребцова начала работать в одной из грозненских газет в должности журналиста. Писала статьи, фельетоны, очерки, проводила расследования, вела поэтическую страницу. Публиковалась в различных СМИ в республиках Северного Кавказа, в журналах «Знамя», «Большой город», «Дарьял», «Отечественные записки» и других.

Автор книг «Дневник Жеребцовой Полины», «Муравей в стеклянной банке. Чеченские дневники 1994–2004 гг.», «Тонкая серебристая нить», «Ослиная порода». Проза переведена на французский, украинский, немецкий, болгарский, чешский, польский, словенский, португальский, финский, эстонский, литовский, латышский и другие языки.

Член Союза журналистов России, финского ПЕН-клуба. Лауреат международной премии им. Януша Корчака сразу в двух номинациях (за военный рассказ и дневниковые записи). Финалист премии Андреева Сахарова «За журналистику как поступок». С 2013 года живет в Финляндии.

Документальный роман, основанный на личных дневниках автора 2005-2006 годов

Продолжение. Начало в №№ 1-2

Николя родился в горах Дагестана, в крохотном селе, примостившемся у самого края пропасти. Если подползти на животе и посмотреть вниз, в бездну, видно, как синие воды глубокой реки уносят печаль. Родной саманный дом был теплым и просторным, но мальчику хотелось играть на природе.

– Осторожно, Насух, – предупреждала бабушка Ула. – Заглядишься – утянет вниз…

В том времени Николя звали Насух.

– Почему? – удивился мальчик, которому едва исполнилось пять.

Каждый раз, когда он оставлял руины каменных башен на вершине горы и спускался в ущелье, к пропасти, его сердце начинало ликовать. Он испытывал необъяснимую радость, божественную страсть к реке, едва различимой с высоты.

– Будешь долго смотреть в пропасть – она влюбится в тебя и заберет у нас, – то ли шутила, то ли пугала старая Ула. – Что буду делать я без внука? Не ходи туда!

Ула казалась Насуху древней и неповоротливой. Она была частью их родной земли, незыблемым хранителем традиций и веры. Она помнила притчи о воинах, защищавших старинные крепости, и о смотрителях сторожевых башен. В теплом длинном, до пят халате, бабушка таскала воду из колодца и хлопотала по хозяйству. Ее голову всегда покрывал белый платок, привезенный отцом из Мекки. Отца Насух видел редко. Всего несколько раз в год. Его приезд воспринимался как праздник. К нему долго готовились, резали барашка, накрывали столы.

– Вкусный шашлык! – хвалил отец.

Бабушка Ула ждала своего сына долгие месяцы. Она старалась его хорошенько накормить и рассказать новости, которые случались у самого неба: сколько кур пропало, много ли молока дает корова, что уродилось на грядках.

По традиции, Насух не мог заговорить с отцом первый или без разрешения поднять на него глаза. Выглядывая из-за полы бабушкиного халата, он терпеливо ждал, позовут его или нет. Это случалось редко. Всего два раза за пять лет. Поэтому оба раза Насух запомнил, а затем поведал о них пропасти.

В первый раз отец подозвал его, когда нужно было зарубить курицу для супа. Насуху исполнилось четыре года, и его брат Эльдар, приехавший с отцом откуда-то из нижнего мира, где круглый год была работа, сказал:

– Я в четыре года умел резать кур!

Эльдару исполнилось пятнадцать, и он, бросив школу, помогал отцу строить коровники и сараи. Тем и жили. Может быть, старший брат приврал насчет умения убивать домашнюю птицу в таком раннем возрасте, но отцу, любившему крепкое вино и тщательно скрывавшему данный факт от соседей, идея с курицей понравилась.

Поймали Тату – пеструю любимицу Улы. Эльдар принес нож и вручил Насуху.

– Мы ее подержим, – наставлял старший брат, – а ты руби по горлу! Затем суп баба сделает.

– Покажи нам, мужчина ты или нет! – Отец хлопнул Насуха по плечу.

Понимая, какой чести удостоился, Насух не мог подвести отца. От волнения он двумя руками поднял нож, словно меч. Тата, лежа на пне, внимательно смотрела на мальчика. Пень был специально принесен для такого случая, его уже не раз использовали как плаху для домашних птиц. Перышки Таты переливались в лучах палящего солнца. Отец ждал, покуривая сигарету, брат крепко держал курицу. Но в этот момент странное ощущение, что убивать неправильно, поразило Насуха.

– Папа, а может быть, мы ее отпустим? – неожиданно сказал мальчик. – Пусть бежит!

– Что? – кашлянул отец.

Брат расхохотался:

– Я же говорил тебе, что он другой. Кишка у него тонка!

– Другой не другой, он мой сын. Приказываю тебе, Насух, руби курицу!

Насух зажмурился, размахнулся, и на минуту ему показалось, что все, дело сделано. Тата подняла голову и вскрикнула. Сердце мальчика застучало, но не от радости, а от страха, и Насух выронил нож.

– Позор! – заявил отец.

– Позор! – повторил Эльдар.

Брат и отец были похожи между собой: чернобровые, глазастые, с грубыми горскими чертами лица и жесткими густыми волосами. От тяжелой работы их руки огрубели, стали сильными, а Насух с худенькими ножками и ручонками как спички выглядел как блеклая тень.

От стыда за себя и жалости к Тате Насух залился слезами.

– Он точно мой брат? – спросил Эльдар. – Смотри, как чудит!

Отец, которого Насух побаивался, схватил курицу и мгновенно отсек ей голову. Голова Таты упала прямо под ноги Насуха. Увидев это, мальчик вскрикнул и отвернулся. Его затошнило. И словно этого было мало, как только отец положил тушку курицы на землю, она вскочила и забегала по двору.

– Шайтан! Шайтан! – закричал старший брат, отпрянув.

– Недолго ей мельтешить, – заявил отец. – Через пару минут упадет.

Насух продолжал рыдать, ему показалось, что раз курица Тата не хочет умирать, ее можно спасти.

– Давайте приделаем ей голову обратно, – сквозь слезы просил он.

– Вот дурачок! – Отец сплюнул. – И мать его была дурочкой, да простит ее Аллах и примет душу. Тоже всегда жалела животных.

– Аминь, – ответил Эльдар, стоя на куриной плахе двумя ногами.

Тата без головы побегала несколько минут и упала. Затихла. В это время от колодца пришла бабушка Ула, сгибаясь под тяжестью ведер.

– Что делаете? – спросила она и, строго посмотрев на сына и внуков, покачала головой: – Зачем Тату зарубили?!

– Бабушка, она не хотела умирать, – сказал Насух.

– А кто же хочет? Ладно, несите курицу, будет обед, – ответила Ула.

Маму Насух не помнил. Но иногда во сне к нему приходила молодая женщина с черными косами и лучистым взглядом. Она была одета в широкое платье-рубаху из шелка, украшенное позументом. Платье было цвета реки в светлый безоблачный день. Наряд дополнял нежный платок, расшитый золотой нитью.

– Меня зовут Афият, – приветливо улыбалась женщина.

И Насух догадался, что это мама. Афият брала его на руки и пела песню, в которой были всегда одни и те же слова на родном языке. Голос мамы звучал мелодично и приятно. Насух понимал, что она поет о дальних землях и других людях, живущих по иным законам, о которых в их строгом мусульманском селе никогда не узнают. Еще мама пела о том, что не даст его в обиду и придет в самый трудный час, чтобы биться со смертью, если та захочет забрать ее мальчика.

После этих снов Насух просыпался, чувствуя себя счастливым. Он помогал Уле складывать на зиму дрова, следил за печью, выложенной из кирпичей прямо в доме, и поддерживал огонь.

В следующий приезд отец привез продукты, которых не было на вершине горы. Он достал лекарства для Улы, хворающей, после того как подвернула ногу.

– Ты уже взрослый, – сказал отец Насуху, лежа на софе. – Скоро я заберу тебя в город. Будешь нам помогать. Научишься строить.

– Мы изучаем буквы. – Насух показал старенький букварь. – Я пойду в школу?

– Пойдешь, – пообещал отец.

От отца пахло вином, и Насух вдыхал этот запах, чарующий и запретный, который не должны были учуять соседи, иначе бы они стали сплетничать и позорить семью.

– Где мама? – спросил Насух.

Отец резко привстал, и глаза его сверкнули.

– Иди отсюда, – сказал он сыну. Насух, вжав голову в плечи, ждал. Но отец еще раз повторил: – Убирайся!

Слово отца – закон. Насух на цыпочках выбрался в коридор, оттуда во двор и, выглянув за ворота, увидел Улу у пропасти. Она сидела и смотрела на долину, где пастух пас стада овец, объезжая их на коне. За пастухом бежал верный пес, едва различимый с высоты.

– Бабушка, – сказал Насух, подойдя к Уле, – где мама?

Ула вздохнула и посадила внука рядом с собой:

– Когда ты был зернышком и сидел в животе у мамы, пришлось сделать выбор. Выбирать всегда нелегко. Хочешь ты рис или шашлык? Хинкал или кюрзе? Доктор сказал, нельзя, чтобы жили двое. Или мать, или дитя. Отец сделал выбор.

– А как же мама?

– У тебя есть я. Чем плохо? Иди сюда, мой внучек любимый! – Бабушка его обняла.

От ее слов на душе стало спокойно.

Ровесников в округе не было. Село состояло из одной-единственной улочки в десять дворов. Старшие мальчики любили драться на палках и гоняли Насуха. Поэтому когда старая Ула сказала: «Пора собираться!» – от радости он даже затянул песню. Это была старая аварская песня, в которой говорилось о жизни, полной невзгод, и о том, что вера в Бога спасает человека.

В Бога Насух верил с самого детства, но путался в местных традициях. Отец говорил, что они мусульмане, а Ула молилась иконам, стоявшим в изголовье ее кровати. Подрастая, Насух понял, что в их семье все смешалось и перепуталось еще до его рождения.

Уезжали в июне, погрузив вещи на осла по кличке Сом. У осла, которого им одолжили соседи, были длинные усищи, и выглядел он хитрющим. Сом пошел вниз по узкой тропинке над пропастью, только заметив в руках у отца здоровую хворостину. Эльдар нес на себе ковры и посуду, а бабушка Ула – одеяла и свертки с едой. В рюкзак отца сложили инструменты для ремонта. Остальное нагрузили на Сома. Насух тоже помогал как умел: в кармане его курточки лежали ключи от дома, куда, как он понял, никто уже не вернется. Село вымирало, жители спускались вниз, в долины, в города, никто не хотел жить на крыше мира. Но Ула вручила внуку связку ключей и сказала:

– Мы возьмем их на тот случай, если захотим вспомнить это место. Не потеряй!

Идя по узкой тропе, Насух все время проверял, на месте ли ключи.

Через пару часов осла отпустили, и Сом весело убежал обратно, так как знал дорогу. Люди загрузили вещи в машину, ждущую их на равнине, и отправились в Ставропольский край.

Неприметный поселок Аврора показался Насуху и Уле настоящим шумным городом. Вместо одной улицы здесь их было около сотни. Повсюду цвели каштаны и благоухал жасмин. Бабушка и внук несколько раз потерялись, пока искали сельский магазин, а добродушные местные жители отвели их в центр и показали уютный сквер, где стоял памятник вождю пролетариата и располагался сельский музей.

В музее Насуху понравилось. Вся экспозиция посвящалась знаменитому российскому крейсеру «Аврора», участнику революционных событий 1917 года.

Со временем они, приехав из горного Дагестана, привыкли жить в Ставропольском крае. Окрестные улицы населяли в основном русские и татары. Курды жили отдельной общиной на задворках, там, где начинались болота.

Ула взялась возрождать домашнее хозяйство. Купила на рынке пеструшек и красавца петуха, чтобы под рукой всегда были свежие яйца. Не разгибая спины работала пожилая женщина на огороде. Насуха обязали ухаживать за коровой Маней. Старшего брата и отца бабушка с внуком видели так же редко, как и прежде. Зато дом, в котором они поселились, был словно дворец: четыре комнаты на первом этаже и три на втором. Просторная кухня пришлась Уле по душе. Насух впервые увидел газовую конфорку и поначалу решил, что это – волшебство.

– Прогресс! – сказала ему бабушка. – Ученые придумали хитрую штуку!

Ула часто пекла в духовке пирожки, замешивая тесто ранним утром, и угощала младшего внука. Взрослея, он понял, что бабушка только казалась ему старой, на самом деле ей было слегка за пятьдесят. От тяжелой работы лицо Улы покрылось морщинками раньше срока.

Ближайший крупный город находился за двести километров. Как-то Насух и Ула побывали в Ставрополе. Но утомились. Пыльно. Душно. Слишком много людей и автомобилей. Нет тишины. После этой поездки бабушка решила, что не отважится больше путешествовать.

Насух, как и прежде, был одинок. В школе с ребятами он не дружил. Его долгий пристальный взгляд отталкивал сверстников, и они не брали мальчика в свои веселые игры. Для местных он оставался чужаком.

По утрам калитка соседского дома открывалась, и доярка Нюся, мать Фроси, кричала на всю улицу:

– Пошла в школу, буренка!

После чего выталкивала тринадцатилетнюю Фросю за порог. Следом летел портфель и со стуком падал на дорогу. Мать Фроси не поощряла лень и пьянство. А Фрося в молодежных компаниях могла выпить столько, что приползала домой на четвереньках. В таких случаях Нюся брала хворостину и охаживала дочку прямо под соседскими окнами. «Лечение» не помогало. Периодически Фрося исчезала по ночам и пела в придорожном кафе для дальнобойщиков.

– Не общайся с этой девочкой, – предупреждала Насуха Ула. – В нее бесы вселились. К тому же она старше тебя!

Третьеклассник Насух, делая уроки у окна, наблюдал за соседкой и мечтал подружиться с ней. Фрося давно стала частью его замкнутой жизни, но заговорить первым он не решался.

Помог случай. Тетка Нюся как-то утром обнаружила дочку пьяной. Фрося не могла самостоятельно войти в калитку и ползала около матери с завываниями. Нюся отвешивала ей пинки ногами в калошах и орала на всю улицу нецензурную брань. Однако все старания матери были напрасны: пьяная дочка так и не нашла вход к родному очагу.

Насух догадывался, что так в поселке живут многие: пьют, дерутся, режут животных, а иногда и друг друга.

На соседней улице жила большая русская семья. Старший сын привел в дом любимую девушку. Отец, изрядно выпив, сцепился с сыном из-за красавицы. Драка происходила на кухне, и сыну под руку подвернулся нож, которым он ударил отца прямо в сердце. Мама и младшие братья пытались их разнять, но тщетно. Отец погиб.

В конце переулка, недалеко от музея, жила другая русская семья: муж, жена и двое детей. Одной девочке было десять лет, второй пять. Насух несколько раз играл с ними в прятки. Хозяин семейства был уважаемым человеком. Держал много живности: поросят, кур, уток. Жена часто принимала гостей, накрывала на стол, угощала детей оладьями и конфетами. Бабушка Ула всегда здоровалась с добродушными соседями.

Однажды в своем сарае отец семейства увидел черную кошку, которая должна была окотиться. Ему это сильно не понравилось. В приступе ярости мужчина схватил кошку за хвост и швырнул о бетонную стену. Кошка умерла вместе с неродившимися котятами.

Рассказав об этом в поселке, соседская семья благополучно забыла о кошке. А через пару месяцев мужчина зарезал свинью. Во дворе у сарая лежала туша свиньи, и он опаливал ее паяльной лампой. Рядом крутились жена и пятилетняя дочка. Неожиданно паяльная лампа в руках мужчины вспыхнула, и он, испугавшись, отбросил ее в сторону. В воздухе лампа взорвалась. Огонь попал на одежду жены и маленькой дочки. Они заполыхали, словно два факела. Первой умерла мать семейства. Позже скончалась дочка. В больнице она сказала, что ее к себе зовет мама. После этих событий мужчина продал жилье и уехал со старшей девочкой в другой регион.

После их отъезда сгорел коттедж. Но никто не пострадал. А на следующий год рядом со злополучным домом вспыхнул детский сад. В него во время сильной грозы попала молния. Детей и воспитателей в этот момент внутри не было.

Когда в поселке Аврора сгорел детский сад, некоторые воспитатели признались, что по вечерам, когда родители забирали последнего ребенка и никого, кроме них, не было, они слышали, как на кухне дребезжала посуда, а в туалете гремели горшки. Няньки слышали топот детских ножек в коридорах. Старики, жившие в поселке, объяснили это тем, что на месте, где был построен детский сад, прежде находилось кладбище. Его перед строительством разровняли бульдозерами.

Теперь на месте сгоревшего садика и коттеджа разросся бурьян в человеческий рост. Если соединить на карте три объекта: двор, где взорвалась паяльная лампа, сгоревший коттедж и детский садик, то получался треугольник. Мертвые отвоевали у живых свою территорию.

Доярка Нюся, погоняв дочь, хлопнула калиткой. Насух, заметив, что она пошла в коровник, прокрался и помог Фросе заползти в их огород.

– Внутри все горит, – с трудом разжимая сухие тонкие губы, сказала девушка.

– Я принесу воды, – пообещал Насух.

Он понял, что Фрося пьет потому, что ее никто не понимает. В семье смеялись над ее мечтой стать популярной певицей и заставляли работать в коровнике.

Она заплетающимся языком прочитала ему стихи, а Насух рассказал ей о пропасти рядом с домом его предков, где сейчас жили только горные духи.

С появлением друга Фрося стала меньше употреблять алкоголь, а Насух, наоборот, впервые попробовал выпивку. И сколько бы Ула его ни журила, не обращал на это внимания. Понравилось Насуху кисло-сладкое домашнее вино, которого в погребе тетки Нюси оказалось предостаточно.

Вместе Насух и Фрося ходили в школу. Девушка помогала ему с домашними заданиями, пока не настало лето.

Солнечные деньки омрачила смерть соседки через два дома. Соседка была старой и одинокой. Ее обнаружили слишком поздно, и оказалось, что плоть покойной истерзана бродячими собаками. Насух стал чаще задумываться о смерти, особенно душными ночами, когда лежал в гамаке рядом с клумбами, на которых заботливые руки Улы помогали рождаться цветам.

Брат Эльдар не окончил школу и не поступил в институт. Приехав в Аврору, он внедрился в местную банду, грабящую ларьки и магазинчики и торгующую наркотиками. В доме появились краденые вещи: видеоприставка, телевизор, магнитофон. За бесшабашность и дерзость уголовники прозвали Эльдара Королем.

С некоторых пор Насух по требованию брата обращался к нему лишь по прозвищу. Король-Эльдар вытряхивал из спортивных сумок перевязанные резинками пачки денег или товар, и никто не имел права задавать ему неудобные вопросы о том, откуда это и почему находится в их доме. Милиция не вмешивалась в происходящее, будучи в доле с мафией.

Дальние родственники из Дагестана неожиданно вспомнили о семейных узах. Король-Эльдар купил квартиры троюродным теткам в ближайших селах, а племянникам по отцу предоставил жилье в Ставрополе.

Слава о человеке, умеющем решать любые проблемы, быстро разошлась по всему краю, и он сделал карьеру в преступном мире от шахматного солдата до авторитетного ферзя.

Отец не работал. Теперь совершенно ни к чему было горбатиться на стройке за копейки. Часами он сидел в мансарде и ни с кем не говорил. Ула подолгу упрашивала сына спуститься к ним. Отец приходил на кухню лишь поесть, а затем брал свежие газеты и снова уединялся.

Насух не помнил настоящее имя отца. В семье говорили «он», и все знали, что как отец скажет, так и будет.

Жизнь в поселке текла неспешно, словно терпкий мед. В лихие девяностые годы Насух понял только одно: в доме должно быть много оружия и денег.

Когда Насуху исполнилось одиннадцать, Король-Эльдар привел в семью юную девушку по имени Лиана. Дочь татарского мафиози из соседнего селения далеко за пределами Ставропольского края славилась необычайной красотой. Стройная, как дикая лань, зеленоглазая, с тяжелой черной косой, Лиана отличалась совершенством, несвойственным окружающему миру. Она была робкой, нерешительной и совершенно сбитой с толку, оказавшись в их двухэтажном доме из белого кирпича. Возможно, в тот день она впервые видела своего мужа, но беспрекословно следовала заветам старших, отдавших ее как дань за определенную услугу.

Что Король-Эльдар сделал для ее отца, так и осталось для Насуха загадкой. Поселок Аврора гудел слухами о том, что Король-Эльдар с подельниками выехали в другую область и расправились с давними обидчиками татарской семьи из чеченского клана. За это старый мафиози отдал Королю свою младшую дочь. Другие утверждали, что Король-Эльдар был так влюблен, что передал отцу Лианы золотые слитки, похищенные у государства.

Что из этого было правдой?

Лиана во многом заменила Насуху мать. Она подчинялась законам Кавказа, знала, что женщина не может поднять глаза, пока ей об этом не скажут, и легко могла приготовить любое блюдо, что являлось для Насуха настоящим счастьем.

– Лиана! Лиана! – звал он ее утром, зная, что Король уехал. – Иди помоги Уле. Приготовь что-нибудь вкусное!

И Лиана по первому зову спускалась по широкой дубовой лестнице и принималась хозяйничать на кухне. Насух любовался женой брата и завидовал сам себе, что такая чудесная девушка появилась в их доме.

Отец погрустнел. Перестал спускаться с мансарды. И с Лианой не разговаривал. Она не могла произнести в его присутствии ни слова, поэтому между ними на несколько месяцев воцарилось глухое молчание.

В холле на первом этаже лежал ковер ручной работы, сотканный из шерсти и шелка. Он отличался изысканной вязью узоров и прикрывал собой тайник с оружием. На ковре дагестанский мастер изобразил знак бесконечности, похожий на восьмерку.

Насух и бабушка вечерами сидели на софе и, не включая электричество, смотрели в распахнутые окна, выходившие в сад.

– Мой сын тоскует, – объяснила Ула. – О твоей матери. Об Афият…

– Я ее совсем не помню, – сказал Насух. – Сниться она перестала.

– Отошла в рай! Мертвые не всегда с нами. Вначале охраняют, а затем идут дальше. Так положено. Афият безгрешна. Умерла молодой. Что ей среди нас делать?

– Папа выздоровеет? – спросил Насух.

– От этого еще никто не выздоравливал, – вздохнула Ула. – Дай бог ему оправиться. Не перечь и выполняй все, что он попросит.

Быть может, не случись этого разговора, все бы пошло иначе, кто его знает.

На следующий день после обеда, наслаждаясь сладким компотом из вишен, Насух заметил, что отец отправился в летнюю кухню, небольшой бревенчатый домик, выстроенный по приезду из Дагестана. Первое, о чем подумал Насух, было ружье.

В доме под полом находились пистолеты и винтовки. Периодически Черт, Чечен и Гусь – три верных сообщника Короля-Эльдара – приходили и выбирали из тайника все, что им было необходимо. Но старое охотничье ружье, принадлежавшее некогда прадеду, лежало особняком, и к нему никто не смел прикасаться.

Отец буднично вышел на террасу, где цвели бархатно-синие клематисы, приставил ружье к горлу и выстрелил.

Остальные события одиннадцатого лета Насуха стерлись, пропали. Только фрагменты памяти, в которых появилась робкая Лиана и стреляющий в себя отец, остались навсегда.

Дробь не смогла оборвать жизнь отца, но выстрел покалечил его. Долгие дни в реанимации, бессвязные мольбы Улы, стоящей на коленях рядом с иконами, тревожили Насуха. Он не знал, как ему молиться. Кого просить о чуде? Бабушка была верующей христианкой, а отец мусульманином. В итоге Насух просто шел в поля, ложился на августовскую пожелтевшую траву, смотрел в небо и плакал от бессилия. Впервые в жизни он возненавидел Короля-Эльдара.

«Если бы не он… – шептал мальчик облакам, – со своими крадеными вещами, бесконечными разборками и убийствами, Бог бы помиловал нас, а теперь мы прокляты!»

Старший брат вернулся из Москвы в сентябре. Там он помогал решать дела какому-то депутату. Его сумка была набита валютой, а на плече красовался неровный шов после операции.

– Ерунда, – сказал Король-Эльдар. – Царапина!

У него были новые планы, и он не очень огорчился известию, что отец в больнице.

– Это все из-за тебя, – сказал Насух, забыв о правилах, где младший в семье не подает голоса без разрешения. – Ты виноват!

Старший брат не ответил, сразу заехал по уху так, что зазвенело все вокруг, завибрировало, и очнулся Насух на ковре с ненавистной ему бесконечной восьмеркой. Возможно, он получил бы добавки, но его спасла Ула.

– Прекратить! – истошно крикнула она. – Мой сын умирает! Прекратить!

Король-Эльдар, треснув кулаком по шкафу, исчез в коридоре, а Насуху бабушка помогла подняться и сесть на софу.

Через год родился Тимур. Лиана принесла его в атласных пеленках, и все ахали, какой он маленький и хорошенький. У Тимура были черненькие вьющиеся волосики и зеленые глаза, как у матери. Теперь Лиана все время уделяла малышу. Пеленала, кормила, ходила с ним гулять, и сельчане удивлялись необыкновенной роскоши меняющихся колясок, покрывал, игрушек и нарядов.