Текст книги "Деревня Левыкино и ее обитатели"

Мы на нашей «Победе» поехали в деревню Ушаково, туда где родилась моя Мама и ее брат – бывший черноморский матрос с «Потемкина» и коммунист-раскулачиватель Михаил Ильич Ушаков. Его дома тоже не осталось на ушаковской земле. На его месте была огромная воронка от немецкой бомбы, со временем превратившаяся в маленькое озерко с прозрачно-чистой водой. Хозяина усадьбы тоже давно уже не было в живых. И он оказался похороненным не на своем погосте, а где-то на далекой лагерной чужбине.

Как-то по-особенному представилась мне в тот день судьба моих родных дядьев. Родились и вырастали они на одной земле. Были ровесниками и, наверное, в молодости – друзьями. В один год пошли служить на флот, один – на Тихоокеанский, другой – на Черноморский. Со службы вернулись на ту же землю. И пахали, и сеяли вместе. Но новая жизнь после Октября 1917-го разделила их. Один остался сам по себе, а другой пошел с коммунистами. Коллективизация разделила их жестоко на всю жизнь. Но и при этом человеческие чувства сохранились. И в минуту беды один попытался спасти другого.

Вспоминая про это, я подумал: «А ведь могли же мужики понять друг друга и найти общую дорогу в жизни. Ретивые руководители и их уполномоченные не дали им это сделать».

Умерли оба матроса – и «кулак» и коммунист – в один год. Зимой 1944 года от кровоизлияния в мозг в подмосковном лесу – Федот Иванович. А где-то в лагере для заключенных, оклеветанный в предательстве, как «враг народа», «от опухоли мозга» умер Михаил Ильич. Так было написано в лаконичном ответе Генеральной прокуратуры на мое заявление о пересмотре его дела.

* * *

Последующая жизнь Федота Ивановича – потомственного крестьянина-землепашца и хлебороба – была годами скитаний по чужим углам. Только за два года до смерти он сумел с помощью моего Отца построить собственное жилище – крохотный домик, который был больше похож на временный вагончик в полевом стане или на сторожевую будку на стройплощадке. В этом домике доживала свой одинокий век его вдова Анна Васильевна.

Дядя Федот безропотно воспринял свою судьбу. И нелегкую жизнь прожил не для себя. Он израсходовал ее в тяжелом физическом труде для своих сыновей. Сбежав от несправедливости, он первое время прожил в знакомом уже нам подвале на Верхне-Радищевской у своего племянника Василия Борисовича. Жена и дети, выселенные по раскулачиванию из собственного дома, оставались в деревне. Они поселились в нашем пустующем доме. Анна Васильевна работала в колхозе. Она заведовала колхозным сливным молочным пунктом, а также исполняла обязанности колхозного пчеловода на некогда принадлежавшей ей пасеке. В рабочую уборочную пору она, как и все деревенские женщины, вязала в поле снопы, работала на току. На протяжении, кажется, трех или четырех лет после раскулачивания она оставалась в деревне обычной, как и все женщины деревни, колхозницей. Все эти годы ее невозможно было упрекнуть в недобросовестности. Я бы сказал, что она была даже очень активной и трудолюбивой колхозницей. Дети – Леонид и Борис учились в школе, в городе Мценске.

А Ольга Семеновна, вдова Александра Ивановича, со своим младшим сыном Валентином тоже оказалась в не менее суровой участи раскулачивания. После бегства дяди Федота она с младшим сыном срочно уехала из деревни в Москву к старшему – Георгию, который к тому времени после службы в Красной Армии женился и проживал вместе с родственниками жены на Третьей Мещанской улице. Там же, в том же Чулковском дворе, проживала и наша семья. Родители мои снимали здесь комнату.

Я хорошо помню, как однажды утром здесь появилась тетя Оля с Валентином. Вспоминается тревожная обстановка ее встречи, непонятное для меня беспокойство всех взрослых, растерянный и несчастливый вид Тетки. У нее тоже начиналась теперь новая неуютная жизнь по чужим углам и в тяжелом неженском труде. Некоторое время она жила у старшего сына, который затем снял для нее комнату в города Истра. Сам он тогда работал в этом городе по торговой части. То ли он был просто продавцом, то ли заведовал продуктовой палаткой, которая стояла неподалеку от Ново-Иерусалимского монастыря. Тетя Оля стала работать дояркой на молочной ферме Истринского совхоза. Поначалу жизнь ее вроде бы неплохо налаживалась. Работа была знакомая, крестьянская. Хозяева дома, где она поселилась, были добрыми и порядочными людьми. По праздникам, летом мы ездили к тете Оле в гости.

Это было в 31—32-м годах. Тогда я впервые увидел Ново-Иерусалимский монастырь. А в дни войны в кадрах кинохроники разрушений я увидел его руины и не представлял себе, что он когда-нибудь будет восстановлен в первозданном виде. С тех давних пор я запомнил речку Истру внизу под высоким обрывом. А на обрыве, на самом краю его, двухэтажный деревянный дом, который, казалось, вот-вот должен был упасть вниз. Местный пейзаж в окрестностях монастыря теперь, в связи с сооружением водохранилища, не похож на тот, что сохраняется до сих пор в моей памяти.

Прожив благополучно около двух лет в Истре, тетя Оля в какой-то мере успокоилась от пережитого изгнания из собственного дома. Старший сын Георгий имел тогда возможность помочь ей материально.

Семья Федота Ивановича после его бегства из деревни не скоро собралась в Москве. Он поступил на завод АМО грузчиком. Началась его классовая перековка из крестьянина-хлебороба в индустриального рабочего. Но другой профессии, кроме грузчика, он не приобрел. Так всю жизнь и проработал он на заводе имени Сталина, до самой смерти грузчиком. От этой профессии и от пережитых чувств изгнанника резко изменился его облик. Стал он молчаливым, ходил согнувшись, будто подставляя спину под тяжелую ношу.

А его жена Анна Васильевна с сыновьями в эти годы жила в деревне, в нашем доме, и была членом колхоза «Красный путь». Ей по-прежнему доверяли возить колхозное молоко во Мценск, на сливной пункт и ухаживать за пчелами на бывшей своей пасеке, которая находилась по-прежнему перед окнами ее бывшего дома. Через некоторое время, когда обстановка в деревне успокоилась после раскулачивания, дядя Федот стал приезжать к семье на время своих отпусков. Приехать в деревню он всегда успевал к началу сенокоса или уборки урожая, к началу рабочей поры. В эту отпускную крестьянскую страду он снова из хмурого, молчаливого такелажника с тяжелой и усталой походкой превращался в живого деревенского мужика. Со своими деревенскими товарищами работал в эти дни с каким-то особым удовольствием, даже с наслаждением. Для них он снова становился душой и организатором знакомого ему дела. Снова был слышен его удалой голос и в поле, и на току, и в первом обозе с зерном нового урожая, отправляемого на государственный ссыпной пункт. Работал не за трудодни, не за какую-нибудь иную оплату и даже не за спасибо. К сожалению, невдомек было новым хозяевам колхоза «Красный путь» сказать ему: «А оставался бы ты, Федот, в своей деревне и жил бы ты здесь с нами на общую пользу!» И остался бы Федот Иванович, и не укорил бы никого за незаслуженную обиду, и прожил бы жизнь свою с великой пользой и для себя, и для общего дела. Я до сих пор удивляюсь, почему никто не сказал ему таких простых слов.

Люди, оторванные от своего естественного образа жизни, изгнанные из своих родных мест, лишенные нажитого своим трудом имущества, обездоленные несправедливостью, были обречены на жестокие условия выживания. И если они выживали, то только за счет неимоверных физических усилий. Чтобы прокормить и вырастить своих детей, Федот Иванович всю оставшуюся жизнь должен был надрываться на примитивной работе, основным принципом которой был «семеро наваливай – один тащи».

Врожденный человеческий инстинкт к повседневному труду, смирение и умение нести свой крест, ответственность за судьбу детей помогли Федоту Ивановичу и его супруге Анне Васильевне выжить и сохранить семейство. Назад в деревню возврата не было, и в конце концов семья стала собираться в Москву. Детей на время оставили в деревне у добрых людей. В 1933 году Анна Васильевна уехала к мужу. Первое время они поселились в известной уже нам Истре, где уже жила со своим младшим сыном Ольга Семеновна.

Анна Васильевна здесь тоже определилась на знакомую ей работу в Истринском совхозе, а Федот Иванович каждый день с первым поездом приезжал в Москву на знаменитый завод АМО и каждый день к ночи возвращался к обретенному жилищу в совхозном бараке.

В 1934 году и Ольга Семеновна, и Федот Иванович из Истры переехали на жительство в деревню Анискино, недалеко от города Щелково. Это было связано с тем, что Ольге Семеновне в тех местах подыскали старичка и сосватали их. К нему и переехала она с сыном. Но брак ее продолжался недолго. Оказалась полная несовместимость характеров. Бедная женщина с сыном нашли временное пристанище в деревне Жарково, в доме одинокой старушки по имени Пульхерия. Отчества ее я не запомнил.

Вскоре после этого она и подыскала для дяди Федота в деревне Анискино хозяев, которые пустили в свой дом его семью на жительство, конечно, за соответствующую плату. Плата была небольшая. Теперь оказалось возможным собрать всю семью, вывезти из деревни Левыкино оставшихся еще там сыновей. Сначала в Москву приехал старший – Леонид. Он еще успел пожить с отцом на Таганке, в подвале у Василия Борисовича. А теперь в Анискино приехал и младший, Борис.

Федот Иванович по-прежнему трудился на заводе АМО. Теперь он стал называться Завод имени Сталина – ЗИС. Чтобы попасть на работу вовремя, ему надо было вставать зимой до рассвета, а летом с рассветом, на первую электричку. А до станции Чкаловская надо было пройти пешком три километра. Обратно с работы он возвращался или в зимней темноте, или в летних сумерках. Вместе с ним на станцию поспешала утром и Анна Васильевна на строительство Московского метрополитена. А сыновья учились в анискинской школе. Жизнь налаживалась.

А на заводе, где работал Федот Иванович Левыкин, на славном нашем автогиганте имени И. В. Сталина, секретарем партийного комитета ВКП(б) в то время был Левыкин Виктор Васильевич, сын одного из наших деревенских братьев Петрушиных, прозванных еще и Клыками.

Наш Дядя Федот не искал встреч со своим высокопоставленным земляком, не добивался его покровительства и протекции. Для того чтобы стать грузчиком на автогиганте, этого не требовалось. Знаменательной, однако, в этом случае была другая сторона. В отличие от своего номенклатурного земляка, на социалистический автогигант Левыкин Федот Иванович пришел, гонимый другой судьбой. Она оказалась в это время общей для многих подобно ему раскулаченных российских мужиков. В колхозной деревне они были оъявлены «чуждым элементом», а в социалистической индустрии им открылась перспектива стать строителями новой социалистической жизни, стать передовиками и даже героями социалистического труда. На заводы, фабрики, на стройки в те годы пришли многие сотни тысяч молодежи из раскулаченных семей. Часто на этих стройках они селились семьями, давая начало династиям советского рабочего класса.

Героем Социалистического Труда наш Дядя Федот не стал, но Автомобильному заводу имени И. В. Сталина отдал всю вторую половину своей жизни.

* * *

Для Ольги Семеновны с сыном наступило особенно тяжелое время. Практически не имея средств к существованию, она устроилась на работу в электродепо Ярославской железной дороги на станции Москва-III мойщицей колесных вагонных тележек. Это был настолько тяжелый труд, что он в короткое время изменил облик несчастной женщины. Моя Мама очень искренне сочувствовала ей и также искренне переживала ее нужду. Ведь они вместе когда-то давно, еще в начале века начинали в Москве со своими предприимчивыми молодыми мужьями городскую жизнь.

А вот теперь она вдруг превратилась в беззубую старушку, одетую в промасленную телогрейку, с черными от машинной смазки руками. Мама вспоминала ее облик в далекой молодости и искренне сочувствовала ее горькой вдовьей судьбе. В это горькое время они стали большими подругами, чем в те далекие лучшие но, увы, прошедшие времена. Тетя Оля часто бывала у нас. А мы тоже старались навещать ее и оказать хоть какую-либо помощь.

Этой женщине предстояло пережить не один удар жестокой судьбы. Но, удивительно, она никогда не роптала. Своим трудом она кормила себя, обувала, одевала и учила своего младшего сына Валентина. Вагонные тележки она мыла до самого выхода на пенсию. Это была, по ее рассказам, очень тяжелая, не женская и даже не мужская работа. Особенно трудно было зимой счищать с моторной части тележек смерзшуюся смесь снега, нагара и масла. Однако другой работы ей никто не предлагал. Она делала ее каждый день. С раннего утра она из Анискино пешком шла на станцию Чкаловская и одной из первых электричек приезжала на Москву-третью. Домой возвращалась поздно вечером. Она тоже была ударницей социалистического труда.

К моменту выхода на пенсию младший сын Ольги Семеновны Валентин, окончив семилетку, а затем ФЗУ, приобрел специальность слесаря и поступил в мастерские всемирно известного тогда Щелковского аэродрома, откуда наши советские герои-летчики стартовали в свои исторические полеты. Слесарь стал неплохо зарабатывать. Жить им двоим стало заметно легче. Помогал и старший сын Георгий, работавший тогда заведующим овощным магазином и бывший в зените материального достатка. Этот зенит и погубил его жизнь.

Семья Федота Ивановича также активно включилась в ритм свободного социалистического труда. Сам глава семьи по-прежнему ударничал в такелажном цеху любимого Автозавода им. И. В. Сталина, а его супруга Анна Васильевна строила Московский метрополитен. Ее бригада работала на участке между будущими станциями «Кировская» и «Комсомольская». Правда, роман А. Фадеева «Ольга Белокурова» не про нее написан. Но когда мне пришлось его читать, о многих событиях на строительстве метро я уже знал из рассказа тети Нюры. Ей здесь тоже досталась солидная доля неженской работы. Она тоже стала ударницей соцтруда. Продолжали учебу сыновья Леонид и Борис. Первый в 1938 году окончил десятилетку и поступил в Московский институт инженеров транспорта, а второй еще ходил в школу.

Так в годы второй сталинской пятилетки бывшая раскулаченная крестьянская семья вносила свой посильный вклад в завершение «в основном» строительства социализма в нашей стране. Этот вклад был скромен, но не мал, если прибавить к нему обобществленное хозяйство Федота Ивановича, составившего значительную часть основного капитала колхоза «Красный путь».

Из Анискина семья Федота Ивановича в 1938 году переехала ближе к Москве. В Лосиноостровске, в поселке Красная Сосна, она поселилась в доме одного из наших земляков, Дмитрия Парфеновича Орефьева. Тетя Нюра теперь устроилась на работу в Центральном дезинфекционном институте, в Москве, на Миусской площади, конечно, уборщицей-дезинфектором. Дядя Федот по-прежнему исправно выполнял такелажные работы. Сыновья учились.

В конце тридцатых годов из пяти левыкинских братьев – Шавыр жизнь продолжали только двое. Это были дядя Федот и мой Отец. В 1939 году Отцу удалось построить для нашей семьи дом недалеко от Москвы в поселке «Дружба», недалеко от платформы Перловская Ярославской железной дороги. Места в этом доме оказалось достаточно, и он предложил брату поселиться со своей семьей в этом доме. Так, перед войной два родных брата – две семьи сошлись под одной крышей.

А тетя Оля оставалась еще в Анискино, Она жила там со своим сыном Валентином в доме известной в этом селе семьи Сафоновых. В 1940 году Валентин был призван в ряды Рабоче-Крестьянской Красной Армии и уехал служить на далекую монгольскую границу, в город Кяхту. Там ждала его жестокая судьба. Но очередной удар судьба нанесла тете Оле здесь, в Москве. В 1941 году, за два-три месяца до начала войны, был осужден за растрату сроком на 10 лет ее старший сын Георгий.

Вскоре началась Великая Отечественная война. Тетя Оля осталась одна в чужом Анискине. И однажды моя Мама послала нас, то есть меня и моих двоюродных братьев Леонида и Бориса, в Анискино, чтобы мы привезли тетю Олю к нам, в наш дом, на станцию Перловская. Я помню, как мы нашли машину, на которую погрузили все имущество тети Оли, уместившееся в небольшом сундуке, и ее увезли из Анискино. Никому из горемычных наших родственников не суждено было уже когда-нибудь туда вернуться.

Однажды, уже в недавнее, в перестроечное время я все-таки попал в эту деревню. Прошел по ее главной улице. Дома, в которых жили мои родственники, были на своем месте. Может быть, их хозяева и помнили своих постояльцев. Но желания с ними поговорить почему-то не возникло. Я подошел к тому месту, где некогда стояла красивая церковь, построенная в начале века на деньги богатых анискинских крестьян. Деревня-то была торговая. Но вместо церкви я увидел обезображенное место. Сохранились лишь стены придела, который служил теперь людям для малой и большой нужды. Вокруг валялись остатки битого кирпича. Ничто не напоминало о том, что когда-то около церкви было кладбище. Наконец, я дошел до берега реки Клязьмы. Вышел на мост, с которого мы когда-то ныряли в чистую и теплую клязьминскую воду. В этом месте река была глубока. Здесь с местными анискинскими ребятами мы строили плот, чтобы совершить на нем путешествие в дальние анискинские окрестности. Анискинские ребята были большими романтиками. Это желание было навеяно увиденным тогда фильмом «Дети капитана Гранта». Я стоял на мосту, вспоминал об этом, а глаза мои смотрели на грязный черный ручей, в который превратилась красивая река, в древние времена являвшаяся важной артерией, соединяющей жизнь земель Великого Владимиро-Суздальского княжества, а затем и Московского государства. А на противоположном берегу вместо памятного мне леса и широкой цветной болотной луговины перед собой я увидел мрачный пейзаж Щелковского химического комбината. На том берегу, где я стоял, в деревне Анискино люди разрушили – нет, не разрушили, а изуродовали – православный храм. А на том берегу другие люди трудом своим сотворили чудище, от которого окружающая жизнь и поныне продолжает погибать. Таков страшный парадокс современной жизни. Удивительно! Стоя здесь на мосту, я вспомнил вдруг содержание встретившихся мне архивных документов, относящиеся к событиям Первой русской революции. Среди них были отчеты Московского губернского жандармского управления о событиях в деревне Анискино в 1905– 1906 годах. Крестьяне этого села объединились тогда в местную организацию Всероссийского крестьянского союза, чтобы вести борьбу за землю и свободу. В документе говорилось о проведенной здесь в связи с этим жестокой экзекуции. Вспоминая об этом, я подумал: «А за что здесь тогда боролись люди?» Неужели за свободу разрушить храм и уничтожать природу? Так случилось, что деревня Анискино оказалась расположенной недалеко от знаменитого Чкаловского аэродрома, с которого советские герои стартовали в просторы Арктики, к берегам Камчатки и Сахалина, к берегам Америки, а из Звездного городка отправлялись в безбрежные просторы космоса. В окрестностях Анискино теперь много дачных участков. Говорят, что они принадлежат тем, кто участвовал в этих исторических стартах. И сама она уже давно перестала быть крестьянской и колхозной. А красивая Клязьма превратилась в сточный ручей Щелковского химического комбината.

* * *

Не успела тетя Оля отгоревать свою новую беду, ее ударила вторая. В 1942 году под суд военного трибунала угодил ее младший сын Валентин. Он был осужден на 10 лет за кражу бочки бензина. Подобные проступки в то суровое время жестоко наказывались согласно приказа Верховного Главнокомандующего за номером 0169. Этот приказ в обиходе назывался тогда известной фразой Верховного, содержащейся в нем: «Государство не бездонная бочка!» Я узнал об этом прискорбном случае, будучи на фронте, на Северном Кавказе. Мне жаль было брата. Мне искренне было жаль бедную тетю Олю. Но суровость приговора не вызвала у меня тогда сомнений в его справедливости. Я и сам готов был понести такое же наказание, если бы посмел «по злому умыслу или по какой-либо другой причине» совершить такой проступок. Так мы солдаты Великой Отечественной воспитаны были силой присяги, данной своему народу и государству.

Жаль было Валентина. Не случись с ним такой беды, жизнь его состоялась бы иначе.

В 1943 году получил похоронку дядя Федот. В бою под Харьковом весной 1943 года погиб его младший сын Борис. Он был призван в Красную Армию на два-три месяца позже меня. Если мне удастся продолжить воспоминания о моей собственной жизни, я неоднократно буду вспоминать и о нем. Мы были с ним не только и не столько братьями, сколько друзьями. Наша дружба началась с ним с раннего детства в родной нам деревне Левыкино. Все мои воспоминания о детстве неразрывны с именем моего двоюродного брата. Он был старше меня на один год. Но мы всегда с ним были равны. Нас никогда не разделяли ни социальные, ни идейные, ни политические разногласия. Когда началась война, у нас не было иного выбора. Мы вместе пытались уйти на фронт. Нас не брали. Тогда мы вместе пошли устраиваться на военный авиамоторостроительный завод номер 24, который находился на Семеновской улице. Из отдела найма и увольнения нас направили на медицинский осмотр. Война еще только-только начиналась, и страна еще на военный лад не перестроилась. Врачи еще были придирчивы к определению годности по состоянию здоровья. Заводской доктор долго слушал меня, как когда-то мой детский доктор Гуревич. Потом заставил сделать двадцать приседаний, вытягивая руки вперед. Потом еще послушал в свою трубку и решительно сказал: «Негоден». А Борис оказался годным. Его приняли на завод учеником фрезировщика, а меня нет. Теперь Борис стал каждый день ходить на работу. Он очень скоро освоил станочные операции. Но осенью началась эвакуация. Завод остановил производство, начался демонтаж станочного оборудования, погрузка в эшелоны. Брату было, как и всем, предложено эвакуироваться с заводом в Куйбышев. Но он не поехал.

В это время на руках он уже имел предписание военкомата быть готовым к призыву и не осмелился это предписание нарушить. Через месяц или два после этого Борис был призван в ряды Красной Армии и зачислен курсантом в Офицерское училище имени Верховного Совета РСФСР.

Так сын раскулаченного отца, «чуждого классового элемента», изгнанного Советской властью из родной деревни, стал под боевое знамя знаменитой Высшей Краснознаменной офицерской школы, носившей имя Верховного Совета РСФСР. Вот так война, нависшая черной бедой над Отечеством, соединила наш советский народ в то самое «морально-политическое единство», ставшее основным залогом нашей Победы над фашистской Германией.

«Бывшие» и «чуждые элементы», рабочие и крестьяне, школьники и студенты, интеллигенция – все встали на защиту своего государства и Родины – Союза Советских Социалистических Республик. Страшному врагу, очумелому коричневому фашизму, не удалось разрушить это государство соединенных народов, объединенных рабочих, крестьян и интеллигенции. Зато теперь, в конце второго тысячелетия наш народ никак не может прийти в себя и понять, как же можно было так скоро и без всякого сопротивления с его стороны, без его согласия, в мирное время, без страшных атак и бомбежек развалить это могучее государство. Сила политической подлости переродившихся руководителей оказалась для него неожиданной и роковой.

Борис закончил училище ускоренным курсом, был выпущен лейтенантом, получил под свою команду минометный взвод и с ним вступил в свой первый бой на Украине, под Харьковом. Осенью сорок второго года, воюя уже на Северном Кавказе, я получил от него первое и последнее письмо с его фронта. Оно было полно оптимизма и бесстрашия. Сообщал он мне, что взвод его в основном был казахским и что командовать им чаще приходилось не голосом, а жестами. В весенних боях 1943 года под Харьковом Борис погиб. В похоронке, которую успел получить его отец, было написано обычное извещение о том, что лейтенант Борис Федотович Левыкин в бою за Родину пал «смертью храбрых» и что тело его похоронено в братской могиле в освобожденном им городе Змиеве.

Младшего сына своего Дядя Федот пережил ненадолго. Он успел, однако, своими руками построить маленькую хибарку для своей жены и старшего сына. Сам в ней он прожил недолго. В последний раз я повидался с ним осенью сорок третьего, во время короткой побывки дома. Дядя был удручен смертью своего младшего сына и тем не менее был очень рад, увидев меня живым и здоровым. Я застал его как раз на строительстве домика. К зиме он собирался в нем поселиться. Кинулся меня угощать вареной картошкой. Слушал мои рассказы с живой войны. А потом сказал: «Немцев-то мы, конечно, разобьем!» И добавил: «Хотелось бы посмотреть, как его, негодяя, судить будут».

Зимой сорок четвертого Дядя Федот скоропостижно скончался. За день до смерти он на своем Заводе имени И. В. Сталина, как всегда, выполнял такелажную работу. А на другой день, в выходной, с сыном Леонидом пошел с салазками в лес по дрова. Оттуда на них старший сын привез его домой уже бездыханного. Спилили они тогда березу, рассказывал Леонид. Отец отложил пилу и вдруг повалилися на бок и испустил последний вздох. Похоронили старого матроса-тихоокеанца, мценского крестьянина, рабочего-грузчика с автогиганта ЗИС на Лосиноостровском кладбище. В следующий отпуск с войны я его уже в живых не застал. А когда кончилась война, никто мне уже не мог показать места его захоронения. Оно быстро затерялось без надгробного знака среди таких же горемычных безымянных могил.

Род Дяди Федота не получил продолжения. Старший сын его Леонид прожил какой-то странной жизнью. На войну он не попал за негодностью к военной службе, в связи с очень плохим зрением. Высшее образование в Институте инженеров транспорта он так и не получил. За какой-то проступок он был отчислен. Долгое время он это скрывал от родителей. Делал вид, что все идет нормально. Каждый день ходил, якобы, на занятия, а потом после тоже, якобы, окончания института, каждый день ездил на работу в какую-то радиолабораторию на станцию Чкаловская. Тайну его разгадала только моя Мама. Как-то однажды она на чердаке, среди сваленных там книг случайно нашла его зачетку, а в ней выписку из приказа об отчислении из института. Мама никому об этом не говорила. Сказала только мне. Кроме нас, никто так ее и не узнал. Леонид делал вид, что работал, а все родственники в это верили. Он был человеком талантливым и науку в институте постигал успешно. Не окончив его, он тем не менее сумел воспользоваться полученными знаниями в радиотехнике и на жизнь свою скромную зарабатывал частным промыслом по ремонту радиоприемников и телевизоров и был известен в нашем поселке как хороший мастер, имел клиентуру. В общем, Леонид Федотович всегда выглядел человеком при деле, ходил на работу, возвращался с работы, ездил, как он говорил, по филиалам свой лаборатории.

Думаю, что в такой странный образ жизни он вошел незаметно для себя, однажды постеснявшись поделиться с близкими своей неудачей. Выйти из этого самообмана он не мог. Настоящей семьей он не обзавелся. Сошелся он как-то с одной девушкой-студенткой Клавой Пузыревой. Во время учебы в Автодорожном институте она жила в доме моих родителей вместе со своими однокурсницами. Институт арендовал тогда часть нашего дома для общежития. Не расписываясь, не беря на себя обязательств, они тем не менее сошлись характерами и построили какую-то совместную жизнь. Она не разрывалась и продолжалась многие годы вплоть до трагической гибели Леонида.

Но истинная тайна его жизненной неудачи все-таки стала известна. Как-то летом в день своего рождения Леонид провожал гостей. Было это вечером. И вдруг около его дома на него беспричинно напали пьяные околомагазинные хулиганы и сильно избили. Прохожие вызвали «скорую помощь», и его отвезли в больницу. По факту хулиганства и разбоя было открыто уголовное дело, началось следствие. И тут неожиданно выяснилось, что у Леонида не было паспорта, что он никогда и нигде, то есть ни в каком официальном учреждении или на производстве, не работал. Иначе говоря, наш двоюродный брат оказался «гражданином без паспорта», «человеком без определенного рода занятий». Наше, то есть его родственников, удивление невозможно было ничем объяснить, кроме как необычностью его характера и поведения, нетребовательностью и безответственностью к самому себе.

Да! У нас годами выработалось к Леониду особое отношение. Все мы знали, что в детстве он был очень способным и даже талантливым в учебе. Все мы были уверены в том, что со временем эти качества, а ими не все наши родные и двоюродные братья и сестры, племянники и племянницы наших родителей, были одинаково наделены, разовьются в какой-то большой результат. Скажу о себе: я был уверен в том, что Леонид будет или ученым, или инженером-изобретателем. Он был моим консультантом по физике, математике и даже по литературе, когда я учился в школе в предвоенные годы, а потом и в послевоенные годы в школе рабочей молодежи. Я восхищался его умением разбираться в сложных схемах радиоприемников. Еще в свои школьные, а потом студенческие годы он занимался радиотехникой и мог собрать сложный широкодиапазонный радиоприемник на входивших тогда в практику электронных металлических радиолампах. Вводя в стандартные схемы свои усовершенствования, он добивался высокой их избирательности. Очень быстро освоил он и радиотелевизионную технику. Для себя, по собственной схеме, он построил телевизор и антенну, с помощью которых он мог принимать передачи зарубежных станций еще в начале пятидесятых годов. Больше всех в его способности верил его отец. Ему он отдавал и больше своих забот и внимания. Но никто из нас не заметил, как наш талантливый и несколько чудоковатый брат стал превращаться в неудачника. Необычный, странноватый вид и поведение мы с детства привыкли объяснять его врожденной близорукостью. Много лет родители не замечали этого недостатка. Много лет он преодолевал его без очков. Наверное, это отразилось на всем его облике. Ходил он медленно, осторожно, втянув голову в плечи. Встречных не узнавал издалека, иногда даже проходил мимо. А столкнувшись нос к носу, как-то необычно виновато удивлялся неожиданной встрече. Раздраженным он был редко. А обозленным – еще реже. Но когда эта реакция вдруг возникала в нем, доброе лицо его преображалось в резком гневе. Но эта вспыхнувшая искра гнева быстро проходила. Ее даже не всегда можно было заметить. Репутация доброго, странноватого близорукого человека соединилась в отеческом имени Федотыч. Еще подростком оно укрепилось за ним. Постепенно друзья его – однокашники, а потом и родственники стали так его называть. Странно! Но это отеческое имя не делало его похожим на отца ни внешне, ни по характеру. Отец его не был неудачником. Его природный талант и сила характера реализовались в конкретных результатах общественно-полезного труда и в продолжении своего рода. Даже будучи несправедливо обижен и лишен всего своего материального достояния, он не пропал и выжил. В непосильном труде он выполнил свои обязанности перед детьми, вырастил их и дал возможность войти в самостоятельную жизнь. Хоть и звался Федотычем Леонид, а на отца похожим не стал. Как говорится: «Федот да не тот». В конце концов все мы молчаливо привыкли думать, что Брату нашему такая выпала судьба. Роду своему продолжения он не дал. Других объяснений странной и неудачной жизни мы, его родственники, не находили. А они могли быть. И теперь мне кажется, что я это объяснение нашел. Точнее, я его случайно обнаружил.