Текст книги "Эволюционизм. Том первый: История природы и общая теория эволюции"

Термин «преформизм» происходит от латинского «пре» – пред, перед и «форма» – форма, вид, образование. Он обозначает не что иное, как учение о предустановленном образовании всех форм и сущности природы. Исходная идея преформизма восходит ещё к античности, она была выдвинута Анаксагором, затем воспринята Гиппократом. Предложив учение о гомеомериях, микроскопических первоначалах, или семенах вещей, Анаксагор предполагал, что семя человека содержит в себе в миниатюрной, микроскопической форме, но как бы в свёрнутом виде все органы, которые по мере роста и взросления лишь изменяются в величине и становятся видимыми. Лейбниц, выдвинув учение о монадах под явным влиянием гомеомерий Анаксагора, перенял у последнего и склонность к преформистскому объяснению микромира жизни.

Когда с изобретением простейшего оптического микроскопа во второй половине XIX века начинается наблюдение микромира жизни, Я. Сваммердам, М. Мальпиги, Р. Гук, А. ван Левенгус делают всё новые открытия, описывая разнообразные виды простейших, создавая микроанатомию и микрозоологию. Эти открытия, и особенно обнаружение сперматозоида и яйцеклетки в XVIII веке были истолкованы в пользу преформизма. Все выдающиеся первооткрыватели микромира жизни были преформистами.

Надуманное представление о предрешённости развития жизни её микроуровнем по воле Создателя не давало возможности объяснить движущие силы этого развития на макроуровне. Возникла патовая ситуация, очень похожая на современную, при которой, согласно синтетической теории эволюции, микроуровень, по существу, предопределяет изменчивость независимо от собственной жизнедеятельности организмов. Теория преформизма ничего не сообщала о роли мужских или женских половых клеток в происхождении готовых зародышей. Поэтому все они вскоре разделились на две соперничающие группировки – овистов (от лат. «ово» – яйцо), которые настаивали на ведущей роли яйцеклетки, и анималькулистов, отстаивавших происхождение зародышей из сперматозоидов. Их бесконечные споры очень напоминали дискуссии остроконечников с тупоконечниками из «Путешествия Гулливера» Джонатана Свифта. В силу умозрительности выдвигавшихся аргументов эти споры носили чисто схоластический характер и не могли привести к сколько-нибудь доказательному решению в пользу той, или другой стороны.

Популярности преформизма способствовало и проведенное Ф. Реди экспериментальное доказательство невозможности самозарождения живых существ из неживой материи. Однако несмотря на давление креационизма, кажущуюся доказательность преформизма, поражение трансформиста Жоффруа де Сент-Илера в споре с Кювье, трансформизм продолжал развиваться и создавать научные предпосылки для системного эволюционного учения.

Первым мыслителем-эволюционистом и исследователем, предложившим стройную и разветвлённую модель эволюционных процессов в живой природе, был французский биолог Жан-Батист Ламарк. Собственно, он-то и ввёл в науку понятие биологии как науки о жизни, разделив первенство в употреблении этого термина с Л. Тревиранусом, опубликовавшим в 1802 г. трактат «Биология, или Философия живой природы».

Будучи «крёстным отцом» биологии, Ламарк внёс фундаментальный вклад в развитие этой науки. Он значительно усовершенствовал систематику животных, подразделив их на позвоночных и беспозвоночных, выделив классы паукообразных и кольчатых червей. Но главное его научное достижение – первый в истории науки проект всеобъемлющего эволюционного объяснения происхождения и истории видового разнообразия растительного и животного мира. Именно это позволило ему ещё до Дарвина обосновать чрезвычайно неприятное для религиозной направленности мировоззрения предположение о происхождении человека от обезьяноподобных предков. Сам же Ламарк в своих мировоззренческих основах был деистом, т. е. он был убеждён в том, что Вселенский Разум устроил мир в первоначальном акте творения по рациональным законам, после чего не вмешивается в спонтанное разворачивание природных процессов. Именно на основе планов Бога выстраивается «лестница существ», которую Ламарк обосновал в книге 1809 г. «Философия зоологии». Бог вкладывает во все живые существа самопроизвольное стремление к совершенствованию, которому Он сам служит эталоном и из которого вытекает изначальная целесообразность реакций всякого живого существа на изменения внешней среды путём последовательного приспособления.

Изменение условий среды влечёт за собой, по Ламарку, изменение привычек и способов приспособления, что, в свою очередь, приводит к формированию соответствующих целесообразных признаков, путём упражнения органов. Именно постоянная тренировка органов в определённом направлении, обусловленном стремлением к наилучшему приспособлению к своей среде, лежит, по Ламарку, в основе их целесообразного изменения.

Именно такой подход стал источником первой в истории научной концепции биологической эволюции, которая была сформулирована Ламарком в книге 1809 г. и строилась на основе двух положений, получивших название законов Ламарка: 1) органы и части организмов живых существ эволюционируют посредством упражнения или неупражнения, вынужденного воздействием внешней среды и 2) приобретённые в процессе упражнения либо неупражнения признаки затем (т. е. необязательно прямо и непосредственно) передаются по наследству и тем самым образуют изменение видов.

Концепция Ламарка была настолько логичной, красивой и наглядной, что, казалось бы, имела все шансы быстро завоевать заслуженное признание в науке. К тому же она, по существу, распространяла на область познания живой природы тот механико-динамический тип объяснения природы, который господствовал тогда в классической механике, во всей физике и научной картине мира, а в философии нашёл объяснение в виде лапласовского детерминизма. Признаки Ламарка формируются путём упражнения так же механически, как движутся планеты в соответствии с законом всемирного тяготения Ньютона. Однако всеобщего признания в научных кругах, в отличие от теории Ньютона, теория Ламарка не получила. Очень уж необычной и еретической представлялась в то время сама идея эволюции как источника жизни.

Трагическая судьба первой в истории системной теории эволюции, созданной Ламарком, как бы перекликается с собственной трагической судьбой этого великого подвижника науки. Ламарк был одним из тех энциклопедических умов своей эпохи на исходе Просвещения, которые не специализировались на какой-то узкой проблеме, а внесли неоценимый вклад в самые различные научные дисциплины. Будучи по базовому образованию медиком, Ламарк начинал свою научную и лекционную карьеру с физики и химии, при этом он резко критиковал взгляды Лавуазье. Затем он стал одним из основоположников научной метеорологии, опубликовав 11 томов ежегодников сводок погоды и проследив динамику её изменений в течение этого периода.

После этого Ламарк занялся гидрогеологией и выпустил фундаментальный труд по этой дисциплине. В «Гидрогеологии» Ламарк значительно опередил Ч. Лайеля в обосновании принципа актуализма, однако в историю геологии этот принцип вошёл в трактовке, предложенной Лайелем. В этой книге Ламарк попрал священные догматы религии, поскольку доказательно утверждал еретическую мысль о том, что Земля и жизнь на ней существуют не с 4004 г до н. э., как это вытекало из библейской истории, а по крайней мере многие сотни тысяч лет. Впрочем, пальму первенства в этом ужасном искажении божественной истины он уступал своим предшественникам, и прежде всего Бюффону. Наступала революционная эпоха во Франции, горячим сторонником которой был Ламарк, и можно было не бояться опровергать абсолютные истины.

После этого Ламарк занялся ботаникой и издал 3 фундаментальных тома «Флоры Франции». Предприняв в компании с сыном Бюффона двухлетнее путешествие по Европе, Ламарк использовал собранные материалы для написания двухтомного «Ботанического словаря» и «Иллюстраций родов растений», которые вошли в «Методическую энциклопедию» Панкука. Проявив себя как выдающийся ботаник и оставив потомкам 14 томов фундаментальных трудов в этой области знания, Ламарк в 1793 г. в самый разгар якобинского террора засел за изучение зоологии и вскоре намного превзошёл всех своих современников и в этой сфере. Именно в 1793 г. Ламарк был принят на должность профессора Королевского ботанического сада, а когда по его же предложению это учреждение было реорганизовано в Национальный музей естественной истории, он возглавил в нём кафедру насекомых и червей, на которой работал последующие 24 года и которая после введения им термина «беспозвоночные» стала центром по изучению зоологии беспозвоночных. В это же время кафедру, занимавшуюся зоологией позвоночных, возглавлял Этьен Жоффруа де Сент-Илер.

Так получилось, что в одно и то же время в Национальном музее естественной истории в Париже на рубеже XVIII и XIX веков работали три величайших натуралиста Франции – Кювье, Сент-Илер и Ламарк. Все трое были учёными, посвятившими всю свою жизнь без остатка исследованию природы, и в то же время в сфере философии защищавшими три различных варианта креационизма с проникавшими в него в разной степени формами эволюционного мышления.

Средний из них по возрасту, Жорж Кювье, был в то время признан ведущим учёным Франции, удостоен звания пэра Франции и члена Академии бессмертных, был министром в одном из правительственных кабинетов и закончил свои дни в славе и почитании. Вместе с тем он осознавал ограниченность своего понимания природы, и в последние годы сравнивал себя с Перуджино, учителем Рафаэля, за которым должен прийти более великий изобретатель природы. Видимо, он осознавал ограниченность своих взглядов на природу и предчувствовал, что он своими усилиями заложил лишь некоторые предпосылки более общей и доказательной теории.

Причиной великих успехов Кювье в карьерном росте было стремление научными методами поддержать библейский креационизм. Кювье как учёный имеет ряд выдающихся заслуг перед наукой, которые сочетались парадоксальным образом с самыми глубокими заблуждениями. Но таким было время, в которое он жил и в которое каждый шаг науки совершался под тяжелейшим давлением со стороны религиозной идеологии и настроений власть имущих.

Кювье выделил четыре общих плана, в соответствии с которыми Божественное Провидение творило основные типы животных. За основу для этого выделения он взял строение нервной системы. К самому упрощённому плану он отнёс лучистых животных, у которых, как, например, у морской звезды, нервная система располагается радиально, а центр лишь связывает подходящие к нему нервные пути. Обладатели второго плана – членистоногие, у которых нервная система состоит из цепочки центров, находящихся на брюшной стороне тела. Третий план наличествует у моллюсков, имеющих ряд нервных узлов с отходящими от них нервами. Наконец, четвертый функционирует у позвоночных, у которых происходит разделение головного и спинного мозга с отходящими от них ответвлениями. Казалось бы, перед нами прекрасный пример последовательной эволюции нервной системы, и Создатель здесь по меньшей мере ни при чём. Но для Кювье естественная эволюция лишь отражает планы Творца.

Аналогичен ход мышления Кювье и в интерпретации его замечательных палеонтологических открытий. Эти открытия имели огромное научное значение, поскольку впервые в истории науки наглядно продемонстрировали смену эпох в истории жизни на Земле, последовательную смену форм организмов в истории Земли. Для объяснения этого бесспорного свидетельства в пользу эволюционной трансформации видов Кювье придумывает теорию катастроф, которая предполагала полное истребление по воле Творца, недовольного состоянием живой природы, всего живого на Земле посредством геологических катастроф и полной смены природной обстановки на поверхности Земли.

Сам Кювье избегал утверждения о необходимости актов повторного творения после каждой катастрофы. Такие утверждения не только не соответствовали бы духу науки, но и означали бы определённую ревизию догматов религии. Но ученик Кювье Альсид д’Орбиньи пошёл дальше своего учителя и выделил 27 творческих актов, заново создавших животный и растительный мир Земли после каждой глобальной катастрофы. Однако, если отвлечься от мифологичности и ненаучной фантастики теории катастроф, она также сыграла заметную роль в становлении эволюционного мировоззрения через преодоление присущих ей заблуждений. Она впервые поставила вопрос об историчности смены формаций в живой природе. Она предполагала массовые вымирания организмов. Она в какой-то мере предусматривала роль отбора в переходах от менее развитых форм к более развитым, хотя и вносила в этот отбор мистическую подоплёку.

Естественно, что самый младший из знаменитых натуралистов Национального музея естественной истории, Этьен Жоффруа де Сент-Илер, будучи убеждённым трансформистом, хотя и не лишённым креационистских предрассудков, не мог оставаться равнодушным к фантазиям Кювье, принятым в это время во Франции за научные истины. В тот период Сент-Илер находился на пике своей научной карьеры и мог достойно представлять трансформистские взгляды на развитие жизни на Земле. Однако трансформистский эволюционизм не имел ещё достаточных фактических подтверждений и вынужден был дополнять их умозрительными заключениями, порой не менее фантастичными, чем теория катастроф.

С раннего возраста занимаясь наукой, Сент-Илер уже в 21 год стал профессором-администратором Национального музея естественной истории, а затем – и директором Парижского зоопарка. Он участвовал в походе Наполеона в Египет в качестве признанного специалиста по изучению местной фауны. Во время неистовой атаки египетских моллюсков на французскую пехотную колонну последовал знаменитый приказ генерала Бонапарта: «Ослов и учёных – в середину!» Сент-Илер был среди тех учёных – цвета французской науки – кого затолкали за плотные ряды каре, после чего грянул сокрушительный залп, опрокинувший конницу мамлюков. Между тем приказ Наполеона был символическим, он вполне адекватно выражал отношение государства к науке в периоды наполеоновских войн и последовавшей после краха империи Реставрации Бурбонов. Вернувшиеся к власти, Бурбоны сделали всё возможное, чтобы идеалы Просвещения, вдохновившие грандиозные преобразования и одновременно ужасные последствия Великой революции были осуждены и забыты. В результате новой революции в июле 1830 г. они были свергнуты, и трон Франции занял находившийся ранее в оппозиции глава их младшей ветви герцог Орлеанский Луи-Филипп.

И именно в эти жаркие июльские дни, когда новое политическое потрясение привело к смене политической власти, в переполненном до отказа зале заседаний Национального музея естественной истории состоялось иное, бескровное сражение – многодневный жаркий диспут двух коллег – защитника креационизма Жоржа Кювье и сторонника трансформизма Этьена Сент-Илера. Это сражение имело не меньшие последствия для науки, чем баррикадное сражение в ходе Июльской революции для политики. В зале Музея собралась вся интеллектуальная элита Франции. Ход диспута подробно освещался в прессе, за ним внимательно следили интеллектуалы всей Европы и Северной Америки.

Великий поэт и учёный Германии Иоганн Вольфганг Гёте придавал этому диспуту несравнимо большее значение, чем революционной смене власти во Франции. Гёте в возникшем противостоянии идей безусловна занял сторону Сент-Илера, несмотря на коренное расхождение их позиций во взглядах на природу. Сент-Илер был трансформистом, настаивавшим на преобразовании видов в соответствии с природными закономерностями их существования, зависимостью от внешних обстоятельств. Его оппонент Кювье доказывал постоянство видов со дня творения, их независимость от внешних обстоятельств и множественность планов строения, по которым Творец создавал основные типы живых существ. Для Гёте была особенно важна идея Сент-Илера о том, что природа создала всех животных существ по одному-единственному плану, изменяющемуся во множестве разновидностей во второстепенных частях. Кроме того, Сент-Илер стоял во главе французской школы сравнительной анатомии, т. е. был коллегой Гёте в той сфере науки, в которой в Германии Гёте ощущал своё полное одиночество. Причём это одиночество длилось, по его собственному замечанию, около полувека.

Гёте потратил полвека (если не считать написания великих поэтических произведений), чтобы на основе сравнительной анатомии построить морфологию (учение о формах) живых существ, связанную с выявлением их общего плана строения. Он увидел в Сент-Илере не только сильного союзника, создавшего школу во Франции, но и учёного, дальше его самого продвинувшегося по тому пути, по которому он продвигался медленно и в конечном счёте зашёл в тупик. На склоне лет Гёте чувствовал себя Фаустом, постигнувшим мудрость всех наук, но так и не приблизившимся к разрешению загадки жизни – главной загадки бытия. И вот теперь во Франции, страны, откуда по всей Европе расходились инновационные идеи, появился учёный, который не только подтверждает «идею типа», с которой Гёте носился столько лет, но и может помочь сдвинуть с мёртвой точки собственные многолетние исследования восьмидесятилетнего Веймарского Фауста, позволит осуществить главную цель его жизни – открыть великие принципы творения, заглянуть в таинственную мастерскую Господа, разгадать план творения, внутренний закон, который управляет разрозненными частями, доступными изучению различными науками. Поддерживая Сент-Илера, Гёте мыслил фактически в том же русле, в котором создавал свою систему идеалистической диалектики его соотечественник и современник Георг Гегель, построивший теорию развития природы, общества и человека на основе самопознающей деятельности Творца как безличностной Абсолютной Идеи.

И Гёте, и Гегель, и Сент-Илер, и Ламарк, стремясь на научной основе выявить замысел Творца, создавали креационистские предпосылки эволюционизма. Их жгучее стремление открыть завесу бытия, выявить общее, что скрыто за внешней видимостью вещей, проникнуть в сокровенные планы Создателчя вело в конечном счёте к идее всеобщности эволюции, не оставляющей места для креационистской мифологии.

Гёте придавал диспуту Кювье с Сент-Илером столь большое значение, что в оставшиеся ему два года жизни (он умер в марте 1832 г. в возрасте 83 лет) опубликовал два объёмных отчёта об этом диспуте, причём последний – за месяц до смерти. В 1831 г. Гёте завершил создание «Фауста» – бессмертного произведения, ставшего вершиной немецкой классической литературы.

Мировоззренческое содержание «Фауста» во многом созвучно тематике диспута. Потратив жизнь в поисках истины, старый и дряхлый Фауст понимает, что ничего не достиг, что все усилия были напрасны, что, постигнув сущность всех земных наук, он даже не приблизился к познанию сокровенных тайн бытия. В тоске и отчаянии, в глубокой депрессии он решает прибегнуть к последнему средству – к магии, чтобы проникнуть за внешнюю видимость вещей, в мир определяющих их духовных субстанций (для самого Гёте таким средством служила литература). И тогда на отчаянный зов в образе чёрного пуделя является Мефистофель – дух критического отрицания всего, что создано Богом. Этому ироничному духу тьмы, части той силы, которая, желая зла, приносит пользу (ибо без противовеса, без критики, без отрицания реальный мир не может существовать) предстоит борьба с Богом за душу учёного. Мефистофель предлагает Фаусту сделку: начать в этом мире новую жизнь, изведать всё, чего он был лишён, отдав жизнь науке, ценою души, которая будет низвергнута в ад на вечные мучения после смерти.

Издеваясь на учеником Фауста, Мефистофель открывает ему печальную истину о состоянии науки:

 
Учёный прежде душу изгоняет,
Затем предмет на части расчленяет
И видит их да жаль: духовная их связь
Тем временем исчезла, унеслась.
 

Духовная связь явлений, по Гёте – это единый божественный план развития природы. Развитие, согласно Гёте, происходит в известном борении двух альтернативных тенденций – стремления природы к гармонии, порядку и совершенству, заложенного Творцом, и впадения её в хаос и деградацию, олицетворяемого духами зла. Креационистский эволюционизм Гёте поэтому резко противостоит креационистскому катастрофизму Кювье и д’Орбиньи, которые настаивали на неизменности, пассивности и неразвиваемости природы. Становление научного мировоззрения шло сложным путём, эволюционизм проникал в креационизм и начинал размывать его.

Креационистский эволюционизм Гёте находился у истоков немецкой классической философии, в которой идея развития была поднята на более высокую ступень, чем в эпоху Просвещения, завершившуюся наполеоновскими войнами. Родоначальником немецкой классической философии был Кант, который воспринял от просветителей идею торжества человеческого разума над мифологическим мышлением, но ограничил сферу применения разума естественным способом восприятия человека. Кант наряду с Ламарком стал одним из родоначальников эволюционной космологии, сформулировав научную гипотезу о происхождении и формировании Земли. Своего апофеоза креационистский эволюционизм в немецкой философии достиг в системе Гегеля, а затем был преобразован в материалистической диалектике К. Маркса и Ф. Энгельса. Попытки встраивания эволюционизма в креационизм могли завершиться только воинствующим материализмом, который требовал искоренения религиозного мировоззрения сначала в теории, а затем и на практике, сам впадая в то же время в особую атеистическую религиозность и коммунистический креационизм в деле полного разрушения старого и созидания абсолютно нового бесклассового обществаю

Первая же схватка абсолютного креационизма с относительным и очень слабым ещё трансформистским эволционизмом происходила на протяжении целых двух месяцев в июле – начале сентября 1830 г. между Кювье и Сент-Илером. Это была именно схватка двух альтернативных и несовместимых мировоззрений, двух борющихся за выживание научных школ, а не просто лояльный друг к другу диспут двух коллег по Национальному музею естественной истории. Это была интеллектуальная война не на жизнь, а на смерть.

При этом между обеими соперничающими сторонами не проявлялось открытой враждебности, это была битва идей. Кювье и Сент-Илера до диспута связывала тесная дружба. Именно Сент-Илер способствовал привлечению своего старшего коллеги Кювье в Париж, благодаря чему за 35 лет, прошедших после этого последний опередил всех коллег в карьерном росте и своей неутолимой деятельностью создал себе колоссальный авторитет в научных и политических кругах.

Идеологическое противостояние между коллегами накапливалось постепенно. Пока Сент-Илер занимался позвоночными животными, возглавляя соответствующую кафедру, они с Кювье сотрудничали и были почти полными единомышленниками. Крупнейшим достижением Сент-Илера в сфере развития ранних эволюционных представлений было установление наличия у животных гомологичных, т. е. общих по происхождению органов, которые Сент-Илер не совсем верно именовал аналогичными, т. е. проводил аналогию между ними.

Однако с 1820 г. Сент-Илер старается распространить свою теорию единства плана строения на беспозвоночных животных и начинает проводить аналогию между хитиновым панцирем ракообразных и насекомых с позвоночником. Он утверждает, что беспозвоночные животные живут внутри своего позвоночника, а позвоночные – вне его. Такое довольно сомнительное утверждение приводило, однако, к насыщенному эволюционным содержанием представлению о единстве происхождения всех живых существ Земли. С современной точки зрения вполне достоверно, что позвоночные произошли от древних беспозвоночных, но это не означает правоты аналогии между панцирем и позвоночником. В 1828 г., развивая свои трансформистские взгляды, Сент-Илер издал работу об ископаемых ящерах, где утверждал прямую зависимость изменений видов от окружающей среды.

Кювье долго терпел эти с его точки зрения возмутительные взгляды своего младшего коллеги и бывшего единомышленника. Ведь он и сам был не чужд эволюционистских взглядов. Будучи основателем систематической палеонтологии, Кювье впервые показал усовершенствование строения ископаемых животных, обнаруживаемых от более древних к более современным геологическим напластованиям. Так, он прямо утверждал, что древние слои содержат только остатки моллюсков и примитивных рыб, в более высоких слоях обнаруживаются яйцеродящие рептилии, а чем ближе к современности – тем чаще встречаются млекопитающие. Но это убеждение, почерпнутое из изучения живой природы, явно противоречило идеологизированной доктрине о неизменности органических форм со дня творения. Как же их можно было сочетать в одной теории?

Чтобы спасти креационистскую догму, было привлечено благочестивое объяснение, соответствующее библейской мифологии и повествующее о потопах, казнях, которым Господь подвергал животный мир, недовольный путями его развития. Получалось, что геология и палеонтология не только подтверждают библейскую историю, но и конкретизируют её, находят новые подробности в кратком библейском изложении. После полного уничтожения в ходе каждой из катастроф, растительный и животный мир вновь возобновлялся в неизменных со дня творения формах и развивался по путям, всё более угодным Создателю.

Сент-Илер же за десять лет, прошедших до знаменитого диспута, всё более грешил против абсолютных и нетленных библейских истин, а когда не имел фактов для их опровержения, всё более часто дополнял их смелыми, но на тот период бездоказательными умозрительными рассуждениями. Именно так, интуитивно и бездоказательно он вплотную подошёл к идее естественного отбора. Он утверждал, что когда изменения среды оказывают на животных вредные воздействия, они вымирают, и вместо них развиваются другие животные, тоже испытывающие изменения, но такие, которые полезны применительно к новым условиям. Что же стало бы с библейской картиной мира, если бы в науке были признаны подобные еретические положения? Нужно было его остановить. Причём сделать это, опираясь на науку, на добытые в процессе исследований факты, используя умозрительность и недостаточную фактическую базу трансформистской теории. В задачу Кювье входило показать, что трансформистский эволюционизм является чистой метафизикой, надуманным мнением, научные же факты свидетельствуют в пользу библейской картины мира. И Кювье блестяще справился с этой задачей.

В 1830 г. Сент-Илер представил в Академию наук Франции отчёт о достижениях своих лучших учеников, которые в работах по анатомическому строению головоногих моллюсков доказывали переходный характер этого строения по отношению к организации позвоночных животных. Само по себе обоснование единого плана не было потрясением основ. В конце концов Господь мог пользоваться единым планом, создавая всю эту живность, которая, как было сказано позднее в последней части «Фауста» Гёте, начала своё существование «в широком море», а затем росла и росла, достигнув, в конечном счёте, своей высшей точки.

Но признание Академией всей этой галиматьи о поступательном развитии жизни путём закономерной трансформации одних видов и другие полностью дискредитировало бы и библейскую картину мира, и научные достижения самого Кювье, который сумел громадными усилиями подогнать добытые им факты и полученные на их основе обобщения под эту картину. Этого Кювье стерпеть не мог. Тем более, что он был во многом прав. Не было единого творческого плана развития живой природы, как не было и основанной на этом плане единой лестницы существ в духе швейцарца Боне или друга Гете немца Гердера. Было ветвистое дерево развития, очень сложное по своему строению. Но этого ни Кювье, ни Сент-Илер не знали.

И когда в стенах их общей альма-матер Национального музея естественной истории разгорелась битва идей, оба бывших друга, Кювье и Сент-Илер, обрушились друг на друга со всей силой накопленных за время их научной деятельности аргументов. Подогреваемые присутствием и заинтересованным вниманием высокообразованной и высокопоставленной публики, они вскоре, как это часто бывает в идеологических спорах, перешли к взаимным обвинениям в научной несостоятельности, устарелости взглядов, фантастичности выводов. Ибо за идеологическим противостоянием всегда кроется политическая борьба, мобилизация альтернативных политических сил.

И на этом поле Кювье полностью разгромил Сент-Илера, а его креационизм одержал безоговорочную исторически обусловленную победу над зарождающимся и довольно примитивным эволюционизмом. Кювье так и сыпал фактами, остроумными контраргументами, вызывая сочувственный смех аудитории. Он ясно и просто излагал свои мысли, перемежая их ссылками на свои собственные научные изыскания и последние находки учёных разных стран. Он поставил на службу креационистской доктрине достижения палеонтологии, сравнительной анатомии, морфологии растений и животных. Он опирался также и на данные эмбриологии, заимствованные им из фундаментального труда Карла фон Бэра, который также был сторонником теории разноплановых типов в строении зародышей.

Сент-Илер же был поставлен в позицию защищающегося, он не мог опираться в своих положениях на достаточное количество и качество фактов, поскольку они ещё не были открыты наукой. Он мог лишь возражать на трактовки фактов, предложенные Кювье. Он выражался слишком наукообразно, неясно, слишком сложно для популистской аудитории. Кювье же в совершенстве владел аудиторией, она была на его стороне. Горы фактов, приводимых Кювье, ясно свидетельствовали, что типы животных являются замкнутыми, изолированными системами, каждая из которых создана по отдельному плану. Из этого со всей несомненностью вытекало, что идея их эволюционного происхождения путём трансформации друг от друга совершенно беспочвенна и может считаться не научной, а голословной метафизической конструкцией. Кювье и в голову не могло прийти, что приводимые им факты могут иметь совершенно иной, противоположный смысл, а его выводы проистекают из слабости науки его времени, а не из её доказательной силы. Как бы то ни было, победа Кювье над Сент-Илером была полной. После неё трансформистский эволюционизм во Франции рассматривался как беспочвенная и довольно вредная для состояния общества, чреватая революционным хаосом философия. В консервативных кругах, находившихся у власти, не было сомнения, что эта философия является прямой наследницей идей, в своё время обосновываемых так называемыми просветителями и подготовивших почву для многолетнего революционного кошмара. Луи-Филипп, пришедший к власти в результате «малой революции» 1830 г., всеми силами стремился не допустить нового революционного взрыва, и он 18 лет, вплоть до революции 1848 г., которая свергла возглавляемый им режим, подвергал гонениям любые попытки пропаганды идей, которые были созвучны взглядам просветителей.