Текст книги "Пловец Снов"

18

Похоже, ночью ему, наконец, приснился сон. Сначала Горенов не понимал, что спит. Это всегда очень хороший знак. Ключевой момент – забыть, как ложился в кровать. Просто внезапно Георгий обнаружил себя в огромном торжественном зале, где шла какая-то церемония. Золотые кинокамеры и несколько известных артистов намекали, что это, наверное, кинофестиваль. Сновидец оказался здесь как раз в тот момент, когда ведущий – его лицо тоже было знакомым – произносил формальные слова:

– Я понимаю, вы уже заждались, мы не станем вас дольше мучить. Я прошу… – Человек с микрофоном сделал жест в сторону прекрасной девушки, стоящей рядом в платье с блёстками. Та подошла, имея при себе конверт.

– Ой, я так волнуюсь, – хихикнула она и начала неловко его распечатывать.

– Остались считанные мгновения… Итак… – Бумажка, наконец, попала в руки ведущего. – Главный приз получает… Георгий Горюнов!

– Я поздравляю, – присоединилась красавица, искрясь ещё энергичнее.

Зазвучала торжественная музыка, многие стали кричать: «Браво» – и вскакивать с мест. Всё было так неожиданно. С одной стороны, хотелось поправить человека с микрофоном, указав, что его фамилию следует произносить «Горе-нов», но… ладно, с кем не бывает. Вот только… за что он награждён? И кем? Сейчас же нужно, наверное, подняться на сцену и сказать… Кого-то поблагодарить… А кого? Ну, допустим, семью. Это обязательно, так все делают, вне зависимости от ситуации дома. Есть у него семья? Допустим, есть. А ещё кого? Неплохо бы всё-таки понять, за что конкретно он отмечен…

– Знаете, а ведь это мой фильм, – внезапно вздохнул элегантный мужчина в смокинге, сидящий справа.

– Да что вы говорите?! – возмутилась пожилая дама слева. – Эту прелестную картину снял мой муж. Гошенька, ну почему ты молчишь? Вот так всегда, пока ты будешь скромно отсиживаться и помалкивать, те, что понаглей, пролезут вперёд. Благородство нынче смерти подобно, друг мой.

Её супруг, занимавший кресло за ней, высунул голову и самодовольно кивнул.

– Женщина, вы титры-то посмотрите. Там написано: «Георгий Горюнов». Вам паспорт показать?

– Мы, знаете, тоже много чего вам показать можем!..

Тем временем, пока Горенов слушал соседей, на сцену поднялся какой-то человек за наградой.

– Это мошенник! – вскочила возмущённая дама слева. – Горюнов здесь! Гошенька, друг мой, встань, пожалуйста.

– Самозванец! Горюнов – я! – закричал ещё кто-то, поднимаясь с места.

– Нет, это я!

– Мой приз, я победил! – возгласы раздавались со всех сторон.

Несколько «Горюновых» уже карабкались на сцену, полтора десятка пробирались через толпу. Началась суматоха. Первый, получивший статуэтку и диплом, предпочёл стремительно скрыться с наградой за кулисами, тогда как другие начали драться между собой, отстаивая право на фамилию. Георгий встать так и не решился. Он сидел растерянный, сомневаясь, стоит ли ему вмешиваться. Сомневался долго, пока не проснулся.

Ощущения утром были странными, весь этот сон запомнился слишком хорошо… Настолько отчётливо, будто Горенов всё ещё спал. Хотя прошлой ночью ему виделись и другие грёзы, которые ничуть не хуже запечатлелись в сознании. В одной из них, например, он гулял по Невскому. Возле Дома книги свернул на Большую Конюшенную. Вдруг прямо над ним из окна высунулась женщина и начала кричать: «Кобелина ты этакий! Писатель недоделанный!..» «Ну, Наденька… я же тебе объяснял», – ласково и виновато отвечал ей низкорослый мужичок, стоящий на тротуаре как раз рядом с прогуливающимся сновидцем. Его небось тоже «Гошенькой» зовут? Зачем во сне эти имена из жизни? Не может же всё время так совпадать. «Я тебе, покажу, паскуда, – не унималась „Наденька”, которая, кстати, внешне с его женой не имела ничего общего. – Держи, подонок!» Из окна полетели исписанные листы. Смешно, но как-то слишком прямолинейно. Право слово, его мозг наверняка мог бы изобрести нечто более изысканное. Впрочем, кто знает, как рождаются сны.

Гипотетическому же тёзке, стоявшему рядом с Гореновым, было совсем не до смеха. Махнув рукой от расстройства, он быстро зашагал вперёд и исчез из вида. Буквально через несколько мгновений откуда-то появились примерно такие же неказистые мужички – человека три или четыре – и начали рыться в упавших на брусчатку листках, нашёптывая друг другу: «Новые идеи, новые идеи!.. Нельзя упускать!..» Несмотря на весь гротеск ситуации, Георгий тоже рефлекторно схватил несколько бумаг, чтобы не остаться с пустыми руками. Он долго вглядывается в них, но разобрать написанное не удавалось. Один из «мародёров» робко подошёл к нему с вопросом: «Простите великодушно, вы будете брать?» Не видя большого смысла, Горенов в недоумении отдал листки. Неужели они понимают? Что это? Другой язык? Странный почерк? Чужой словарь?

Внезапно раздался крик: «Что ж вы, суки, делаете?!.. Налетели, стервятники!» Вернулся Наденькин «кобель»… Наверное, всё-таки супруг, поскольку выкидывать черновики любовника уж совсем моветон. Мужички кинулись врассыпную, побросав почти все бумаги. Только несколько листков они всё-таки утащили с собой. Тёзка глянул на Горенова и, покачивая головой, посетовал: «Вот ведь люди, а?» Георгий понимающе кивнул. Тот принялся собирать свои рукописи, и тут…

Что именно произошло, сновидец не понял сам. Нельзя сказать, будто он проснулся, но только почему-то сидел теперь на кухне, а в его сознании теснились разные истории – эта, а также инцидент на кинофестивале и другие, очень похожие. Хотя не просто «похожие». Очевидно, все они – ночные грёзы, сотканные из одного вещества. Тем не менее запечатлевшиеся события казались слишком свежими и чёткими для видений. Может быть, он их всё-таки придумал? В чём, собственно, разница?

Такое случалось и прежде. Много лет назад ему приснилось, будто он убил человека. Даже не так, утром он обнаружил себя на кровати, под одеялом, будучи уверенным, что убил. Застрелил из ружья. За что? Это была прекрасная, добрая и даже красивая женщина, которая сделала ему много хорошего. Почему же он её убил? Каковы мотивы? И как жить с этим теперь? Но тогда удалось разобраться. Хотя то, что это лишь сон, Горенов понял только час спустя, и это были крайне тяжёлые, мучительные и страшные шестьдесят минут.

Ночная грёза человеку как бы не принадлежит, она «спускается сверху», словно кто-то диктует. Но книги тоже надиктовывают… Возможно, и тем и другим даже занимается одна инстанция. Ладно, пусть это были сны. Тогда к чему они? Надо съездить к жене? Почему в сознании только вопросы? Вот ещё один…

Когда-то Борис рассказывал Горенову о том, как организована его работа на практике. В ноутбуке имелось множество файлов, в которые он почти ежедневно заносил возникающие идеи, мысли. «Подсказки бытия», – многозначительно называл это старый друг. По его мнению, одно из головокружительных свойств литературы – или вообще «сочинительства», поскольку оно равно актуально для высокого искусства, бульварных книжонок, статей, рецензий и всего прочего – состояло в том, что если писать продолжительное время, хотя бы несколько дней, а лучше – недель, месяцев или лет, то произведение может синхронизироваться с жизнью. Тогда происходящее вокруг начинает как бы работать на текст. Давать подсказки, намекать на ошибки, дарить идеи, развивать мысли, варьировать сюжет, если, конечно, есть сюжет. Главное, от качества создаваемого творения это не зависит никак. Друг настаивал, что со скверным писателем всё упомянутое случается ничуть не реже, чем с талантливым, и опыт Георгия полностью подтверждал такое наблюдение.

За годы литературного труда Борис разработал и отточил стройную систему классификации поступающих тезисов для удобства последующего использования. Записи он постоянно дополнял, переупорядочивал и по мере надобности включал в тексты. Но в какой-то момент возникли неожиданные проблемы. Автор стал замечать, что «подсказки» появляются куда чаще, чем нужно. Он не успевал их употреблять в сочинения, а только складировал в своей компьютерной картотеке. Кроме того, в их числе становилось всё больше таких, которые не попадали ни в одну из определённых им категорий. Набор разделов «системы» приходилось постоянно расширять, пока он не раздулся до огромных, практически невообразимых, а потому и не применимых на практике размеров. Было непонятно, куда записывать отдельные новые тезисы, а главное – зачем?

Друг выглядел таким трогательно растерянным, рассказывая об этом… Георгий же, без сомнения, предпочёл бы оказаться в его положении, а не в своём. Ничего подобного с Гореновым не происходило давно. Словно бытие не имело, не желало иметь никакого отношения к тому, что он задумывал и делал. Вероятно, оттого ему и не удавалось начать обещанный Люме детектив, текст не мог пустить корни в пустоте.

В следующий раз Георгий обнаружил себя уже идущим по улице. А всё то, что мерещилось прежде… о подсказках бытия и работе Бориса… Тоже – сон? Не исключено. Хотя на этот раз больше походило на воспоминания или сомнительную статью, в которую трудно поверить. Однако, может, кому-то снятся и такие сны.

Теперь Горенов знал наверняка, что в данный момент направляется к Наде. Думал он при этом о Лене. Готовился. Бывшая жена, понятно, станет орать, а Георгий – возражать: «Не надо было доводить ребёнка до того, чтобы она уходила из дома». Это всё предсказуемо. Но только, если бы сейчас его спросили, кто он такой, Горенов не стал бы долго сомневаться в своей обычной манере, а сразу ответил: «Я – отец». На самом деле в голову пришли бы два слова – «отец» и «писатель» – но что-то не позволяло озвучить вторую ипостась.

Казалось бы, литератором он стал по собственному решению, осознанно, а вот отцом… Когда их с супругой чувства начали заметно ослабевать, Георгий поднял глаза к небу и просил любви. Ему очень хотелось вновь испытать те фантастические эмоции, которые он когда-то ощущал так остро, стоило лишь его Наде войти в крохотную комнатку общежития. Наивно. Трогательно. В свою «молитву» Горенов не верил сам, но всё же надеялся, что кто-то там услышит и пошлёт встречу с какой-нибудь замечательной женщиной, которая станет его новой женой или – к чёрту брак! – спутницей жизни в прямом смысле, но без штампа в паспорте. Вместо этого появилась Лена. Сначала Георгий даже обиделся, но потом всё изменилось. Если бы ему кто-то сказал заранее, он бы никогда не поверил, что можно так сильно любить…

Отцовство стало для Горенова крайне важным. Вообще отношения между родителем мужского пола и ребёнком казались ему едва ли не краеугольными, самыми осмысленными, поскольку они лишены очевидной, бездумной физиологической компоненты, которая полностью девальвирует материнство как духовную связь. Близость детёныша с самкой, обусловленная инстинктами, пуповиной и утробой, не имеет отношения к таинству бытия. То же, что связывает с отцом, требует веры, может нести отпечаток мистической подноготной или сакрального знания, откровения. Это чем-то сродни религии. Не далёкой, описанной в древних книгах, препарированной в пыльных трактатах, а очень конкретной, близкой, доступной каждому мужчине.

Георгию казалось, что женщины от природы не могут чувствовать себя частью чего-то большего. Это огромная проблема, практически диагноз – острый дефицит связей. Именно потому порой, особенно в молодости, страсть к противоположному полу поглощает их целиком. Мужчина может стать «всем», заменить целый мир, ради него можно уйти от родителей, переехать в другой город, бросить работу, изменить жизнь. Но это обязательно проходит со временем. О столь решительном шаге потом нельзя не сожалеть. Эти связи иллюзорны и эфемерны. И тогда женщины снова остаются одни. А вот когда у них появляются дети… Мать так сильно ощущает невидимую нить, соединяющую её с ребёнком, что она кажется ей смыслообразующей. Именно потому, рассуждая о своих отпрысках, дамы часто говорят «мы», будто не ощущая себя суверенными существами. Мужчине же важно создать кого-то самоцельного, жизнеспособного, отдельного, обладающего собственным потенциалом.

Где же сейчас она, его любимая девочка? Что, если всё-таки тем йогом был Вадик? Что, если Лена пришла к нему, увидела тело и всю ту кровавую картину, которую он создал своими руками? А если она сидит там в шоке до сих пор? Нет, конечно. Слишком фантастическое совпадение. Кроме того, как раз тогда она сразу бы вернулась домой – туда или сюда… Но если дочь не у него, то где? К какому ещё мужику она могла пойти? Да, собственно, к настоящему Вадику. Хотя не обязательно к мужику, разве у неё нет подруг?

Сколько бы Георгий не гнал от себя эту мысль, он всё равно представлял Лену вошедшей в ту комнату, слышал её крик и почему-то сразу вспоминал, как однажды они вместе отпускали на небо божью коровку. Дочь невесело заметила, что та всё равно принесёт им горелый хлеб.

– Почему, мы же попросили «чёрного и белого, только не горелого»? – удивился отец.

– Она не любит не горелый хлеб, – со вздохом ответила малышка. – Или не любит нас.

Тогда Горенов был уверен, что у него самый умный ребёнок на свете. Намного умнее других детей и уж точно гораздо прозорливее жены. Теперь он считал наоборот. Совсем наоборот. Как можно было влюбиться в йога? Зачем уходить от отца, если ты уже ушла от матери? В любом случае зачем уходить от отца?!

Ему так не хватало его девочки, какой она была в два, три, четыре, пять лет. Маленький человек вообще невольно заставляет радоваться жизни. Впрочем, «заставляет» – не то слово. Невозможно не радоваться. Невозможно ходить перед ним смурным и разочарованным. Георгию так было нужно, чтобы снова стало невозможно.

В раннем детстве родители напитываются любовью и положительными переживаниями на будущее. Они видят перед собой беззащитную крошку и показывают ей целый мир. Этих чувств должно хватить до конца, позже пополнить их запас будет неоткуда. Ребёнок просит сходить в подвал. Вдруг замирает в испуге: «А если там голодные крысы?» Успокаиваешь: «Они тебя всё равно не покусают». И вдруг вопрос с таким искренним беспокойством: «А тебя?» Это невозможно выкинуть из головы и сердца. Такие эмоции нужны, в том числе и для того, чтобы видеть того же малыша в прыщавом хамоватом подростке переходного возраста. И любить, и прощать.

С Леной в те годы было очень тяжело. Но Горенов помнил, как она в первый раз решила рассказать ему сказку и спросила: «Тебе весёлую или страшную?» Он, по обыкновению, выбрал страшную. На её лице появилась растерянность… «Я бы, конечно, рассказала тебе страшную, но боюсь, что ты испугаешься, так что давай весёлую». Или когда он учил дочь играть в шахматы… Ему приходилось поправлять её: «Не ходи так, я же тебя съем». А она: «Ну, ладно, папуля», – с такой добротой и нежностью, ещё не умея завидовать, злиться, желать победы любой ценой, не принимая поражений… Георгий уже в тот момент был уверен: то, что он испытывает сейчас к Лене, она не сможет почувствовать к нему никогда. И ни к кому не сможет, пока у неё не появятся собственные дети.

Определённо мужчины и женщины любили бы гораздо сильнее, если бы могли хоть на мгновение увидеть друг друга младенцами. Не плоскими картинками из семейных альбомов, а живыми улыбчивыми карапузами. Стало бы ясно, что нельзя сердиться и глупо обижаться. Человек прекрасен, когда в нём ещё нет гормонов зрелости, порождающих пороки, когда он не испорчен общением со сверстниками и тем более старшими. Быть может, потому в мироздании и не предусмотрена возможность заглянуть в чужое прошлое, иначе люди были бы слишком счастливы.

Собственно, детство – это и есть период максимального счастья, пребывания в Эдеме. То, когда человек блажен сам по себе. «Никогда я не был, счастливей, чем тогда», – писал Арсений Тарковский. И как же это удивительно и несправедливо, что Ленин рай совпал с семейным адом её папы и мамы.

Со временем каждый перестаёт быть существом, которое невозможно не любить, лишается той чистоты, принципиально не позволявшей примириться со смертностью родителей. Перестаёт верить в книги, не может больше почувствовать себя ни Пьеро, ни Чиполлино. Дочь сбежала из рая, её отец ушёл из ада. Они сделали это почти одновременно.

Жизнь только кажется непрерывной. В какой-то момент, стоит оглянуться назад, и взор то ли упирается в стену, то ли проваливается в пропасть. В общем, становится очевидно: судьба – череда несвязанных отрезков или, наоборот, последовательность промежутков. Глядя на взрослых людей, Георгий зачастую не мог поверить, что они когда-то были маленькими. В биографии каждого где-то позади стоял непреодолимый барьер, за которым, конечно, на самом деле притаилось сокровенное детство, но со стороны-то мерещилось, будто там не было ничего.

Одна из ключевых трагедий бытия состоит в том, что каждому «взрослому» рано или поздно не удаётся найти в своём «здесь и сейчас» место для этого нежного палеолита. Воспоминания той поры, которые хранятся в памяти на самом лучшей полке, начинают казаться чужими, заимствованными, украденными, потому что не имеют никакой связи, никакой пуповины, восходящей к настоящему. Писателем стоит становиться хотя бы потому, что это ремесло помогает взрослому пристроить своё детство и иметь его всегда рядом.

Когда-то Наде очень нравилось рассматривать с Гореновым свои детские фотографии, которых у неё было очень много. Она небезосновательно считала себя красивым ребёнком. Но все эти карточки стали серыми… Не чёрно-белыми, а именно серыми, хотя некоторые уже начинали желтеть. Изображённый на них очаровательный карапуз не имел к ней никакого отношения. Причём, положа руку на сердце, она сама тоже так думала. Георгия поражала и пугала произошедшая с женой метаморфоза. Это было почище того случая, когда Грегор Замза проснулся и обнаружил, что превратился в страшное насекомое.

Сейчас же Горенов видел в этом один из первых звоночков, предвещавших разрыв – Надя стала всё чаще доставать детские снимки. Она показывала их с гордостью, с чувством господства, словно на что-то намекая. Быть может, даже обвиняя. Впрочем, в естественном превосходстве русских женщин сомневаться не приходится. Родившись в России девочкой, человек сразу начинает принадлежать к некой элитной касте, котирующейся в том числе и на мировом уровне. А соотечественник мужского пола обречён на поражение. Особенно расстраивает, что все вокруг будто знают об этом заранее, предчувствуют и потому, в общем-то, ничего не ждут. Он может много работать, стараться изо всех сил, но судьбе, фольклору и традициям нечего противопоставить, а потому до конца дней за его спиной будет раздаваться: «Гляди-ка, „поплавок“ пошёл». В Германии или Голландии, скажем, гендерная ситуация противоположная.

И ведь удивительно: год от года люди становятся всё более индифферентными, чёрствыми, всё меньше интересуются друг другом. Кому какое дело, почему за окном кричит соседка средних лет? Или что это тащит посторонний парень, такое тяжёлое, пусть даже изрядно похожее на труп. Но практически любому мужчине есть дело до любой, хоть немного привлекательной молодой девушки.

Последний год их совместной жизни был очень странным. Приходя вечером, Надежда могла, сев в кресло, вытянуть ноги и, любуясь ими, заметить что-то вроде: «На работе сказали, я должна по подиуму ходить». Нужно отвечать? Вот уж воистину «нужно» – в нужнике! Хотелось огрызнуться: «Что ж вы там тогда за компьютерами высиживаете, а не дефилируете?!» – но Горенов хорошо знал, чем это кончится. Он устал ругаться.

Так легко и приятно делать комплименты едва знакомой бабе. Георгий без труда мог похвалить внешность каждой её коллеги женского пола, а также жён всех мужиков. Чем меньше знаешь даму, тем легче это всё. Но пробуй сказать о красоте той, которая как-то в сердцах заявила, будто никогда тебя не любила, что ей просто был нужен ребёнок. Выскажи это той, которая кричала, что ей противны твои прикосновения. Вот это – работа! Вот это – труд…

Прежде Горенов никогда не верил своим товарищам, жаловавшимся на жён, позволявшим обобщения в диапазоне от «все бабы – дуры» до «все бабы – суки». Он не сомневался, что его Надя не такая. Понимал, как ему повезло. Но когда Георгий уходил, он уже не видел в ней контраргумента. Неужели и Лену ждёт такое будущее? Неужели она тоже когда-нибудь скажет кому-то: «Я тебя никогда не любила, мне просто был нужен ребёнок»?

Ноги Надежды были действительно хороши, ему ли не знать, но зачем сообщать об этом человеку, с которым ты давно спишь раздельно? Это приятно слышать тому, кто тебя трахает. А ещё приятнее – тому, кто трахнет прямо сейчас. «Смотри, какие у меня ноги, они достойны того, чтобы их видели тысячи, чтобы каждый мужчина представлял себе, как проводит по ним руками, как кладёт их себе на плечи, но они твои, только твои». В иных обстоятельствах к чему эти слова? Неужели это не понятно? Значит – дура!

Самой-то каково? Имеешь такие ноги и ни с кем не спишь. В том, что жена тогда ему не изменяла, Горенов был убеждён по множеству признаков. Она бы просто не могла так спокойно ложиться с Леной в одну кровать. Кроме того, он внушил себе, будто проблема имела куда более объективную природу. Примерно в то время Надежда начала очень сильно храпеть. Журналы писали, что это может быть следствием гормонального дисбаланса, предвещающего менопаузу или как минимум влекущего фригидность. Георгий так хотел разобраться, что принялся читать женский глянец, и даже эти издания оказались на его стороне. Сообщать об этом Надежде было бессмысленно. Нельзя логикой спорить с гормонами. Как идти словами против природы?

Всё происходившее тогда представлялось ему новым, не вполне понятным. Он почему-то мог спать со многими посторонними, едва знакомыми дамами, но только не с собственной женой. Тем не менее долгое время Горенов держался и по привычке оставался ей верен. Изменил лишь, когда это стало неизбежно. В сущности, на тот момент им обоим уже было всё равно.

Немногим ранее во сне он начал видеть другую женщину. Совершенно конкретный образ со множеством деталей, черт, характером и голосом посещал его время от времени. Здесь нет никакой литературной банальности, это вовсе не Вика. В реальной жизни Георгий так никогда и не встретил свою ночную красавицу, но в грёзах видел её регулярно, и она волновала, влекла то ли к себе, то ли куда-то. Наверное, Горенов её любил. Но как-то иначе, тоже – по-новому.

Он считал, что мужчины не виноваты, просто секс для них имеет слишком большое значение, а женщины не могут этого взять в толк или хотя бы поверить. Они вообще не вполне адекватно оценивают роль и потенциал собственных обнажённых гениталий. Понимая, что эти органы важны и позволяют манипулировать противоположным полом, девочек с детства учат их скрывать. Вырастая, они по традиции чувствуют ниже пояса что-то значительное, но вряд ли осознают смысл. На самом деле секс – самое важное в отношениях. Это становится абсолютно ясно, как только он пропадает. Когда его нет, думать и говорить о чём-то другом просто не получается. Вслед за ним, как правило, уходит доверие. Вдобавок сам процесс довольно незатейлив, потому совершенно неясно, с чего вдруг такая важная, приятная и несложная вещь не происходит. То есть дело, как всегда, в пресловутой разнице мировоззрений, а вовсе не в том, что мужики патологически не верны. Вообще дамы могли бы догадаться: коль скоро через эту процедуру человечество поддерживает своё бытие, то уж, надо полагать, сама по себе она тоже имеет какое-то значение. Тем не менее после появления дочери Надя решила, что половая составляющая их жизни более не нужна. Георгия никто не спрашивал.

Как правило, женщин сильно меняет рождение детей. Невозможно предугадать, какой она станет… Она сама себе этого не представляет… И тут нет ничего удивительного. Мозг должен работать постоянно, его нужно питать идеями, селекцией мысли, решением нетипичных задач. Именно поэтому так важно и полезно путешествовать время от времени. Вырываясь из обыденности, из привычной череды событий, оказываясь на новом месте, будто стряхиваешь пыль с той части интеллектуального аппарата, которая отвечает за узнавание, за новый опыт. Даже простейшие вещи вроде обеда могут стать оригинальным приключением. А если обувь порвалась? А подарки где купить? А вдруг на экскурсию пошёл и увидел нечто, чего никогда прежде не встречал? Потому-то творческий человек в дороге может найти даже вдохновение.

Женщины – существа более традиционные, прочнее укоренившиеся в порочном круге рутинных повторений, в котором новой идее взяться неоткуда, как морской рыбе в болоте. И конечно, тот шквал новых мыслей и неожиданных знаний, который захлёстывает дам после родов, производит эффект цунами. Некоторые тогда решают, что секс им больше не нужен.

В мемуарах Пегги Гуггенхайм – дамы, дышавшей искусством, – Горенов вычитал, как она описывала свою жизнь с одним из мужчин: «Ругаемся целый день, трахаемся целую ночь». Его бы это устроило. Он понимал, сколько энергии могут дать подобные отношения. Впрочем, в долгосрочной перспективе всё равно лучше ограничиться только второй частью. Но Надежда-то предлагала исключительно первую.

Георгию приходилось часто звонить в поликлинику, чтобы записывать домочадцев к врачам и, конечно, желание трахнуть «первого доступного оператора» в какой-то момент стало непреодолимым.

Удивительно, но, похоже, раньше женщины были другими. Если посмотреть на Одри Хепберн, то почему-то удаётся думать не только о сексе, а глядя на современных актрис – нет. Связей на стороне он особенно не искал. Не было нужды, поскольку, принимая во внимание его образ жизни и сферу занятий, они появлялись сами. Сначала Горенов отказывался… Моряк может воздерживаться месяцами, но как писать без этих эмоций, без радости обладания, без ласки?

Верность сама по себе – это, конечно, хорошо. Безусловно, приятно сознавать себя порядочным человеком, но секс-то ещё приятнее. И вот находится та, которая, очевидно, не против. Более того, она пока ничего не просит. Не требует ухаживаний и внимания. Нужно ценить тот редкий момент, когда женщина готова только давать. Потом ведь наверняка потребует. Так ради чего отказываться? Чтобы слушать слова о том, как прекрасным, но бесполезным Надиным ногам нужно ходить по подиуму? Опять-таки, простейшая логика… Чего непонятного?

Нельзя сказать, будто они оба махнули рукой и не старались сохранить брак. Жена, например, настаивала, что выбивается из сил, делая «очень много». Но много не значит достаточно. Хотя этого тоже Горенову говорить не следовало.

Так или иначе, ценности их союз уже не имел ни для кого. Георгию такая жизнь напоминала сюжет добротного романа позапрошлого века, в котором чувства отступают на второй план перед долгом и другими глупостями. Все маются, страдают, хотя на деле им ничего не стоит быть счастливыми. Совсем ничего! Это одна из важных лейттем русской литературы.

Примерно в то же время ребёнку их хороших знакомых поставили страшный диагноз. Это были довольно зажиточные, преуспевающие люди, но и они ничего не могли сделать. Их трагическое бессилие превосходило немощь Бога перед несправедливостью. Но всякий раз, стоило Горенову зайти к ним в гости, эта семья казалась ему очень счастливой, гораздо счастливее его собственной. А когда он рассказывал о них Надежде, та не могла взять в толк, какое отношение к ней имеет история чужого горя, и сразу принималась кричать: «Типун тебе на язык!» Георгий настаивал, что ругаться – это роскошь, которую даже не всякие богатые люди могут себе позволить. Он объяснял, что в любой момент может случиться беда и как не стыдно трепать друг другу нервы раньше времени. Потом для этого наверняка найдётся повод… Но женщина, которая не любит, не в состоянии ничего понять.

В жизни Горенова встречались дамы двух типов. Одни становились счастьем, другие – испытанием. Безусловно, сначала Надежда относилась к первым. Она была самым большим блаженством и удачей его судьбы. Никто её не превзойдёт, он знал это уже сейчас, понимал и раньше, но говорил ей реже, чем мог. Говорил ли вообще? Благодаря жене Георгий чувствовал себя особенным – самый щедрый подарок, который женщина может сделать мужчине. Такое ощущение не сразу исчезло даже когда она, не спросясь, внезапно решила перейти в категорию испытаний. Удивительно, но именно после этого Горенову пришлось постоянно повторять, что она – его счастье. Женщина может не уметь сделать мужчину рядом счастливым, ей может быть не под силу или невдомёк, как подарить райское блаженство, но она точно сумеет превратить совместное существование в ад. Этому научены все.

В начале их романа Георгий прочитал Наде стихотворение, написанное «специально для неё». Нет, он не такой, чтобы выдавать чужие стихи за собственные. Тем не менее имелся нюанс. Сочинил его Горенов сам, но эти несколько строф слышало множество девушек. Он читал их вовсе не каждой встречной, а только тем, кто интересовал его особо. Однако среди них не нашлось ни одной, которая бы ему впоследствии не отдалась.

Георгий больше никогда не писал стихов, но это единственное оказалось весьма удачным, оригинальным и чувственным, а потому автор использовал его потенциал по максимуму. Тем не менее Надежда стала последней женщиной, слышавшей эти слова. По мнению Горенова, это и значило, что текст написан для неё. Строки просто долго искали ту, которой предназначались. Но она бы, наверное, убила его, если бы узнала.

Жена и без того обижалась на всё. Делала вид, будто Георгий стал ей безынтересен, но стоило услышать, как он рассказывает читателям какие-то увлекательные истории, сразу очень сердилась. Дескать, с посторонними-то делится, а с ней – нет. Но «посторонние» же никогда не говорили Горенову, что он им не нужен, не называли его эгоистом, не сообщали, будто он пишет не для них. А ведь когда-то Георгий действительно сочинял для неё. Ему было важно, чтобы жена несостоявшегося моряка, потерявшего себя на суше, стала супругой успешного писателя. Для него это имело большое значение. Для неё, видимо, нет.

При этом иллюзий он не питал, прекрасно понимая, что и читатели, завсегдатаи его выступлений, нуждались в нём неособо и спокойно обошлись бы без него. Но они-то об этом молчали. Дорогого стоит! Надежде же, честно говоря, Горенов как раз был нужен, но она всегда рубила с плеча. Шли недели, месяцы, а слова оставались. Куда их денешь? Браки редко разрушаются оттого, что кто-то кому-то чего-то недодал. Напротив, они не выдерживают лишнего груза.

Как-то в присутствии жены Георгий назвал картину, на которой Моисей и евреи шагают по дну Красного моря: «Воды отошли». Раньше она бы над этим долго смеялась, а тогда уже – только злость и упрёки. Хозяйство стало загнивать, и это в первую очередь било по Лене. В шкафчики на кухне Надя запихивала всё так, словно они до сих пор жили в общежитии, содержимое вываливалось на недотёпу, которому непосчастливится следующим открыть дверцу. У кого упало – того и проблемы, верно? Жить вместе без любви на самом деле очень легко, особенно когда есть ради чего. Да что там: без любви гораздо проще, когда оба друг от друга ничего не ждут. Но трудно становится, если вслед за любовью уходит и уважение.