Текст книги "Пловец Снов"

– Подпи́шите, а? Жене покажу, скажу, что вот, писатели к нам заходят. А то ей не нравится, говорит, я тут «нормальных людей не вижу». Одичал, говорит…

«Это правильно, – подумал Георгий, – жене обязательно надо показать».

– А сейчас обидно было, – улыбнулся третий следователь. Все расхохотались.

– Я тебе больше скажу, – продолжал Андрей, обращаясь к гостю, – невозможно писать как есть. В детективах действуют нереальные менты, таких в жизни не бывает… кроме нас. На самом деле работа следователя – перекладывание бумажек и больше ничего. Мы должны торчать в кабинете целый день, сопоставлять, делать выводы. В засадах с пальцем на курке мы не сидим, даже свидетелей искать – не наша задача. Только отдаём письменные распоряжения операм. Вот попробуй, обрисуй всю эту хренотень в книжке. Такую муть никто ж читать не станет.

– Потому наши дела и отчёты никто и не открывает, – хихикнул Виталя.

– Бестолково это всё, – вступил третий. – У каждого опера куча поручений, лишний вопрос задать никто из них не догадается. Они вечно уставшие, дёрганные, внимание на нуле, смекалка отсутствует.

– Во-во!.. Умный в опера не пойдёт… А если пойдёт, то надолго не задержится.

– Удобнее самому… – кивнул Виталя. – Правда, суета лишняя…

– Потому и бегаем, как Шерлоки Холмсы, с лупами… – резюмировал Андрей. – Так что, ещё раз повторяю, не гонись за правдой. Может, это писатели нас придумали и объяснили, как лучше работать. Так что вы пишите, мы будем учиться и применять, так сказать, на практике.

Оказывается, они все умели улыбаться. На Горенова в данный момент глядели не суровые полицейские, а его благодарные читатели. Уставшие люди, которым интересно и важно, что он сочиняет. Чехов заметил: «Тогда человек станет лучше, когда вы покажете ему, каков он есть».

Досадно, но разговор подходил к концу. Георгий постарался продолжить его приятным для собеседников образом, задав «писательский» вопрос, который, помимо прочего, мог пролить свет и на его дела:

– Скажите, – спросил он всех сразу, – а какие убийства были самым необычными в вашей практике? Может, странные орудия запомнились?..

Все трое заговорили:

– Из пушки не стреляли.

– Всякое случалось… Лет пятнадцать назад один другому ручку шариковую в глаз вогнал до мозгов. Меня это тогда потрясло. Но с тех пор… Не то что совсем уж обычным делом стало… Или я попривык… В общем, ручкой убивают время от времени.

– Однажды иконой голову проломили. Она лежала на полу, в брызгах крови… Не женщина, икона. Разломанная, трещина пошла через лицо. Во мне тоже тогда будто сломалось что-то.

– Нам всем, – подвёл итог Андрей, – лучше запомнились те убийства, которые мы молодыми видели. Пока не зачерствели ещё. А если подумать, сколько всего должно совпасть, чтобы с человеком ничего не случилось… Сколько тормозов должно сработать, сколько электрических устройств, сколько людей должно не психануть, не напиться, не позавидовать, не воспользоваться… Сейчас самыми необычными мне кажутся случаи, когда кто-нибудь спокойно доживает до старости и тихо умирает в собственной кровати.

Горенов начал ощущать себя довольно уверенно, потому пошёл ва-банк:

– А из лука или арбалета убивали?

Отвечать снова стали втроём:

– В смысле? Так а чего тут необычного?

– Раз в месяц – стабильно кого-то со стрелой находят.

– Совсем недавно, кстати… Парень, азербайджанец, подговорил молодую тёлку, любовницу свою, порешить мужика, который ему денег в долг дал.

– Точно! Было дело… Он ей про «проверку чувств» затирал. Мол, сможешь убить ради меня или нет?

– Ромео… У баб, конечно, крышу от них сносит…

– Там показания – огонь! Эти клиенты, оба, в дурке давно должны были сидеть.

– Вот-вот! Говорят, полиция плохо работает… Врачи не делают ни хрена, а у нас из-за них такое!

– А чего это тебя вдруг луки интересуют? – спросил Андрей с показной подозрительностью и смешно прищурил глаза. – Задумал что?

– Да нет, – усмехнулся Георгий, хотя сердце ёкнуло. – Для книги я… прикидываю.

– Это хорошо. Был недавно ещё один висяк… Не у нас, на севере. Но разглашать не могу, преступника там не нашли пока, а дело совсем тёмное. Если б раскрыли, был бы тебе сюжетец, но думаю, не раскроют.

– Убили?.. Стрелой? – Горенов старался обходиться минимумом слов.

– Возможно, – с интригующей улыбкой ответил Андрей Петрович.

– Помнишь, как у Конана Дойла, – решил поиграть Георгий, – «Это более чем возможно. Это вероятно». – Мурашки сразу разбежались по его телу, фраза была из рассказа «Пять апельсиновых зёрнышек».

– У Конана Дойла? Да, хорошее кино. Эти новые мне не нравятся, а Ливанов отлично сыграл.

– Так дело передали в прокуратуру? – не унимался гость.

– В смысле? Грамотный какой!.. Не могу, сказал же… Что ты прицепился?

Настаивать более было нельзя. Продолжать опасно. Даже если следователь действительно говорил о его йоге, то серии убийств, похоже, здесь никто пока не видел. Беседа быстро сошла на нет. Горенов раздал ещё пяток автографов с датами, чтобы о его визите остались и документальные свидетельства, после чего откланялся.

На улице им овладевала паника… Она была такая настоящая, неподдельная, как в детстве. Он вспомнил ощущение оттуда: Гоша пришёл в гости к своему школьному другу и увидел у того на полке очень красивые камни. Обычные вроде, покатые, обточенные морем, но на них были нанесены причудливые путаные рисунки, словно муравьиные тропки. Казалось, эти начертанные бороздки не могли возникнуть случайно. Их наверняка кто-то создал… И не просто так, здесь точно должен таиться какой-то смысл! «Где взял?» «В море нашёл, – удивился одноклассник, – где же ещё?!»

Просить в подарок было нельзя. Во-первых, если откажет, потом все подозрения без вариантов падут на Георгия. А во-вторых, он что, дурак?! Ни один мальчишка не стал бы расставаться с таким сокровищем! Ход мыслей будущего автора детективов проявлялся с детства. В общем, Гоша сразу задумал преступление.

Прошла пара недель. Для отвода глаз он частенько приходил в гости к этому дружку и во время очередного визита незаметно положил камни в карман. По дороге домой они буквально жгли ему ногу. Никогда прежде маленький Горенов не совершал противозаконных действий. «Ну, с почином вас, Глеб Георгиевич», – говорилось в фильме, который тогда всё время крутили по телевизору.

Внезапно нахлынули незнакомые мучительные чувства – это была как раз первая волна той самой паники. Зачем он так поступил? Сможет ли Гоша смотреть на эти прекрасные, желанные драгоценности, зная, что они украдены? Да и какой в них смысл, если сокровища всё равно нельзя никому показать?! Позором он теперь запятнан на всю жизнь! Впрочем, последнее мучило не так сильно. Важнее было избавиться от собственного презрения к поступку. Камушки следовало найти самому!

Решено! Мальчик свернул к морю. Захлёбываясь радостью от спасительной идеи, лишённой изъянов, он примчался на пляж. Отличный план! Тогда эти драгоценности станут его безоговорочной собственностью! Море смоет с них налёт чужого везения, у них не будет прежнего хозяина. Сначала – Азов, а за ним – Горенов.

Гоша положил камушки у самой воды, на ту область, которая регулярно окатывалась набегающими волнами. Они были не очень сильными, но вдруг что-то пошло не так. Внезапно налетел вал, мощный настолько, что вожделенные сокровища исчезли. Это специально кто-то так сделал! Но кто? И тогда его сбило с ног второе цунами паники. Не вышло… Не получилось… Однако он навсегда теперь останется преступником! Обратной дороги нет.

Тот одноклассник, кстати, о пропавших камнях с ним никогда не заговаривал, хотя до самого отъезда из Таганрога Горенову мерещилось, будто он его подозревает и безмолвно винит в их исчезновении.

Сейчас эмоции были схожими. У писателей так случается: замысел не идёт. Или сначала ползёт, а потом – встаёт намертво. Георгий чувствовал, что его произведение летело в тартарары. Какая же это литературоцентричная страна, «самая читающая нация», если никто не может распознать простейшие отсылки к книгам?! К самым лучшим детективам! Самым известным! Самым совершенным!

Горенов шёл, презрительно оглядывая встречных людей. В полиции ему объяснили, что и как нужно писать для них. Но это же невыносимо! Во время беседы с Андреем и его коллегами Георгий не один раз представил себя арестованным и обвинённым… Видел, словно со стороны, как его здесь и сейчас ведут по тем же коридорам, допрашивают в том же кабинете, где он распивал чаи. Это казалось таким неизбежным, ведь детектив обязательно должен закончиться справедливо… Так говорил следователь. И ничего не зависит от того, убьёт Горенов ещё кого-то или нет.

Легко доказать вину. Достаточно одного случайного свидетеля, единственной роковой ошибки, но никто на свете не сможет исчерпывающе и неоспоримо удостоверить, что имярек – не преступник. Всегда найдутся основания усомниться в любом алиби. Очевидцев отсутствия деяния не существует, могут быть только свидетели поступка. Невиновность подтвердить гораздо труднее. И самый бесспорный способ это сделать – найти убийцу или переложить вину на другого. Значит, если следствие зайдёт достаточно далеко, то либо Горюнов сядет в тюрьму, либо ему придётся оболгать и погубить кого-то… Фантомная, гипотетическая клевета внезапно показалась не менее, а может, и более страшным преступлением, чем душегубство.

Георгий шёл вперёд и думал, что больше не хочет убивать. Зачем, если они всё равно не понимают, о чём он кричал своей безжалостностью? Это был вой о любви к книгам. Люди, услышьте! А Андрей хотел, чтобы, наоборот, книги кричали… говорили, шептали о любви к людям. Трудно…

Но ведь если теперь остановиться, то не стоило и начинать. Покоя не давал всё тот же вопрос: ради чего тогда погибли две первые жертвы? А главное, Горюнов понимал, что останется убийцей вне зависимости от того, унесёт ещё чьи-то жизни или нет. Здесь тоже не было обратной дороги, но вдобавок вперёди показался тупик. Преимущество моря в том, что на воде нет тупиков.

20

Это было похоже на что-то вроде спячки. По законам развития сюжета опытный автор знал: ничего не изменится до тех пор, пока либо герой не совершит поступок, либо что-нибудь не случится само собой. Впрочем, при чём здесь литература? Безусловно, это ясно и так, из самых общих соображений.

В качестве единственного собственного шага, способного прервать затянувшийся летаргический сон и сдвинуть историю с мёртвой точки, Горенову представлялось исключительно очередное кровопролитие. На иное фантазии не хватало. Потому он предпочитал сидеть дома и гулять в надежде на события извне. Ему казалось, что это правильно. «Капитанское решение», называли они такие вещи в училище. Удивительно, но за годы реальной морской службы это словосочетание не прозвучала рядом с ним ни разу. Ждать пришлось долго. До сего дня.

С самого утра Георгий понял: что-то должно, наконец, случиться. В последнем обрывке сна, который сохранило его сознание, запечатлелся Борис, произносящий слова: «Мы все в долгу перед Мишей. Только как этот долг теперь отдавать?» Горенов с усилием вспоминал. Кажется, покойный друг ничего никогда не просил и уже, очевидно, не попросит. Заспанный, он внезапно подумал, что в его снах Миша никогда не возникал сам, присутствуя исключительно в высказываниях других людей. Как Сократ в сочинениях Платона. Однако этот человек, который через третьих лиц заявлял, будто Горенов ему что-то задолжал, всё-таки, скорее всего, был на самом деле, ведь остался же у Георгия томик его Хармса.

Из этого издания новый владелец особенно любил «Молитву перед сном»: «Господи, среди бела дня накатила на меня лень. Разреши мне лечь и заснуть Господи, и пока я сплю, накачай меня, Господи, Силою Твоей. Многое знать хочу, но не книги и не люди скажут мне это. Только Ты просвети меня, Господи, путём стихов моих. Разбуди меня сильного к битве со смыслами, быстрого к управлению слов и прилежного к восхвалению имени Бога во веки веков».

Читая этот текст, Горенов всегда то кивал, то качал головой. В сумме получался знак безоговорочного согласия. Уже за то, что Миша показал ему «Молитву», Георгий был в долгу. А сколько всего ещё… Правда, томик давно не попадался на глаза, и это неизбежно возвращало к вопросу: существовал ли Миша на самом деле?

Внезапно раздался звонок в дверь. Горенов сгрёб с полки горсть монет – там набралось немало, больше двухсот рублей – и пошёл открывать соседу, который, похоже, совершенствовал свой талант появляться в самый неподходящий момент.

– Макарыч, я хочу тебе сказать: завязывай с этим… – начал Георгий, сердито нахмурившись, но вдруг замер от неожиданности.

– Жизнь настолько сложная штука, что хотеть чего-то – это уже наглость. Мы путаемся загоняем себя в тупик нашими желаниями добиться того или другого, причём как можно скорее, намного раньше положенного срока. Пусть всё идёт своим чередом, – застенчиво произнёс Борис.

– Не, а чо я-то, – возмутился Макарыч, стоявший на лестничной клетке и ковырявшийся в замке собственной двери. – Совсем ты с ума посходил… На людей уже кидаешься, как собака… То тебе не так, это не этак. Нехорошо… Мирно надо как-то стараться… – Сосед покачал головой и побрёл вниз по лестнице, забыв то ли закрыть, то ли открыть свою квартиру.

– А почему ты в моей куртке? – спросил Горенов довольно спокойно. Он вовсе не пытался скрыть удивление, но просто чего-то примерно такого сегодня и ожидал. Потому кроме совпадения одежды, в сущности, поразительного более ничего не было.

– Это не твоя… Лена подсказала, где купить. Она же тебе её нашла.

Георгий рефлекторно бросил взгляд в сторону вешалки и обнаружил там такую же.

– Лена?

– Да… Она у меня сейчас… живёт…

Вот это было неожиданно.

– Не волнуйся, я потому и пришёл… Во-первых, ты должен знать. А во-вторых… Ты меня внутрь пригласишь?

Горенов отошёл и жестом разрешил Борису войти. Когда тот снял куртку, под ней обнаружилась рубашка, очень похожая на ту, которую отцу когда-то купила дочь. Знакомыми казались и штаны.

Гость заметил удивлённый взгляд хозяина.

– Да это всё Лена… – он чуть ли не оправдывался. – Знаешь, я подумал, если бы мы с тобой были героями какого-то романа, то автору стоило бы сделать, что мы – как бы один человек.

– Может, так оно и есть, – начал Георгий зло. – Вот дочь моя живёт же не со мной, а с тобой. Одежду тебе покупает… а не мне.

– Ну, покупаю, положим, я сам. Она только выбирала, поскольку решила, что я хожу в обносках.

– Видишь, мне она то же самое сказала, когда приехала.

– Вот именно… – улыбнулся Борис, но сразу снова стал серьезным. – Мне, честно, иногда кажется, будто я и ты – не полноценные люди, а какие-то детали, запасные части, абстракции… Но если нас сложить вместе, то может получиться что-то похожее на целого, настоящего человека. А так мы – суть разные, почти противоположные проявления одного и того же.

– Как Дон Кихот и Санчо Панса?

– Ну, нет… Ты согласишься быть Санчо? Каждый из нас же уверен, что он – Дон Кихот… Я просто физически иногда чувствую… Хоть и не понимаю, как это возможно… Не стану утверждать, будто всё так и есть, но и отрицать с пеной у рта бы не решился. Знаешь, вот если бы я сам писал про нас, то, может быть, сделал бы в тексте, что у нас рост меняется. Когда в нашем общем человеке больше тебя, то ты выше. А когда меня, ты уменьшаешься… И Миша, конечно… Втроём, в сумме, мы на что-то были похожи. Всё-таки мы перед ним в долгу.

– Боря, раздвоение личности и вообще психические расстройства – это крайне полезно и даже удобно для любого автора. Доказано на практике. Меня интересует сейчас другое: скажи, ты трахаешь мою дочь?

– Совсем рехнулся?! – смутился гость. – Прав твой сосед… К тому же, – он улыбнулся, – если мы одно целое, она и мой ребёнок тоже.

Горенов немного успокоился. Коль скоро из всего прозвучавшего безумия вытекало, что их с Леной половая связь немыслима, Георгия это полностью устраивало. А уж считал Боря её своей дочерью на самом деле или нет – не так важно. Чистейший бред! Главное, не произошло непоправимого, после чего жить как прежде стало бы невозможно. Всё-таки для мужчины секс значит гораздо больше. Особенно тот, в котором он сам не участвовал. Женщинам проще забыть что-то, убедить себя, будто этого никогда не было. Сильный пол же памятью почти не управляет. Напротив, фантомы прошлого слишком часто подчиняют мужиков себе и определяют их поведение.

– Зачем ты пришёл? – спросил Горенов уже со слабыми нотками гостеприимства.

– Несколько причин… – усмехнулся Борис. – Главным образом из-за Лены, конечно. Понимаешь, она там придумала себе… Пойдём ко мне? Я бы хотел, чтобы вы поговорили… Да и вообще, чтобы ты её забрал… Если получится.

– Да? А зачем? Раз мы – одно целое, к чему разлучать её с родителем? Давайте жить вместе, одной семьёй! Сейчас соберём вещи, я к вам перееду.

– Слушай, ну к чему это?.. – гость покраснел. – Ты же сам – писатель. Не надо понимать всё буквально… Хотя, может, в твоём жанре так принято.

– Конечно! В моём дебильном жанре всё в лоб. Как написано, так и есть. Это в твоём каждое слово иносказательно. Метафора на гиперболе сидит, аллегорией погоняет. Ты – такой автор, я – сякой, а вместе мы – целый учебник литературы. И ещё Миша, разумеется, куда без него!

Георгий говорил на повышенных тонах. Было так громко, что надрывавшийся телефон привлёк внимание хозяина не сразу.

– Ладно… – Борис двинулся к двери. – Давай я тогда потом зайду… Или лучше позвони и приходи сам, когда остынешь. Я тебя очень прошу… Номер здесь можно записать?

Он взял ручку и начертал цифры на полях свежей газеты.

– Подожди… – сказал хозяин, охолонув. – Сниму трубку, а ты шагай пока на кухню. Чайник горячий… Водка, вино, всё там. Ешь и пей, что найдёшь. Словом, чувствуй себя, словно ты – я, – Горенов улыбнулся. Как бы там ни было, он хотел ещё поговорить с гостем.

Коридор опустел. Один отправился в комнату, другой – на кухню. Справа слышались звуки закипающей воды, потом – непривычный стук ложки по керамическим стенкам кружки… Почти вся посуда в этом доме была теперь новой. Слева доносились слова, Георгий звучал довольно эмоционально.

– …Рад слышать… Да… Всё нормально, не переживай… Я понимаю… Да… Хорошо… Я постараюсь… Я очень рад… Какая?.. А без этого никак?.. Я подумаю и что-то придумаю, наверное… Конечно, придумаю…

Разговор длился долго, потому Борис успел выпить несколько чашек. Когда Горенов пришёл, наконец, на кухню, он был в приподнятом расположении духа.

– Чаёвничаешь?.. Молодец… Хорошо, что не ушёл. Мне надо посоветоваться.

– О чём?

– Сначала расскажи про Лену.

– Она что-то придумала себе… Я хочу, чтобы ты с ней сам поговорил… Она живёт у меня и не собирается уезжать… – Он стал шептать совсем тихо: – Решила, будто меня любит… Сообщила об этом позавчера.

Георгий не удивился, потому легко сохранял спокойствие.

– А раньше ты об этом не догадывался?

– Я не думал на эту тему… Ну, живёт твоя дочь и живёт…

– Так она всё это время была у тебя?

– Да, – ответил Борис и снова покраснел.

– И ты пришёл только сейчас?.. Вот видишь, а говоришь, будто мы – одно… Нет, дружок… Мне она с раннего детства не говорила, что меня любит.

– Гоша, я не это имею в виду… – Он даже поморщился и, казалось, расстроился от непонятливости друга. – Мы вместе – одно: я плюс ты плюс Миша. В сумме – человек. Чего нет у двоих, найдётся у третьего. Это вовсе не значит, что нам все говорят одни и те же слова. Но не о том речь. Я не могу понять, с чего вдруг она это придумала?.. И зачем?..

– Помнится, ты настаивал, будто филология – наука о мозге, а не о чём-то другом… Не о словах, не о культуре. Что её задача – разобраться, как человек придумал текст и почему он именно таков. Вот и разбирайся… Короткий же совсем текст, три слова всего: «Я тебя люблю».

Горенову самому стало противно от сказанного.

– Может, и говорил… Но не такая наука здесь нужна. Филология, я убеждаюсь с каждым днём, имеет слишком мало отношения к реальности. Потому сейчас и не читает почти никто… Может, и правильно делают. Все болезни – от нервов, все нервы – от мыслей, а все мысли – из книг. Без исключений. Собственных идей ни у кого давно нет. Это так смешно… Люди любят, как в романах, а по-другому не умеют. Кто-то – как в хороших, кто-то – как в плохих. Живут, словно в текстах. Умирают… Уж смерть – одна из главных тем в литературе, тут соригинальничать совсем трудно. Потому, кстати, великие тяжёлые русские романы совершенно иначе читаются, если ты серьёзно заболел… Знаешь, я свой молескин теперь не подписываю на форзаце, где для этого специальное место предусмотрено. Во-первых, потому что, если потеряю, всё равно не вернут. А во-вторых… что в нём, в сущности, моего? Только бумага, переплёт, резинка, ляссе, за которые я заплатил… Так это не важно, новые куплю. А идей там моих не бывало, все чужие. Удивительно, но даже такой модный нынче тезис, как «Моя жизнь – мои правила» – тоже «ничья мысль», общее место. И почему кто-то решил, будто это так уж хорошо? Или вот все кричат: «Свобода! Свобода!» Ценность великая!.. Но ведь никто не знает, что это, а главное, как ею пользоваться. У людей превратные представления решительно обо всём. Скажем, в современной западной культуре квинтэссенцией, воплощением и образчиком свободной жизни стала эстетика, связанная с байкерами. «Дзен и искусство ухода за мотоциклом» – культовая книга, но есть ещё сотни других. Принято думать, будто скитальцам на «железных конях» удаётся вырваться из репрессивных тисков цивилизации, покинуть Вавилон… Но чем они заняты в реальности? Большинство таких сообществ торгует запрещёнными товарами – оружием, наркотиками – тем и живёт. Ничего другого для своего преуспевания они делать не могут. Всё предопределено, это единственный доступный «свободным людям» бизнес. Так что речь идёт не о свободе, они просто пересели из одних тисков в другие.

Судя по многословности, Борису не хватало подобных разговоров ничуть не меньше, чем Георгию, который, хоть и не мог согласиться, возражать трогательным суждениям старого друга не собирался. Что толку спорить? Это самое бессмысленное занятие на свете. Взрослые люди, сложившиеся члены современного информационного общества, начитанные мириадами мнений и имеющие вдобавок свои собственные, принципиально не могут друг друга переубедить. В наши дни полемика – лишь способ провести время без особого удовольствия. А Георгию хотелось погреться возле уютного камина этой беседы, потому нужно было подкидывать в топку легковоспламеняющиеся дрова сомнений. Кстати, кое-что из сказанного гостем пусть косвенно, но имело отношение к недавнему телефонному разговору.

– Слушай, где Америка, а где мы? – лениво возразил Горенов.

– Поверь, мы там же. У молодёжи сейчас, знаешь, мода на видеоблогеров. Это такие ребята из интернета, каждого из которых знает больше людей, чем всех петербургских писателей вместе взятых. Стоит кому-то из них, например, в компьютерную игру поиграть, пиво выпить или губы накрасить перед камерой, как за день это увидят сотни тысяч человек. Столько читателей, наверное, не существует в природе. Так вот, блогеры думают, будто делают всё что хотят и этим зарабатывают. Они произносят чужие слова: «творчество», «самовыражение»… Вот уж, казалось бы, у кого свобода! Но проблема в том, что они, как и все остальные, не умеют «хотеть». Эти люди, которые действительно могли бы заниматься чем угодно, повально начинают петь, словно инкубаторские. Как правило, именно рэп. Делают одни и те же «форматы». Проблема куда глобальнее, чем может показаться. Вот моралисты заявляют, будто современные люди помешались на деньгах и ничего больше не желают. Так они просто не знают, чего ещё можно желать! Свобода современного человека – только возможность выбрать банк, в котором взять ипотеку или кредит на автомобиль. Мода, а не свобода, стоит во главе угла.

– Грустно это… Читать-то не модно. Как же нам с тобой быть?

– Как раз ты, по-моему, в порядке… – Во имя продолжения беседы Георгий сделал вид, будто не заметил лёгкий укол. – Имеешь в виду, что книги не покупают? Так люди не привыкли платить за буквы. Это можно понять, Достоевский и Толстой доступны им совершенно бесплатно, а современники, как правило, хуже. Если ты не любишь ныне живущего автора лично, то тебе, в сущности, всё равно, помрёт он от голода или нет. А если помрёт, на его место сразу придёт другой. Такая уж у нас страна. Без текстов читатель никак не останется. Предложение слишком сильно превышает спрос. А мы всё предлагаем и предлагаем…

Горенову не приходило это в голову. А что, если и правда Россия литературоцентрична с позиций авторов, которых действительно немало, но это ничего не значит в смысле читателей. Просто такое государство, по улицам которого расхаживает куда больше вымышленных людей, чем количество реальных человек, готовых о них узнать. Многонациональная страна, где два крупнейших этноса – граждане настоящие и выдуманные.

Не так давно Георгию в руки попалась статья про закрытие одного легендарного музыкального магазина в Голландии. Заведение снабжало жителей Амстердама инструментами почти целый век, а теперь его хозяин сетовал, что времена изменились, «всего четыре процента населения страны сочиняют музыку». Ни черта себе «всего»! Для крошечных Нидерландов – Горенов проверил – это семьсот тысяч человек! Ещё раз: семьсот тысяч композиторов того или иного уровня. Ясно, что подавляющее большинство – любители, но всё равно. Чем, спрашивается, это не «золотой век» культуры? А если в России «всего» четыре процента писателей, то сколько будет?.. Целый Петербург! Примерно пять миллионов! Огромный город, в котором нет ни одного книгочея, только авторы, иногда перелистывающие сочинения друг друга.

– Чтобы получать удовольствие от книг, – продолжал Борис, – нужно обязательно любить людей и интересоваться ими. Настоящему страстному читателю должно быть дело не просто до какого-то встречного, ему должен быть интересен даже тот, кого он никогда не видел и не увидит. Настолько посторонний, что, быть может, и не существовавший вовсе, чуждый самой реальности. Тот, кто промчался в сознании автора – другого незнакомца – и там немного наследил. Банальным христианским «любить ближнего» здесь не обойдёшься. Тут нужно любить бесконечно далёкого. Я всякий раз думаю, что чтение – это вид молитвы. Точнее не так… Не общение с Богом, а разговор в его присутствии.

– Моя тёща говорила, будто её брат был «электриком от Бога». Я сразу представлял Его себе, – Горенов указал наверх и неловко усмехнулся, – раздающим специальности: этот будет пахарем, этот – пекарем, тот – электриком. Видимо, речь про ток, который даёт божью искру. «Электрик от Бога», кстати, развёл у неё на даче провода так, что свет в комнате и в туалете включался одновременно, одной клавишей. Может, она просто не знает смысл понятия «Бог»?.. И знает ли Бог, что такое электричество? Помнишь песню «Два – двенадцать – восемьдесят пять – ноль шесть»?

– Я помню другое, – Борис опустил глаза. – Миша говорил, что один автор – бог, а другой – бок… чужой книги. Недавно я понял, дело не в конкретных людях, а только во времени. Раньше все писатели были богами над своими героями. Теперь же каждый – лишь бок, фамилия на корешке. Ты в одном прав, сейчас слишком многое иначе… совсем не так, как прежде. А слова остались теми же… Понятие «писатель» значит совершенно не то, что два века назад. Оно, может, наконец, вообще ничего не значит! Время либо помогает, либо мешает литературе. Сначала жалованная дворянская грамота дала возможность одним стать крупными авторами, потом статья за тунеядство содействовала другим. Эти вещи культивировали литературный процесс. А теперь нет ничего… Ни хорошего, ни плохого. И если человек идёт в писатели, то вовсе не из-за каких-то факторов эпохи, а исключительно из-за любимых книг, написанных ранее другими людьми и однажды оказавшихся «сбоку» от него. Так что в наше время каждый – только бок.

– Я бы так не сказал… – отпустил Георгий слова в воздух, будто разжал пальцы, держащие надувной шар. На деле с утверждением, прозвучавшим в самом конце, он был уже скорее согласен. Однако, берущие исток из головы Миши, эти мысли пугали каменным холодом, загробным смрадом, а потому инстинкт самосохранения мешал Горенову их принять. Удивительно, но всякий раз, стоило Борису заговорить о нём, как сомнения в существовании третьего друга таяли. Он восставал из небытия автором прекрасных моментов их яркого прошлого. Быть может, дело в том, что сам нынешний гость являлся неоспоримым доказательством подлинности множества воспоминаний, реальности каждого из давних дней. При этом чувствовалось, будто Боря относится к Мише совсем иначе. Для него он стал фигурой масштаба Аристотеля, изготовленной их букв и мрамора, а со временем, быть может, переделанной в гипсовую копию самого себя.

– А я не настаиваю. В конце концов, «истина лежит на дне колодца»… – заметил гость и переключил внимание на вазочку с печеньем.

Выражение его лица при этом казалось довольно легкомысленным, тогда как Горенов ощутил, словно огромная волна солёной воды ударила его всей своей массой.

– Откуда ты знаешь? – выдавил он из себя.

– Знаю что? – не понял Борис.

– Про Истину и колодец.

– Так это Демокрит говорил.

Спокойствие гостя сводило с ума. Сказанное не могло быть случайностью. Аристотель из прошлого, Демокрит из настоящего, Георгий окружён! А если признаться? Если посоветоваться? Ведь это знак? Что, если это знак? Что это ещё, если не знак?! Вдруг он поступил от того самого Бога, о котором они столько говорили сегодня? От того, кому известно, что такое электричество и что нужно делать Горенову…

– Ты готов его вернуть?

– Что вернуть? Ты какой-то загадочный сегодня, – улыбнулся Борис. Подобное выражение лица ему категорически не шло, он выглядел глуповато.

– Неужели не понимаешь? – Георгий вскочил. – Ты созрел, чтобы рассчитаться… перед Мишей. Отдать долг. Если люди не читают серьезные книги, как раньше, мы не можем с этим смириться! Мы не должны!

– Чего ты так завёлся? – гость посмотрел на него испуганно. Большинство житейских неурядиц всегда ставили Бориса в тупик. Вот и сейчас он совершенно не знал, что делать, если вдруг оказался в одном помещении с сумасшедшим. – По-моему, тебе-то нечего переживать, тебя читают. Жанровая литература – особый разговор. Она существует по своим правилам.

– А ты никогда не думал, почему я пишу именно её?.. «Жанровая литература», конечно, хорошо звучит, но это неправда. На самом деле это называется «дерьмо»!