Текст книги "Пловец Снов"

Надежда навела порядок. Внешне более ничего не напоминало о сегодняшнем госте. Перед уходом она зашла в гостиную и села на диван рядом с дочерью. Им тоже было непросто начать разговор. Когда молчат мужчина и женщина, в этом может быть многое: и хорошее, и плохое. Но если две женщины сидят в тишине, это всегда проблема.

– Из-за чего они спорили? – не выдержала младшая.

– Он выпил, Боренька никогда не умел пить.

– Они спорили о том, кто из них лучше?

Надя посмотрела на неё удивлённо.

– Ты считаешь, что папа талантливее?

– А ты?

– Я первая спросила.

– Да, я так считаю.

– Поэтому ты выбрала его?

– В каком смысле «выбрала»? Я с папой познакомилась гораздо раньше…

– Познакомилась – это одно дело, но ты же и осталась с ним… Я думаю, что у вас с Борей был роман.

– С чего ты взяла?

– Мне так показалось…

– Слушай, мы сейчас словно в какой-то скверной книжке, вроде тех… где все всех либо любят, либо ненавидят. Между людьми бывают и другие отношения, понимаешь? Мы очень старые друзья. Но мне интересно, почему ты решила, будто у меня что-то было с Борей?

– Ты хотела сказать, – Лена опустила глаза, – «вроде тех, которые пишет отец»?

– Нет, я не хотела так сказать. Я хотела сказать так, как сказала.

– Борис говорит, я похожа на тебя…

– А ты так не думаешь?

– Я думаю, что похожа на папу. Кроме того, раньше я думала, что это неважно… Но для него почему-то оказалось важным…

– О, Господи! – Надежда вскочила с места. – Лена, он ровесник твоего отца, что ты несёшь?

– Отстань, пожалуйста, я сама разберусь. Кстати, если присмотреться, они с папой похожи.

– Конечно! Все на всех похожи и все друг друга любят! Как же иначе?!

Мать яростно рванулась в коридор. Да, дочь – вылитый Горенов… Через некоторое время Надежда вернулась в комнату. На ней уже была шапка.

– Послушай, это всё не соревнование… А как же Вадик?

– Не знаю, как Вадик, и знать не хочу, – ответила Лена раздражённо. – Я понимаю, что женщин в твоём возрасте прельщают юные тела, но у него больше ничего нет. Мне с ним не интересно. И не вспоминай о нём больше, пожалуйста. По крайней мере, при мне.

Поворот разговора был столь резким, что мать сделала вид, будто пропустила хамство мимо ушей.

– Вы что-то обсуждали с Борей?

– А ты думаешь, мы здесь молча сидели?

Точно, вылитый отец.

– Что ты собираешься делать?

– Разберусь, мама…

Ладно, пусть разбирается.

– Только я тебя прошу, не сделай больно папе.

Лена кивнула.

– Как тебе серьги?

Дочь скривила рот.

– Ты понимаешь, что он никогда и никому не дарил таких дорогих вещей? Мне уж точно… Ещё раз повторяю: не сделай ему больно.

Надежда продолжила одеваться, но, находясь в дверях, всё-таки решилась спросить:

– Когда ты вернёшься домой?

– Я дома, мама. Сом говорит, здесь тоже мой дом.

10

Выпили вчера не так много, чтобы у Георгия с утра болела голова. А вот у Бориса разрывается наверняка. И ладно. И пусть. Впрочем, злобный рефлекс иссяк почти сразу. Вскоре стало немного жаль незадачливого гостя. Приходил за деньгами, ушёл ни с чем. Значит, ему и не опохмелиться. Какое там, есть ли Боре на что жить? Или издательство заплатило гонорар? Маловероятно.

Сердиться было глупо. Гость, в общем, никого не обманул. А то, что нарушил куртуазность поведения, так с кем не бывает в подпитии? Наверняка он сам страшно переживал и наказан уже сполна. Хотя ещё раз: не за что его наказывать. Ему пришлось взять на себя слова той, которая упорно лезла на Горенова из колодца. Боря – жертва Истины, не более того…

Однако в великодушии следует и меру знать. В конце концов, негоже так себя вести в гостях. Его позвали не для того, чтобы он ломтями правду-матку нарезал. Он подвёл друга!.. Подвёл, помимо прочего, и в том, что Георгий искренне хотел помочь, но не вышло… За это и огрёб. Правду говорят, не делай добра – не получишь зла!.. Какой скотский тезис, даже противно. Горенов пробудился окончательно. Он чувствовал себя сбитым с толку и не знал, что делать, но сразу услышал подсказку:

– Сом, иди есть!.. Только штаны надень.

Знакомый, самый родной на свете голос. Настораживала лишь ремарка по поводу брюк. Прежде Лена никогда не подчёркивала этого особо. Очевидно, здесь скрывался намёк на нештатную ситуацию. Впрочем, о ней не просто намекал, а буквально возопил запах рыбы, стремительно наполнявший квартиру.

Георгий вышел на кухню. Дочь смеялась, сидя за столом и стараясь при этом незаметно зажимать себе нос. У плиты стояла Люма. Видимо, здесь шла весёлая женская беседа. Только выглядела Орлова как-то необычно. Не сразу, но совсем скоро Горенов прочитал на её лице чувство вины, очень редкое для человека её статуса. «Неужели всё-таки откажет?»

Книгу G Людмила Макаровна не стала и открывать. Трудно было бы ознакомиться с произведением за один день, но она даже не собиралась этого делать. В ремесле Люмы от текста зависело слишком мало. Ей нередко доводилось принимать решения о публикации или отклонении рукописи, не прочитав ни единой страницы. И чаще такой вердикт оказывался более здравым и взвешенным. Власть букв лукава, считала она.

Если вдуматься, что стоило ей напечатать книгу «её Гошеньки»? Немногим больше, чем не печатать её. Финансовые затраты незначительны. Но на передний план выходили совершенно другие, куда более существенные аргументы и причины. Во-первых, Орлова не могла допустить, чтобы её профессионализм поддался чувствам и эмоциям. Да, пусть автор ей небезразличен, но всё это не должно касаться работы. Она трепещет от Горенова-мужчины, а не от Горенова-писателя. Первый – не такой как все, но второй-то, положа руку на сердце, самый обыкновенный, ничем не выдающийся. Альковные истории должны оставаться в альковах. Правда, никакого романтического сюжета у них пока не было… И вот тут-то наступало убийственное «во-вторых»… Действительно, она без труда могла напечатать эту книгу. А ему что мешает ответить на её чувства? Так сложно? Ведь она не просит ни верности, ни денег, ни ухаживаний. Не требует совместной жизни и других формальных пустяков… Она лишь предлагает ему себя! Она – не обуза, не бремя, но чистый и бескорыстный дар! А человек, отвергающий дар, достоин только порицания!

Люма была зла, но пришла сюда, движимая именно чувством вины… и страхом. Вины за излишне нервозное и откровенное поведение. Человек, относящийся к себе так серьёзно, как она, не мог допустить даже мысли о снисходительной, полной жалости насмешке в свой адрес. Но ещё её привела боязнь потерять Георгия навсегда. Орловой было необходимо убедиться, что между ними сохраняется какая-то, хоть сугубо профессиональная, но связь. Что некие, пусть исключительно коммерческие, планы на будущее объединяют их до сих пор. Однако, кроме того, в этом визите Люма видела возможность совершить ещё одну попытку. И именно здесь таилась главная причина.

– А мы тут с Людмилой Марковной о тебе разговариваем, – таинственно заметила хихикающая Лена.

– …Макаровной, – поправил Горенов. – Вы уже познакомились?

– Людой, – ещё раз поправила Орлова. – Да, Гошенька. Пока ты спал, Леночка пустила меня. У вас тут рыба пропадала, и я решила суп сварить. Такая красивая рыба…

– Да не стоило… Ленка всё равно есть не будет…

– У тебя же гастрит! Я пюре с котлетами принесла, его и Леночка поест, если захочет, правда?

– Да, Сом, хорошо ты устроился… – ехидно заметила дочь.

– А кашу ты не варила?

– Варила, но она остыла давно. Уже час дня, между прочим. Ты кашу будешь?

Люма смотрела на него как-то по-новому. Слишком беззащитно и трогательно, потому отказаться от ухи было невозможно.

Многие женщины отмечали, что есть Горенов умел очень хорошо. Несмотря на подтянутость, он поглощал любую пищу с неизменным аппетитом, естественной благодарностью и приятными для старательной хозяйки аккомпанирующими физиологическими звуками. Эту науку он факультативно освоил в Ростовском мореходном училище.

Кормить его было безусловным удовольствием, потому, когда он съел большую тарелку супа, Орлова изрядно успокоилась. В то же время Лена жевала пюре с котлетами как-то безрадостно, неловко и неумело, будто впервые держала вилку в руках. Это, в свою очередь, настораживало. Неужели ей не нравится?

До того как Георгий проснулся, Люма ненавязчиво расспрашивала его дочь, как ей живётся с отцом, надолго ли она приехала… Людмила Макаровна искренне хотела заложить фундамент добрых отношений с Леной. Удалось. Девочка оказалась уже достаточно зрелой, чтобы понимать: у папы может быть своя личная жизнь, не связанная с мамой. Это радовало. Только что делать, если она понимала это лучше самого Горенова? Всё-таки на маму хотелось бы посмотреть. С другой стороны, ни одной фотографии в доме – хороший знак.

– И как папины книжки? Продаются?

– Замечательно продаются! Твой отец – большой талант. Я им очень горжусь.

– Ты посмотрела то, что я просил? – не выдержал Георгий.

– Гоша, давай потом.

– Ладно, не буду вам мешать… – Лена воодушевилась возможностью не доедать пюре. – Хорошо вам провести время, – сказала она настолько игриво, что смутила даже отца, не говоря уж о гостье.

– Ты уходишь?

– Да. Надо съездить в университет… Встретиться там…

– В какой именно университет?.. С йогом встретиться?

– Папа, пожалуйста… – ответила дочь совершенно спокойно, без нытья. Как редактор, Орлова обратила внимание, насколько по-разному можно произнести эти два слова.

– Серёжки наденешь?

– Папа… Папочка… – голос раздавался из всё более далёких недр небольшой квартиры.

Люма взяла Горенова за руку, и странность возникшего положения удержала его от дальнейших реплик. Двое сидели на кухне молча, прислушиваясь, когда щёлкнет замок. Георгию это напомнило вчерашние события, но с точностью до наоборот. Прошлым вечером он и Надежда ждали этого звука с нетерпением, поскольку знали, что сказать друг другу. К тому же за окном было совсем темно. Теперь же, при свете дня, и Горенов, и Орлова не представляли, как продолжить разговор. Ей было стыдно, а ему, пожалуй, не по себе. Сегодня Георгий предпочёл бы, чтобы Лена не открывала дверь, осталась дома… Тогда они с Люмой продолжили бы стрекотать о женских пустяках, а он съел бы ещё ухи и тихо улизнул в комнату… Она ведь сейчас откажет… Наверняка…

– Гоша, прости меня, – сказала, наконец, гостья.

– За что? Что ты решила?

– Нет… То есть да… То есть… Я не об этом. Прости за вчерашнее. Я не должна была так себя вести. Это глупо и непрофессионально… А главное, недальновидно, нам ведь ещё вместе работать…

– Люда, не переживай. Ты посмотрела мою книгу?

– Какую? – она сделала вид, словно не понимает о чём речь. Опытный переговорщик, Орлова знала, что теперь Гоша своим ответом, тем эпитетом, который подберёт, сам подскажет ей, как вести беседу дальше, насколько аккуратной следует быть, насколько принципиальным и упорным будет он.

– Ну, ту самую…

«Та самая»… Можно было догадаться. Непросто.

– Ты, наверное, не успела посмотреть…

– Гоша, – Люма изобразила, будто немного рассердилась, – я тебе не о том говорю. Я извиняюсь за другое… Почему ты опять уходишь от ответа?

– От какого ответа? Ты же ни о чём не спрашивала. Что касается твоих извинений, я уже сказал, не бери в голову, всё в порядке. Я не слепой и прекрасно понимаю, но не готов, прости… У меня семья… – В его случае это был не самый убедительный довод, но Люма – не Лена, ей можно врать сколько угодно. – У меня есть женщина… Поверь, я совсем не хочу тебя ранить. Давай сохраним рабочие отношения. И прошу, скажи, как тебе книга?

«Рабочие отношения»… Значит, он тоже не готов расстаться навсегда. А что до другой женщины? Не могла же Орлова всерьёз рассчитывать, будто её Гошенька одинок… Но и он пусть не рассчитывает!

– Поверь мне, тебе это не нужно… – начала она доверительным голосом. – Почему ты, как любой русский писатель, добившись успеха, жаждешь сразу его похоронить? Дорогой мой, продолжай писать то, что у тебя получается… лучше всех! Люди любят твои детективы, так не отвлекайся, не разменивай свой талант, не теряй времени, его не так много… Сейчас хорошо покупают только книги о том, как разбогатеть… и твои.

– Шутишь?! – Горенов в сердцах вскочил. Казалось, капкан только что захлопнулся, сжав его ногу. Вены на шее пульсировали. – «Русский писатель»?!.. Люда, ты с ума сошла? То, что я делаю, вообще не имеет отношения к литературе! Это словесный мусор, сюжетная труха, одни и те же события в разных обстоятельствах по кругу, по кругу, по кругу… Из книги в книгу…

– Гошечка. – Он напугал её, но сердце от этого только забилось быстрее. Орлова пыталась говорить спокойно: – А разве в жизни иначе?.. Родился, детский сад, школа: первый класс, второй, третий… Сошёлся с одной, разошёлся… Сошёлся с другой, разошёлся… Дом, работа, дом, работа… По кругу, по кругу, по кругу…

– Всё не так поверхностно, не так схематично… Пойми, героям моих детективов… Им совершенно не нужен даже Бог. Даром не нужен! А главное, похоже, он ни к чему и людям, которые их читают. Они никогда не думают о чуде, о чём-то замечательном… Иначе их бы просто не устраивали эти книги.

Чувственное волнение отступило, Орлова напряглась. Раньше она будто не отдавала себе отчёта в том, насколько Горенов серьёзен. Впервые он показался ей едва ли не одержимым.

– Гоша, «чудо», «правда» – это всё категории из игры в литературу и учебников словесности, а не из практического книжного дела. Так уж сложилось, что ты пишешь для взрослых, а иногда и пожилых людей. Твои читатели многое пережили, они рожали, любили, теряли близких, болели и болеют… Они уже не надеются на чудо и знают свою «правду». Им не так интересен вымысел и богатство твоей фантазии. Важнее, чтобы их ожидания не были обмануты. Пусть в сюжете ничего не удивляет, но всё соответствует каким-то законам, правилам, принципам… Жанра, справедливости, чести, государства, хоть бандитским «понятиям»… Именно таков мир твоих книг. Он отличается от повседневности, где ждать приходится только неприятностей, а закон – что дышло. В романе если два человека идут по одной дороге с одинаковыми чемоданами, то они их обязательно перепутают. В этом можно не сомневаться. В жизни нет автора, потому никто и не смотрит, у кого какой чемодан. Большинство моих друзей вообще перестали сначала читать, потом смотреть кино…

– Фильмы – другое дело. Если показать на экране высокого человека в «заломленном за ухо» берете и сером костюме, у которого в руках трость с черным набалдашником в виде головы пуделя, а во рту половина зубов – золотые, а половина – платиновые, это обязательно будет выглядеть странно, нелепо и убого. Но сколько ни читай описание Воланда у Булгакова, всегда возникает величественный образ.

– У каждого свой Воланд, – кивнула Орлова, – его легко представить. Книга навязывает меньше, чем кино, она очерчивает рамки сюжета, позволяя наполнять событийную канву своими собственными эмоциями, пережитыми в прошлом или переживаемыми сейчас, ставить себя на место персонажей. В идеальном мире роман помогает людям вспоминать и видеть сны. Воскрешать в памяти, помимо прочего, и то, чего с ними никогда не происходило. Но мир-то далёк от идеала! Гоша, в наше время люди почти не читают. Потому нужны книги всё более и более простые. Какой Бог, о чём ты?!

Горенов не мог возразить. Всё так, удивляло одно: как же Люде удавалось с этим смириться? Её картина мира даже более мрачная, чем его, но она, похоже, могла принимать такое положение вещей…

Орловой стало немного жалко Горенова.

– Мы – вымирающий вид, Гошенька. Ты только посмотри, исторические центры прекраснейших городов мира заполнены не библиотеками, а бутиками. Люди путешествуют, приезжают в Лондон, Амстердам, Верону, Париж, чтобы купить тряпку «Gucci», которая продаётся везде, и главное, везде она одинаковая. Там, где жили короли и аристократы, теперь – магазины. И наших с тобой современников это полностью устраивает.

– Но не всех же… Некоторые ездят по миру…

– Ездят вообще, в основном, потому что так принято, – перебила его Люма. – Появилось время, немного денег, и они отправляются в путь. Люди посещают города и не чувствуют, что здесь до них ходил Наполеон или Ганнибал… Какое им чудо, Гоша, окстись! Они будут там делать то же, что везде – есть, пить и покупать, покупать, покупать. А ты хочешь им предложить свою книжку про Бога? Не тот товар! Зачем она им? Быть может, нам удастся найти несколько десятков читателей твоего сочинения, но, скорее всего, это будут очень лояльные поклонники твоих же детективов, привязавшиеся к тебе лично. Но даже тех, кто не пропускает ни одной презентации, новая книга, безусловно, разочарует. Пойми, наше издательство не может браться за такой сомнительный проект.

Орлова приблизилась к смурному Горенову и погрузила руку в его шевелюру.

– Время такой книги, как твоя – это эпоха Возрождения. Она снова настанет, когда люди изменятся и перестанут хотеть читать всякую муру.

– Вроде того, что я пишу сейчас?

– Да, – ответила она. Ему больно? Хоть немного, но должно быть больно. На Люмином лице блеснула улыбка. Или показалось?

– Давай тогда я перестану… Займусь чем-то другим…

– Хитренький какой… – До чего ж приятные у него волосы… В меру жёсткие, вроде просоленные морем, но сохранившие младенческую нежность. – Пойми, дело не в тебе, а в них. Только представь, сколько прекрасных книг было бы написано и опубликовано, если бы они жадно читали достойные произведения…

Кто эти «они», Орлова не уточняла, но в общих чертах было ясно.

– …Сколько жизней не проходило бы впустую. Сколько сотрудников издательств и типографий, а главное – авторов не изнуряли бы себя теми же мучительными вопросами, что и ты. Сколько людей стало бы счастливее. Вот я, например…

– Неужели ты не счастлива?

– Нет, дурачок. Иначе для чего ты был бы мне нужен?

Люма медленно приблизила свой рот к его лицу. В губы? В щёку? Тело Георгия напряглось, выдавая намерение уклониться, потому она торопливо чмокнула его, куда успела. В лоб. «Как покойника».

– Так что и не думай «улизнуть»! Наоборот, пиши, пиши, пиши как можно скорее! Что там, кстати, с продолжением, о котором мы договаривались?

Горенов поднял собачьи глаза и кивнул. Пришлось снова врать.

– Скоро закончу, но… Люда… – он покачал головой – ты не представляешь, как сильно меня тошнит от этого всего.

– Представляю. Вот допишешь… и давай съездим куда-нибудь, отдохнём. Там всё обсудим.

– Куда? – удивился Георгий. – И зачем, я же тебе всё сказал по поводу нас.

Люма улыбнулась. Местоимение «нас» звучало приятно.

– Давай хоть в Верону. Я тебя услышала, это будет сугубо деловая поездка. Мы поедем не ради любви, а ради «Gucci» и прочих глупостей. Как все. Там сможем детально поговорить о твоей «богоискательской» книге…

– Люда, почему там? – он совсем запутался. – Почему не здесь и сейчас? Зачем откладывать? Что изменится после моего очередного детектива? Я тебя не понимаю.

– …Но ты должен учитывать, – Орлова сделала вид, словно заданных вопросов не существует, – что эти «тексты про Бога» не смогут выходить под твоими именем и фамилией.

– Как это?

– Ну, как… Горенов – писатель детективный. Это заблуждение, будто автор может легко менять жанры. Люди привыкли именно к такому тебе, и здесь уже ничего не поделаешь. Представь, если старухи, которые обожают читать твои книги, на свои последние пенсионные гроши купят то, что ты мне оставлял. Издательство не станет браться за такой проект. Не станет рисковать брендом «Горенов». Как минимум тебе придётся надеть «маску», взять псевдоним… Что ты? Расстроился?

Он вовсе не расстроился, скорее был озадачен. Хотя, чего скрывать, и огорчён тоже. Такая простая мысль не приходила ему в голову. Неужели здесь ничего нельзя поделать, и главный труд его жизни обречён нести на себе имя фиктивного человека? А что, если стать кем-то другим? Или, скажем, вступить в брак ради этого? Тогда хотя бы надпись на обложке станет подлинной, за ней будет стоять кто-то живой, а конкретно – он. Допустим, повторно жениться на Наде, и взять фамилию, которую Георгий сам передал ей в своё время. Сменить Горенова на Горенова, а Люме объяснить, что это уже другой, новый Горенов. Вряд ли она согласится…

– Неужели дело только в этом? – он решил притвориться, будто большой проблемы здесь нет, хотя была, и ещё какая! – То есть в принципе ты готова издать книгу, если я просто возьму псевдоним?

– Гошенька… Пока всё равно нет. Давай закончим начатый детектив, а потом вернёмся к этому вопросу, хорошо? Я не могу тебе ничего обещать, но подумаю, – сказала Орлова, стараясь произнести последнее слово как можно более серьёзно и бесстрастно.

– Ты можешь мне пообещать… – Георгий тоже сделал вид, будто услышал не всё из сказанного.

– Гоша, – резко перебила Люма, – я могу тебе пообещать только одно, что моё отношение к тебе… Моё слишком особенное отношение… – она вздохнула. – Что возникшее недопонимание… никак не скажется на дальнейшем. Это всё… Больше я пока ничего не могу. Пойми меня, пожалуйста.

С одной стороны, Горенов ощущал себя на крючке. Поверженной жертвой, которую вдобавок ко всему ещё и взяли в рабство. Но с другой, чувствовал превосходство, глядя на Орлову, как мужчина на доступную ему здесь и сейчас женщину, к которой он категорически не желает прикасаться. Это была победа! Торжество импотента… Георгий смотрел униженно, унизительно и унижающе. Но и в липком взоре Людмилы Макаровны был сколлапсирован похожий букет. Словно кто-то нервно смял две пачки разноцветного пластилина.

На кухне пахло рыбным супом. А если бы теперь она его ещё раз поцеловала? Если бы он сам вдруг обнял гостью? Или если бы выставил за дверь? Двусмысленность и пустота взаимного леденящего ожидания моментально бы испарились, однако не происходило совсем ничего. Они молчали, поскольку сказанного, казалось, более чем достаточно. Ясно, что с сего дня их отношения прежними уже не будут. Миг прошёл, за ним ещё один… Даже если Горенов теперь обнимет, согласится ли Орлова быть любимой тем, кто молчал? Нельзя было молчать! Она же практически отдалась ему, всё объяснила, позвала за границу… В свою очередь, сможет ли теперь Георгий после этого улыбаться, сидя рядом с ней на презентациях?

Оба думали, что просидели в тишине четверть часа или больше. На деле прошла лишь минута, по истечении которой гостья встала и отправилась в коридор собираться.

– Суп, как остынет, убери в холодильник.

Горенов кивнул, Люма будто услышала это.

Она вышла на канал. Крюков, название-то какое… Понятно, что фамилия, но всё равно… Такую просто так не дают… И каналы в честь людей просто так не называют… Хотя бывает ли хоть что-то не просто так, не случайно, а по умыслу, по желанию? Надо же, «Крюков», а такой прямой и короткий.

Прошлое представлялась Орловой чередой нелепостей, несовпадений, нестыковок. Будучи в растрёпанных чувствах, она спешила к площади Труда, размышляя о прямых и коротких волосах Георгия. Людмила Макаровна не понимала, как она могла увлечься этим человеком… писателем… моряком…

Название канала – полнейшая случайность. А может, и нет, ведь, как известно, в Петербурге немало топонимов получили имена людей, причастных к их строительству. Семён Крюков действительно вырыл эту протоку. И только-то? А ты попробуй прокопай такую в начале XVIII века, всего через несколько десятилетий после основания города. Однако, как всегда, Петербург не терпел прямолинейных объяснений и плотно драпировал их легендами. Дескать, жил да был художник Иван Никитин, один из любимцев Петра I. Он учился в Италии, мог там и осесть, но вернулся в Россию и, по сути, основал отечественную портретную школу. Хотя это произошло не сразу. Приехав из Флоренции, Никитин нищенствовал, его никто не знал, а потому не удавалось продать ни одного полотна. Тогда Меншиков с подачи царя устроил для Ивана аукцион. Петербургская знать не привыкла платить за картины большие деньги, но на мероприятие явился сам Пётр и показал пример, щедро давая сотни рублей то за одну работу, то за другую. Присутствовал там и Крюков. Заражённый азартом торговли, он перекупил у императора полотно более чем за тысячу, что по тем временам – сумма немыслимая. Ею можно было уплатить налоги за восемьсот с лишним бород или купить почти девяносто тонн хлеба. Пётр высоко оценил подобный жест, поблагодарил Семёна, хотя отметил, что, конечно, тот поступил так не из любви к искусству, но из преданности царю. Впрочем, это было даже важнее, потому монарх пообещал в благодарность назвать именем подрядчика канал, который тот прорыл.

Опять искусство… Никуда от него не деться… Когда работаешь в книжной сфере, складывается впечатление, будто задача постоянно подгоняется под ответ. Другое дело – площадь Труда. Почему так называется? Потому что на ней – дворец Труда. Прежнее название – Благовещенская – не прижилось. Какие благие вести после революции?! А уж тем более в наше время…

То ли эти мысли, то ли вид на Никольский собор с его часовней изрядно успокоили Людмилу Макаровну. По крайней мере теперь она была уверена, что не напрасно решилась сегодня прийти к Горенову. В конце концов после этого странного и болезненного визита Орлова уже не чувствовала себя такой уязвлённой и виноватой. В то же время ею овладело разочарование. Она не ожидала от Георгия столь смехотворного книжного идеализма. Он вообще серьёзно? Как ребёнок, право слово… Такому человеку было стыдно врать в лицо. А ведь она соврала…

Идея с псевдонимом казалась не совсем пустой, но даже если бы на обложке значилось: «Новая книга Георгия Горенова» – ничего страшного. Напротив, это вполне можно было обернуть на пользу детективной серии. Обернуть… Автор-оборотень.

С другой стороны, при желании Людмила Макаровна легко могла сделать так, что издание полностью сгинет, растворится, потеряется на полках магазинов и не возымеет никакого негативного влияния на бренд «Горенов». Автор бы об этом никогда не узнал, но остался бы рад и благодарен. Могла она и, напротив, помочь книге серьезно раскрутиться, а там уж – как сложится.

Люме стало стыдно. Ей не хотелось поступать несправедливо, использовав положение ради личного увлечения. Однако были серьёзные подозрения, что сейчас она ничуть не менее предвзята, оборачивая свою боль, а также непокорность воли и чувств мужчины против него самого. Ведь легче было сказать «да». Просто потому, что Гошенька недурной человек, таких мало. Кроме того, он настоящий писатель, полностью изменивший собственную жизнь, переломивший судьбу ради книг… А что, если как раз ради этой? Но вернуться и сообщить, будто она передумала, Орлова не могла. Ладно, придётся ждать выхода его следующего детектива. Ведь совсем недолго.

Увидеть любимого униженным – серьёзное испытание для чувств. От этого они могут заболеть и даже умереть. Но не тогда, когда ты отдаёшь себе отчёт, что унизила его сама. Люма уже поднималась на мост… А он-то всё равно называется Благовещенским… Был Николаевским, был Лейтенанта Шмидта, но никогда не бывал мостом Труда.