Текст книги "Мать химика"

XXIII глава

В середине декабря густые хлопья снега завалили городские улицы и прилегающие к городу сибирские холмы, покрытые лесом, мороз сковал реки льдом и бабам приходилось осторожно ступать, придерживая на плечах коромысла, дабы ненароком не подскользнуться с полными вёдрами воды. Лишь одна шаловливая, неугомонная ребятня высыпала на улицы, ловя руками снежинки, и с задорным детским смехом гурьбой пускалась к берегу.

В субботний день на главной площади Тобольска раскинулась ярмарка, к которой съехались все жители города и окрестных селений. Кто в санях, кто верхом, а иные пешком спешили на зимнее празднество, запрудив улицы, мостовые, широкие дороги перед самой площадью.

Евдокия Петровна и Мария ехали в крытом, на русский манер экипаже. Обе в зимних традиционных паневах тёмно-малинового цвета, в шубках, отороченных лисьим пушистым мехом, широких – таких же меховых шапках они походили более на боярынь времен Ивана Васильевича четвёртого, а по стати своей, по любви к русским традициям, впитанных с молоком матери, графиня могла предстать перед самим государем, затмив величественным видом даже царицу. Мария – пятнадцатилетняя девочка-девушка смотрелась много проще на фоне двоюродной бабушки, но тем и милее предстала перед толпой народа, с раскрасневшимися щеками, полная юношеского задора и веселья, она завороженно оглядывалась по сторонам, впитывая в каждую клеточку частичку праздника. Вместе с Евдокией Петровной, держась-поддерживая её за локоть, Мария следовала вдоль торговых рядов, глаза её разбегались от разнообразия товаров. Чего здесь только не было: морская рыба, игра чёрная и красная, большие пряники, пироги с вареньем, капустой и мясом, булки, ватрушки и баранки, сладости для детей, игрушки, свистульки, женские деревянные украшения, самовары тонкой работы, деревянная посуда под хохлому, одежда; а мастера, радостно махая руками, созывали покупателей.

– Машенька, желаешь такое? – спросила Евдокия Петровна, указывая на лавку со всевозможными товарами для дамского туалета.

Они приблизились к лавке, Мария долгое время бегала глазами, не зная, что выбрать, ибо каждая вещь была искусно вырезана, выделана мастером. В конце, немного устав, девушка остановила свой выбор на зеркальце в серебряной оправе и маленьком ларце, на крышке которого золотыми нитями тянулись ветви, а на низ сидели райские птицы с пышными хвостами – настоящее произведение искусств, каждую деталь которого можно было рассматривать часами.

Графиня, не торгуясь, отдала мастеру деньги, тот радостный растянул полные губы в улыбке и пожелал дамам всего хорошего. После их прогулка растянулась на часы; Евдокия Петровна купила мешок китайского чая, мешок кофе, а шедший за ними слуга нёс покупки в своих руках. Поравнявшись с последним рядом торговых лавок, они увидели перед собой широкую площадку: там толпились дети и гулящие зеваки, уличные артисты показывали фокусы и представления с ручным медведем, а чуть поотдаль возвышались качели, а под ними дети, желающие покачаться.

– Вот за это одно я люблю русскую зиму, – проговорила графиня, восторженно оглядывая разверзшийся сказочный мир, что мягким тёплым потоком влился в её душу, разбередив воспоминания о прошедшем счастливом детстве.

Марии тоже нравилось окружавшее её, только по-иному, ещё по-детски наивно, радостно. Почти всю жизнь проведшая в затворническом уединении, она испытывала непреодолимую тягу окунуться хотя бы раз в обычный человеческий мир, упасть в людской поток, привычную толпу, слышать окрики торговцев-зазывал, разговоры-беседы мимолётных прохожих, видеть снующих туда-сюда детей-сорванцов, то гоняющих уличных кошек, то осторожно подкрадывающихся к лавке со сладостями, дабы украсть леденец у зазевавшегося продавца. Но вместе с тем она осознавала глупость сей мечты, ведь окажись это правдой, ей желалось бы очутиться в богатых хоромах, за высоким забором.

Они уставшие, но довольные, сохраняя в душе тёплое праздничное счастье, собрались было идти назад, как их путь перегородила тройка белоснежных коней, запряжённых в открытые нарядные сани как в русских народных сказках. Опешив на миг, Евдокия Петровна стряхнула хлопья снега с меховых манжетов и радостная улыбка осветила её немолодое лицо: управлял сказочной тройкой некто иной как Иван Павлович Менделеев, сам разодетый в расшитый золотыми нитями опашень с ложными рукавами и высокую меховую шапку, в санях сидели закутанные в тёплые шубы мужчина, женщина и трое детей. Менделеев приложил правую ладонь на грудь, с высоким уважением чуть склонив голову перед графиней, затем на миг глянул в растерянное, румяное лицо Марии.

– Вы ли это, Иван Павлович? – воскликнула сквозь гул толпы Евдокия Петровна.

– Как сам я и есть, сударыня. Вот, – кивнул в сторону сидящих в санях людей, – решил погулять, развлечь двоюродную сестрицу с её супругом и детками. Один хороший человек предоставил мне на время сий костюм, сани да лошадей – за плату, разумеется. Хотя бы в этот праздничный выходной побуду в роли русского молодца заместо скучного учёного, да ещё погулять, на людей посмотреть и себя показать. А вы с Марией Дмитриевной тоже на праздник приехали?

– Нет, нынешний день морозный, мочи нет гулять. Мы только лишь прошлись меж торговых лавок, полюбовались на товар, себе немного прикупили в честь праздника.

– Это хорошо. Душа тоже нуждается в покое, а тело в подарках.

– Вы еще останетесь на празднике?

– До вечера, покуда народ расходиться начнёт.

– А мы поедем домой. Холодно как.

Евдокия Петровна вжала голову в высокий мягкий воротник, показывая этим, будто и взаправду замёрзла во время прогулки. Мария же продолжала глядеть на Менделеева: он предстал перед ней таким новым, неизвестным, тем, кого она раньше никогда; всё также восседая в санях, в богатом боярском убранстве, Иван Павлович по-иному открылся ей, нечто непонятное кольнуло, обволокло её молодое сердечко и, не думая ни о чём, девушка первая кивнула ему в знак прощания. С неба начал падать крупными хлопьями снег, а Менделеев как завороженный продолжал смотреть на Марию и даже когда она, повинуясь Евдокии Петровне, пошла назад, он всё еще глядел ей вслед и вдруг, позабыв обо всём на свете, крикнул сквозь пелену падающего снега:

– Ждите сватов, Мария Дмитриевна! Скоро всё свершится.

Это была неслыханная дерзость, граничащая с молодой смелостью и метящимся духом воли, девушка остановилась на миг, боясь оглянуться назад. Слава Богу, графиня шла впереди и до её слуха не долетели слова Ивана Павловича. А, может статься, она сделала вид. будто не расслышала его?

XXIV глава

В приёмной зале загородного поместья Евдокия Петровна обсуждала если не вопрос мирового значения, то вполне важные дела, полностью касающиеся всей её семьи, родственников – с одной стороны, и судьбу Менделеева – с другой. Напротив графини сидели трое человек: Царин Андрей Викторович с супругой Ольгой Васильевной и княжна Наталья Дмитриевна. Обсуждали многое: стоит ои играть свадьбу летом или же отложить до осени – бабьего лета, какое платье, из какой материи выбрать для первого дня, а какое для второго, сколько гостей и, главное, кого пригласить, в какой церкви венчание и где после праздновать: в Тобольске или за его пределами? Женщины вслух высказывали своё мнение, подчас споря, отстаивая собственное значение, Царин же хранил задумчиво-глубокое молчание, поигрывая то и дело тростью, его дело было простое – заказать праздничные экипажи, приготовление же блюд и платье невесты – то женское, не в его компетенции.

Как всегда энергичная-кокетливая, охочая до разговоров, ясно уверенная в собственной привлекательности, Ольга Васильевна предложила знакомую портниху, которая вот уже на протяжении десяти лет обновляет её гардероб модными нарядами.

– Евдокия Петровна, душенька, вы не представляете, насколько великолепен труд Прасковьи Аркадьевны! У неё прямо-таки золотые руки и из простого она может сотворить шедевр.

Княжна Полякова вскинула недоверчивый взгляд на Царину, ещё более полноватая, чем ранее, со скрытой завистью осмотрела её с ног до головы, отмечая сей факт, что та, старшая почти вдвое, выглядит много привлекательнее молодой незамужней княжны, к тому же некрасивой не недоброй, проговорила как бы в отместку:

– Евдокия Петровна, я тоже вся к вашим услугам. У нас с матерью есть в Тобольске один портной – мастер на все руки, что знает толк в последней моде, да к тому же не раз бывал в столице. Поверьте мне, мы ни разу не были недовольны.

– Не желаете ли сказать. Наталья Дмитриевна, будто мужчина разбирается в моде на платья лучше женщин? – уколола княжну Ольга Васильевна, продолжая сохранять при том добродушное выражение лица.

Наступило молчание. Графиня посмотрела поначалу на Царина, перевела взгляд на дам – с одной на другую, по всей манере общения догадалась, что супруга Андрея Викторовича не очень-то жалует Полякову, а та, как в отместку, отвечает ей тем же. Но на кону стояла свадьба Марии, а Евдокии Петровне не хотелось омрачать столь радостное, долгожданное событие ненужным конфликтом. Мария словно белоснежный чистый ангел вставал перед её мысленным взором не то немым упрёком, не то предостережением, и именно поэтому графиня по мановению чьей-то невидимой длани отодвинула ссору одной-единственной фразой, заставившей дам отступиться от спора.

– Успокойтесь, сударыни, прошу вас, – ответила Евдокия Петровна, взяв всё внимание на себя, – я крайне благодарна вам обеим за столь щедрую необходимую помощь, но обижать ни вас, Ольга Васильевна, ни вас, Наталья Дмитриевна, не собираюсь. Я искренне ценю вашу совместную доброту и, поверьте мне, как любящая бабушка не имею права омрачать будущее моей внучки недопустимым трением между вами. Я принимаю оба предложения, а так как свадьба будет длиться два дня, то и платья потребуются две штуки. И посему не могли бы вы лично прислать своих портных в мой дом, что в Тобольске?

– Вы планируете справлять свадьбу в городе? – поинтересовался Царин.

– Именно так. Там просторный дом и красивая обстановка; здесь, в глуши, меня гнетёт непоправимая тоска. Честно сказать: я так и не полюбила простую красоту деревенской жизни.

Наталья Дмитриевна и Ольга Васильевна переглянулись: обе возненавидевшие друг друга с первого раза, ныне им пришлось принять поражение и до свадьбы повременить со своей женской войной. Перед уходом Царин остановил графиню чуть поотдаль – так, чтобы его слова не долетели до посторонних ушей, наклонившись, проговорил:

– Спасибо вам, сударыня, что мудростью своей отвратили бесполезную, глупую ссору, и да простите мо супругу, в её-то возрасте вести себя словно дитя… Впрочем, я уже давно смирился, приняв её грехи на себя.

– НЕ беспокойтесь о сим, Андрей Викторович. Ваша супруга да и княжна Полякова – дамы благородные, разумеющие, а всё остальное лишь простые капризы.

– Дай Бог, чтобы это было правдой: я имею ввиду разум. И ещё, – он воровато осмотрелся по сторонам и быстро украдкой вручил в руки Евдокии Петровны белый свёрток с чем-то тяжёлым внутри, добавил, – когда-то давно я поклялся Дмитрию Васильевичу у его предсмертного ложа, что буду опекать и заботиться о сиротах, но, увы, не сдержал данную мной клятву и ныне осознаю сей тяжкий грех, что лёг на мою душу непоправимым грузом. Может статься, за всю жизнь мне не искупить его, но хотя бы малую толику постараюсь исправить. В этой шкатулке подарок – приданное для Марии, пусть она будет счастлива.

– Господи, Андрей Викторович, да зачем же то… – начала было потерявшая от растерянности дар речи графиня, но не могла выразить летевшие мысли словами.

– Нет и нет, ничего больше не говорите. Это мне впору пасть перед вами на колени за ваше доброе, благородное сердце.

– Я, право, даже не найду, что ответить.

– Потом… как-нибудь потом, Евдокия Петровна. После свадьбы, – Царин немного отстранился, накинул на плечи тёплый плащ, сказал, меняя тему разговора, – что ж, сударыня, спасибо за гостеприимство, мы с Ольгой Васильевной, как всегда, весьма вам признательны.

Он поцеловал графине руку и, пропустив дам, вышел из дома. В это время Мария сидела в своей комнате и скучала, в голове крутились разные мысли, всё происходило столь необычно для неё, что невольно становилось и страшно, и интересно одновременно. Когда из сада раздались голоса, девушка, прячась за штору, украдкой выглянула в окно: внизу мелькнули силуэты Царина, Ольги Васильевны, следом за ними в широкой накидке прошла Наталья Дмитриевна. Мария наблюдала, как они выходят за ворота, как усаживаются в крытые экипажи, и сердце её радостно забилось при мысли, что дом опустел после ухода гостей и теперь можно, не боясь осуждения, спуститься вниз к Евдокии Петровне.

Тем временем графиня сидела в полном одиночестве за закрытыми дверями залы, перед ней на столе стоял раскрытый ларец с дорогими, но абсолютно безвкусными украшениями – подарок Цариных и, скорее всего, кольца, браслеты и серьги выбирала сама Ольга Васильевна, любящая всё броское и вызывающее заместо простого элегантного. Женщина брала горсть украшений, перебирала в руках, а затем вновь складывала на место. Невольно вспомнился судьбоносный для девушки день – тогда нежданно-негаданно явились сваты от Ивана Павловича, Евдокия Петровна, потрясённая столь неожиданным явлением, поначалу хотела было отказать в приёме, но сватами явились святой отец и дальняя родственница Менделеева. Проявляя чуткое красноречие, декламировав фразы из Святого Писания, отче добился расположения графини, которая, зная наперёд ответ, сказала прийти к ней в следующий раз. ибо вопросы с замужеством ни много ни мало – целая судьба, целая жизнь. Через неделю сваты вновь прибыли в гости – не с пустыми руками, подарками, показав тем самым ясные, серьёзные намерения будущего жениха. На сей раз встреча прошла весьма успешно, Евдокия Петровна дала согласие на сей брак с одной лишь оговоркой: как официальная попечительница Корнильевой Марии Дмитриевны она готова принять предложение Ивана павловича, но не раньше, чем когда девушке исполнится шестнадцать лет – период становления совершеннолетия. Сваты приняли ответное предложение, новый виток жизни дал свой росток.

Ныне до свадьбы оставалось немного времени, приготовления к торжеству шли полным ходом. Два свадебных платья, приданное для новоиспечённой жены, подарки молодым, выбор прихода для венчания – с одной стороны; угощения для гостей, себе новый праздничный наряд – с другой, а помощи кроме как от Царина ждать неоткуда. Евдокия Петровна устало вздохнула, призадумалась: ещё немного и Мария вступит в иную семью, а после стоит заручиться ещё одной помощью – ради долгого счастья Василия.

В коридоре раздались шаги, графиня поспешно припрятала ларец и, сделав вид, будто читает книгу, облокотилась на спинку софы. В зал вошла Мария, легко шелестя подолом длинного платья, лицо её, задумчивое, недоверчивое. было обращено на Евдокию Петровну, та. немного оглядев внучку с ног до головы и убедившись, что с ней всё в порядке, проговорила:

– Радостная весть, дорогая моя. Скоро тебе пошьём свадебные наряды, ты будешь самой прекрасной невестой на свете.

– Неужели все эти приготовления столь важны? Я же ведь не благородных кровей и даже никогда не бывала на светских приёмах.

– Зато я – графиня, хотя только по мужу, и я не желаю, чтобы ты, моя девочка, оказалась хуже остальных, – постаревшей худой рукой она погладила Марию по щеке, с нежной любовью залюбовалась её кротким, добрым взглядом.

XXV глава

В имении графини спешно шла подготовка к предстоящей свадьбе. Как и обещала Евдокия Петровна – свадебные платья шили Прасковья Аркадьевна – женщина тучная, но невероятно быстрая и лёгкая в движении, а также портной, присланный от Поляковых, – то был мужчина средних лет, несколько худощавый, с аккуратной бородкой, но в отличии от Прасковьи Аркадьевны, действовал несколько медлительно, зато безупречно разбирался в последнем витке моды, предложив заказчикам на выбор несколько вариантов.

Мария не разделяла предпраздничной суеты, коя с головой накрыла Евдокию Петровну, что буквально помолодела лет на двадцать, отдавая то одно, то другое распоряжении. Закупались ткани, атласные ленты, тонкий белоснежный шёлк, тесьма, французские кружева. Ранним утром к ней приезжали портные, снимали мерки с шеи, запястий, талии. Голова шла кругом от бесконечных вопросов, споров; ей безмерно хотелось спать, хотелось обычного домашнего покоя, к которому она так привыкла, но вместо того слышались фразы: " Не вертитесь. барышня», «Этот цвет прекрасно подойдёт к вашему лицу».

За две седмицы до венчания в имение приехал Василий. За то время расставания молодой человек резко изменился: стал выше ростом, над верхней губой тёмной линией легли первые усики, выражение возмужавшего лица приобрело несколько серьёзно-отстранённый оттенок. Но вместе с тем это был всё тот же Корнильев Василий – подвижный, лёгкий на подъём, ленивый к учёбе, балагур. Мария радостно встретила брата: для неё он оставался прежним мальчиком, единственным другом, с которым росла под одной крышей, с которым некогда играла в детские забавы. Василий вернулся на время, не с пустыми руками. В качестве подарка сестре он привёз для неё изящные туфельки на низком плотном каблучке, обшитые атласом серебристого цвета и изукрашенные маленькими бусинами.

– Это тебе от меня свадебный подарок, дорогая сестрица, – сказал Василий, протягивая в её руки большой короб.

– Спасибо, Вася. Твой приезд для меня уже подарок. Я так сильно скучала по тебе, – ответила девушка, крепко обнимая брата, прижимаясь лицом к его светлой шеи.

Василий обнял сестру за плечи, ясно осознавая, что не смотря на разность характеров и взглядов, они любят друг друга, являясь после смерти родителей самыми близкими людьми, и это-то родная связь ныне вспыхнула новой, яркой линией, явив перед их взорами что-то тёплое, до боли знакомое, притягательное – то, которое не ощущалось ранее в годы беззаботного, кратковременного детства.

Юноша, всё также придерживая Марию за худенькие плечи, несколько отстранил её от себя ради того, чтобы взглянуть в её глаза, проговорил со всей сердечной искренностью, на которую был способен:

– Я, правда, желаю тебе счастья в новой семье. Люби своего супруга и тогда он с Божьей помощью ответит тебе взаимностью, – осторожно, несколько неверной рукой он перекрестил сестру, благословив на дальний неизвестный путь.

Брат и сестра долго ещ стояли друг напротив друга, у обоих на глазах блестели слёзы и в такие мгновения перед порогом пленительного счастья Мария выглядела особенно прекрасно в оттенявшей её смуглой коже на кротком лице с большими карими глазами.

В ночь перед венчанием никто в имении не спал. Евдокия Петровна ходила по комнате туда-сюда, прокручивала в голове предстоящее событие, боясь одного: не забыла ли она что-нибудь во время тяжёлой, бесконечной суеты? И, убедившись, что всё в порядке, с облегчением усаживалась в глубокое кресло. Мария лежала в своей постели, крутилась с боку на бок, желая уснуть, но сон всё никак не шёл к ней, а подвенечное платье, готовое к торжеству, невольно притягивало взор. Это платье сшил портной, тот самый, которого нахваливала Наталья Дмитриевна и, сказать честно, не зря. Настоящий мастер своего дела, он с головой погрузился в создание нечто прекрасного-воздушного, желая подчеркнуть красоту не самого наряда, а юную свежесть невесты в нём. Во время частых примерок он критически оглядывал платье, булавками прикалывал-подкалывал те места, необходимые для исправления. а после с довольной, доброжелательной улыбкой приговаривал:

– Ваша матушка, Мария Дмитриевна, поистине щедрая, безгранично любящая вас женщина. Вам крайне повезло с ней.

Девушка слегка кивала в ответ, за лёгкой улыбкой стараясь скрыть слёзы, выступающие на глаза при воспоминании о давно почивших родителях, по которым она очень скучала. В такие мгновения ей хотелось крикнуть в ответ: «Евдокия Петровна не моя мать, она моя благодетельница!» – но вместо крика следовало затяжное, неловкое молчание, прерываемое комментариями портного по поводу пояса свадебного наряда.

Под утро Марии, утомлённой воспоминаниями, удалось задремать на короткое время, но когда сознание её начало проваливаться в пустоту, в почивальню вошла служанка и разбудила её. Девушка встала с тяжёлой головой, без лишних слов умывший, выдержала долгие испытания перед зеркалом, пока девица собирала её тугие косы в причёску. Внезапно дверь отворилась, в комнату прошла высокая, празднично одетая графиня, за которой шлейфом тянулся лимонный аромат духов. Заметив внучку в ночном пеньюаре, Евдокия Петровна вскинула руки и впервые недовольное выражение её лица устремилось в сторону девушки.

– Мария, – несколько сурово произнесла она, – ты должна уже быть готова, а на тебе ещё ночная рубаха! – глянула на оцепеневшую от страха служанку. – А ты чего так медленно копошишься? Батогов захотелось? Барышня обязана быть причёсана и одета с минуты на минуту, ты за это отвечаешь.

– Слушаюсь, сударыня, – пролепетала служанка. лицо которой приобрела смертельно-бледный оттенок.

За графиней затворилась дверь. Молодая служанка помогла надеть Марии нижнюю юбку, закрепить тугим узлом шнуровку на рубахе-безрукавке и только затем осторожно, не испортив причёску, надела на невесту платье. Мария стояла перед большим зеркалом, не узнавая саму себя в отражении. Само по себе платье было белого цвета, лиф его расшит тонким французским кружевом – на пару тонов темнее основания, широкий вырез на груди, оканчивающийся с боков короткими округлыми рукавами, обрамляли по краям рюши, отороченные атласными лентами, широкий шёлковый пояс цвета слоновой кости подчёркивал тонкую изящную талию юной шестнадцатилетней невесты, подол же платья остался нетронутым нитями излишних деталей кроме ниспадающих до пола равномерных складок как то на древнегреческих статуях. В довершении к образу служанка аккуратно приколола к густым прядям фату из белоснежной полупрозрачной ткани, окаймлённой по краям нежно-розовой тесьмой. Мария невольно вздрогнула, ибо фата представляла собой её невинность и чистоту, которые по закону она должна будет лишиться в предстоящую ночь с супругом. Вся отрешённая, несколько взволнованная, девушка спустилась на первый этаж, дабы предстать перед пристальным-критическим взором графини. Новые туфли, подаренные Василием, из-за новизны слегка давили или она сама не умела их носить? Служанка с должной заботой поддерживала невесту за руку и лишь благодаря её стараниям первая не споткнулась на лестнице. В просторной гостиной их нетерпеливо поджидала Евдокия Петровна; при виде вошедших девушек графиня встала, невольно залюбовавшись внучкой и по её доброму умиротворённому выражению лица стало ясно, что она всем довольна. Графиня, высокая, худощавая, величавая была одета в тёмно-фиолетовое платье, вырез платья она прикрыла шемизеткой из тонкой полупрозрачной газы, приколотой тёмной брошью. Шелестя длинным шёлковым подолом, Евдокия Петровна подошла к Марии, осмотрела её со всех сторон, в особенности причёску: большие чёрные волосы служанка уложила в тугой пучок, а оставшиеся пряди, заплетя в косы, обвила вокруг диадемой. Ничего не говоря, графиня подвела девушку к столу, на котором стояла открытая шкатулка, а в той шкатулке украшения – свадебный подарок для невесты. Осторожными движениями Евдокия Петровна достала платиновые серьги, фамильное бриллиантовое колье и брошь в виде распустившегося бутона с расходящимися тонкими листьями. Поочерёдно она надела серьги и колье на Марию, в конце накинула на её худые плечи белую, почти прозрачную шемизетку, закрепила её края роскошной брошью, проговорила:

– Скоро предстоит венчание, не следует в святом месте появляться с оголёнными плечами.

Мария ничего не ответила, да и не могла, даже если бы хотела сказать что-либо, ибо почувствовала, как в невольном страхе, охватившем волнении теряет весь остаток сил, что смогла сохранить до сего момента после бессонной ночи.

В зал неожиданно для всех скорым шагом вошёл, а точнее, ворвался ураганом Василий – нарядный, надушенный, будучи несколько несдержанным в чувствах своих, он как-то особенно обеспокоенно оглядел сестру, в душе гордясь её прелестной красотой, перевёл взгляд на графиню, произнёс несколько громче положенного:

– Бабушка. Машенька, чего же вы сидите здесь, коль экипажи давным-давно готовы? Того гляди и опоздаем.

– У нас достаточно времени, Вася, не стоит волноваться, – утвердительно возразила Евдокия Петровна, хотя и сама уже томилась в ожидании.

– Хотите прибыть к собору последними?

– Никак нет, мой дорогой. Машенька так уж давно готова.

– В таком случае, сударыня, прошу к выходу.

Юноша покинул дом следом за женщинами, у ворот помог им взобраться в нарядную двуколку, сам же сел в фаэтон вместе с Цариными, кои и решили организовать пышное торжество, не смотря на все замечания Евдокии Петровны. Андрей Викторович, как и прежде. выглядел просто, но элегантный французский костюм прекрасно шёл к его спокойному, благородному лицу с гладковыбритыми щеками, чего не скажешь об Ольге Васильевне: дама старше сорока лет, до последнего не желавшая признавать свой возраст и желая скрыть его обилием рюш и юношескими манерами, оттого и выглядевшая несколько смешно в глазах общества, считала саму себя превосходно-прекрасной в нежно-розовом бальном платье, инструктированным оборками и цветами из атласных и шёлковых лент, широкий разрез на груди почти оголял белоснежные плечи, которые она не хотела скрывать ни шемизеткой, ни лёгкой косынкой. Василий сидел напротив четы Цариных, с интересом слушал умные рассуждения Андрея Викторовича о смысле жизни и благоразумной необходимости венчания для всех верующих христиан, но его раздражала пустая болтовня Ольги Васильевны, в своём недалёком легкомыслии вставляющая фразы невпопад: то она переживала за причёску, которая могла развалиться на ветру, то её волновали слишком тёплые лучи солнца, отчего она, благородная дама, могла заполучить столь ненавистный загар. Во всём том она принялась обвинять своего супруга, позабыв на время о присутствии Василия Дмитриевича.

– И всё вы. мой милый Андрей! Какая в том надобность в открытом фаэтоне, если мы могли бы взять закрытый экипаж? А теперь что? Мои волосы растрепались, а из-за этого солнца у меня завтра выступит загар, а весь позор падёт на вашу голову, когда свет заговорит о моём неприличном виде.

– Помилуйте, радость моя! Что же вы такое говорите? Да весь свет только и восхищается вами, любуется вашей красотой, ибо ни у одной дамы в Тобольске нет стольких почитательниц и скрытых завистниц, сколь у вас.

– А причёска, а мои белые плечики?

– Будьте покойны на сей счёт: с вашей причёской всё в полном порядке, а вашу белую кожу не испортит загар.

Царин говорил с супругой словно с ребёнком, утешал её глупыми обещаниями, потакал на словах её капризы, хотя сам в душе давно пресытился её кокетством и ненужным легкомыслием. В их обществе Василий скучал, с грустным видом всматриваясь в мелькавшие дома, и когда впереди показались белоснежные стены собора, возле которого стояли экипажи гостей, молодой человек вздохнул с облегчением.