Текст книги "Мать химика"

– Мы здесь не ради праздного времяпровождения, но ради светлого будущего. Или же ты хочешь сказать, что весь путь наш проделан зря?

– А ежели мочи нет? – попытался оправдаться было Василий.

– Да пусть ты будешь помирать, но негоже нам отказываться от приёма в доме Григорьева, что был хорошим знакомым твоего отца, – Царин приблизился к Корнильеву, положил ладони на его плечи, добавил, – грусть и уныние есть смертный грех, негоже тебе как христианину упиваться ими. А сейчас помолимся и в путь-дорогу.

В гостях стряпчего оказалось куда тише и уютнее, чем в покоях графа Замойского. Сам Григорьев был человеком непьющим или – малопьющим, за чашкой чая старые приятели говорили-беседовали о то о сём, вспоминая дни прошлого, строя планы на будущее. Помимо них в доме в качестве почётного гостя присутствовал Пестель, между которым и Корнильевым завязалась если не дружба, то приятная симпатия, словно они и взаправду долгое время знали друг друга.

Москва, до того чуждая своей пышащей, необузданной силой, своей движущейся расширяющейся энергией, поглощавшая всё на своём пути, проникла в душу Василия жаркой обжигающей волной. Он с головой упал-окунулся в её доселе небывалый мир, постепенно соединился с ней – навсегда. Царин, наблюдая за ним, понял, что юноша в нём более не нуждается, что здесь тот нашёл более сильных. властных покровителей, а значит, он с чувством выполненного долга, но главное – перед собственной совестью, покинул Москву, освободившись ото всех обязанностей, и унеся с собой приподнятое, ценное настроение.

Корнильев на следующий же день после отъезда Царина рассчитался с хозяином гостиницы и с одной дорожной сумкой переехал в дом Григорьева, что встретил его теплее, нежели тот предполагал. Григорьев помог обустроиться на новом месте, без всяких расспросов предложил свою помощь по части должности на государственной службе, пояснив так:

– Ты, Василий, как погляжу, решил сделаться москвичом, что ж, сие похвально. Как друг твоего отца, Царствие ему небесное, могу на первое время устроить тебя в канцелярию к моему дальнему родственнику обер-прокурору Сената Боборыкину Александру Дмитриевичу. Должность на первых порах будет не столь великая, но зато непыльная, несложная, да ещё в таком месте, да среди таких людей! а пройдёт немного времени, укрепишься в Москве, вот тогда и женим тебя на девице покладистой, разумной, верующей: такое уж человеческое счастье полная чаша.

Василий тихо согласился: жизнь не приносила ему трудные испытания, а всё, что имелось у него, само текло-плыло в руки.

XXXV глава

Жизнь Марии Менделеевой круто изменилась, приобрела поистине новые краски, о которых она прежде не знала, не мыслила, но которые долгое время ожидала холодными зимними вечерами. Теперь на её руках была дочь – маленький забавный комочек, подаривший её душе нечто большее, чем просто счастье. После смерти Евдокии Петровны и отъезда брата сознание Марии резко оборвалось с прошлой детской жизнью, некогда скучавшая по тихой усадьбе, где она жила до замужества, ныне она не рвалась ни в мечтах, ни на словах в детское своё гнездо, да и усадьба более не принадлежала ей и, осознав себя там абсолютно чужой, Менделеева с головой окунулась в собственный семейный быт. Машенька оказалась тихим, спокойным ребёнком, не тревожившей родителей безудержным плачем, Иван Павлович пропадал с утра до вечера на службе в гимназии, возвращался поздно домой уставший и голодный. Предоставленная на многие часы самой себе, Мария Дмитриевна коротала их за домашними хлопотами, чтением книг, затяжными приятными беседами с Марфой Никаноровной за чашкой чая – всё то составляло её мир, её уютное незнатное существование.

Осенью Менделеевы получили от Поляковой Натальи Дмитриевны приглашение на свадьбу. Венчание должно было проходить в сельской церкви, что как и вся деревня принадлежавшая княжне. Менделеевы не смели отказаться, к тому же поддержка богатой помещицы могло поспособствовать в будущем карьере Ивана Павловича. Собравшись в дорогу, супружеская пара оставила Машеньку на попечение доброй нянюшки Матрёне Поликарповне и отправились в имение Поляковых, наняв для сего случая тарантас.

Среди приглашённых гостей не оказалось лишь Цариных: чета, красочно расписав мнимое своё незавидное положение, благодарила за приглашение, а в качестве извинений прислала с посыльным множество подарков и пожелание молодым долгих лет жизни. Сие несколько озадачило, но не расстроило Менделеевых, ибо они ощущали всяческое наигранное лицемерие со стороны Андрея Викторовича и ложную дружбу его жены Ольги Васильевны; по крайней мере, думали они, хотя бы на свадьбе князей они избавлены от общества неприятных особ.

Наталья Дмитриевна, ещё более раздобревшая, в изысканном платье цвета слоновой кости, украшенным золотыми-серебряными нитями и белоснежной французской вышивкой по подолу, сияла от счастья, при этом не выпуская от себя ни на шаг Озвенцовского Александра Григорьевича, что был не менее счастлив при одной мысли о богатстве, которое станет незаменимой опорой для будущей службы. Княжна, по мужу Озвенцовская, искренне радовалась пышному празднику, окрылялась от сладостных велеречивых слов в её честь, не замечая или стараясь не замечать насмешливые взоры некоторых гостей, бросаемые в их сторону.

На свадьбе, окружённые незабываемой роскошью, наполненной ароматами цветов и духов, Менделеевы познакомились с гостями из числа тех, кого представила им Наталья Дмитриевна, желавшая соединить воедино всех своих друзей и знакомых.

– Вот чета Зарубиных, – представила Озвенцовская первую пару, уже немолодых чопорных людей, – Николай Иванович Зарубин – подполковник в отставке, его супруга Зинаида Степановна, дочь помещика Авдеева.

Менделеева поприветствовала Зарубиных. те, не проявив никакого интереса, лишь ради приличия кивнули в ответ и отошли в сторону.

– А вот князь Гордецкий, – продолжила представлять гостей Наталья Дмитриевна, – он недавно овдовел, на руках у него остались четверо детей.

– Всё в Руках Божьих, – отозвался князь и затухшая старая грусть вновь покрыло его лицо.

– Мои соболезнования, – ответил ему Иван Павлович, желая поддержать беседу.

Было ещё много встреч и знакомств; в последствии Мария Дмитриевна перестала всех запоминать: прекрасные наряды, благородные лица, пышные фразы – всё это слилось в однородную серую массу, блеск украшений более не привлекал своей красотой, в душе и теле поселилась привычная усталость. Домой Менделеевы воротились следующим днём. У крыльца их встретила Матрёна Поликарповна. Няня сообщила, что Машенька здорова, на аппетит не жалуется, а ныне преспокойно спит в своей колыбели. Не смотря на усталость, вымученной дальней дорогой, Мария Дмитриевна пожелала увидеть дочь, и когда её лицо склонилось над мирной колыбелью, былая теплота наполнила материнское сердце: вот сие счастье – ещё маленькое, сжатое, но живое родное, что по пробуждению одарит её своей милой чистой улыбкой.

Успокоенная за здравие дочери, Мария вернулась в зал, где поджидала прихода хозяйки верная нянюшка. Матрёна Поликарповна, какое-то время пошарив в кармане белого фартука, достала оттуда запечатанный конверт и протянула его Менделеевой со словами:

– Вам, Мария Дмитриевна, письмо из Москвы от вашего брата. Как вы уехали, то сразу после вас прибыл посыльный. Я-то грамоте необученная, ничего не распечатывала и не читала.

– Спасибо. Матрёна. Можешь быть свободна.

Отослав няню отдыхать, Мария ловкими пальцами распечатал плотную бумагу, гадая в уме, что написал в послании Василий? Брат никогда не отличался открытостью по отношению к сестре, всю жизнь таясь и пряча от неё потаённые чувства. С тех пор, как покинул родной Тобольск, Корнильев ни разу не писал сестре, вот почему Мария была рада и в то же время взволнована его посланием.

Текст, как и прежде то бывало с Василием, оказался несколько сухим, безэмоциональным, и Мария, зная его, не обижалась, что брат не обмолвился хоть одним добрым словом.

«Дорогая сестрица, – писал Корнильев, – вот и началось моё житие в Москве, открывшее лучшие двери. Город я полюбил всем сердцем и уж вряд ли покину его когда-либо, хотя будущее наше знает лишь Господь. Как и следовало ожидать, меня здесь встретили радушно. Приятель отца нашего Григорьев, что ныне занимает чин стряпчего и в чьём доме на правах гостя я проживаю, определил меня в канцелярию к своему дальнему родственнику обер-прокурору Сената Боборыкину на должность курьера и переписчика. Я не обижаюсь: должность моя, быть может, маленькая, но этом ой первый шаг, сулящий для меня более высокие звания на государевом поприще. Вскоре, как то мне обещают, меня зачислят в департамент юстиции, но сие случится не ранее следующего года, а покуда я буду терпеливо ждать счастливую звезду.

Ты, сестрица, не печалься о нашем вынужденном расставании. Лишь займу я хороший чин, так первым делом призову тебя и твою семью в Москву, там и Ивану Павловичу сыщу тёплое место, да и твоя жизнь изменится в лучшую сторону. Да хранит вас Господь. Корнильев В.Д».

Мария, дочитав письмо, села, глубоко призадумалась: Василий писал хорошо и даже верно, но нигде он не расспрашивал о жизни, здоровье близких и родных, лишь о себе говорил – это-то и удручало Менделееву, заставляло по-иному всмотреться в брата, коего до недавнего времени считала главной опорой и поддержкой. Немного погодя, она достала из комода небольшой деревянный ящичек с затейливой тонкой резьбой – подарок супруга на рождение дочери, открыла его маленьким ключом и положила на дно ящичка первое послание Василия: может статься, он ещё будет писать – часто радуя сестру новыми известиями.

Но, к великому сожалению Марии Дмитриевны, письма от Василия она более не получала, и причиной тому стала разразившаяся масштабная война между Российской империей и многоязыковой армией Наполеона. Русская армия под натиском превосходящих сил противника начала отход в глубь страны. В начале лета 1812 года французская армия, насчитывающая множество солдат из всех покорённых Наполеоном европейских стран, переправилась через Неман, вторглась в пределы России, заняла Вильно, а затем взяла под контроль Минск, создав угрозу разгрома русской армии. Однако, вторая предприняла отступление, не желая вести неравное сражение. Вслед за отступающими двинулись французские войска, желая ослабить, разъединить противника. Русские армии же продолжали отход, ведя при этом упорные арьергардные бои с целью задержания неприятеля.

В начале августа, когда две армии встали друг против друга у стен Смоленска, произошло первое большое сражение, которое шло два дня. В ходе битвы русским войскам удалось благодаря умелым манёврам и резервам избежать генеральной битвы, на которую рассчитывал Наполеон и, оставив врагу горящий город, отошли к Дорогобужу. С войсками Смоленск покинули жители города, а за их спинами к небу поднимался чёрно-серый дым горящий домов – всё, что осталось от Смоленска.

Недовольный ропот громом прокатился по Империи, император Александр дал приказ разгромить неприятеля, не дать ему захватить русские земли, за которые было пролито столько крови. Во главе армии главнокомандующим утвердили Кутузова, решившего дать врагу генеральное сражение, чтобы остановить его наступление на Москву. Для битвы была заранее выбрана позиция в нескольких верстах от города, у села Бородино близ Можайска; сие расположение позволяло выгодно расставить войска и перекрыть смоленские дороги.

Сражение у Бородино началось ранним утром и продолжалось до позднего вечера. Наполеон, так жаждущий прорвать линию обороны русской армии, приказал вернуться в исходные позиции, а разрушенные полевые укрепления, некогда взятые им, потеряли весь смысл.

Подсчитав потери, русские воины отступили вновь к Москве, а позже, по всеобщему решению, ради сохранения армии и России главнокомандующий велел оставить первопрестольный город неприятелю. В середине сентября Наполеон вошёл в Москву – пустую, безлюдную, но радость от овладения великим городом длилась недолго: и там и здесь вспыхивали огненные языки пламени, охватившие разные части Москвы. Пожар стих лишь следующим днём, но то был ещё не конец: огонь поглощал жилые дома, дворцы, библиотеки и театры, университеты, старинные русские терема. К тому же на подступах к городу стояли сплочённые партизанские отряды из числа вооружённых решительных крестьян, готовых не меньше гусар положить животы против супостата, что незваным гостем вторгся в пределы русского государства.

Понимая всю критичность своего положения, Наполеон направил в ставку русского главнокомандующего генерала Жака Лористона с предложением о мире. Сие предложение было тут же отвергнуто Кутузовым, который заявил, что война только начинается и не прекратится до полного изгнания врага из Российской империи. Это был вызов; в октябре, когда начало холодать, русские войска нанесли удар врагу на реке Чершине, что протекала у села Тарутино. Разбитые части наполеоновской армии, снявшись, двинулись в сторону Калуги – их задача была прорваться в южные губернии, богатые урожаем и запасами хлеба, но тут они потерпели поражение, ибо Кутузов, прознав о плане неприятеля, срочно перебросил главные силы к Малоярославцу, перекрыв французам дальнейший путь. Потеряв множество воинов и осознавая истинность своего положения, Наполеон приказал отступать назад по разорённой Старой Смоленской дороге. За французами неотступно следовали русские войска, шедшие с юга и северо-запада. Ко всему прочему и здесь и там неприятеля встречали партизанские отряды, что укрывались в лесах, вооружённые вилами, топорами и дубинами.

Страдая от голода и холода, вынужденного бегства, наполеоновская армия пробиралась обратным путём, оставляя позади себя тела умирающих, раненных, обессиленных от вечного недоедания и подступающей зимы. С большим трудом Наполеону удалось выйти на берег реки Березине, но не так-то просто оказалось перебраться на противоположную сторону, ибо подошедшие русские силы дали сражение, пытаясь отрезать неприятелю переправу. На сей раз Наполеону удалось перебраться через Березину с остатками воинства – обессиленными, отчаявшимися; французы, отступая, сожгли мосты и, проклиная русских воинов, но более всего заступника земли русской – его величество генерала Мороза, шли дальше на запад к границе Империи.

Последнее – решающее сражение между противоборствующими сторонами состоялась в декабре при городе-крепости Белосток. Наполеон, понеся огромные потери, покинул пределы России, что и стало причиной конца его некогда могущественнейшей империи Европы. Это была великая победа русской стороны с неприятелем – врагом сильным, врагом коварным и жестоким.

Коленопреклонённая Мария Дмитриевна, устремив кроткий взор на Образ, в тишине, наполненной полумглой, стояла в красном углу, уста её шёпотом читали слова богодуховные, возвышенные, проносящиеся над пространством сложенных молитвенно рук ввысь. Они молилась о русских воинах, что, претерпевая превратности судьбы, так самозабвенно защищают родную землю от иноземного врага; они молилась за души убиенных и тех, кто в данный момент стоит на пороге вечного мира. Но более всего она возносила молитвенные слова за всю Россию, за весь русский народ, в единый порыв вставший плечом к плечу супротив наполеоновской рати. Мария перекрестилась, ещё раз взглянула на тёмный Лик Спасителя на старинной иконе в золочённом окладе и вдруг, будто вспомнив о чём-то неизмеримо важном, покоряясь сему строго-кроткому Образу, вознесла молитву за брата своего Василия, с трудом сдерживая слёзы, тугим комом сжавших её сердце в ржавые тиски. Когда враги приблизились к воротам города, Василий, она знала точно, находился в Москве, но позже, когда первопрестольный град охватил пожар и Наполеон занял его стены, позволив своим воинам грабить богатства, от брата не приходило ни единой весточки, а ныне она не ведала о его дальнейшей судьбе: жив ли он, в добром ли здравии или же тело его, сражённое вражеской пулей, пожрал огонь? О последнем Мария боялась даже думать, любую гнетущую мысль она героически гнала от себя прочь, заменяя пустующее пространство долгой молитвой.

Все её опасения оказались напрасны: в начале зимы к дому подъехал посыльный с конвертом: Мария Дмитриевна трясущимися руками распечатал послание, толстая пелена слёз застилала ей глаза. Но только стоило ей пробежать первую строчку, как лёгкая тёплая вуаль окутала её сердце, в порыве радости она вбежала в кабинет Ивана Павловича, воскликнула, плача от счастья и пережитого волнительного ожидания:

– Это письмо от брата! Василий жив, жив!

Супруг оставил работу, приблизился к жене и, обняв её за худые плечи, ответил:

– Я же говорил, что Василий невредим и с ним ничего не произошло.

– Братец пишет, что как только объявили приказ покинуть Москву, он в тот же миг собрался и уехал окольными путями в Санкт-Петербург, где остаётся по сей день, ибо дом Григорьева, в коем он жил, был разграблен французами и сожжён до основания. Но слава Богу, все беды теперь позади.

Иван Павлович разделял радость Марии. Война перевернула-изменила их сознание навсегда, и хотя они находились далеко от военных действий, не видя воочию, как две армии с победоносными криками рвутся в бой, как раздаются душераздирающие вопли раненных, а на землю капает, чернея, кровь, мысленно они оставались с каждым русским воином, положившего силой своей каждую крупицу в победе. И всякую неудачу, и всякое выигранное сражение Менделеевы принимали близко к сердцу.

XXXVI глава

Минуло несколько лет. За то время в семье Менделеевых родились ещё две дочери: Ольга и Екатерина. Иван Павлович, ревностный учитель, блестяще знающий своё дело, но обладающий слишком мягким, робким, уступчивым характером, оставался в стороне от тех почестей и привилегий, коими сполна награждались менее знающие, но более энергичные его коллеги. Мария Дмитриевна видела всё это и ей становилось до боли обидно за супруга, что, отдавая силы на служение школы и ученикам, был обделён вопреки какой-либо совести.

– Вы должны быть чаще бывать на виду, где украдкой, а где явно испрашивать для себя лучшей доли. Не век же нашей семье коротать в такой глуши?

Иван павлович лишь пожимал плечами, как бы говоря: что я могу поделать? А на руках у Марии тихо дремала меньшая дочь – Катенька, как две капли воды походившая на своего отца.

Однажды Господь услышал искренние, грустные чаяния Марии Дмитриевны, от глубокого сердца просившей в часовых молитвах: и вот, в 1818 году Менделеева назначили на должность смотрителя училища в Тамбовской губернии – это был первый шаг навстречу более важным свершениям и они, так долго ожидавшие счастливого часа, собрав все необходимые вещи, пустились в дальний путь. Несколько дней Менделеевы вместе с тремя дочерьми и няней Матрёной Поликарповной добирались до Тамбова и, уставшие, невыспавшиеся, испытали впервые за время путешествия истинную радость, когда крытый экипаж не выехал на первую городскую улицу.

Сам город, небольшой по площади, представлял собой узкие улицы, застроенные преимущественно одноэтажными-двухэтажными зданиями; дома большинства горожан и приехавших в Тамбов крестьян были обычные деревянные избы, отгороженные от улиц и между собой высокими частоколами, из-за которых то там, то здесь раздавался грозный лай сторожевых псов. Отдельно от жилищ простых жителей высились, красовались в убранстве лучшего русского зодчества торговые дома и искусные здания чиновничьей канцелярии, одним из красивейших домов числился Гостиный двор, сооружённый ещё в восемнадцатом веке. В центре, на площади, выделялся золотыми куполами собор, но к великому безобразию и стыду городских властей, попустивших сие действо, тамбовчане постоянно свозили к соборным воротам навоз, который, возвышаясь на берегу Цны, превращался в единую смрадную гору.

Неподалёку от центральной площади тянулась более менее чистая, ухоженная улица с выложенной гравием дорогой; нв ней расположились казённые здания канцелярии губернатора, органов полиции и суда. аптеки и лавки менял. От этой лицы тянулась другая – не столь привилегированная, сколь яркая, сверкающая огнями фонарей в тёмное время суток. Этот участок города являл собой увеселительные заведения карточных игорных и публичных домов, кабаков, где у стра до ночи раздавались пьяные крики, громкий хохот и визг гулящих девиц. Знающие горожане обходили сию улицу стороной, ведь никто не ведал, что могло случиться в миг: дойдёт ли человек в целости и сохранности или же получит удар ножом от какого-нибудь пьянчуги аль вора.

Миновав злополучный квартал, из зданий окон которого высовывались головы куртизанок, выкрикивающих прохожим пошлые слова, экипаж подъехал к воротам училища. Менделеевых встретил директор – весьма благообразный, со спокойно-умным лицом, он поприветствовал прибывших, долго расточал слова благодарности, что, мол, Иван Павлович смог покинуть родной уютный Тобольск, дабы приехать по службе в столь серое захолустье.

Им выделили дом неподалёку от главного городского училища – одноэтажный, но просторный, с тремя спальнями и широким залом, большие окна с видом на улицу преображали золотистым солнечным светом эти старые, но добротные деревянные стены, а мебель, закутанная в чехлы, ожидала прибытие новых хозяев в дальнем тёмном углу. Через несколько дней, окончательно расположившись на новом месте, отдохнув после затяжной дороги, Менделеевы зажили как прежде: Иван Павлович с утра до вечера отсутствовал по долгу службы, Мария Дмитриевна вместе с дочерьми и нянькой ожидали его дома.

Вскоре возле Марии собрался-обосновался особый круг из женщин, чьи мужья также как и Менделеев отдавали время, жизненные силы учёбе и науке. Чаще женщины собирались в гостиной, коротали время за длительными беседами, пили чай со сдобными вкусными пирогами с яблочной, малиновой начинками, а также капустой и сыром. Особое место в новой дружбе у Менделеевой занимали три весьма приятные, обходительные дамы: Полина Скорусов – жена чиновника из нотариальной конторы; Татьяна Маслова. чей муж преподавал в одном училище с Иваном Павловичем, а также Ольга Яковлева – женщина немного странная, часто бросавшая глупые шутки невпопад, но вместе с тем щедрая и великодушная, из семьи мелких помещиков, но благодаря своему очарованию и юной красоте сумевшей войти замуж за состоятельного человека, ныне занимавшего неплохой пост при городской администрации.

Скучать Марии Дмитриевне не приходилось: каждый день следовало принимать гостей, потчевать их, поддерживать разговоры, делая вид, что всякое дело столь интересно, а ближе к вечеру, вдоволь наигравшись с детьми, готовиться к приезду мужа. Когда бывала хорошая погода, она прогуливалась по городу, обязательно беря с собою Матрёну Поликарповну либо кого-то из новоявленных подруг, наняв для сего тарантас. Так было лучше, проще для замужней женщины, к тому же вдвоём или троём безопасно, ибо Тамбов как и большинство небольших провинциальных уездных городов был наводнён увеселительными заведениями, где проигрывали крупные суммы денег, и как поговаривали шёпотом горожане, один представительный чиновник – развратник и кутёжник однажды проиграл в карты собственную жену – редкую красавицу, какой может быть дочь богатых купцов. Не меньше неудобств тамбовчанам, а по большей части женщинам и девицам, доставляли солдаты из воинских частей, расположенных во всех частях города; эти крепкие, рослые молодцы, весельчаки и кутёжники, любили собираться вместе по четыре-пять человек и ходить праздно по улицам, выискивая какую-нибудь приятную на вид даму. Женщины жаловались на творившийся произвол, писали письма губернатору; губернатор распорядился вывести жандармные патрули, что хватали всяких безобразников, но делу сие мало помогало, а дамы как и прежде опасались в одиночку выходить за ворота дома.

Несколько раз Марию Дмитриевну вместе с Иваном Павловичем приглашали в богатые дома крупных дворян-чиновников Чичериных, Нарышкиных и тамбовского предводителя дворянства Арапова.

В 1821 году в семье Менделеевых родилась четвёртая дочь Апполинария. Радостная такому долгожданному событию – и это после череды детских смертей, забирающих сыновей и дочерей в раннем младенчестве, тому, что по благословению Божьему на свет появилась здоровая, крепенькая девочка, Мария Дмитриевна написала письмо брату, с открытым сердцем делясь своим счастьем. Она боялась где-то в глубине души прервать всякую связь с Василием, с тревогой и тайной надеждой ожидая от него ответа. сам же Василий Дмитриевич писал сестре всё реже и реже, первые её два письма остались без ответа и лишь на третий раз, когда она поведала о жизни своей в Тамбове, о том, что живут они без стеснения. с достатком, что дочери радуют её и Ивана Павловича своей свежей детской красотой, звонким смехом, как вскоре пришло письмо от Корнильева; посыльный вручил счастливой Марии Дмитриевне конверт, который она так долго ждала, томясь в неведении.

Послание брата было как прежде выдержанным-холодным, несколько суховатым. Он в двух словах поздравил сестрицу с рождением четвёртой дочери, а после поведал о том, как во время войны ему пришлось спасаться бегством, ибо дом стряпчего Григорьева сгорел до самого основания, похоронившего под своими завалами лучшие реликвии хозяев. С горем пополам Корнильев добрался до Астрахани, там проработав в юридической канцелярии непродолжительное время. Из Астрахани направился в Санкт-Петербург, где по протекции сената Боборыкина был удостоен звания коллежского асессора. Столичная жизнь прочно вошла в его сознание, Корнильев больше не смог бы ужиться в прежнем провинциальном городке и посему сообщил Марии, что вряд ли теперь вернётся в родное гнездо.

Со слезами на глазах читала Мария Дмитриевна сие письмо, она искренне радовалась за брата, в сердцах благодарила Господа за его спасение и всё же где-то в глубине души чувствовала горькую обиду – из-за нынешней отчуждённости Василия, который единожды написал ей словно милость с барского плеча, но силой воли она подавила всяческие обиды, с надеждой представляла встречу с братом.

Всё ещё держа письмо в руках, прижимая его к груди, Мария Дмитриевна вошла в комнату, в которой Иван Павлович играл с двумя средними дочерьми – Ольгой и Екатериной. Шумно и весело было между ними, стулья стояли вверх ногами, по ковру разбросаны тряпочные куклы, а сами девочки, оседлав отца, погоняли его, представляя его своей лошадью.

– Но, лошадка! Но! – кричала Оленька, её задорное личико всё покраснело, щёки налились румянцем.

– Помилуйте, родные! Да разве так можно с родным отцом-то? – восклицал нарочито обидчивым голосом Менделеев.

– Ты не папа, ты лошадка, – коверкая слова, возразила Катенька.

Иван Павлович устало вздохнул и только собрался было покорно подчиниться воли маленьких наездниц. как вдруг заметил в дверях Марию Дмитриевну. Отослав Оленьку и Катеньку в соседнюю комнату, где за учебниками сидела недовольная Машенька, Мария протянула послание мужу, проговорила:

– Это Василий написал. Сейчас он живёт в Санкт-Петербурге и у него всё хорошо.

Иван Павлович пробежал глазами письмо, но ничего не сказал, ибо не желал расстраивать супругу. Стоило только Василию Дмитриевичу выбраться в люди, как тут же гордыня обуяла его, с родными и сестрой общался всё реже, смотрел на них свысока, а посему ни помощи, ни поддержки от него ждать не приходилось. Проговорив всё то про себя, Менделеев поставил стулья на место и, усевшись напротив Марии, сказал:

– Твой братец молодец. Евдокия Петровна могла бы гордиться им.

– А я вот всё равно волнуюсь за него: у Васи есть и положение в обществе, и деньги, а он до сих пор одинок, ни жены, ни детей.

– Всему своё время, – пожав плечами, ответил Иван Павлович.

За стеной послышались детские голоса: видно, Оленька не поделила игрушку с Катенькой, а Машенька встала на сторону младшей. На крики пришла Матрёна Поликарповна, пожурила всех и в доме вновь наступила лёгкая, приятная тишина.