Текст книги "Мать химика"

XIII глава

Минуло пять дней. Корнильев большую часть времени проводил в доме Менделеевых. Княгиня Павликовская, дабы не докучать Марии Дмитриевне, оставалась дома: пробуждалась к обеду, днём гуляла по саду, а вечерами читала книги на французском языке. Василий Дмитриевич был благодарен им обеим: Маргарите Александровне за спокойствие, сестре же – тёплый приём и безграничную любовь, что открыла для него через столько лет разлуки. Он в благодарность за это ещё сильнее привязался к племянникам, вёл затяжные дружеские беседы с Иваном Павловичем, а иной раз, беря за руку их младших детей, сбегал с ними в сад, где в тени высоких лип они предавались простым незатейливым забавам. Маленький Митя – большеглазый, с пушком светлых волос, крепкий телом проявлял лидерские качества; избалованный семьёй, залюбленный матерью, мальчик часто капризничал, если ему не удавалось получить, что хочется, старался ни в чём не уступать старшему брату и тот, искренне любя его, то и дело поддавался, чтобы только видеть на лице младшего восторженную, безудержную радость.

Василий Дмитриевич порой украдкой наблюдал за отношениями между членами семьи Менделеевых, замечал, с какой безграничной, жертвенной любовью относятся отец и мать к своим многочисленным наследникам и с каким почтением вторые обращаются к ним; поистине, благословенное семейство под чертогами тихого дома, познавшие все тяготы, горечи и лишения в жизни, дабы затем обрести лёгкое незаметное счастье вдали от мирской суеты и чопорных обычаев знатного света. Так рассуждал про себя Корнильев, оставаясь один в пустующем отцовом доме. Подолгу лежал с открытыми глазами, глядя в потолок, на который отбрасывали свои тени ветви деревьев; и, борясь с бессонницей, то и дело сравнивал свою и сестринскую семьи, разочаровано думал, что его семья не такая сплочённая, не столь лёгкая в общении и оттого начинал в тайне завидовать Марии Дмитриевне, но на следующий день, принимая её тёплые объятия, раскаивался в своих греховных чувствах и вновь радовался за её женское счастье.

Минула неделя. Корнильев с сестрой и княгиней Павликовской отправились в гости к чете Озвенцовским – в назначенный день Наталья Дмитриевна готовилась встречать гостей с распростёртыми объятиями.

Тарантас подъехал к воротам старинного поместья, Василий Дмитриевич помог дамам спуститься на землю после продолжительного пути. Мария Дмитриевна на сей раз облачилась в светло-голубое платье, более пышное и нарядное, нежели предыдущие, голову её покрывал белый чепец, обрамлённый полупрозрачными шёлковыми лентами. Об руку с ней мягкой поступью шла Маргарита Александровна: на сей раз княгиня оставила дома нарядные платья, выбрав заместо них простое, изумрудного цвета, без лент и вышивки; оставила она и драгоценности, выбрав из всех сокровищ своих лишь небольшие серьги белого золота и фамильный перстень, перешедший по наследству от бабушки – матери отца. Но даже в таком столь непримечательном наряде она выделялась своей благородной красотой, стройным телом, и лицо её в обрамлении высоких каштановых кос стало ещё прекраснее.

Корнильев, шагая чуть позади них, с гордостью любовался ими, зная, что одна из них сестра, другая любимая. Наталья Дмитриевна в роскошном платье малинового цвета встретила долгожданных гостей у террасы. После приветствий и поцелуев княгиня Озвенцовская пригласила всех к столу. Пить чай вышли на закрытую веранду, украшенную вьющимися растениями, с которой открывался живописный вид на ухоженный сад, разбитый на английский манер. Наталья Дмитриевна оказалась хорошей хозяйкой и, обладая врождённым безупречным вкусом ко всему, что касалось обстановки в родовом гнезде, довела усадьбу до совершенства, не жалея на это ни денег, ни сил. и ныне труды её не прошли даром, а часто съезжавшиеся гости восторженного хвалили хозяйку.

– Ах, сударыня, у вас поистине прекрасное имение. Редко, когда встречаешь нечто подобное, – молвила Маргарита Александровна, сидя на мягкой софе лицом к большому окну.

– Что вы, Маргарита Александровна? Вам ли, столичной барыне, по душе сие захолустье, вдалеке от больших дорог? Это всего-навсего наша старая усадьба; мне, малость, даже стыдно перед вами, что вынуждена принимать вас в сим месте, – с наигранной иронией ответила Наталья Дмитриевна, ожидая опровержения сказанным словам.

Княгиня Павликовская чувствовала её игру, смеялась над ними всеми в душе, однако, приличия ради решила довести начатое до конца; обвела пристальным взором широкую террасу за окном, увенчанную рядом колонн, от которых вниз вели две лестницы, покрытые свежей краской, сказала:

– У вас, Наталья Дмитриевна, должно быть, не менее тысячи душ крестьян. Проезжая по поместью, я видела обширные поля и леса, а Василий Дмитриевич отвечал, что всё это принадлежит вам.

– Душенька. помилуйте! Откуда у нас тысяча душ? Может, и было ранее, да только зимой мор ходил, столько крестьян умерло, я даже не успела всех усопших переписать в отдельную книгу.

– Да, нелегко сейчас приходится, и один неурожайный год сменяется другим. Холопы ропщут, кто-то ударяется в бега, а весь груз забот ложится на наши плечи.

– Вы правы, сударыня, тысячу раз правы! Благословлены времена наших дедов и прадедов, добывающих славу и почёт в боях и держащих холопов своих в жёстком повиновении. Поистине, прав был мой ныне покойный свёкр, сказавший как-то, что холоп не помнит добра, но понимает лишь силу. Сие он осознал на своём горьком опыте, когда дал вольную крепостным, а те в благодарность вконец разорили его.

– Мой отец однажды сказал те же слова моему брату, когда тот получил земельный надел по наследству. Естественно, помнить добро и забывать зло свойственно лишь возвышенным, благородным натурам.

– Золотые слова, Маргарита Александровна!

Всё то время Мария Дмитриевна сидела тихо, особо не встревала в беседу княгинь, по сравнению с которыми считала себя серой простолюдинкой, не взирая на свои незаурядные деяния и глубокую силу, способную было поднять обнищавную семью, дать ей возможность жить достойно, не думая о хлебе насущном. И вот, внимательно вслушиваясь в каждое их слово, она испытывала невыносимую горечь, переплетавшуюся с обидой, когда они – знатных родов, благородные, наделённые сполна широким богатством, жаловались на трудности, которые она, Мария Дмитриевна, не считала за тяготы. В душе у неё вопреки возвышенным чувствам долга перед людьми, продиктованных воспитанием и впитанных с молоком матери, родился немой вопрос, оставленный без ответа: сударыни, ведаете ли вы истинные жизненные трудности и преграды, когда, не имея ни гроша в кармане, приходится и в дождь и в снег искать пропитание? Знаете ли вы, что такое тяжкий труд, вставать раньше всех и идти почивать позже остальных, а в одиночных часах покоя украдкой плакать от бессилия и желания когда-нибудь обрести долгожданный покой? Но вместо этого Мария Дмитриевна вынужденно восхищалась красотой хозяйского поместья, несколько льстиво указывала Наталье Дмитриевне о том, как она расцвела и похорошела за последнее время, презирая саму себя за сие вынужденное лицемерие.

В десятом часу вечера гости засобирались домой. Прощаясь с Маргаритой Александровной, княгиня Озвенцовская ещё раз было окинула её стройную фигуру, поражаясь в душе, как та могла выглядеть столь величественно даже в простом платье. Корнильев приметил этот завистливый взгляд, но сделал вид, будто ничего не видела.

– Благодарю за радушный приём, Наталья Дмитриевна. Если когда изволите посетить Москву, я буду счастлива видеть вас у себя, – проговорила княгиня Павликовская, уже собираясь усаживаться в экипаж.

– Ах, душенька! Какая это честь для нас! Если отправимся в Москву, то только ради вас и Василия Дмитриевича, – ответила княгиня Озвенцовская с наигранным-льстивым лицемерием.

Экипаж тронулся по длинной дороге, по обочинам разрослись зелёным цветением деревья, прикрывая путников своей тенью. Маргарита Александровна сидела молча, задумчивым взором посматривая в окно, а на самом деле про себя смеясь и над наивностью Корнильева, и над скромностью Менделеевой, но пуще – над неискренним радушием Натальи Дмитриевны, и они – обе княгини из древних родов тайно ненавидели друг друга.

Корнильев в это время дремал, покачиваясь на мягком сиденье. За проведённые дни в Тобольске он крайне устал, а ныне желал одного – скорее вернуться в Москву. Подле него сидела Мария Дмитриевна; всякий раз, завидев вдалеке знакомые с детства места, она отворачивалась от окна, а сердце острой колкой болью начинало щемить в груди по утерянному. проданному счастью, где прошло её детство, где она жила легко и свободно, не ведая ни горя, ни тяжб, под крылом заботливой длани бабушки.

XIV глава

Отпраздновав последнюю встречу перед временным расставанием с сестрой, Корнильев Василий Дмитриевич уехал в Москву, вместе с ним и княгиней Павликовской отправился в Москву старший сын Менделеевых Иван Иванович. Мария Дмитриевна со слезами на глазах прощалась с сыном, многое наказывала перед дорогой, благословив в конце на новые свершения. Иван искренне был тронут слезам матери, обнимал её ласково, с сыновьей теплотой, на которую был способен. Попрощался он и с остальными членами семьи: отцом, сестрами и братьями, а они долго стояли у дороги, вглядывались в удаляющийся экипаж до тех пор, пока он не скрылся из виду.

Прошло несколько недель. Из Москвы в имение Менделеевых прибыло письмо от Василия Дмитриевича: в нём он рассыпался словами благодарности, досадовал о быстро пролетевшем времени в Тобольске, а в конце, дабы успокоить трепещущееся сердце сестры, написал об Иване: Иван благополучно устроился на новом месте, благодаря ходатайству дяди поступил в Московский университетский благородный пансион, где отныне его приятелями являются сыновья дворянских родов Империи. Мария Дмитриевна с улыбкой перечитывала письмо раз за разом, покрывала его поцелуями, прижимала к груди – там, где билось сердце, чувствуя душой, что так сын и брат становились ближе и роднее. Но когда первая волна радости улеглась, за ней наступило другое – грусть щемила сердце, не давая покоя: вот ещё её одно детище покинуло родные чертоги, упорхнуло оперившемся птенцом, а на подходе дочери-невесты и для них стоило уже готовить приданное. Пройдёт каких-то десять лет и дом их, некогда полный заливистым детским смехом, опустеет, а сама она с супругом останутся вдвоём доживать свой век, радуясь время от времени приезду внуков и внучек, – рассуждала Мария Дмитриевна сама с собой, как и раньше поднимаясь ни свет ни заря, чтобы поспеть на стекольный завод, где её ждали многочисленные заботы.

Ровно через год дела пошли в гору и в семье Менделеевых наступила благодать. Сбылось давнее желание Марии Дмитриевны – помочь больному мужу, и вот Иван Павлович в сопровождении Екатерины отправился в Москву к известному глазному доктору. В Москве его радушно встретил Корнильев, который и вызволился помочь Менделееву. Екатерина, обустроившись на месте, написала письмо матери, успокоила её волнение добрыми новостями, а ответ не заставил себя долго ждать. «Милая Катенька, – писала Мария Дмитриевна, разверзав на бумаге все свои возвышенные помыслы, – благословляю тебя и Ивана Павловича на должное завершение дела. Но ты только поддерживай папеньку, оставаясь подле него, ибо он мне всегда представлялся младшим Товитом. А мои молитвы всегда с вами». Екатерина была тронута такими словами; вечером она прочитала вслух отцу письмо и Иван Павлович даже заплакал от жгучего умиления и безграничной преданности к своей добродетельной жене.

В московской больнице Ивану Павловичу почти вернули зрение и он впервые за столько лет смог различить предметы и, более того, читать книги. Но понимав, что даже прозрев, ему заказан путь вернуться обратно в гимназию, он решил во что бы то ни стало взять часть хлопот по семейству в свои руки. Поначалу Мария Дмитриевна с тревогой отказывалась принимать его помощь, но замечая, как супруг несчастен в четырёх стенах, стала брать его с собой на завод. Дело Ивана Павловича было небольшое, но важное: раз в неделю ему полагалось развозить готовую посуду и стёкла купцам, что закупали согласно установленному договору большую партию товара у Марии Дмитриевны. Возвращался Иван Павлович затемно, когда его с нетерпением ожидали родные.

– Папенька, папенька приехал! – радостно кричал Дмитрий, бежа навстречу родителю.

Менделеев брал сына на руки, тёр его щёки носом, отчего тот заливался детским искренним смехом. Наигравшись, он передавал сына на руки одной из дочерей, а потом следовал в трапезную, где его ждал сытный горячий ужин. В такие минуты Мария Дмитриевна была счастлива: сбылось всё, что она просила у Господа, выстаивая полуночные молитвы и выдерживая посты. Мир и благоденствие, земные блага окутали сие достопочтенное семейство, и люди, знающие Менделеевых, говорили о них лишь хорошее.

А время летело своим чередом, не сбавляя бега, не останавливаясь ни перед какими преградами. Вот, когда дом Менделеевых достиг процветания, когда Мария Дмитриевна стала одной из влиятельнейших женщин Тобольска, тогда-то случилось новое радостное событие – и вторая дочь Екатерина была выдана замуж за сорокалетнего вдовца с двумя детьми Якова Семёновича Капустина, человека богатого, наделённого сполна как государственными полномочиями, так и душевными качествами. Видя свою дочь под венцом несколько робкой, но счастливой, Мария Дмитриевна радовалась за них, благословляла молодожёнов на многие лета.

Когда отгремели свадебные торжества и жизнь воротилась в прежнее русло, Яков Семёнович вместе с молодой женой отправился в Омск, где его ждала должность начальника отдела Главного управления Западной Сибирью. Прощаясь с ними, Мария Дмитриевна с улыбкой на устах осенила крестным знаком их чело, отпустила с лёгким сердцем и словами: «Благословляю вас в новую жизнь», истинно предчувствуя лёгкую судьбу Екатерины. А за её спиной уже ожидали два младших сына – Павел и Митя, требующие её внимания, ведь за день в их маленьких головках накопилось столько вопросов.

Уложив детей почивать, а до этого прочитав им сказку, она дождалась, пока дом не погрузится в тишину, и лишь удостоверившись в том, украдкой, стараясь не шуметь, на цыпочках выбралась наружу, остановилась на террасе. Кругом пела низким, беззвучным голосом тёплая ночь, лёгкий приятный ветерок клонил кроны деревьев, играя листвой, мягким касанием гладил пылающие щёки выбившимися из-под белого чепца локонами. Весь мир будто бы замер, ожидая пробуждения нового дня, в небе тускло отражались звёзды да гуляла в вышине бледная луна.

Спать не хотелось, не смотря на то, что на каждодневный труд за заводе и дома отнимал все силы. Где-то в глубине сердца ныло что-то странное-непонятное, неизгладимое чувство тревоги то накатывало на сознание, то отпускало на время. Мария Дмитриевна из последних сил старалась побороть сию тревогу, ясно осознавая, что неспроста неспокойна душа её; с давних пор она перестала бояться превратностей судьбы, закалённая невзгодами и лишениями, ища успокоения в каждодневной молитве, отдавая всю любовь и нежность свою детям. В конце концов, думала она, оперевшись локтями о край перекладины, всякая предназначенная чаша будет выпита до дна и никто на свете не избежит предначертанного судьбой; так, рассуждая про себя, она ощутила непреодолимое желание спать и, пожав плечами, воротилась в дом.

Ранним утром, наспех приготовив завтрак на всю семью, Мария Дмитриевна собралась на завод. Набросив белую шаль на плечи, она отворила дверь навстречу утру, залитого яркими лучами. Немного свыкнувшись с прохладой и любуясь окружающей умиротворённой красотой, как не заметила, как вслед за нею промелькнула чья-то непонятная тень.

В столь ранние часы Мария Дмитриевна любила ходить пешком, ибо при рассвете, окутанным золотистым сияющим светом, и сам мир казался ярче, привольнее, интереснее. Трава, чуть примятая от росы, источала приятный горьковатый аромат, птицы, весело чирикая, перелетали с ветки на ветку, свободным взором окидывая сверху вниз человека. Менделеева на миг остановилась, замерла: как славно житие маленьких пернатых существ, необременённых тяжким трудом мыслей о хлебе насущном. «Взгляните на птиц небесных: они не сеют, ни жнут, ни собирают в житницы; и Отец ваш Небесный питает их. Вы не гораздо ли лучше их?» – вспомнила она слова священные и тут же тайная грусть покрыла её лицо: как хотелось ей вырваться их тех оков, что связывали руки и ноги столько лет, вспорхнуть маленькой пташкой ввысь к небесам, дотянуться до солнца, не боясь обжечь крылья и стать хоть на единый миг свободной – и от дум, терзаний, мечтаний даже тоже.

Грёзы её неожиданно прервал детский знакомый голос. Очнувшись будто бы от короткого сна, Мария Дмитриевна обернулась и сразу охнула: за ней, легко переставляя ножки, бежал Митя – растрёпанный, с покрасневшими щеками. Мальчик вытянул руки вперёд, воскликнул:

– Маменька, маменька, я хочу с вами!

Мария Дмитриевна опешила поначалу, тугой комок сдавил ей горло: было жалко маленького человечка и в то же время она была искренне тронута безграничной привязанностью Мити к ней.

– Как же ты выбрался из дома, ягодный мой? – спросила Мария Дмитриевна, всплеснув руками, но сразу же взяла себя под контроль и приняла сына в объятия.

– Маменька, я с вами пойду, не хочу быть дома, – уверенно твердил Митя.

– Да разве можно одному из дома убегать? А где же Иван Павлович? Где же Поленька и Лизонька? А Пашенька?

– Они ещё почивают, маменька. А я за вами следом.

– Я на завод иду, мой родной, не на праздник. На заводе шумно и душно, много грязи и играть там нельзя.

– Хочу на завод, хочу глядеть, как стекло делают, – упрямо затараторил Митенька, став вдруг грустно-серьёзным, брови сошлись у переносице, того гляди и грянет гром.

Не могла, не смела Мария Дмитриевна отказать или упрекнуть в чём-то любимейшего из своих детей, последыша, отраду свою. Только взяв его за руки, молвила, стараясь казаться веселее, чем была на самом деле:

– Ах, ты мой маленький любознательный хитрец, ну что же, следуй со мной, не отставай.

Мальчик, не веря своей удачи, так и взвизгнул от радости, подпрыгнув на месте. Вместе с матерью он добрался до большого тёмного здания, которое видел лишь вдали. У ворот их поджидал управляющий и верный помощник Марии Дмитриевны Поликарп Архипович – высокий статный мужчина лет пятидесяти с густой окладистой бородой и крупными сильными руками – эти-то руки чаще всего были сжаты в кулаки и простые работники боялись Поликарпа Архиповича, однако, слушались его и уважали.

После кратких отчётов проделанных за предыдущие дни работ и обсуждения дальнейшего плана Менделеева чуть подтолкнула вперёд Митю, представила его управляющему:

– Познакомьтесь, Поликарп Архипович, это мой младший сын Дмитрий Иванович. Никак дома не усидит, всё на завод рвётся, поглазеть, увидеть, как изготавливается-создаётся стекло.

– Это всё дело похвальное, Мария Дмитриевна. Видать, большим человеком станет, коль к знаниям сызмальства тянется, – Поликарп Архипович протянул мальчику свою широкую тёмную ладонь, проговорил, – ну что ж, Дмитрий Иванович. добро пожаловать на стекольный завод.

Вскоре пришли рабочие, зашумели печи, застучали-заскрипели инструменты. Со всех сторон раздавались голоса, окрики смотрящих, переклички меж рабочими. Мария Дмитриевна, закрывшись в кабинете проверять-сверять счета, отчёты, расчёты, подписывать договоры о поставках и закупках, отпустила Митю со словами «будь осторожен», понимая, что для мальчика этот новый неизведанный мир представлялся сказочным царством, где создают поистине прекрасные вещи.

И вот Митя осторожно передвигается по цеху, внимательно озирается по сторонам; рабочие, что сновали туда-сюда, как будто не обращали внимания на незнакомого маленького посетителя, занятые своими делами. Лишь один из них – молодой, не старше тридцати лет, черноглазый и черноволосый, приметил мальчика, знаком подозвал его. ОБрадованный столь приятным вниманием. Митя подошёл к нему, чуть приподнявшись на цыпочки, глянул в чан с песком. Рабочий широко улыбнулся, спросил:

– Ты чьих таких будешь. малец?

– Менделеевых, – гордо произнёс тот.

– Менделеевых? – воскликнул работник. в глазах его появилась непонятная робость. Он спросил. – Уж Мария Дмитриевна не ваша ли матушка, барин?

– Да, она моя маменька.

– А как ваше имя?

– Митя.

– Дмитрий Иванович, стало быть?

– Да, – ответил мальчик, внутри себя он был горд и счастлив оттого, как обращались к нему рабочие завода.

– Вам что-то нужно, барин? -вопросил рабочий, любуясь сверху вниз на маленького красивого ребёнка, что большими ясными глазами осматривал всё вокруг.

– Хочу видеть, как стекло делают. Маменька поговаривает, будто это красивое зрелище.

– Вы действительно желаете это видеть?

– Да, хочу, – чуть повелительным, несколько капризным тоном повторил Митя.

– Ну что ж, Дмитрий Иванович, следуйте за мной.

Рабочий именем Матвей Богданович привёл к специальной печи – большой, почерневшей от времени – там, внутри уже был насыпан песок. Матвей Богданович взял лопату, примял массу, проговорил, объясняя мальчику:

– Как вы можете догадаться, стекло изготавливается из песка, смешанного с содой и известью. Глядите, – он зажёг печь, горячее пламя загудело, затрещали крупицы песка.

Митя широко раскрытыми глазами всматривался во внутрь печи и даже жар, исходивший от неё, не поколебал его любопытного намерения.

– Песок необходимо разогреть свыше тысячи градусов, – прибавил Матвей, – позже, когда песчинки соединятся меж собою, полученную массу следует окунуть в расплавленное олово. Знайте, чем меньше попадает в олово, тем тоньше станет стекло.

Целый день провёл последыш семейства Менделеевых на заводе, неотступно, не отходя ни на шаг, следуя за Матвеем Богдановичем, а тот в благодарность за оказанную честь юным барином выдул только лишь для Мити стеклянный шарик – свидетельство того, с каким необычным для детского ума интересом глядел тот, как из белого речного песка чудесным образом посредством огня и руками человеческими получается тонкое прозрачное стекло. И на следующий день, и позже просился Митя у матери брать его с собой на завод – в новый, чудесный мир.