Текст книги "Мать химика"

XXVI глава

Венчание проходило в небольшой тобольской церкви, отчего казалось, будто гостей прибыло гораздо больше, нежели то было на самом деле. Родственники с той и другой стороны, близкие и знакомые, друзья. Чета Цариных, княжна Наталья Дмитриевна оставались подле Евдокии Петровны, с волнением ожидая окончания торжества; среди приглашённых оказался Озерцов Пётр Иванович. На короткое время, остудив свой бунтарский, вечно ищущий чего-то нового, необычного пыл, он приблизился к графине, не скрывая симпатии к ней, одарил её уважительным приветствием, чего не укрылось от зоркого ока Натальи Дмитриевны, та склонилась к уху Анны Павловны, шепнула:

– Видите, маменька, с какими людьми водит дружбу наш жених. Отец Озерцова изгнал сына из своего дома за богохульные речи, а второй как ни в чём не бывало ходит в храм, оскверняя святое место своим присутствием.

– Наташенька, сейчас не время. Не забывай: мы не дома, а здесь везде есть уши. Ещё донесут…

– Всего-то вы, маменька, боитесь, – несколько обидчивым театральным тоном вторила княжна и тут же как ни в чём не бывало глянула на Евдокию Петровну, по-дружески улыбнувшись ей.

В это время у золотого алтаря, в блеске свечей и солнечных лучей, по-новому прекрасные, чистые ангельским обликом, стояли плечом к плечу Иван Павлович Менделеев и Мария Дмитриевна Корнильева. Жених глядел вниз, не смея поднять даже кроткого взора на свою наречённую. Впервые у ворот церкви он узрел её среди собравшейся толпы и сердце его замерло: так поразила, восхитила его Мария юной, свежей чистой красотой, он видел её в новом облачении, а белое платье и свадебная вуаль, символизирующие её непорочную честь, оттеняли лёгкое смуглое лицо, большие, со слегка азиатским разрезом карие глаза; Мария резко контрастировала на фоне окружающих её бледных чопорных дам, по правую руку невесты шёл с гордой осанкой Василий Дмитриевич, по левую немолодая, ясно величавая Евдокия Петровна – пожалуй, единственная, кто искренне радовался за молодых.

Уже под руку с наречённой, как сам считал Иван Павлович, слишком красивой для него, они прислушивались к словам молитвы, в руках каждый из них держал по свечки, что горели ровным пламенем.

Отец Пимен, стоя напротив молодых у аналоя, спросил: добровольно ли они вступают в брак, не держат ли они друг друга в заблуждении относительно своих намерений? И Иван, и Мария тихо ответили, что добровольно; по залу прокатились и тут и там облегчённые вздохи. Тогда отец Пимен, воззрев на жениха и невесту, прочитал нараспев:

– Боже святой, создавший из праха человека и из ребра его образовавший жену, и сочетавший с ним помощника, соответственно ему, ибо так угодно было Твоему Величеству, чтобы не одному быть человеку на земле. Сам и ныне, Владыка. ниспошли руку Твою от святого жилища Твоего и сочетай этого раба Твоего Ивана и эту рабу Твою Марию, ибо по воле Твоей сочетается с мужем жена. Соедини их в единомыслии, венчай их в плоть единую, даруй им плод чрева, утешение прекрасным детьми. Ибо Твоя власть, и Твои – Царство, и сила, и слава, Отца и Сына и Святого Духа, ныне и всегда, и во веки веков. Аминь.

Иван и Мария стояли, не шелохнувшись, понимая наверняка, как сильно меняются их жизни с каждым словом, каждым мгновением. Вот, отец Пимен поднял венец в своих руках, произнёс:

– Венчается раб Божий Иван с рабою Божией Марией во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь. Венчается раба Божия Мария с рабом Божиим Иваном во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь.

Мария словно окаменела: кончилось беззаботное детство, а впереди её поджидают тяжёлые будни замужней женщины. Как то сложится дальнейшая судьба? А святой отец, взяв общую чашу, преподал им трижды: сперва мужу, потом молодом жене, водит вокруг аналоя, а сзади них шагают двое – мужчина и женщина из дальних родственников, крепко держа над молодожёнами венец.

Сколько минуло с того самого времени, никто не знал. Новобрачные, несколько уставшие, но счастливые оттого, что нашли друг друга, ступили из церкви на паперть, с паперти на церковное подворье, у ворот их уже давно дожидался свадебный экипаж. Иван Павлович со всей долей учтивости поддерживал за руку супругу, а та, раскрасневшаяся в стенах святого места, ловила ртом свежий тёплый воздух, оглядывалась ввысь – на голубые небеса, и благодарственная искренняя молитва мысленным потоком вырывалась из её души, устремляясь к Тому, Кого она любила пуще родных и близких, пуще мужа, пуще собственной жизни. Невысокая, черноволосая, Мария в сей миг выглядела много прекраснее, чем утром, а Иван Павлович, приметив её вспыхнувшее лицо, обращённое к нему, сам ощутил нечто новое– притягательное, живое, тёплое – то, чего раньше не видел в Марии, но отыскал только сейчас, окутанный молитвенным благословением.

XXVII глава

Мария в белоснежном надушенном ночном платье, обильно инструктированном пышными рюшами, сидела за туалетным столиком напротив окна, взгляд её был устремлён на зеркало, но своего отражения она не замечала, продолжая теребить в волнении концы кос – двух кос. Рядом на кровати под альковом сидел в гордом ожидании Иван Павлович, тоже взволнованный, напряжённый, но с мужским достоинством скрывающий это под маской безмятежного спокойствия. Он пристально глядел на молодую супругу – почти девочку, но сказать ей что-либо, произнести хоть единое слово не смел, боясь тем самым нарушить или спугнуть её тайные мысли, устремлённые за пределы этих стен, куда-то далеко-далеко в неизведанные дали.

Они остались в доме графини, хотя изначально планировали пожить первое время у родственников Менделеева – в большом одноэтажном доме в центре Тобольска, но после праздничного угощения Евдокия Петровна, чувствуя своё близившееся одиночество, уговорила, чуть ли не настаивая, остаться у неё хотя бы еще на одну ночь, слугам же приказала приготовить для молодожёнов пустующие покои – самые роскошные в доме. И вот, когда все дальние гости разъехались, а ближние остались почивать в соседнем крыле, Иван и Мария, предоставленные самим себе, наконец, осознали то семейное бремя, что легло на их плечи и отныне они сами уже должны решать дальнейшую жизнь. Мария продолжала сидеть у окна, свеча, что стояла рядом, горела ровным пламенем, отражаясь в ночном окне. Молодая супруга подняла голову и тоже увидела в окне собственное отражение, а за спиной – так смирно сидящего мужа. Наконец, поборов первый страх неизвестного, взяв себя в руки, она встала, откинув косы назад, что двумя толстыми прядями ниспадали ниже талии почти до колен. Низкорослая, в широком белом платье, она остановилась напротив Ивана, тот как по мановению встал ей навстречу, протянул руки со словами:

– Иди, Мария, ко мне, не бойся.

Она приблизилась к нему и уже вдвоём они сели на край кровати, Иван Павлович чуть боязливо коснулся её ладони, прошептал:

– Не бойся ничего, в моих мыслях нет желания обидеть тебя или причинить боль. Просто доверься мне и я сделаю тебя самой счастливой женщиной на свете.

– Я понимаю, – также шёпотом вторила ему Мария.

Иван Павлович взял одну из ком, покрутил прядь в руках, любуясь ею, после подсел к жене ещё чуть ближе, коснулся своим плечом её плеча и она невольно вздрогнула от сего неожиданного прикосновения, но не отодвинулась, а прильнула к мужу. Тот коснулся губами её головы, сказал на ушко:

– Теперь мы навсегда станем единым целым.

Мария закрыла глаза, пребывая как во сне. Она даже не заметила, как Иван Павлович обнял её за плечи и как привлёк к себе, не говоря больше ни слова.

Второй день свадьбы оказался не столько весёлым, сколь тёплым, душевным, уютным. Присутствовали лишь самые близкие и родные с той и другой стороны, Мария Дмитриевна, по мужу Менделеева, одета была в нежно-голубое платье с высоким белым поясом из атласа, украшением служили только позолоченные пуговицы, но в сим скромном по сравнению с первым нарядом таилось своё простое, благородное очарование. Молодая супруга, отдохнувшая, посвежевшая выглядела ещё прекраснее, чем накануне, и Иван Павлович не без гордости глядел на неё до окончания празднества.

На следующий день начались сборы. Слуги раскладывали в дорожные сумы одежды, необходимые вещи, отдельно погружались сундуки с приданным Марии и во всём том приготовлении чувствовалось странное, гнетущее состояние необходимого расставания с привычным миром, в котором она жила столько лет. Иван Павлович нашёл супругу одиноко сидящей в комнате на кровати, а у ног её лежали дорожные сумки. Ещё неодетая, непричёсанная, Мария Дмитриевна глядела на неподвижные свои руки, покоящиеся на коленях, взор её застилал туман слёз и хотя она старалась скрыть от мужа порыв рыданий, но в конце, когда выносили её вещи, она вдруг поняла, что покидает родной дом не на день-два, даже не на месяц, а навсегда. Сердце её разрывалось от тоски, каждый уголок, каждый клочок земли вдруг принял иной вид, стал для неё дороже всего на свете, дыханием жизни, тихим счастьем. Менделеев не гневался на Марию, ей всё таки было всего лишь шестнадцать лет и всю жизнь она находилась под сводами родного очага, отгороженная от остального шумного мира. Ему, он знал, следует запастись терпением, собственной нежностью и заботой разогнать её страхи, дабы создать уже на прочном фундаменте их личную мягкую обитель.

Мария Дмитриевна сквозь пелену услышала шаги поблизости, приподняла голову: в дверях в ожидании стоял Иван Павлович, одетый в дорожный сюртук. При виде его спокойной уравновешенной фигуры, в каждой клеточке которой ощущалась незыблемая уверенность и достоинство, она вдруг резко осознала всю свою юношескую-детскую глупость, как то бывает, когда малое чадо лишают игрушки, и сразу повзрослев, Мария отёрла слёзы носовым платком, привстала с кровати и, глядя мужу прямо в глаза. проговорила:

– Простите мою слабость, Иван Павлович, я сейчас соберусь – очень быстро. Только прошу вас, не злитесь на меня.

– Я буду ожидать вас на первом этаже, – ответил он каким-то уставшим-удручённым голосом, отчего у неё по спине пробежали мурашки и ей стало в этот миг так неловко, так стыдно за свои непонятные глупые слёзы.

Оставшись одна, когда за ним закрылась дверь, Мария ещё раз туманным-грустным взглядом обвела комнату, слёзы выступили на глаза, но она тут же смахнула их: не время предаваться гнетущим мыслям. Кое-как уложив большие косы под белый чепец, она как по мановению прошлась из угла в угол, касалась кончиками пальцев каждого предмета, что был так дорог ей и таким знакомым. Какое-то время Мария постояла у окна, за которым раскинулся аккуратный живописный сад: многие годы этот прекрасный уголок являлся для неё всем райским миром, где она, предаваясь глупым девичьим мечтам, гуляла вдоль длинной липовой аллеи, где качалась на качелях вместе с братом или в тихом, безмятежном одиночестве сидела в беседке с книгой в руках, а перед ней проплывали словно плоты на поверхности моря выдуманные писателями различные людские судьбы, переплетающиеся, скрещивающиеся или расходящиеся. А сколько страдала вместе с героями, сколько бессонных ночей переживаний проживала с ними, как плакала из-за разбитых надежд прекрасных девиц и юношей, а после снова и снова возвращалась к тем же повестям, дабы ещё раз ощутить в душе странные, грустные чувства.

Часы показали полдень. Мария Дмитриевна накрыла плечи и грудь плотной шемизеткой, оглядела себя в зеркале и, глубоко вздохнув, отворила дверь в длинный полумрачный коридор. В зале на софе сидели Евдокия Петровна да Иван Павлович, в томимом ожидании о чём-то беседуя. Вошедшей одетой по-дорожному супруге Менделеев был рад. Слуги вынесли сумы с одеждой и нарядами, графиня при виде внучки опечалилась: в душе желая для неё простого женского счастья, в настоящей жизни боялась её отпустить и, дабы скрыть нахлынувшую не в добрый час тревогу, подошла к ней, старческой рукой нежно приласкала по щеке, долго силилась преодолеть подступивший к горлу комок рыданий, и когда удалось справиться с невыплаканными слезами, проговорила те слова, что Мария до конца своих дней хранила в своём сердце:

– С этого дня, моя родная, ты покидаешь отчий дом не на день, не на два, а навсегда. Как оперившийся птенец ты выпорхнешь из привычного гнезда, где прошло твоё детство, ты разделишь жизнь свою под кровом нового дома, станешь в нём хозяйкой и хранительницей собственной семьи. Супруг же твой – твой попечитель, твой царь, а ты его царица. Слушайся его, не перечь и тогда его любовь окрылит тебя несравненным счастьем, в противном же случае ты погубишь своё царство и мирные своды твоей обители позором падут на ваши головы.

Евдокия Петровна силилась сдерживаться, однако и силы её были на исходе: по худым щекам текли крупные слёзы. Дрожащей рукой графиня перекрестила Марию в путь, благословила на будущее.

– Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, благослови, освяти, сохрани чадо моё силою Животворящего Креста Твоего. Аминь.

– Аминь, – проговорили Иван и Мария, в знак почтения перед Евдокией Петровной склонив головы в благостном поклоне.

Провожать в путь-дорогу молодожёнов вышел весь двор: и домашние слуги, и дворовые. Сколько пожеланий счастья, сколько молитв слышали в этот день Менделеевы, и какую теплоту человеческой доброты сохранили они на память в своих сердцах. Евдокия Петровна стояла у ворот, мокрыми от слёз взором провожая отдаляющий экипаж, а подле неё, обнимая за плечи, стоял грустный Василий Дмитриевич.

XXVIII глава

Жизнь в родном семейном – своём гнезде потекла для Марии тихим, ровным потоком. В небольшом деревянном доме на несколько семей, окружённого широким живописным садом, где поселилась чета Менделеевых, оказалось не так уж плохо и тоскливо. Как большинство учителей Иван Павлович не имел собственного жилища, скромно коротая года в нескольких комнатах, предоставленных гимназией.

Помимо Менделеевых в том доме проживала ещё одна семья: муж с женой и их детьми. Супруг тоже работал учителем и также влачил скромное существование, не имея возможности купить или выкупить какой-либо, даже самый захудалый дом.

Мария спустя месяц после свадьбы смирилась-примирилась со своей судьбой, Иван Павлович оказался на редкость добрым и скромным человеком, он не докучал молодой жене нравоучениями или требованиями по хозяйству, как то бывало заведено у других, он понимал её состояние, её душевную тревогу и печаль по так рано покинутому домашнему гнезду. Ныне заместо роскошных зал и переходов – маленькие комнаты разделённые меж собой тонкими стенами, вместо белоколонной террасы – высокая веранда с резными перилами: и в этом во всём Мария нашла нетленное, душевное очарование. Бывало, выйдет ранним утром на крыльцо, вдохнёт прохладный воздух полной грудью, окинет мечтательным взором цветущий сад и тут же в памяти словно по волшебству всплывают ушедшие безвозвратно картины счастливого детства и их некогда старый домик почти у леса, где, как позже рассказали ей, почил Дмитрий Васильевич Корнильев. Отца Мария помнила куда лучше, нежели мать: та иной раз промелькнёт перед мысленным взором светлым точно ангел образом, а потом тут же растворится в воздухе как непонятное видение: высокая, светловолосая, белокожая. Отец же приходил в памяти как живой: молодой, смуглый, накрахмаленный воротник плотно прилегает к тонкой шеи. Ей часто говорят, что обличием она пошла в род Корнильевых, в то же время брат Василий походил более на мать, оттого, может статься, Евдокия Петровна и предпочитала внука, хотя за ласками и подарками старалась не показывать истинные чувства. После замужества Марии графиня практически не писала ей и редко звала Менделеевых в гости: конечно, может быть, в том скрывалась недоброжелательность по отношению к небогатому, «без кола и двора» Ивану Павловичу, заполучившего столь лёгким, быстрым способом жену из богатой, уважаемой семьи, а, может статься, Евдокия Петровна всерьёз занялась будущим Василия, ибо не просто так, выкупив у Натальи Дмитриевны лес, запланировала на следующий год – или как расставит время, передать своё загородное имение внуку, что должен был после окончания учёбы жениться.

Мария Дмитриевна не злилась ни на бабушку, ни на кого-либо из иных родственников, понимая, что дочь – чужой человек, после замужества уходящая в другую семью, другой род. А с семьёй ей повезло: тихо, размеренно коротали они вечера. Читали книги, играли на пианино – старом, но хорошего звучания. Повезло и с соседями: супруга учителя математики – женщина лет тридцати семи, стройная, среднего роста, сероглазая и темноволосая, кою звали Марфа Никаноровна, как-то стразу приняла-сдружилась с робкой юной женщиной, первое время с материнской заботой направляла её в делах хозяйственных, давала дельные советы: как готовить, как вывести пятно на постельном белье или чем проще отмыть жир с чугунного горшка. Постепенно между соседками, разделённых лишь стеной, утвердились дружеские отношения: вместе они убирали общую террасу, рука об руку прогуливались по тропинкам раскинувшего сада, читали одни и те же книги, а вечерами – по возвращению мужей накрывали круглый стол на веранде, пили чай семьями, а возле них бегали, кружились четверо детей Марфы Никаноровны и её супруга Сергея Алексеевича – худощавого, очень высокого, болезненного на вид брюнета: три дочери – Ольга, Елена, Надежда и сын Степан. Весело, звонко, переливчато раздавался тут и там детский заливной смех – как райские пташки кружились они по террасе, а взрослые с упоением взирали на их лёгкие, наивные шалости и тоже смеялись, вторя им.

Как-то в первый месяц зимы Марфа Никаноровна пристальнее стала следить за Марией Дмитриевной, когда та редко, но всё же выходила из дома. Мысль женщины не раз задавались одним и тем же вопросом, но только теперь в полной мере осознали свою правоту. Некогда Мария, румяная, цветущая, вдруг поблекла, осунулась. похудела лицом и телом, её когда-то смуглые щёки приобрели сероватый-болезненный оттенок, под чёрными глазами легли синеватые круги, будто какая-то хворь овладела этим молодым крепким организмом. Марфа Никаноровна догадалась и в тайне даже порадовалась за соседку: милость Божья не обошла семью Менделеевых. Но дабы удостовериться в правильности своих суждений, она поспешила в гости к Марии, прихватив с собою баранки с маком. За чаем дружеская беседа растянулась на час или два, а там Марфа Никаноровна, призвав на помощь всю роль старшей по дому. поинтересовалась у младшей:

– Скажите же мне, Мария Дмитриевна, что с вами происходит в последнее время? Уж не захворали ли вы в сим убогом месте?

– Нет, что вы, душенька! То было поначалу, а ныне это мой родной дом и он милее мне даже царского дворца.

– Тогда отчего у вас этот бледный вид? Признайтесь, не бойтесь меня: вам бывает тошно по утрам, у вас пропадает аппетит?

– Откуда вы о сим ведаете? – удивилась было Мария, но осеклась, сразу как-то потупила взор, коря саму себя за поспешный ответ.

– Мне ли не ведать о том, душенька? У меня своих четверо.

Менделеева резко вскинула взгляд на соседку, вся выпрямилась, поддалась вперёд. в глазах немой вопрос и некий страх перед чем-то неведомым. Сдерживая порыв, рождённый в душе, она крепко, будто прося помощи, сжала руки Марфы Никаноровны, спросила тихим голосом:

– Скажите честно, ради Бога, не обманывайте меня: это правда? Это то, на что я надеюсь?

Марфа Никаноровна ничего не произнесла, только посмотрела на неё с умилением как на ребёнка, утвердительно кивнула головой. А ещё через неделю Иван Павлович пригласил доктора, который подтвердил положение Марии Дмитриевны: она месяц как уже ждала первенца и по всем симтомам это должен быть мальчик. Радости Менделеевых не было предела, их родственники приезжали с подарками, искренне поздравляли будущих родителей с долгожданным счастьем. Немного отдохнув от многочисленных гостей с их велеречивыми речами и крепкими объятиями, Мария Дмитриевна в сопровождении супруга решила сама поехать к Евдокии петровне, которая до этого прислала письмо, что в последнее время сильно занемогла и посему не может по состоянию здоровья навестить любимую внучку.

Ехали Менделеевы к графине со стеснённым сердцем: думалось им, будто та притворством не желает покидать своё полупустое старое имение, но когда они увидели Евдокию Петровну: осунувшуюся, бледную, с грубыми морщинами вокруг рта и синими кругами под некогда красивыми глазами, сомнения их улетучились и им стало в душе стыдно за свои неправильные вольные мысли. Мария кинулась в родные тёплые объятия бабушки, по которой успела соскучиться, у обеих по щекам текли слёзы: сколько лет были они не разлей вода, а только ныне осознали, как дороги они друг другу.

После обеда и затяжного чаепития Мария с извинением отлучилась, якобы ей нужно в уборную, а на самом деле у неё родилось обычное, но уже редкое желание походить-погулять по дому, по его длинным коридорам-переходам и множеству комнат. Прохаживаясь туда-сюда, она заглянула в библиотеку – излюбленное место её тихого счастливого одиночества, поднялась наверх в свою маленькую уютную почивальню. В спальне ничего за прошедший период не изменилось, лишь цветы в глиняных плошках увяли, поникли, но Мария более не ощущала грусти о потерянном, не ощущали ныне и родственное притяжение к дому, из которого уезжала со слезами на глазах. Всё с тех пор стало для неё каким-то чужим, слишком большим, устаревшим, непонятным, да и никогда сие поместье не было и не будет её, ибо замужняя женщина принадлежит семье мужа, не станет этот дом даже собственностью Василия, так как у Евдокии Петровны нет детей, следовательно, после неё поместье, за которым она так тщательно следит, перейдёт родственникам со стороны её почившего супруга: они – василий и Мария здесь чужие.

По возвращению домой Мария Дмитриевна почувствовала себя необыкновенно счастливой: здесь всё – каждая вещь, каждый угол, каждая мелочь оказались своими, знакомыми, близкими, понятными. Зимний сад, где густые сплетённые меж собой ветви были окутаны белыми снежными шапками, где сквозь сугробы торчали стебли сухих цветов и растений, где с другой стороны дома горел в окнах свет, из которых доносились отдалённые-приглушённые детские голоса – вот это явился её уже привычным миром, что полюбился ею всем сердцем и который она не променяла бы ни на одни сокровища; подле – у руки стоял Иван Павлович: уставший, молчаливый, задумчивый, но лишь одна Мария ведала, как радовался он заветной новости, каким счастьем сияло его до этого грустное лицо. Он любил свою молодую супругу и ради неё готов был на всякий подвиг.