Текст книги "Убийственная страсть. Литературный детектив"

Глава 23 Старые подруги

Мила очень волновалась, поджидая Светлану около музея, где должна была состояться презентация ее новой книги «Мой любимый призрак», так быстро она не писала ни одну книгу, и все потому, что она давным-давно была написана, первая часть в пору ее юности, вторая после ухода Эльдара.

Написана в ее душе, а перенести готовое творение на бумагу совсем не сложно. Глава за главой, появлялось повествование о том, как было когда-то, как могло стать, но не стало потом, и как появился снова в ее жизни призрак, который полностью изменил жизнь.

Она вечером писала главу, утром работала над ней и шла дальше. Светлана читала отдельные главы, те, где как казалось ее подруге, должны были появиться иллюстрации.

Они почти не спорили по поводу образов героев, потому что были старыми подругами и прекрасно друг друга понимали.

Светлана читала не все повествование, и не потому, что Мила ей не доверяла, просто ей хотелось, чтобы потом она прочитала все сразу и смогла удиться, а то и очаровываться тем, что прочитает и поймет, а уж то, что поймет, в том сомнений не было.

Как много между ними всего было. И мужиков у нее Светка пыталась увести, и ссорились они, и вместе шли на какие-то авантюры, но оставалось главное, даже в последние не самые простые дни, они не разругались и не расстались, хотя и было из-за чего. Люди расстаются и когда обиды значительно меньше, такое случается. Но эти двое понимали, что дружба и сотворчество для них важнее многого в этой жизни.

Светка в трудные минуты чувствовала, что Мила при всем том, что творилось, все-таки для нее очень сильное звено, а с такими не расстаются, какая бы черная кошка между ними не пробежала.

Бывает ли женская дружба? Скорее нет, чем да, но есть такие редкие случаи, когда она все-таки сохраняется, скорее вопреки всем жизненным законам.

Совсем недавно они обе пошли по неверному пути, чуть не убили друг друга, если не физически, то морально точно, но все-таки из того болота заблуждений смогли выбраться, более того, начать работать вместе, и каждая из них при этом занималась исключительно своим делом. И результат этого труда сегодня можно было вынести на всеобщее обозрение, обсуждение.

Наконец появилась и Светлана. Она немного волновалась и смущалась, потому что это был не чужой, а ее собственный труд, и как воспримут ее героинь те, кто давно и упорно читает творения Милы. Сказать это было очень трудно. Но ей хотелось если не славы, иллюстраторы вовсе не так известны, как поэты и писатели, то хотя бы одобрения какого-то.

– Не бойся, – говорила Мила, – мы ведь вечность знаем друг друга, где наша не пропадала.

Но Светлана только что-то сказала себе под нос, Мила не смогла этого разобрать, только улыбнулась и махнула рукой.

Презентация прошла в теплой и дружеской обстановке, Светлана чувствовала, что работы ее понравились. Может быть, Мила попросила кого-то сказать, она и сама не раз отсылала читателей к иллюстрациям, рассказывала о художниках, которых она очень любит.

– Я до самого конца не знала, что моя лучшая подруга прекрасно рисует, она старалась сохранить это в тайне, но доказала, что не стоит зарывать своего таланта в землю, и вы видите сами, как по-новому ярко теперь выглядит моя новая книга..

Кто-то спросил о конкурсе и о скандале там. Но и тут Мила спокойно ответила:

– Это была попытка пиара. Ну знаете, как сегодня модно пробовать разные ходы, типа. Тираж конфисковали сотрудники КГБ, вот так и тут, вы же запомнили моего художника, а так бы сколько еще пришлось возиться.

И все, так легко и просто можно было все объяснить, и никаких вопросов больше не возникло.

– №№№№№№№

Они возвращались домой по Набережной, решив немного прогуляться. Здесь было пусто и очень тихо.

– Я больше не видела его тень, – неожиданно заговорила Мила, – потому, наверное, и рискнула пойти сегодня сюда, может быть арестанту просто не за что нас упрекнуть.

Но она не сказала подруге о том, что накануне ей снился Алекс. Он стоял около окна, скрестив руки на груди, пристально на нее смотрел, словно бы высказывал какие-то упреки, но молчал. Покойники всегда молчат, но она даже не вспомнила в тот момент, что его уже нет в этом мире.

И просыпаясь, она подумала о том, что могло быть все по-другому, если бы он сначала не захотел чужое сделать своим, а потом не обратил всю энергию в желание отомстить, страстное и странное желание, которому не было исхода в его душе. Светка просто прошла его путь и шагнула дальше, женщины вообще сильнее и способны значительно на большее, как выясняется. Они это выяснили сами, на своих судьбах.

Мила не стала напоминать о прошлом. Закат был так ярок и красив, и они сделали это, они и на самом деле сделали это, и надо было подумать о другой книге. О новой работе, потому что им точно не стоило останавливаться на достигнутом.

А вот стихотворение, которое она написала сразу, как только пришла домой, Мила прочитала подруге по телефону. Почему бы и нет?

 
О, кто ты? Светла и таинственна
Средь звезд и иных миражей.
Кому-то ты стала единственной,
И с кем-то рассталась уже.
В сиянии звезд ты прекрасная,
И ясная в сумраке грез,
Тропа твоя, горечь напрасна,
Тут все принималось всерьез.
 
 
Ты шла, уходила, терялась,
И где-то явилась опять.
В чужих зеркалах отражалась,
Хотела понять и обнять.
И не было большей обители,
Чем храм твоей дивной души.
И пусть исчезали стремительно
Печали, но ты поспеши,
 
 
Туда, где художник рассеянный,
Все пишет твой чудный портрет.
Ни в чем никогда не уверенный,
Он видит тот призрачный свет.
И в облаке грез растворяется,
И снова ревнует тайком,
Уйдет, позабудет, останется,
В портрете прекрасном твоем,
 
 
И память, хранимая бережно,
Поможет понять и принять,
Тот мир, то сияние, берег тот,
Куда ты вернешься опять.
Вернешься такая счастливая,
Такая прекрасная вновь.
Как будто звезда сиротливая,
И вечная страсть и любовь.
 

—

Глава 24 На бреге Иртыша

Фрида, как и собиралась, вернулась домой, очень быстро. Ей удалось снять квартиру на Набережной, и хозяйка предложила ее со временем выкупить, на что она с большой радостью согласилась. Та уезжала в Германию и не сомневалась в том, что это навсегда, что никакими судьбами сюда она больше не вернется.

Она любила гулять от своего дома, дом она уже считала своим по Набережной, до того самого места, где по легендам Достоевский и встречал Раскольникова, и они сидели долго на крутом берегу и вели беседу о самом главном.

Какой-то одержимый профессор собирался назвать это место именем героя и хотел водить сюда экскурсии туристов, чтобы еще раз напомнить о том, как все это рождалось.

Интересно, кому могла такая странная идея прийти в голову, вот уж точно горе от ума, и учение, скорее всего тьма, а не свет, уж если ученый человек до такого додумается, то это точно кошмар.

Однажды она встретилась с этим неказистым, лысым человеком, он и рассказал ей обо всем этом сам, захлёбываясь от восторга и какой-то радости, словно не убийцу несчастной старухи, а апостола какого встретил. Наверное, этот писатель на них на всех так действует странно

Стоило ли тревожить дух этого гордеца. Может быть, это он вселился в моего внука, и теперь не дает им всем покоя. Ведь страстно хотелось бесу вселиться хоть в тело старой купчихи.

И она рассказала ошарашенному профессору обо всем, что случилось, упустив только собственную страсть к молодому парню, это показалось ей уж слишком странным и страшным. Пусть он не ведает о том, что между ними было, достаточно того, что было открыто.

– Но он раскается, он станет мучеником, – не унимался тот чудак

– Да не будет этого, не надейтесь, – оборвала его Фрида, ей так не хотелось слушать сказки, которые могут утешить, конечно, но толку от них мало. Жизнь совсем не похожа на сказку.

Она не задумывалась об Обломове и Штольце, кажется, вообще не прочитала этого романа, а ведь теперь они и были этими двумя персонажами, это точно. Она даже понимала, почему этот странный мужик был ей симпатичен, потому что он согревал ее душу, которая почти превратилась в камень. Но вот и камень можно согреть, если постараться.

Потом часто она сидела на берегу и дожидалась то ли самого Раскольникова, то ли того, кто осмелился его потревожить. Профессор больше не появлялся, а ведь она уже думала о том, как бы подружиться с ним, а может быть и что-то большее получится. Но видно не судьба. Вот так всегда, как только появится какой-то приличный человек, сразу и исчезает. Андрей ей не писал ни разу, наверное, он еще раз убил старушку вместе с ее возлюбленным, и даже время не помогло ему измениться. Ей хотелось прочитать ту часть романа, которую писатель сжег. Наверное, эта рукопись сгорела, не все ведь не горят, а как интересно было бы посмотреть на все, что он там описывал. О том, что невозвратно утеряно, всегда страдают люди сильнее всего.

Говорят, что Раскольников бросился с крутого берега в реку, потому что жить стало тошно. А вот ее не интересовало даже жив ее внучок или нет, таким постылым он сделался. Наверное, все-таки сердце у нее было каменным, но бросит ли кто-то в нее камень за это?

А город стоял все на том же месте, и вдаль текла река, и реальность неизменно отступала перед вечностью, а та владела умами и сердцами людскими.

 
Застынет Достоевский у причала,
Раскольникову что-то говорит.
Седой Иртыш, отторгнутый сначала,
Теперь о самом главном промолчит.
И губернатор слишком добр и снова
За арестантом демоны летят,
А Омск живет, спокойный и суровый,
У Любочки такой печальный взгляд,
 
 
И все болезни, все ее страданья,
Останутся в тумане за чертой,
Когда во тьме строчит воспоминанья,
И Петербург уводит за собой.
Здесь Декабристы жили не тужили,
Забыв давно Сенатскую, полки,
И только он, все перепутав стили,
Мой мертвый город клял, и далеки
 
 
Его стремленья, сгорбленный и сирый
Идет он вдоль седого Иртыша,
Где взять задор, да что там просто силы,
Чтоб каторгу осилить не спеша.
Раскольников ярится, и тревожит,
Его печаль,, его упрямство, тьма,
Но автор хочет, только он не может
Еще понять, что горе от ума.
 
 
Что город не повинен, и сурово
Взирает вдаль Сибири бунтовщик,
Чарует бесконечность, вольность, Слово,
Душа в просторы за мечтой летит.
Тень Ермака, балы, приемы, зданья,
И берег Леты где-то за спиной.
И в Дневнике страшны воспоминанья.
Он одинок, он здесь всегда чужой.
 

Глава 25 Закружились бесы разны

Полночь. Город спит. В тишину его кварталов врывается рыжая красавица осень.

Безлунная полночь – это время, когда те, кто особенно яростно любили и ненавидели, могут вернуться в мир живых, для того, чтобы доделать какие-то важные дела, приобщиться к нашему миру, вдохнуть его музыку, радость, ароматы, их не может быть ни в каком раю.

Многие из ушедших рано или поздно понимают, что в мире нет ничего прекраснее, чем жизнь, никакой рай или ад не сравнится с тем чудным мгновением, которое отпущено каждому из нас, и было у них когда-то.

Над городом витают души тех, кто был и остается здесь навсегда, они возвращались и всегда возвращаются туда, где были счастлив или несчастны.

Медленно поднялась с железной скамьи и спешит на осенний бал вместе со своим генерал – губернатором Любаша. Она не может пропустить этого события, оно бывает только один раз в году вот в такую вот осеннюю полночь, распахнулись двери их дворца, и он встречает своих гостей.

Туда же устремился и наш адмирал, ему просто хочется покружиться в танце с очаровательной незнакомкой…

Только об этом осеннем вальсе или мазурке он мечтал почти целое столетие, пока наконец не вернулся со своего корабля призрака на землю, и сегодня у него есть последняя возможность остаться на берегу, если юная и прекрасная дева влюбится в него и спасет…

Если бы сам он не влюбился в чужую жену, то все так и было бы, вероятно. Но стоило только ее увидеть и все забылось, все исчезло. Он готов пожертвовать своим спасением ради этого осеннего вальса.

Хмурится генерал, но разве может его юная жена отказать адмиралу, да она еще и не ведает, что губит обоих. Но только страсть, только музыка, только танец волнуют ее в этот час. Не ведает, не знает, ей просто хочется танцевать. А он так молод, так красив, что все остальное уже не имеет значение.

И в залу, заполненную лунным светом, в самый разгар бала врывается темная фигура арестанта, бунтовщика, гения. Он освободился наконец из гранита, и словно Атлант, сбросил всю тяжесть, которая была на его каменных плечах все эти годы… Как его любимый черт, он мечтал только об одном, чтобы воплотиться, и вот в осеннюю полночь свершилось…

Его глаза сверкают праведным гневом, но звучит музыка, и кружатся пары, каким чужим и далеким он должен казаться в этой веселой и радостной толпе призраков… Если бы молодая и прекрасная Незнакомка не бросилась к нему с восторгом:

– Федор Михайлович, дорогой, я так долго ждала вас, я должна была вас увидеть и спросить о многом, неужели это свершилось.

– О чем же, милостивая сударыня

– О бесах, конечно о бесах, у меня докторская диссертация, и как прекрасно будет, если я услышу обо всем из первых уст.

– Елена, меня зовут Елена, какая радость увидеть вас, услышать.

Писатель отпрянул от Елены, пытаясь понять, о чем она говорит.

– Но какое отношение имеют бесы к городу, к балу?

– Но это же ваш роман, самый скандальный, самый таинственный…

– Роман? Мне бы хотелось романа с таинственной незнакомкой, а вы, как я погляжу, о писательстве, можно отдохнуть от каторги хоть единственную ночь, может быть, мы потанцуем? Ну их, бесов, разве стоит на них тратить единственную ночь?

Он с завистью наблюдал за тем, как адмирал обнимает нежно и трепетно тонкий стан жены генерал-губернатора.

– Танцевать? Но я не умею, не могу, у меня диссертация, я должна, – Елена лепечет что-то, все еще не отходя от писателя.

Но он уже шагнул вперед, подхватил какую —то даму, и закружился немного неуклюже, но получая от танца невероятное удовольствие.

Кружились пары, Елена не могла пробраться к своему кумиру, и только слышала:

– Единственная ночь осени, когда мы можем освободиться от пут, вырваться из гранита, хочется только танцевать, танцевать до самого рассвета, все остальное потом.

– Не может быть, – шептала Елена, – разве творчество, разве то, как мы его воспринимаем, принимаем, не самое главное? Ладно, адмирал, но Федор Михайлович, не может быть, чтобы он так легкомысленно относился к своим гениальным романам.

И тут она услышала странный хохот рядом…

– Неужели тебе никогда не хотелось жить и любить? Только жизнь, реальность, а не книги и не исследования, это чудное мгновение – единственное сокровище, которое у нас есть. Из-за Елены началась война, а ты никак не можешь чужих бесов оставить в покое и просто жить. Смотри, как прекрасна осень, даже твоему гению хочется танцевать, а ты еще жива, у тебя еще ничего не потеряно, или на самом деле оценить можно только когда все потеряешь?

– Я еще жива, – повторила Елена.

В тот момент мимо скользнул адмирал с Любашей, потом гений с какой-то дамой. Они смеялись над ней и таяли в тумане.

Распахнулись шторы и желтые листья кружились в заполненной музыкой бальной зале. Елена взглянула в старинное зеркало, около которого она невольно остановилась, и с ужасом заметила, что она там не отражается…

Но кто-то уже подхватил ее, словно осенний листок, и закружил в вальсе, она пыталась, но никак не могла рассмотреть лица незнакомца.

Ночь заканчивалась, начиналась обычная жизнь

 
Осень вырвалась из плена грез и облачного сна,
И легко самозабвенно, обнимает мир она.
И кружится легкой птицей над туманной мостовой,
И в окно твое стучится: просыпайся, что с тобой?
Скульптор снов моих печальных, ты в тумане снова нем,
И с любовью и с отчаяньем, мир свой лепишь, но зачем.
Твой угрюмый Достоевский город милый мой клянет
И устало так по-детски, он во мрак его идет…
 
 
Пьедестал был пуст, я знаю, только там, в пылу страстей
Снова где-то возникает странный, страстный и ничей.
Говорят, что просто осень наши души бередит,
Первый лист, он красный очень на плече его лежит.
Ходит зол и неприкаян, и узнать не может мир,
Каторжанин, и властитель душ, и музыки и лир.
Так уж вышло, что, страдая, он искал назад пути,
Осень в тишине витая помогла тот путь найти.
 
 
Говорят, что снова видят, то на Любинском, то там,
За чертой. О, мрачный витязь в темных водах Иртыша,
Ермака ли он спасает, ищет золото во мгле,
Вот в тумане возникает адмирал мой, как во сне
Осень кружился над ними и зовет куда-то вдаль.
Мир ночной душа покинет, и останется печаль.
Адмирал спешит к Любаше, знает, им еще на бал,
Достоевский зол и страшен, мимо, мимо пролетал.
 
 
Глыба мрака, и пугая, мир, разбуженный грозой,
Он по городу шагает, вслед рычит Иртыш седой.
А к нему спеши Елена, завернувшись в синий плащ,
Как легко и вдохновенно говорит, и слышит плач,
Завтра новая стихия озаряет зеркала,
Снова в ярости мессия, снова дева так светла.
Город спит, встречая осень, ветер за окошком стих,
Адмирал счастливый очень на мазурку пригласит.
 
 
Губернатор за женою так ревниво вновь следит,
Страсти ярости волною окрылен во мрак летит.
Гений, плен свой не приемля, и в тумане сентября
Первый лист летит на землю, осень дивная, царя,
Души нам иные бросит, и пугает и манит,
– Не грусти, здесь просто осень, просто Омск устало спит.
Обнажено, окрылено, утопая в мире грез,
Грозный гений даме черной листьев золотых принес.
 
 
И присел уже устало, и ревнует и молчит.
Рядом профиль генерала, и в мазурке мир затих.
Пусть покружится Любаша над опавшею листвой.
Как тревожно, дивно, страшно жить в тумане, город мой.
Этот свет и тот мешая, нам таинственно твердит:
– Просто осень золотая многим душу бередит.
И кружится легкой птицей над туманной мостовой
И в окно твое стучится: просыпайся, ангел мой.
 

Посмотри в глаза чудовищ Прошлое

(Вся жизнь – игра)

Мы рождены вести игру опять.

Сверкают казино и души наши.

И мы всегда с тобой хотим играть.

И мы еще соперникам покажем.

И пусть она идет который век,

Кто выиграл все, кто проиграл – не ясно,

Но как азартен слабый человек.

И оправдания искать напрасно.

Игра пошла, и черт ему не брат,

Но не везет, и он готов смириться,

Который год, который век подряд

Безумие земное будет длиться.

И вот тогда и душу на кон он

Бросает в полумраке озверело.

Но это что? Какой-то странный сон,

И поднимаясь над столом несмело

Он зеленее будет, чем сукно,

Он уходил спокойно от ответа,

Во мраке растворился, все равно,

Вернется в мир блестящая комета.

И снова верит – завтра повезет,

И снова в этом облаке иллюзий,

Свою игру наивно он ведет.

И все смешалось, призраки и люди

По ту и эту сторону зеркал,

Его немой усмешкою встречают.

А что случилось? Жизнь он проиграл.

И задохнулся нынче от отчаянья.

На Невский выйдет, подойдет к Неве,

И там, где кони путы разрывают,

Он бросится во мрак, чтобы в игре

Остановится. Правых не бывает.

И там, где снова сгинул человек,

Усталый бес на миг еще застынет,

И растворится, и который век

Он будет с ними, в горе и пустыне.

И будет ужас и последний миг

Ему минутой высшего блаженства,

И на мосту вдруг покачнется мир.

В котором нет побед и совершенства.

От автора

О чем автор на этот раз должен предупредить своего читателя?

Да хотя бы о том, что не все люди, кого мы на пути своем встречаем, это же относится и к литературным героям в полной мере.

Если у господина Б. Вербера главные герои исключительно Ангелы и действие происходит чаще в небесах, чем на земле, то мы пошли другим путем – наши герои скорее черти, бесы, те духи, которые с сотворения были рядом с человеком, но могли переступать черту, из мира духов в наш мир, меняли обличие и несли ответ за все, что человек в этом мире совершил.

Не потому ли так быстро на них и стали все шишки сыпаться? Но бесы в том вовсе не виноваты.

Прошу сразу заметить, что у героя много имен, и здесь он, по крайней мере, будет именоваться Модестом, Болеславом и Порфирием, и отзывается, если окликают на все три имени в зависимости от обстановки.

Он может быть и дотошным следователем, и музыкантом, руководящим оркестром наших душ и загадочным философом, который размышляет о мире и о человеке в этом мире.

Если в имени скрыта тайная суть, то почему бы не называть его по разному. Ему видимы те пропущенные звенья, без которых все происходящее порой кажется нам случайностью, стечением обстоятельств, хотя на самом деле согласна с ним и с тем, кто утверждает, что в мире ничего случайного не бывает.

Центром повествования, как ни странно станет век серебряный – туда мы вместе с ним будем возвращаться из любого времени.

Почему?

Если человек совершает самоубийство – один из самых тяжких грехов, то потом, из Пекла его возвращают именно в тот отрезок времени, где это произошло, чтобы он пережил этот момент и по-новому жил дальше.

Болеслав и я уверены, что нам просто необходимо вернуться в середину 1917 года, чтобы пережить этот момент, не совершить еще раз самоубийства и жить дальше уже в ином мире, в другом качестве.

Если мы не сделаем этого то мир рухнет в пропасть, к чему все в начале века 21 идет. Для отдельно взятой страны точно наступит конец света.

Мы и без того в коме и в агонии провели слишком много времени, теперь больной должен либо очнуться, либо умереть – третьего ему не дано.

Вот, пожалуй, и все, что следовало сказать в предисловии. А теперь пора отправляться в путь….

Пролог

На верхней ступеньке лестницы, ведущей вниз, сидел человек.

Лица его невозможно было разглядеть, потому что он закрыл его ладонями. Вся фигура казалась какой-то глыбой мрака. Одет он был в черное: поношенный, хотя и дорогой костюм, шляпу. Трость валялась около его ног.

Другой господин подошел к нему, постоял около нижней ступени той самой лестницы, посмотрел на него пристально. Кажется, ему хотелось проверить свои магические способности.

Болеслав был уверен в том, что гражданин уберет ладони от лица и все-таки посмотрит на него. Однако, этого не случилось. Тогда он удивленно пожал плечами, словно недоумевая, почему так случилось, сам ли он виноват или с господином что-то совсем не так, если его чары не подействовали.

Кажется, выяснить этого он так и не смог, отошел в сторону и растворился в воздухе в двух шагах от той самой лестницы.

Сон о лестнице.

Надо сказать, что появился Болеслав здесь не случайно. Он видел странный сон. Ему снилась та самая лестница, по которой господа хорошие поднимались в казино – это исчадие ада. Если взглянуть на нее снизу неискушенному человеку, то вела она прямо в небеса.

Но если хорошенько присмотреться, то вдруг открывалась странная картина. Где-то на приличной высоте лестница поворачивала назад, соединяясь в кольцо где-то в середине.

Шедший по ней мог и не знать, не видеть этого. Но ему придется в какой-то момент повернуть, и вернуться к середине пути. Это неизбежно.

Но что еще удивительнее, и он этого тоже пока не мог видеть, в самом начале она была уже разрушена. И на глазах у обоих рушились ступеньки, по которым уже шагал бедолага, на которые он только должен был наступить.

Если задержаться перед ней еще на минутку, то обязательно увидишь, как она превратиться в груду кирпичей. Тогда станет ясно, что никакой лестницы нет. Даже если тебе казалось в начале, что она была, то исчезла, разрушилась, рассыпалась. От нее ничего больше не осталось.

Сон был странным даже для Болеслава. А еще более загадочным оказалось неодолимое желание отправиться туда, к той самой лестнице, взглянуть на то, что там теперь происходит.

Он был уверен в том, что увидит немало интересного. Но ничего там особенного не оказалось.

Мужчина, сидевший на верхней ступеньке и рыдавший о проигрыше, словно он душу проиграл – и только. Разве ради этого стоило так расстраиваться?

Болеслав сначала обиделся, а потом рассердился. Никогда прежде интуиция его так не подводила. Она и на самом деле его никогда не подводила, но зачем ему нужно было видеть это?

Тот, кто видел мировые пожары, а некоторые из них сам и устраивал, он не мог, не должен был размениваться по пустякам, и все-таки разменивался.

Но ведь в том некого ему было винить кроме себя любимого.

 
И забыв как реальность прекрасна,
и что было, не помня давно,
Шут по лестнице этой поднялся,
к небесам, и молчал все равно.
И желания сбывались до срока.
Вспоминались сказанья о рае.
Вот и дерево, зло и высоко
эта лестница вдаль увлекает.
 
 
Пусть ее развалились ступени.
И обратно ему не спуститься.
Но в плену и в пути, и в забвенье,
пролетит только легкая птица
И исчезнет, и эти страданья
растворились в пылу забытья,
Как он тих на последнем свиданье.
Где душа заблудилась твоя.
 
 
Как хотелось, бессилье отринув,
снова вниз возвратиться и жить.
Только лестница странной лавиной,
извиваясь, опять закружит.
И Стрибог тебя в бездну толкает.
И никто не поможет дойти,
Только сердце в пути замирает.
Только солнце все будет светить.
 
 
Вниз не стоит смотреть, ты сорвешься,
полетишь снова в Пекло, как птица.
Только лестница вьется и вьется,
а душа, замирая, боится
Убедиться, что эта дорога,
иллюзорна, и небо не ближе,
Вверх по лестнице, к тучам и богу?
А она уводила все ниже.
 
 
Так бывает, мой шут, так случится,
нас с тобою иллюзии манят,
Но придется назад возвратиться,
и растаять во мгле, и тумане
Мы такие смешные порою,
и порою до боли нелепы,
Башни, лестницы яростно строим,
словно можно добраться до неба
 

Наш герой немного приуныл. Он брел по набережной Невы в каком-то странном тумане и пытался понять, что еще суждено ему было увидеть, узнать, понять, какой пожар следовало раздуть. Но пока ничего такого ему в голову не приходило.

Хотя через очень короткий срок повеселился он от души. Только это была совсем другая история.

Там он был только сторонним наблюдателем, и все-таки прежде, чем вернуться к его реальности и всему о чем предупреждал его сон, давайте посмотрим вместе с Болеславом, что же такого случилось в мрачном граде, окутанном туманом, где появились два беса.

Вы скажете, что бесов там было больше, чем людей – это правда. Только эти два беса были особенными. Болеслав не даст соврать.

А случилось буквально следующее.

Глава 3 Пропавший топор и поверженный Наполеон. Проделки Игната и Тараса.

Эти бесы были особенными, Болеслав знал, что им нет равных. В граде на Неве он скучал без них. Но ему вороны на хвосте принесли, что они что-то творят в Москве. Оставалось только надеяться и ждать их возвращения.

И вдруг, какая удача, никого не видя и не слыша, он наткнулся именно на них, конечно, на Невском, где еще могли они тогда появится?

Игнат и Захар столько слышали об этом Дьявольском граде, где всякие чудеса случались и оживали мертвецы, что никак не могли отказать себе в такой встрече.

Может, они ждали от него больно много, или еще по какой скрытой от глаз причине, только Петербург чертям не понравился. А ведь, казалось бы, все наоборот быть должно, но разве не понятно, что на вкус и цвет товарищей нет. И в тот момент, когда разочарованный Болеслав их увидел, наткнулись они на странного юношу с бегающими глазами. Он шел по мостовой, озираясь, в полном одиночестве, шарахаясь от людей, и все время что-то шепча себе под нос, более странного типа и не представить себе. Впрочем, он был как две капли воды на этот город похож.

Переглянулись черти и пошли за ним.

Болеслав не удержался, двинулся следом. Он должен был увидеть то, что происходило там в тот миг. Подозрения оправдались, как только проникли бесы в его коморку, похожую на гроб, и поняли, что не покинут этот серый и влажный город, пока такой тип что-то замышляет.

Игнат даже чесаться начал от тех испарений и запахов, которые были вокруг, но дело, прежде всего. А парень становился все подозрительнее.

– И как только таких тут держат, – возмущался Тарас, устраиваясь в самом грязном углу на ночлег.

– Они сами живут, их никто не держит, – отвечал ему Игнат.

Очень скоро наши бесы выяснили, что тут они не одиноки, а население наполовину из них и состоит – из бесов, в этом писатель точно не ошибся. И приведения шастают, и двойники в зеркалах не отражаются никак.

Все, что им осталось, когда они догадались, на какого героя на этот раз напали, так это найти тех, кто его точно остановить может. И надо сказать, что и искать-то долго не пришлось.

№№№№№№№№

Тарас заглянул в полицейский участок, там сразу Порфирия и вычисли, они друг друга издалека увидели – свой свояка точно видит издалека.

Игнату пришлось потрудиться немного дольше, зато какого он беса нашел.

– Его остановить надо, – внушали они и тому и другому, – чтобы потом не возиться, и не носиться, да не пытаться разоблачить. Преступление надо пресекать на корню

И хотя уговорить этих продвинутых бесов было не так просто, как казалось, и тому и другому хотелось поизмываться вволю над загубленной душой, которую и в ад не примут, но наши бесы оказались настойчивыми.

Тогда Порфирий и Свидригайлов и вышли с разных сторон, по знаку Игната и Тараса. К странному парню они и направились.

Они столкнулись все перед домом, из которого вышел на свое темное дело Родион Раскольников.

– Зачем ему топор, он спер его у дворника, – подступился к своему бесу Тарас.

– Не знаю, но думаю, не дрова рубить пошел, – отвечал ему следователь.

Порфирий был остроумен, а почему наши бесы так волновались, вот вопрос. А те, столкнувшись, начали спорить, как на него воздействовать надо. Но так и не договорились. Когда бесы и вдвоем собираются – этого много, а уж вчетвером и подавно. Пока выясняли на ходу, в Неву ли его столкнуть или под колеса бричке какой, наши гуманные создания, все еще помня об убитом Онегине, на этот раз решили к таким радикальным способам не прибегать.

№№№№№№№№

Когда он проходил по мосту, все четверо отчетливо услышали, как что-то очень тяжелое шлепнулось в воду.

Бесы переглянулись, и поняли, что с помощью одного из них герой потерял главное оружие своего тяжелого и не особенно законного труда. Топора у него под черным пальто, на петле, которую он у них на глазах накануне пришивал, больше не было.

Сам Раскольников был так погружен в себя, что сначала на это и внимания не обратил. Потом он понял, что пальто стало слишком легким, и резко остановился, так что бесы, за ним стремившиеся, чуть с ним и друг с другом не столкнулись. А Порфирий прямо в перила моста и влип.

Болеслав рассмеялся в первый раз за эти дни, настроение его улучшилось – недаром он за этой пятеркой отважных отправился, видно.

Свидригайлов влип в хорошенькую девушку. Она пронзительно завизжала, может быть от разочарования, что влип он в нее на мосту, а не в укромном месте. Сразу видно, что из этой четверки он был самым обаятельным и привлекательным, но может, она и по-настоящему возмущалась, разбираться с этим было некогда. Да и плохо понимали бесы, что может быть на уме у девиц.

А между тем с таким унынием смотрел наш Родион на черную воду, где потонул топор, что и бесам уже не до девушек было, им так хотелось его утешить, а то и, чем черт не шутит, новый топор подарить. Только вот беда – топоры на дороге не валялись.