Текст книги "Убийственная страсть. Литературный детектив"

Наверное, потому судьба его и забросила в самое начало серебряного века – там все будет по-другому. Юношу еще можно оставить, уберечь, спасти. И не для этого ли он и появился тут в этот самый миг.

№№№№№№№

Он вернулся в свое время, разыскал Поэта за барной стойкой и стал рассказывать ему то, что с ним должно случиться.

– Сыновья отражаются в отцах своих, – говорил Модест, – но если ты узнаешь все страсти и все печали, если эта музыка будет владеть твоей душой, то ты заглянешь в глаза чудовищ, и это плачевно завершится.

Юноша был молчалив, казался бесстрастен. Но он все слышал, все запомнил, можно не сомневаться в том, что он убьет в себе все эти чувства. У него абсолютного музыкального слуха. Нет, и никогда теперь уже не будет. Может быть, это спасет его от крушения, от катастрофы. Хотя время, в котором он оказался, не спасет никого, ни страстных, ни бесстрастных, – все окажутся в этом пекле, никому из него не выбраться больше.

Только сейчас, сидя перед юношей, Модест вдруг вспомнил Игрока и Пианиста, и понял, что он был в доме в тот момент, когда Поэт появился на свет. Конечно, там была такая суета, и детский плач раздался на верхнем этаже, как же он мог не заметить такого, забыть о том.

– Бедный парень, оказаться рядом с Игроком и Пианистом в момент появления на свет – это слишком, какая же судьба, какие знаки.

Но вот об это говорить он ничего не стал. Должна же оставаться хотя бы какая-то тайна у него.

Нет, Модест думал тогда не о том, кто в мире появился, а о том, с кем ему уже столько пришлось возиться. Писатель казался раздраженным и больным.

– Но разве он дожил бы до тех времен, если бы ему не пришлось действовать прежде?

А Игрок и в том году был перед ним

– 13 лет, он прожил еще 13 лет и столько написал, – успокаивал себя Модест.

Вот уж точно, он часть той силы, которая вынуждена совершать благо, хотя хочет зла, что же еще ему остается.

Тогда он и начал, заглядывая в будущее, писать роман о Снежном короле. Это была своеобразная игра, – в которой проигрыш ничтожен, а выигрыш велик. В этом романе появился взрослым тот, кого пока и он, и Игрок видели в профессорском доме в колыбели.

– Это будет романом века, – говорил Модест, – хотя бы потому, что он писался о грядущем. Они назовут это фантастикой? Да какая там фантастика. Пусть попробуют найти хотя бы парочку фактов, которые разойдутся с реальностью?

Нет таких фактов, нет и быть не может. Если за дело взялся он сам, то ничего у них не выйдет, никогда и ничего…

Глава 2

Но пока писался роман, время текло довольно быстро.

Однажды они столкнулись на каком-то немецком курорте с прекрасным юношей. И как героиня романа в стихах, наш Модест воскликнул:

– Это он.

И на самом деле это был Поэт.

Вернее, тогда еще нельзя было сказать наверняка, но все шло к тому.

– Какое же страшное время ему досталось, катастрофа неминуема, ее никто уже не остановит, наоборот, все только и приближают крах. И в довершение ко всем дурная наследственность.

Модест вспомнил пианиста, который произвел такое впечатление и на него, и на Игрока тогда. Что же такое Демоническое мог он передать парню. Страшно было даже представить. А что оставалось ему, когда все так сложно?

Он послал ему сон. Самый дивный сон на все времена.

Юноша видел, как он сгорает в каком-то диком огне. Сначала метнулся к прекрасной женщине, потом от нее за стол с зеленым сукном, опустошенный и несчастный он пил вино до беспамятства и как-то добирался домой, уже не разбирая дороги.

В холодном поту пробудился юноша. Где-то рядом пели птицы, им подпевала удивительная женщина Оксана – он знал ее, был с ней знаком с недавних пор и кажется влюблен. И ей предстояло стать его первой женщиной, он так определил для себя, хотя все казалось таким странным.

Только это как-то могло немного скрасить тот ужас от недавнего сна.

– Так и будет, если ты не остановишься, – тихо говорила мать.

Ей было ведомо то, о чем он мог только смутно догадываться.

№№№№№

Через несколько лет Модест столкнулся с ним в ресторане уже в промокшем и сером Питере. Как повзрослел и изменился тот юноша из снов и грез ее. Но что-то трагическое было начертано на его челе.

Что было делать? В первый момент Хранитель растерялся. Замешкался. Поэт словно бы узнал его, хотя он не мог узнать, и улыбнулся как-то загадочно. И тогда он решился на отчаянный шаг, протянул ему бокал с вином. Тот поднял на него свои прекрасные глаза, надо было что-то сказать? Модест решил не лгать:

– Это отрава, но не смертельная, ты все узришь сам, может быть это поможет, я буду твоим Вергилием, или твоим Данте в аду, – насмешливо улыбнулся он.

Поэт одну минуту держал бокал в красивых тонких пальцах и медлил, но недолго.

Как это было? Примерно так. У поэта позднее появилась «Песнь Ада», а тогда сам Модест записал то, что он видел, то, что мог видеть, чего видеть не мог. Надо было слушать и слышать все это в те минуты.

№№№№№№№

 
Вергилий ведет его в пропасть устало куда-то,
И древние боги лишь смотрят растерянно вслед.
И сил не осталось на муки у бедного Данта,
Конца или края страданиям горестным нет.
И снова возникнет в тумане немая Франческо,
Греховна навеки, повинна во всем навсегда.
И кажется длится и в вечности темная пьеса.
И где-то во тьме Люцифера сияет звезда.
 
 
Хранителя света в последнем кругу находили,
Что это, расплата, и только немая игра.
И смотрит растерянно и обреченно Вергилий.
И вдруг говорит: – Собирайся, уже нам пора.
И снова бредут и бредут, и бессильные ноги,
Готовы их бросить в болото забытых страстей,
Но легкая тень вдруг возникнет на тяжкой дороге,
И Данте стремится уже к Беатриче своей.
 
 
И лишь усмехнется, простившись с поэтом, Вергилий
Он знал, только женщина выведет, ад отвергая.
Орфей оглянулся, но нынче мы стали другими,
И Дант улыбнется, круги навсегда покидая.
– Но кто ты, скажи, почему ты пошла одиноко,
Таинственна дева, и вечно готова спасти.
– Давай отдохнем? – Недосуг, если в небо дорога,
Она отвечает. – Но мне не дойти, не дойти.
 
 
И снова смеется, она ли его оставляла,
Когда-то и где-то, и свет этот тонет в тиши.
И вот поднимается к небу, но зло и устало,
Она не жалеет, а требует лишь: -Поспеши.
Там нет Люцифера, хранители света во мраке,
Но если ты сможешь подняться, рассеется ночь.
Чистилище пройдено, снова и к вере и к драме,
Шагает упорно, она ему может помочь.
 
 
И дивное солнце на миг из тумана явилось.
И светлая дева все выше заставит идти.
Но как же прекрасна, и странно она изменилась.
И эта любовь ему будет упрямо светить.
И видится в пропасти снова беспечный Вергилий,
Она в небесах, дотянуться до этой звезды.
Вот так нас богини с собой в небеса уводили.
Легко задохнуться от этой немой высоты.
 

Очнулись они снова в том же ресторане, откуда отправились в свое странно путешествие.

Там сидели и веселились все те же посетители, никто еще не успел уйди, никто новый не появился.

Наверное, Модест просто смог оставить время.

Но теперь, после пережитого, этот странный тип стал Поэту ближе, если не роднее.

Он заговорил первым, тот вообще не особенно бросался словами.

– Многие бы жизнь отдали или еще больше, чтобы оказаться на твоем месте, – говорил он задумчиво., – но людям только кажется, что они могут кого-то и что-то выбирать. На самом же деле ни черта они не могут.

Поэт только взглянул на него и залпом выпил красное вино.

Это была их вторая встреча, из тех, когда они оба могли зреть друг друга.

Но Модест растворился, стоило только поэту отвернуться.

Он остался один, долго смотрел на то место, где тот сидел минуту назад. Потом поднялся и тоже медленно пошел домой.

Глава 3

Модест исчез из ресторана.

Но оказался он не только в другом месте, но и во времени другом.

Когда он огляделся, то сначала даже сам не понял, где и как он оказался. Но замешательство длилось только минуту.

В плохо убранной комнате сидела молодая, измученная женщина. По щекам ее текли слезы, она смотрела на окно и сразу было видно, что ждала кого-то.

– Бедняжка, – вздохнул Модест, – как же можно так жить, и какая сила заставила ее оставаться тут и ждать его, ведь это тихий ужас какой-то.

Она потянулась за бумагой на столе и стала писать письмо.

Модест взглянул на лист бумаги и понял, что пишет она матери.

Можно было даже не подглядывать дальше – она говорила о том, что остается здесь в отчаянии и просит у нее денег, чтобы можно было расплатиться с долгами и вернуться домой.

– Конечно, она должна все отдать, чтобы он проиграл и это, и потом довел всех до отчаяния.

Модест знал людей. Он старался понять все их слабости, но только не на этот раз.

– Игра, она даже для бесов чревата, а что говорить о людях, и ладно если ты проиграл какую– то часть состояния, которое все равно за одну жизнь не прожить, это уже не такая страшная беда, но если это последние деньги.

Модест вздрогнул, женщина вслух повторяла то, о чем он думал.

В этом было что-то странное, хотя все просто на самом деле – его мысли витали в воздухе.

Когда он думал о том, что случилось в самом начале нового века, как все рухнуло, он догадывался, что корни зла были здесь. Если все так начинается, если все так скверно, то потом миру ничего не остается, как только полыхать и лететь в пропасть.

Но они этого не понимают, люди вообще ничего не понимают и уверены, что от каждого из них ничего не зависит.

Заплаканная женщина перестала писать, оглянулась вокруг, ей показалось, что в комнате еще кто-то есть.

– Какая чуткая, – подумал в тот миг Модест, ведь она могла сделать счастливым какого-нибудь хорошего человека, и для чего только ей этот парень понадобился.

Он плохо понимал мужчин, но женщин вообще не понимал, даже не пытался понять.

Только заглянул в грядущее и убедился, что она не бросит его до самого конца, это кажется еще более странным, но тут ей сам черт не брат.

– И ведь самое главное он не ценит и не оценит этого, опять сидит где-то в казино, и даже лица ее как всегда не помнит, – вот в этом главная беда.

Нет, оставаться здесь больше не было сил, даже для Модеста, и он уже через мгновение расхаживал по казино, где и оставался в каком-то странном наркотическом забытьи тот, по которому рыдала женщина в другом конце городка.

Модест приблизился, попробовал ему о чем-то напомнить, но все бесполезно, никакие мысли и слова до него не доходили. Он и в нормальной обстановке мало кого слушал и слышал, тут же был совершенно глух.

И тогда наш Хранитель впал в какое-то странное уныние.

Оставалось только разрываться или послать всех подальше.

Но он услышал разговор двух господ, очень приличных на вид. Один так просто был русский барин, второй – скорее чиновник на самой верхушке той лестницы.

– Он совсем пропадает

– Просил у меня в займы, но я не дал, может это остановит, ведь нельзя себя так губить, его же посадят в тюрьму за долги.

– Нет, он человек конченный, кто бы мог подумать, что игра может довести до такого.

Снова начал сердиться Модест :

– Глупцы, они устали говорить о его гениальности, о славе, которая затмит все в этом мире, но при всех его грехах разве можно создать что-то, то каторга, то казино, то нищета, то историка.

Кажется, ему самому хотелось ответить на вопрос: можно ли создать что-то, если у тебя для этого нет ни сил, ни желания, ни средств к существованию.

Нет, конечно, творчество требует душевного покоя, что ждет его, когда он вернется в этот номер гостиницы, что вообще еще ждет в жизни.

Но Модест прервал свои размышления, он снова прислушался к тому, что говорили эти двое: барин и чиновник.

– Я здесь только за тем, чтобы занять ему денег, если попросит, пусть играет, пока он остается здесь, он нам не страшен.

Понять из этой речи странно что-то было очень трудно, но не для Порфирия, тот сразу догадался, что они боятся его, они завидуют его таланту, они хотят оставить его на дне, чтобы самим было спокойнее жить и творить.

Их, наверное можно понять, хотя как это странно и подло. И когда чиновник полез за бумажником, Модест понял, что нет предела ни благородству ни подлости в душе русской.

Деньги перекочевали за игорный стол, они же только издалека наблюдали за всем, что происходило.

– А ведь эти и сами талантами наделены, что же говорить о тех, у кого их и вовсе кот наплакал?

Нет, тут точно без бочки вина не обойтись, только где же ту самую бочку взять и с кем пить.

– Глупцы, они не могут понять, что сами же делают его великим, ведь только пережив все это и отпустившись на самое дно можно взлететь выше звезд в творчестве, а они так и останутся самодовольными ослами, лишь отхлебнувшими из чаши вдохновения и страданий, а ее следует испить до дна.

№№№№№№№№

Глава 4

Но когда он обо всем этом рассказывал Поэту, в один из вечеров в старом кабаке, где они встретились в третий раз к тому времени, а встречи непременно должно было быть три, тот ему не поверил.

Он знал судьбы уже всех трех великих стариков, покинувших мир, а они еще при жизни были классиками.

Почему странный незнакомец говорил такое? Он хочет его убить? Оправдывает свои поступки, то, что смотрел и размышлял тогда, а не вмешался?

На все эти вопросы ему никто не смог бы ответить.

Но если в его словах есть правда, тогда как странно устроен этот мир.

И стоит ли возвращаться к творчеству, если все там так скверно, просто отвратительно.

Его стакан был пуст, а он скорее отдалился от истины, чем приблизился к ней, что же с ними со всеми происходит? Кажется он погрузился в сон, когда услышал голос Модеста:

– Ты снова не веришь мне, но следует достичь самого дна, только оттуда можно разглядеть небеса.

– Или погибнуть? – не унимается Алекс.

– Но ведь мы пришли из грядущего, разве он погиб, они ничего не ведают, – он кивнул на писателей, но тебе все прекрасно известно.

Они снова говорили о гении и злодействе. Хотя тех двоих вряд ли можно было назвать злодеями.

Но Поэт знал, как много еще было написано после того рокового года, и все потому что ему надо было рассчитываться с бесчисленными карточными долгами.

– А если бы у него было столько денег, то только бы «Первую любовь» и написал, – раздраженно произнес Модест.

Он был несправедлив, конечно, но с какой стати надо было быть справедливыми к нем, кто вовсе не по совести жил, да и помогал совсем не от чистого сердца

Поэт и теперь был молчалив и замкнут, с ним особенно не поговоришь, но вдруг, уже не ожидая его услышать, Модест оглянулся на его голос.

– Но разве творчество стоит всех унижений, самобичеваний, таких страданий?

На этот вопрос не было смысла отвечать. Модест все-таки произнес:

– Что ж, пора приниматься за дело,

За старинное дело мое.

– Что это? – спросил поэт.

– Строчка из твоего стихотворения. Когда ты простишься с той, которая тебя так пламенно любила, прямо как настоящая Кармен, она и появится на белом листе. Тогда ты и ответишь на свой вопрос сам.

Как опасно вести беседы с теми, кому заранее все известно. Хотя нет ничего интереснее на свете, чем знать, что случится завтра.

На этот раз они вместе с поэтом перенеслись туда, в то время в Казино. Модест решил, что лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать то, что они должны были для себя уяснить.

Поэт оглянулся вокруг. Он был здесь, но значительно позднее, хотя в таких местах, наверное, мало что меняется. Но он никогда не играл, даже просто так по мелочи, не говоря уже о крупных суммах.

Впрочем, они пришли взглянуть на Игрока.

Как же он изменился за это время, – это отметил Модест, поэту не с чем все было сравнивать.

Он так стар, сгорблен, невменяем почти. Он ничего не видит, кроме колеса рулетки и фишек.

Почему —то вспомнились истории о мертвых душах.

– Ты прав, – тихо говорил Модест, – живым его назвать трудно.

Но в глазах, на миг обращенных к ним – он скорее почувствовал, чем увидел их – странный блеск и какая-то дикая радость, словно бы весь мир лежал у его ног.

– Но ведь ничего не осталось.

– А кто вас людей поймет, может ничего не иметь так же приятно, как и иметь все?

Поэт вздрогнул. Он не мог понять, шутит ли Модест или говорит серьезно.

Но Игрок уже отвернулся к своему столу. Он перестал существовать для всего мира.

Так люди отдаются творчеству, сексу, и это хоть как-то оправдано, но игре, просто игре, хотя возможно игра – это жизнь, а жизнь – только игра?

Тогда в первый раз Поэт ощутил, что ему совсем нечем дышать. Если они останутся тут на пару минут, он молодой сильный рухнет и перестанет дышать.

Это почувствовал и Модест, он первым рванулся к выходу. Умереть в чужом времени – это перебор, ведь неизвестно каким ты в свое собственное вернешься, если вообще сможешь вернуться.

№№№№№№№№№

Они что-то пропустили, потому что в это время Игрок собирал фишки и разглядывал деньги, наверное, прикидывая, куда сможет их потратить.

Поэт заметил пальцы с грязными ногтями и поморщился.

– Да, некогда ему за собой ухаживать, – усмехнулся Модест, но ведь не это самое главное.

– Это кому как, – неопределенно заявил Поэт и взглянул на свои красивые и холены руки. Нет, он не смог бы так жить.

– Он выиграл, пусть забирает деньги и уходит, – стал требовать от Модеста юноша.

– Он не слышит тебя или меня, и не станет слушать, – тяжело вздохнул его спутник. – Но ни это главное, есть еще одно условие, мы в чужом времени и не можем вмешиваться в происходящее, можем только наблюдать за тем, что тут происходит.

Но видимо в душе Поэта что-то творилось. Мы всегда стараемся искать виноватых, особенно если то, что происходит, доставляет настоящее страдание

– Но как ты можешь за всем этим спокойно наблюдать. Ты чудовище, – обрушился на него Алекс.

– Не больше, чем все остальные, я даже не звал и уж тем паче, не гнал его сюда, все это он сотворил с собой сам, и мне приходится следить за тем, чтобы он не перешел грань и не погубил себя, да еще твои попреки слушать, – упрекнул он его и хитровато усмехнулся. Прежде, чем тот успел бросить еще какое-то обвинение, Модест напомнил ему:

– Давай, давай, обличай, а не люди ли требовали не только хлеба, но и зрелищ, ты не запамятовал, что было теми самыми зрелищами? Вот именно – смертные казни, да еще какие.

На это возражать Поэту было нечем. Лукавый оставался Лукавым. У него всегда найдется, что сказать в ответ.

Глава 5 Игра – это жизнь

Вероятно, там снова что-то произошло, пока они беседовали.

Игрок не забрал деньги и не ушел домой. Он проиграл теперь все и долго еще искал что-то в пустых карманах. Только потом, убедившись в том, что кроме дыр там ничего нет, он тяжело поднялся, сгорбился еще больше и поплелся к выходу. Остановился, словно решая, можно ли еще что-то сделать. Но потом снова сдвинулся с места и пошел, уже не оглядываясь.

В воздухе пахло бедой, они видели, как велика была его тяга к тому, что тут оставалось, как не хотелось ему, бросив все, уходить.

Он долго сидела на лавке перед дешевым отелем, где по-прежнему ждала его жена, теперь уже постаревшая бесцветная дама, и никак не мог решиться туда отправиться, хотя делать все равно было нечего.

– Я не могу нынче ехать к ней, – бормотал он, – у меня нет денег, и негде взять, я должен отдохнуть, а утром отыграюсь, удача обязательно вернется ко мне, ведь час назад я был так богат, и почему только не распорядился отложить и отправить ей хоть малую сумму.

Он брел в сумерках, натыкаясь на людей, они отталкивали его и ругались, но он только беспомощно улыбался, бормоча что-то про себя.

– Все кончено, я проигрался, полностью, она бросит меня, она оставит, зачем я нужен ей. Она ждет меня и страдает безвинно, я не должен, я не могу ее больше так мучить.

На него чуть не наехал извозчик, он стал думать, что если еще напишет книгу, то там будет такая сцена, герой погибнет под копытами коня, так проще покончить со всеми бедами и несчастьями, которые на него свалились. Но извозчик пронесся мимо, какой-то самодовольный господи насмешливо на него взглянул и отвернулся.

Говорить, оправдываться он мог сколько угодно долго, и все-таки переступил порог номера, куда не вели его ноги, дверь за ним захлопнулась. Наши герои могли проникнуть туда. Запертые двери вовсе не были для них преградой, но они не стали этого делать. Смотреть на страдания этих людей, уж нет, пусть это кто-то другой переживает.

Поэт с ужасом смотрел на окна на втором этаже, но старался скрыть за каменной маской, прикрывшей прекрасное лицо, свои чувства.

На город опустилась кромешная тьма.

№№№№№№№

Наши наблюдатели стояли на той самой улице. Огни в том номере погасли на удивление быстро.

– Верни меня назад, – наконец не выдержал юноша, теряя самообладание, – я не хочу больше всего этого видеть.

Модест усмехнулся. С Вергилием было интересно, а именно эта роль ему сейчас и досталась, он вполне сознавал это, да и Данте прошел все круги до конца, но этот слишком юн и впечатлителен, с ним каши не сваришь. Но Поэт успел убедиться в том, что никто его обманывать не собирался. Он все это видел своими глазами. У него достаточно силы воли, чтобы не повторить такого пути. Хотя кто его знает, что вместо игры он выберет.

Маска на лице, где бушуют страсти, – первый шаг в сторону спасения он сделал. И надо бы похвалить – у него все получилось. Но Модест не стал этого делать. Кто его знает, как все может обернуться завтра? Может быть, он еще позавидует игроку, как порой живые завидуют мертвым.

№№№№№№№

И было утро.

Алекс проснулся в номере отеля в Бадене, но уже в своем собственном времени, и никак не мог понять, что же с ним происходило? Почему так болела голова и такая усталость, хотя он вроде бы отдохнуть успел.

Он разжал ладонь и увидел, что в кулаке была зажата фишка с игорного стола, но откуда она могла появиться тут? Целый день его преследовали странные видения, он никак не мог успокоиться, сколько не пытался.

Модест видел все это, какое-то время за ним наблюдал, а потом все-таки сжалился. Несколько движений и прошлого, как ни бывало. Только Модест промахнулся, Поэт сразу в грядущее перебрался.

Но когда ему удалось погрузиться в грезы, его снова преследовали какие-то кошмары. Он видел пожар на Дворцовой площади, людей с оружием, слышал выстрелы, родной его город изменился до неузнаваемости.. Куда он мог перенестись? И вдруг Поэт вспомнил все, что было накануне – ресторан, казино в другом времени, вино…. Все это то самое вино, которым напоил его незнакомец, оно позволяет видеть странные картины. Было и немного страшно, и грустно и весело одновременно, словно бы что-то значительное происходило в этом мире, словно весь мир покачнулся и двинулся куда-то. И только он один задержался на самом ее краю. Это было странное чувство, непередаваемое и болезненное.

Свидетели, хранители, очевидцы, – они все стояли на краю пропасти, с той лишь разницей, что кто-то туда отправится первым, а кто-то еще задержится на миг. Этот миг – вся странная и такая короткая жизнь,

Век – каменный цветок… Откуда это? Он видел картину. Среди скал сидел удивительно красивый и такой же грустный юноша, и его окружали со всех сторон каменные цветы. Они были прекрасны и холодны, они казались чудовищными, и они отражались в его прекрасных глазах.

– Что это? – вырвалось у него.

– Картина, которая потрясет мир и сведет с ума художника, – услышал он голос Модеста и содрогнулся.

Нельзя было верить бесу, но Поэт не мог ему не верить. Слишком явным и четким было это видение. А если вспомнить казино и раздавленного Демона – то могло ли быть по —другому?

Я могу показать тебе стихи о тебе, которые будут написаны в веке 20, почти через 100 лет после твоего ухода.

Он помедлил мгновение, словно решая, показывать или не показывать эти текст, и все-таки усмехнувшись достал лист со стихотворением:

 
Она исчезает, во мраке она растворится,
А он не окликнет. Останутся только стихи.
Лишь маски мелькают в метели, теряются лица.
За ним, как метель, незнакомка напрасно летит.
 
 
Смеется старик, в эту бездну его увлекая,
Молчит пианист, и хрипит обреченно рояль,
И только цыганка, из вьюги немой возникая,
Танцует, над бездною, сбросив одежды, он шаль
 
 
Протянет ей снова, укутает он, обнимая,
О, жрица немая, с тобой откровенен поэт.
Тебе он поверит, актрисы притворно рыдают,
И громко смеются враги, и прощения нет.
 
 
Игрушка судьбы, чародей запоздалой метели,
Куда он несется, и с кем проведет эту ночь?
В пылу маскарада, куда его тройки летели,
И черная роза покорно лежала у ног.
 
 
Страшна его власть, а стихи его странно прекрасны,
И Демон безумный, впервые парит в небесах.
Молчит Пианист, все мольбы и усмешки напрасны.
Коснуться щеки, утонуть в этих синих глазах.
 
 
И после не жить, а писать и случайно встречаться,
И память хранить о растаявшей где-то вдали
Отчаянной встрече, им было обещано счастье,
Безумное счастье, но им не дожить до любви.
 

Поэт молча смотрел на эти строки, где снова появился Демон, о котором они только что говорили с Модестом, какие-то Незнакомки, тройки, все и знакомое вроде и совсем другое, чужое.

– Ничего удивительного, она же смотрит на тебя из грядущего, – заявил тот, – потому и видит иначе.

Но поэт ничего не ответил, он вообще не любил комментировать свои, а тем более чужие стихотворения. Он дивился тому, что незнакомой даме было ведомо значительно больше, чем ему самому о его жизни и судьбе, вот это было странным до невероятности.

Глава 6 Жизнь – это игра

В то самое время, когда наши герои уже обживались в грядущем, Игрок вернулся к своей любимой без пальто, он все-таки смог дойти до нее, хотя от этого ему стало только хуже.

Сгорбленный, несчастный, стоял он на пороге чужого дома – казенного дома, в котором ее накануне оставил на долгие часы одну, стал что-то бормотать, да то, что нельзя было разобрать ни одного слова, все путалось, все мешалось в его душе, все казалось пустой тратой времени и сил. Не выдержав, и видя, что она не может произнести ни слова, он медленно опустился на колени.

Слова о прощении, как глухо и странно они звучали. Она каменела еще минуту, а потом дрогнула. Он почувствовал эти перемены и встрепенулся.

Хорошо, что Модест не видел это, надо сказать, что это зрелище не для посторонних глаз. Хотя чего только он в этом мире не видел. Но ведь было и такое, что могло бы и самого беса загнать в тупик. Это та ломка страшная, когда проигравший все и всех возвращается к реальности..

Избавь нас всех, Всевышний, от таких вот ужасных картин и событий.

И только любящая женщина еще смогла все вынести и остановилась перед ним, всем видом показывая, что она не только прощает его, но даже рада возвращению, ведь была почти уверена, что он к ней больше не вернется.

И он, и все понимали, что этому скоро придет конец, как бы терпелива она не была, это не может продолжаться долго. Но пока продолжалось. И хорошо, если ее терпения хватит до самой его смерти, а если нет. Где он еще такую найдет? Кто согласится оставаться с ним рядом и терпеть все эти муки адовы?

Потом она долго сидела на кровати, закрыв лицо руками и не шевелилась. А он лежал, отвернувшись к стене, и только какой-то причудливый узор штукатурки напоминал о чем-то и диктовал сюжет нового романа. Ему необходим был этот роман, чтобы расплатиться с долгами и снова пойти играть, и выиграть на этот раз, обязательно выиграть, потому что должно же ему повезти когда-то.

И наступило утро. Она сказала о том, что матушка прислала денег. Он клятвенно уверял, что в очень короткий срок напишет свой лучший роман, который не только позволит рассчитаться им со своими догами, но и жить в достатке. Она не сомневалась в том, что он напишет этот роман, а вот все остальное из области фантазий. Хотя сказала она о другом, не смея любимого обмануть недоверием.

– Но ведь это станет сущим адом, наказанием для тебя.

– Наказание, – повторил он, словно эхо, – преступление и наказание, бедная Сонечка, вечная моя Сонечка. Преступление без наказания, вернее, наказание без преступления, да там так все и будет, убийца и жертва, обреченная его спасать.

Она отстранилась от него в ужасе. Что-то чудовищное было и в глазах его и во всей этой странной сцене, в который раз все это переживалось снова.

– Чего ты испугалась, – удивленно спросил он.

– Ты был с другой женщиной, игра только отговорка.

Гнев и страшная ревность, вот уж точно, никогда неизвестно куда все повернется в один миг. Какая женщина, с чего она взяла?

Ярости не была конца, обидам тоже. Но она не ведала, что он думал о романе, повторяя чужое имя на разные лады.

Напрасно он уговаривал ее, она ничего больше не видеть и не слышать не хотела, у нее началась истерика. Он точно знал, что надо молча переждать этот момент, иначе будет только хуже. Но потом, когда все утихло, растворилась мифическая женщина, они оба стали думать о самом главном – где занять денег на то, чтобы расплатиться с долгами.

Она заговорила о писателях, которых видела накануне, она думает, что он у них еще не занимал – святая простота и наивность. Он не говорил ей, что был в долгу перед всеми, хотя они ни в чем не нуждались и эти суммы были для них пустяком, но он твердо решил, что должен отдать все, до последней копейки, а для этого нужна самая малость, он должен отыграться.

Но неожиданно она произнесла:

– Меня тревожит то, что ты должен этим людям. Им надо отдать в первую очередь. Они богаты и самодовольны, но мы не можем, мы не должны оставаться у них в долгу, потому что они тебе и в подметки не годятся. Но почему именно им ты вечно должен, – с ужасом спрашивала она.

Он отрешенно молчал, понимая, и остро чувствуя собственную ничтожность. Зачем нужен талант, если ты вечно остаешься в долгу перед теми, кто богаче, но ничтожнее тебя? Он и сам не мог понять этого.

– Она мудра и проницательна, она все понимает и знает лучше, от этого еще хуже все, что творится, еще гаже становится на душе.

Если бы только можно было рассчитаться с долгами и начать новую жизнь – перестать играть и просто жить. И наконец сделать ее счастливой.

Но может ли он просто жить и писать? Если отнять у него страсть и азарт, сможет ли он написать хоть строчку?

– Они никогда не проиграются, порой мне кажется, что они здесь, они появляются только для того, чтобы смущать тебя. Чтобы заставлять тебя играть дальше, их сюда сам черт принес, – странно звучали ее слова.

Он почти не слушал их, больно страшно было все это услышать.

Они оба оглянулись, словно почувствовали, что здесь находится кто-то еще. И они не ошиблись. Бес заглянул к ним, решив, что с ночными разборками покончено.

– Снова я виноват, – сокрушался Модест, глядя на них, – она не глупая девица, но она готова все свалить на кого угодно и оправдать его, словно он и на самом деле заслуживает оправдания. Хорошо, что бес всегда оказывается под рукой, иначе бы им совсем туго пришлось.

Кажется, Модест после таких открытий опечалился, но любому понятно, что это только притворство. На самом деле никаких чувств он не испытывал. Он просто терпеливо и дотошно исполнял свою роль, очень даже не простую роль, и готов подыграть этой несчастной, хотя она никогда не скажет ему спасибо.