Текст книги "Убийственная страсть. Литературный детектив"

А что тут удивительного, если жизнь – это игра, в оркестре ли он одна из скрипок, или в казино играть приходится, ведь разняться только правила игры, сама она остается неизменной и вечной – это страсть – убийственная страсть и ничего больше.

И прав другой поэт, что в этой реальности, в этом времени он – первая скрипка. Хотя до поры до времени многие этого не замечают.

№№№№№

– Но сколько бы они не играли – думает она о писателях, – никогда не проиграются. Это им потом не придется день и ночь сидеть над рукописями, засыпая на ходу, и от усталости теряя сознание. Нет, такая участь выпала только ему, и за что же такое наказание и такие страдания именно этому удивительному человеку. Она продолжала им восхищаться, зная, что он уже написал, что еще напишет.

Каждый думал в то утро о своем. Ни она, ни Модест не поняли в какой момент его лицо сделалось страшным, исказилось от ужаса, они не поняли, что он увидел и услышал вдруг, но он крикнул яростно:

– Уходи, иди к одному или к другому, они оба не женаты, и примут тебя с распростертыми руками. А со мной давно все кончено, только ты этого не видишь, ты глупа и наивна, и привыкла идеализировать наши отношения, ничего нет, ты была нужна мне, но больше я не нуждаюсь в твоих услугах, нет необходимости.

Он застыл на месте, окаменел. Модест тоже как-то растерялся, хотя такое с ним случалось не часто. Только Игрок мог вывести его из себя просто.

В ужасе она метнулась прочь, но он рухнул на грязный ковер, и начался очень сильный припадок. Она была почти уверена, что он не переживет его, стала метаться, звать на помощь, совсем обессилев, почти обезумев.

– Только не умирай, не оставляй меня, дорогой мой, родной мой, ты не можешь уйти просто так, этого не может случиться, а как же роман, который ты обещал. Ведь издатели давно ждут его, мы им столько должны, – уговаривала она его, рыдания ее могли поднять мертвого из могилы

Игрок медленно пришел в сознание, и что-то вроде улыбки появилось на ее лице. Какой же нечастной и бессильной она казалась.

Он должен был обнять ее, но снова произошло неожиданное.

.– Уходи, – почти бессильно прошептал он, склонив голову ей на колени.

– Я уйду, – согласилась она, – как только мы напишем твой лучший роман, который ты нам всем обещал. Как только поставим последнюю точку, я уйду в тот же миг.

№№№№№№№№

Они больше не могли видеть и слышать беса, хотя он по-прежнему оставался рядом.

– А потом все повторится снова, – про себя думал Модест.

Он не мог допустить того, чтобы писатель так внезапно умер. Тогда все усилия его были напрасными.

– Сколько же ему надо играть и проигрывать, чтобы все, что было задумано, написалось. Она права, ни тому, ни другому это и не снилось. Он заглядывал в роман, который Гончаров писал шестой год, и не будет ему ни конца, ни края. Барин только развлекается, а тут каторжная работа. Второй просто более прыток и краток, он прослушал, каким будет его другой герой, и уже успел написать своего собственного. Книга скоро увидит свет, вот будет потеха, когда тот прочтет и поймет, что этот изнеженный барин, просто обошел и определил его, скандала не избежать.

Что кроме презрения могут они заслужить. Нет, Игрок, совсем другое дело, он сотворит навеки свой собственный мир – и это будет главное завоевание и Модеста, и самого писателя. В соавторы он не напрашивался, но разве не являлся им по сути?

Так размышлял наш Смотритель, поднимаясь почти до небес, этим он и мог оправдать все происходящее в мире.

Глава 7 Слуга двух писателей и эпох

Настоящее творчество, как и игра, невозможно без азарта и вдохновения. Оно тоже увидит в совсем другой мир, человек почти перестает существовать в реальности, жизнь, обычная жизнь уходит на второй план, остается где-то за чертой. Но на этот раз мы сможем понять, что там происходило, каков был этот удивительный мир.

№№№№№№№

Планета Игрока была удивительна, разнообразна и неповторима. Черти, бесы, Порфирий, Свидригайлов. Какие это разные лица, стороны характера, сколько разных героев, сюжетов, историй. Но Модесту, когда он смотрел на все это, было ясно, что все это портреты самого писателя, разные стороны его личности и дарования, которые удастся воплотить гению Игрока, когда с игрой будет, наконец, покончено. Игрок вдруг понял, что дальше ему катиться просто некуда, что не будет больше ничего, если он в последний миг не остановится сам, тогда его придется остановить, нет у него другого выхода.

Но накануне Модест послал ему сон. И в этом сне он стол на самом краю обрыва и покачивался в разные стороны. Он балансировал над пропастью и никак не мог отойти от нее. Страшные усилия заставили его содрогнуться.

Он понимал, что спит, хотел проснуться, но и это никак не получалось, и тогда он оставался где-то между мирами. Боялся, что там навсегда и придется оставаться. Как же больно, как страшно было такое сознавать.

Модест попятился, снова остановился там, чтобы рассмотреть его хорошенько, он и сам не понимал, сон или явь все это было. Как такое вообще узнаешь? Но он все-таки пробудился.

№№№№№№№№№

После тяжелого сна и мучительного пробуждения особенно тяжело было садиться за работу, но ему ничего другого не оставалось.

Долго он записывал что-то, пока буквы не начинали сначала прыгать, а потом сливаться в единое месиво. Тогда он очнулся, посмотрел на того, кто стоял за его спиной. В глазах его был ужас.

– Ты снова здесь, – услышал бес неожиданно голос писателя, когда Модест склонился над рукописью. – Я никогда не смогу избавиться от тебя, рогатый.

Модест не подавал голоса, но он не мог успокоиться, бросил рукопись и удалился из комнаты.

– Я снова во всем виноват, – заговорил сам с собой Модест. И он решил навестить своего юного друга.

– Это было здесь, – сообщил он ему доверительно, – даже мне тогда показалось, что он погиб, но ведь тогда еще не было даже «Преступления и наказания», вернее оно было в черновиках, но так и осталось бы зарисовками, страшно даже подумать о том, что он мог погибнуть в те дни. И меня бы не было. а оставался бы просто какой-то мелкий бес, каких тут как поганок после дождя, но ведь это совсем не то.

№№№№№№№№№№№

И снова в одно мгновение все переменилось. Оставив писателя, решив не смущать его, он перенесся в начало нового века. И прямо в старой квартире на Невском и приземлился.

Юноша удивленно посмотрел на него. Персонаж из его грез и видений, которые по его разумению были созданы под воздействием красного вина, стоял перед ним. Это был настоящий бес, только совсем он не был страшен, нет, скорее какой-то обычный человек, непонятно только как проникший в его жилище. Люди так не приходят, они не могут пройти сквозь закрытые двери, вот и вся разница.

– Кто ты, на самом деле, – заговорил Поэт, хотя он обо всем догадался. И кто бы сомневался, что ему известно имя, вернее, те имена, которыми его обозначил в своих писаниях Игрок.

Вопрос Поэта он игнорировал, зато про себя любимого сразу же и заговори:

– Мне приходилось менять свои обличия, когда он писал романы, для достоверности приходилось становиться другим. Крутиться приходилось, как ужу на сковородке, кроме того, чтобы они должны были быть разными. Сроки, когда все писалось, батенька, были просто чудовищными, даже для такого создания, как я, что говорить о других. Вот и был то одним, то другим. Он смотрел, еще критиковал, ему вечно что-то не нравилось, было не так и не этак. Они думают, что мне больше по душе был Порфирий, отнюдь, мне всегда нравился Свидригайлов. В том теле был и лоск барский и какая-то своя идея, и тайна, ведь ни одно его преступление так и не было доказано. Я и сам не знаю, не ведаю, совершал ли он их или нет, с ним, наверное, и Порфирий не стал бы связываться.

А думаешь, просто было одновременно и Порфирием и Свидригайловым оставаться в душе. Вовсе нет. Но ради творчества, вдохновения, на что только не пойдешь, и шел, шел, как миленький.

Поэт выслушал его молча, очень удивился, и все-таки не мог не спросить:

.– Но для чего тебе надо это? Только ради личного тщеславия, – возмутился Алекс, – ты заставил его так страдать, так маяться, умирать и возвращаться к мукам снова, только для того, чтобы на свет появился подлец Свидригайлов, я уж не говорю о Раскольникове и всех истеричных героинях?

– А что еще кроме памяти может оставаться после нас? Кто узнает о нас, если он не напишет этого? Мы погибнем окончательно, когда исчезнут его книги и перестанут существовать его герои, – словно бы сам с собой разговаривал Модест, не замечая презрительного взгляда молодого собеседника.

Какой он однако чувствительный оказался, прямо без слез и не глянешь. Но сказать Модест ничего не успел.

– Но тебе о чем волноваться, ты бессмертен и неистребим? – тихо, но, не скрывая иронии, говорил Поэт.

– Может и так, только не будь его, кто бы видел меня в бреду своем, кто бы вообще знал о том, что я существую, а потом и миру подарить мог только он, он один. Нет, для того, чтобы доказать это миру, нужен такой талантище. Не хочу я оставаться неизвестным героем, – капризно прибавил он и топнул при этом короткой ножкой.

Поэту даже послышался звон копыта на полу. Но может, это что-то иное звякнуло? Просто совпало с его топотом.

И вдруг юноша страшно изогнулся, ему показалось, что он заколдован, и так хотелось вырваться из объятий этого странного создания. Его чары Поэт ощущал кожей и никак не мог от них избавиться.

– Но ты льстишь себе, – усмехнулся Модест, прочитав его мысли, – я не держу тебе, не будет никакой сделки, этот старый немец был большим фантазерам, он рассказал вам какие-то бредовые истории. Ничего не было, а если и было с Фаустом, то больше не повторится. Тебе придется с этим примириться. Никакого возврата юности и жара в старости, да и самой старости не будет, тебе не о чем беспокоиться.

Вот уж было от чего страшно побелеть и потерять дар речи. А слова звучали, как пророчества.

Юноша прекрасно понимал, о чем тот говорит, и он с ужасом понял, что именно этого и хотел, когда обнаружил Модеста рядом. Он наивно полагал, что бес может прийти только за тем, чтобы обменять душу на молодость и страсть, он этом и хотелось договориться заранее, потому что он чувствовал, что неумолимо старел, и никто больше ему не смог бы помочь. Но судя по напору Модеста становилось понятно, что в том ему было отказано раз и навсегда, еще до того, когда прозвучала его просьба.

– Тогда зачем ты здесь, – пережив первое разочарование, решился спросить он.

– Мне стали интересны поэты, как ни странно, для серебряного века нужен именно поэт, а не писатель, все изменилось за это время. И я должен быть уверен, что ты не переступишь порог казино. Надоело мне с вами со всеми возиться, – капризно заявил он, – в мире так много важных дел. А эта бесполезная и бессмысленная игра, она его просто уничтожит, я не могу тебе позволить этого. После него остались романы, мой образ, мой таинственный мир. Тебе такой поворот не светит, потому ты не переступишь порога казино, твоя игра будет совсем иной.

Вот тебе и раз, мало того, что он не дарил самого желанного, так еще смел что-то запрещать, а ведь смел, как ни крути.

Поэт даже спрашивать боялся, что это будет за игра, потому спросил он о другом.

– Хорошо, если ты мне скажешь, что это был за сон.

Модест немного смутился, в пылу разговора он даже забыл, о чем там шла речь, что он хотел узнать и понять. Потому и говорить он стал немного уклончиво.

– Какой именно, он что у тебя был один?

Поэт молчал, он не хотел позволить себя дурачить. И тогда только и осталось сказать.

– Ты его сам увидишь наяву, ждать осталось недолго.

Он улизнул в сад, и услышал песню – нежный женский голос молил о любви.

– Начинается, – недовольно произнес Модест, – о чем они еще думать могут, когда мир стоит на краю гибели, им любовь подавай. Таковы люди, они и на самом деле совсем не меняются, а жаль.

Глава 8 Есть только миг

Очаровательный женский голос в старом саду молил о любви.

Модест прошелся по темной аллее. Он догадался о том, что невидимая дева была как-то связанна с Поэтом. Хотя это могло быть просто совпадение. Но ни в какое такое совпадение бес никак поверить не мог. Оставшись один, в тишине и покое осеннего сада он понял, что ничего не может поделать. Можно запретить юноше играть в Казино, но никак нельзя избавить его от чувств, от первой влюбленности. Это тоже игра, кто с тем поспорит. Да еще какая игра, она отравит ему жизнь раз и навсегда.

– Но я не могу избавить его от всех страстей, это невозможно, – утешал он себя, прислушиваясь к пению. – Поэт никогда и никого больше не полюбит – только эту взрослую и очаровательную женщину, которая никогда ни его ничьей не будет – Модест заговорил почти стихами. – Но и в этом нет никакой моей вины.

Да и кто из них способен любить женщин и преданных и изменчивых, и любых – женщина и творчество, и талант – две вещи несовместимые.

Как-то странно подумав о чем-то, Модест покинул этот великолепный сад и перенесся к той, другой, ему более-менее знакомой, которая была с его Игроком до самого конца и все выдержала стойко. Ему захотелось еще раз на нее взглянуть. Таких стойких и терпеливых в этом мире мало, возможно, их нет совсем.

Она не просто все время была с ним рядом, переживала все невзгоды, более того, она застенографировала все его романы. И значит была и ему тоже особенно дорога, хотя самообман, ни к кому никогда никаких чувств он не испытывал, так, стремление кому-то пожаловаться, заставить решить проблемы, какие-то вспышки молнии, которые гасли в те же мгновения.

Модест внимательно всматривался в черты неприметного лица. Он словно пытался его запомнить раз и навсегда. А оно упорно не запоминалось.

– Что бы он без нее делал, несчастный, вот ему ее любовь была необходима, как воздух, при всех его болезнях, сомнениях и слабостях, как бы он без нее мог обойтись. Нет, она стала смыслом его жизни, его Берегиней.

Ничего не понимая в человеческих отношениях, это бес мог понять или почувствовать, то, что дано не многим. А ведь только чувства могли как-то повлиять на все, что творилось в мире, и в душе человека, творца.

– А там, рядом с поэтом в серебряном веке (он успел уже его так окрестить) там сойдут актрисы, маскарады, слава и власть. Там достаточно не последней, а первой любви, потом мороки меньше будет.

Так в одночасье и была определена судьба поэта. Когда из прошлого Модест заглянул в будущее, все распланировал и оставался доволен тем, что ему удалось сделать.

Вот так ходи, трудись, копыта бей, а они потом кому угодно, только не ему все это и припишут. Но Модест на летописцев и властителей не обижался, он творил все, что ему хотелось и как этого хотелось, а лавры пусть достаются другим. Им до всего этого не было дела.

№№№№№№№№№№

Что было потом после бунта бессмысленного и беспощадного? Ничего такого нам не известно.

Модест надолго уходил из этого мира. Но он приносит в ХХ1 век дневники Игрока, и того, кто все это видел и слышал. Так вторая половина 19 века соединилась с началом 20 и 21 – и продолжался этот распад и разрушение самой страшной игры.

Так мы все вместе и дожили до того дня, когда бес Феликс – так теперь его называли, отправился в казино, чтобы взорвать все, видя, как не могут молодые и талантливые без его помощи вырваться оттуда, как навсегда остаются в этих жутких путах, снова оказываются на краю пропасти.

Только талант, напоминание о том, что может быть, и теория о поддерживающих равновесие еще помогала какое-то время удержать мир на краю пропасти. Это она позволяла ему вырваться из ада азарта, и разорвать колдовские чары рулеток и автоматов.

Тогда наш Модест обрел тайные знания, увидел последнюю схватку, и вырывался к небесам.

– Довольно сеять в мире зло, – такую фразу изрек тот, кого называли во все времена бесом.

У него, прошедшего с ними весь путь. было такое право, ведь еще классик намекнул на то. что он та сила, которая вечно хочет зла, но при этом всегда совершает благо. А что остается делать, когда ты один остаешься пировать над бытия ужасной тризной, понимаешь, что если не сделать этого, то на глазах весь мир погибнет, от него просто ничего больше не останется.

Вот и приходится творить добро.

Впрочем, какое это добро, посмотрите сами из записок нашего Модеста.

Глава 9 Записки Феликса – Модеста в начале 21 века

ГРУСТНЫЕ ЗАБАВЫ

Когда на город сбросила свои одежды теплая летняя ночь, Феликс выглянул из-за прикрытой двери и воровато огляделся по сторонам.

Он только что обошел свои владения, свои сокровища, и остался доволен тем, что открылось его хитроватому взору. Автоматы сверкали всеми цветами радуги, а в полутемном зале казались то чудовищами, то настоящими произведениями искусства. Они всегда были для него живыми созданиями, у каждого из которых была своя жизнь, своя жадная и коварная натура, и какая-то странная таинственная душа, потому он с ними в пустоте зала, когда оставался один, разговаривал, холя и лелея каждого из своих любимцев.

Он так гордился ими, словно сам их и сотворил, хотя и в этом была доза и доля правды, а кому еще пришло бы в голову сотворить такое чудо – расчудесное, и тем, кто требовал не только хлеба, но и зрелищ, бросить такую забаву.

Он вспомнил тот день, когда пришел в этот обшарпанный ларек, а тогда он таким и был, в первый раз, и предложил какую-то баснословную цену за то, чтобы выкупить его у бывшего владельца. Он не торговался, чем удивил этого тучного дядьку, который, торгуя своими сосисками, уже и не надеялся его кому-то сбагрить и за значительно меньшую цену. Вероятно, потом он назвал эту сделку удачей, но даже и предположить не мог какое чудо можно сотворить здесь, в этом самом месте.

Нет, он точно не представить себе не мог, что из его сосисочной получиться может, а потом кусал себе локти, сожалея о том, что не догадался о такой простой вещи сам. Хотя, для того, чтобы устроить подобное, нужны были особенные таланты.

А Феликс это сделал, сотворил все по самому высшему классу и заслуженно гордился творением. Чтобы не говорили тетки и мужики, как бы его не проклинали, ему до этого не было никакого дела, а свое собственное он знал лучше всех, потому и взлетел вверх в считанные дни, да и могло ли быть иначе.

№№№№№№

– Игровые автоматы, – задумчиво повторял он, оглядывая это чудо техники, которое люди, вероятно, называют прогрессом, а он всегда считал только милой забавой, из нее можно извлечь немалую прибыль.

Но если кто-то из них считает, что ему нужны деньги, которых у него всегда куры не клевали, то они глубоко заблуждаются, как заблуждались всегда. Ему не надо никаких денег. Тем более что тратить он их никуда не собирался. А все, что хотел, мог получить и без всяких денег, пойти и взять любую вещь, и те самые деньги, на которые многие из них молятся, только пустые это все хлопоты.

В случае необходимости, которая, впрочем, возникала не часто, он так и поступал. Но тут было совсем другое – каприз, забава, скука, а ее можно было рассеять только таким вот образом. А еще было вечное желание соблазнять, толкать в пропасть, сначала показав небо в алмазах. А когда они поймут, что он их уже столкнул в бездну, и остается только лететь без оглядки, вот и получил моральное удовлетворение, и показал творцу, как тот заблуждался, когда пытался их защищать. Но это, впрочем, лирика, а ему, чтобы что-то показать и доказать надо было еще заняться нынче делом.

Если посмотреть объективно, а только так Феликс и собирался смотреть на вещи, посетителей было не много, но он не отчаивался. Он вообще никогда не отчаивался, даже когда проигрывался в пух и прах, он точно знал, что за поражением бывает победа, и наоборот. Это они могли придаваться панике, отчаиваться, и чем черт не шутит, даже кончать жизнь самоубийством. Ему такая роскошь была не доступна и это замечательно. Он слишком любил эту жизнь, и ненавидел или презирал людишек, чтобы так спокойно их оставить, и отправиться в тихий омут, или на тот свет, особенно сейчас, когда в таком количестве появились игровые автоматы – это самое совершенно средство соблазнения.

И самое главное, он никого не уговаривал, не тащил сюда насильно – зачем напрягаться. Они толпой шли сюда сами, вытаскивали из карманов честно или не честно заработанные денежки свои и спокойно бросали в прожорливые пасти его машинок, которые порой выбрасывали им какую-то мелочь в виде выигрыша, так, самые пустячки, а потом глотали новые порции их последних или не последних (какая разница) сбережений. И невозмутимо сверкали всеми цветами радуги, все шире открывая прожорливые пасти свои, но неистребима вера в русской душе в то, что вот еще чуть – чуть, и он непременно выиграет. И не может быть по– другому, особенно если он уже столько и кому-то отдал, должно же к нему все вернуться назад. Может в другом месте и должно, но не здесь, об этом Феликс и те умные ребята, которые изобретали, под его руководством эти чудо-машинки уж позаботились, все рассчитали, ничего не упустили.

Не было в душе его жалости ни к одному из проигравших, никогда не было и не будет, это он знал точно. И был в себе, как и обычно уверен, хотя и существовала, опять же среди людей, поговорка о том, что никогда не стоит говорить никогда, но как-то на себя он людские поговорки не примерял, и в ближайшее время делать этого не собирался.

Он почесал то место, где должны были торчать рога, или хотя бы небольшие рожки, но там ничего не было, за долгие тысячелетия они отпали, и голова казалась вполне нормальной, человеческой, что вероятно и приводило в замешательство и обманывало тех, с кем ему приходилось в последнее время сталкиваться. И пусть обманываются, он им не лгал, или почти не лгал. А если о чем-то не говорил, то это его личное право. Есть у них даже статья закона, утверждавшая, что они могут молчать и не свидетельствовать против себя и своих близких.

Это возможно единственный их закон, с которым он мог бы даже согласиться, а в остальном он был против, почти всегда против. И это стало стилем его существования, которое язык не повернется назвать жизнью, потому что не бывает жизнь такой бесконечно долгой. Но Феликс не жаловался, он вообще никогда и ни на что не жаловался. Да и кому жаловаться, Богу? Он столько слышал этих жалоб, и много кому-то из них помог – нет, конечно, потому не стоило напрасно тратить силы и время, он и не тратил.

№№№№№

Появились первые посетители в игровом зале, но он с ходу отметал случайной сюда заглянувших, с которых ничего не возьмешь, и зимой снега не выпросишь, это были скучные люди, которых он просто в упор не видел.

Но очень скоро, интуиция его никогда не подводила, придут настоящие игроки, его игроки, для которых весь мир перестанет существовать, как только они включатся в игру, и даже не ради денег, а ради самой игры. Вот кого он если не любил (он вообще никогда никого не любил), то все-таки выделял. И не случайно выделял.

Он питался той самой энергией, которая от них исходила, иначе давно бы уже копыта отбросил, и перестал бы ими шевелить. Но как только он видел и слышал тот запах страсти и азарта, так и возрождался каждый раз, и становился сам собой, тем, которого боялись, ненавидели, от которого открещивались трусливые людишки, даже не представляя, как скучна и бесцветна была бы без него их серая и никчемная жизнь.

Они поймут это, только когда он исчезнет, а такое рано или поздно все-таки может случиться, он в том не сомневался. Но это случится не сегодня. Пока блестят его звери-автоматы, пока продолжается игра, и он может если не вершить, то существенно менять их судьбы, он не собирался их покидать, даже если против этого взбунтуется добрая часть тех, кто не понимает, и никогда не поймет этой страсти.

– Что наша жизнь– игра… – снова напевал он эту странную песенку, витавшую в воздухе.

Она оказалась на удивление надоедливой и странной.

– Еще какая игра, – тут же подтвердил Феликс, давно привыкший разговаривать сам с собой, потому что его посетители, включенные в процесс, на такие мелочи не обращали никакого внимания. Им не было до этого никакого дела.

Особенно любил он бросать в пропасть тех, кто считал себя несокрушимым, во все времена, какими жалкими, какими несчастными они казались, смех один, впрочем, этого они уже видеть не могли, а жаль.

Сокрушить несокрушимых оказалось еще проще, чем всех остальных, что он с удовольствием и делал.

Но только сейчас, в начале ХХ1 века, и наступила для него самая благодать. Суетиться приходилось только в самом начале, когда он все дорого и хорошо устроил. А потом они приходили и уходили сами, уходили чаще всего в небытие. Некоторым для этого требовался чуть больший срок, чем он полагал сначала. Но подавляющему большинству оставалось только качнуться в его сторону, а ему незаметно подоткнуть, и Феликс снова чувствовал себя победителем.

Тогда он самодовольно поглядывал на небеса, туда, где по его расчетам еще должен был находиться его вечный соперник, хотя трудно сказать, был ли он там, или где-то совсем в другом месте. Да какая разница, самое главное – это его собственная самооценка, а она у него оставалась достаточно высокой. Он продолжал игру, и в последнее время чаще всего выигрывал. С тех пор, как ангелы украли у него душу Фауста, об этом позоре лучше не вспоминать, он больше не позволял себе оставаться беспечным и сентиментальным, и у него чаще всего все получалось отлично.

№№№№№№

Когда он выглянул на улицу во второй раз, то взор его вырвал из толпы человека, одетого в слишком дорогой даже по его меркам костюм. Парень не собирался сюда заходить, уж его-то не обманешь. Но не собирался он это делать минуту назад, пока Феликс еще не успел заметить его, а теперь, голубчик уж никуда он не скроется, как бы не старался.

Правда, для этого пришлось приложить минимум усилий, колдонуть немного, но чего не сделаешь ради собственного удовольствия.

Максим спешил на деловую встречу, но вдруг странно удивился, когда увидел, что на голубом до белизны небе появилась жирная черная туча прямо над его головой. Он понял в последний момент, что еще мгновение, и из нее прольется столько воды, что промокнет он до нитки, и лучше даже не представлять себе, как после этого, черт знает откуда взявшегося потопа, он будет выглядеть, тогда уж на него без слез и не глянешь. Допустить такого он никак не мог.

Вот и пришлось принимать молниеносное решение – он оглянулся по сторонам, ища спасения. Дверь оказалась приветливо распахнутой, и это в тот момент показалось ему настоящим избавлением от страданий, готовых обрушиться на него со всей силой, вместе с потоками проливного дождя.

Как порой заблуждаются люди, и даже такие умные и деловые, как наш герой. Дождь не мог длиться долго, сумасшедшая туча по всем законам физики и даже магии должна была проплыть мимо, или пролиться на землю дождем. Но этого времени оказалось вполне достаточно, для того, чтобы он успел оглянуться по сторонам, оказавшись в игровом зале, дивясь тому, как тут все было уютно, ярко и красиво. Это какое-то странное колдовство, а так все и было, хотя Макс о том и не догадывался, заставило его присесть на край мягкого стула, и взглянуть на крутящиеся в разные стороны круги.

Он не нуждался в деньгах, хотя кому они не нужны. Но он был совершенно уверен в том, что заработать их может совсем иным способом. И у него для этого была светлая голова. Он точно знал, и его знакомые знали, что если даже случится нечто невероятное, и он останется этим вечером с одним долларом в кармане, чего только не бывает в этой стране, то завтра или после завтра он вернет все потерянное, и еще удвоит свои капиталы. И волноваться ему было не о чем, да это его не волновало. Хотелось просто на несколько мгновений задержаться в странном этом мире, о котором он что-то слышал, но имел весьма смутное представление.

Знал об этом и Феликс, хотя он и видел этого парня впервые, и был уверен, что пришел он к нему в первый и наверняка в последний раз, но ему это показалось еще интереснее. Он стал предпринимать нечто для того, чтобы покорить того типа, которого не волновал выигрыш. Они ведь попадались ему не часто, почти никогда не попадались.

№№№№№

Тонкие пальцы – руки музыканта – прикоснулись на миг к рычагу. Потом он взглянул на улицу, где хлестал дождь. Если это и была иллюзия, то от настоящего ливня в тот момент он ее отличить никак не мог, и снова повернулся к автомату. Юноше, с красным дипломом закончившему физ-мат, так хотелось понять их действие и все рассчитать. Он был уверен в том, что найдет ту формулу, то правило, придерживаясь которого можно без труда обыграть любой автомат, потому что он – создание рук человеческих, и если это еще никому не удавалось, то только потому что они были не так умны и не получили такого блестящего образования. А у него это получится, и потом он поделится своим секретом с теми, кто до сих пор проигрывал, и они еще раз убедятся, насколько он умен.

Через час ему показалось, что он уже решил эту задачу. Он не мог видеть того, как внимательно Феликс следит за ним из угла, забыв о других посетителях, которые были ему вовсе не так интересны. Пусть эти простачки тупо смотрят на экран и мечтают о богатстве, упавшем к ним с неба, он знал давно все их мечты – Макс – совсем другое дело, он это кожей чувствовал и не мог ошибиться.

Впервые в жизни Максим безнадежно опоздал на все свои деловые встречи, о фальшивом дожде больше и думать не стоило, его и в помине не было. А он все сидел перед этим автоматом, хищно взиравшим на него, и раскрывшим перед ним свою адскую пасть. И по – прежнему был уверен, что еще мгновение, и он решит, обязательно решит эту неразрешимую задачу, он поймет, как устроено это чудовище, и это будет его собственным открытием.

№№№№№

Но того, что произошло в следующий момент, не мог предугадать не только отрешившийся от мира, забывший обо всем юноша, но и сам Феликс.

Что-то так бахнуло, что он подлетел к потолку и со всего размаха врезался в тот самый потолок, хорошо, что там было не дерево, а пластик. Особенно болели те места, где когда-то у него красовались рога. Потом он со всего размаха шлепнулся на бетонный пол и растянулся на нем, притворившись мертвым. Это было необычное для беса, и даже приятное чувство – ощутить себя убитым, скоро ли такое еще повторится в его бессмертии.

Когда Феликсу надоело валяться, он поднялся и оглянулся вокруг. И он понял, что прогремел настоящий взрыв, и какой-то сумасшедший, решил с ним посчитаться, вероятно, проиграв немало и придя от этого в отчаяние.

Он стал упрекать себя за то, что был слишком самоуверен и потерял бдительность, а надо было лучше следить за людишками, они бывают такими странными созданиями.