Текст книги "Крылатые качели"

68

Он думал, что все кончено, как вдруг, принеся с собой облако дорогих мужских и женских духов, к нему подбежали Петька Богомолов и Кира Мягкова. С такой поддержкой Федор мог украсть даже физрука. Он заткнул уши сыну, ученику нельзя было слышать, как классную руководительницу Изабеллу Арнольдовну уничтожат акулы юриспруденции.

– Не вмешивайся, – сказала адвокат Кира, строго разглядывая подругу. – Он отец!

– На территории школы главная я! – резким голосом крикнула Белла, и ее шея и лицо покрылись красными пятнами. – Не дам, и все.

– Так-так. А Баба-яга, значит, против? – сказал прокурор Петр Богомолов, продолжая дымить изогнутой курительной трубкой. – Я впервые согласен с адвокатом. Именем прокуратуры Москвы предписываю Недотроговой Изабелле Арнольдовне прекратить беззаконие и отпустить мальчика с папой. – Он пристально поглядел в растерянные глаза бывшей жены и пустил через ноздри струи дыма. – Удостоверение показать?

Раздался мужской бас Мягкова, и все обернулись на бородатого писателя, скакавшего у машины с Ваней и Анж на плечах.

– Изабелла, посчитай, кто тяжелее в праве – один математик или три юриста?

Все захохотали.

– Ха-ха-ха! – Недотрогова, мстительно улыбаясь, вытянула из кармашка своей косухи телефон. – Эрида Марковна? Тут такое дело…

Федор, закинув Иннокентия на плечо, позорно побежал к «гелендвагену». Друзья, неосознанно ускоряясь, побежали следом. Мягков усадил детей в салон, все суматошно расселись, и Федор съехал с бордюра.

Когда они доехали до широченной улицы Обручева и встали на перекрестке с Ленинским, Федор тяжело вдохнул.

– Фуф, что ни говори, математика – соль, остальное все – ноль! – Он переглянулся блестящими глазами с друзьями. – Какова Белла, всех уделала!

– Пока они разберутся, мы успеем… – ответила Кира заговорщически.

Петр, изменив под себя все настройки сиденья, покритиковал скрип в бардачке, ногтем поцарапал обшивку и начал вертеть серебристый кружок радио. Федора раздражало, когда Петя без спроса трогал радио, но это был Петька. Федор встретился в зеркале со взглядом сына и подмигнул.

Красный свет горел, казалось, вечность. ВАЗы, «рекстоны», «кии», «пежо», «ситроены», «мерседесы» и две желтые «феррари», дергаясь и ускоряясь, ехали по Ленинскому в центр. Сотни машин застыли на Обручева на низком старте, готовые сорваться на ленточке желтого с зеленым. Солнце, поднимаясь, укорачивало тени столбов электропередачи. По диагонали виднелась синяя заправка «Газпромнефти», лесок с пожелтевшими кронами и синее-пресинее небо.

Мягков заснул и двигал во сне кадыком. Дети, словно птенчики, раскрывали маленькие розовые рты и пищали о своем.

– Ясно дело, мой «крузак» лучше, чем эта консервная банка. Твой отец переплатил, – тоненьким голоском пищал Ваня Богомолов, очевидно повторяя мнение Петьки.

– «Крузер» хорош, не спорю. Но объективно, немец он и есть немец! – пропищал Иннокентий слова Федора.

Ваня полез душить Иннокентия. Проснувшийся от возни Мягков показал обоим кулак, и дети стихли. Анжела, считая разговоры мальчишек пустыми, расчесывала гребнем белокурую Барби и легонько напевала, воображая себя принцессой в воздушном замке. Принцесса эта, в ее воображении, была похожа один в один на ее маму, сидевшую рядом.

В это время Петька, проскочив сотню радиостанций, неожиданно остановился на детском радио. В салоне зазвучал звонкий голосок.

– «Крылатые качели»![17]17
  «Крылатые качели». Песня из к/ф «Приключения Электроника» (1979). Музыка Е. П. Крылатова, слова Ю. С. Энтина. 27 8


[Закрыть] – закричал Мягков, схватившись за штыри Петькиного подголовника. – Это из «Электроника». Оставь! Ну пожалуйста, оставь.

– Глупости, – проворчал Богомолов, но оставил и сделал громко.

Как иногда бывает в концертном зале, когда люди будто теряют разум и отдаются чувству прекрасного, даваемого музыкой, так и друзья одновременно почувствовали, что эта песня будоражит и захватывает их. Все они слышали ее в то время, когда мир казался простым и ясным, когда они смотрели по сторонам и замечали, как шуршат листья и кружат зеленые бабочки. Петька смотрел фильм про Электроника маленьким мальчиком в маленькой добротной избушке, в обнимку с отцом-плугарем, Мягков – в люберецком детском садике, а Федор – на летних каникулах у дедушки в Аше. Телевизоры были тогда черно-белые, страна другая, но время было самое лучшее и беззаботное – их детство. Как бы они потом ни менялись, что бы с ними ни случалось, эта песня напоминала им те счастливые времена.

Федор, слушая пронзительный голос Электроника, вдруг вспомнил, как был возраста Иннокентия и шел по лесной дороге, с травой посередке, держась за руки еще молодых мамы и папы. Он прыгал вверх, качаясь на поднятых родительских руках, и хотел улететь подальше, а родители помогали ему лететь на их руках далеко-далеко. Они счастливо переглядывались и бежали с Федором вперед, пока могли удерживать его в полете. Родители и были крылатые качели, что с самых первых дней жизни учили Федора летать. И если б убрала руку мама или папа, то он упал бы на землю, но родители держали его крепко. Они шли тогда к бабушкам и дедушкам на дачу в Переделкино, а может, к отцовским родителям в ашинский домик, он уже не помнил. Но его точно ждали вкусные пироги, ласковые улыбки и всеобщая любовь. Он еще думал: детство никогда не закончится.

Первым не выдержал Илья Мягков и приятным басом подпел тоненькому голоску Электроника: «Детство кончится когда-то, ведь оно не навсегда». Рыжая Кира покраснела, сняла очки и точно в ноты пропела вместе с мужем: «Станут взрослыми ребята, разлетятся кто-куда». Она окончила музыкальную школу.

Шмыгнув носом, присоединился Федор. Богомолов кашлянул и запел. Не имея слуха, он пытался громкостью голоса скрыть фальшь, а выходило громко и фальшиво. Они пели хором, неприлично громко и желали только одного, чтоб детство подольше не кончалось.

 
А пока мы только дети,
Нам расти еще, расти,
Только небо, только ветер,
Только радость впереди.
Только небо, только ветер,
Только радость впереди.
 

В машинах, застрявших перед светофором, слышали их. Морщинистый дед с сетками картофеля на заднем сиденье барабанил пальцами по рулю и улыбался. Другие приоткрыли окошки и слушали приглушенные голоса друзей из черного блестящего квадратного автомобиля. Кто-то тихонько подпевал.

 
Крылатые качели
Летят, летят, летят!
Крылатые качели
Летят, летят, летят!
 

Все люди были родом из детства и когда слышали детские песни, невольно забывали обо всем плохом и мечтательно улыбались.

Правда, сами дети ничего такого не понимали, они просто жили и любили мир таким, каким он был, – добрым, разноцветным и безумно интересным. Красный как свекла Иннокентий, вытирая кулаком слезы, трясся в смехе. Ему казалось смешным, что большие взрослые несерьезно громко поют, а папа, закончив, часто моргает и не смотрит на него в зеркало. Анжела не сводила лучистых глаз с заплаканной мамы. Ваня, не улыбаясь, разглядывал своего отца. Его отец, Петр Богомолов, всегда уверенный и строгий, имел лицо неуверенное и мечтательное и внимательно глядел в окно, хотя никакого мультика там не показывали. Ваня перевел взгляд на дядю Илью. Дядя Илья, красный до корней бороды, притворялся, что спит. «Ох уж эти взрослые странные, никогда не поймешь их!» – думал Ваня.

– Пап, поехали уже! – крикнул Иннокентий.

Федор, очнувшись, вдавил педаль, и машина помчалась в Крылатское.

Несмотря на все последующие события, Иннокентий, когда вырос, бережно хранил светлое воспоминание о том, как молодой папа с друзьями пел в машине.

69

Первая встреча запоминается навсегда, особенно если ты ребенок. Иннокентий позже вспоминал встречу с велотреком, как захватывающий красочный фильм.

Вначале они долго-долго ехали. Иннокентию казалось, они ехали целый день, хотя прошло всего полчаса. Наконец папа сказал, что уже скоро, и показал им в окне огромную космическую тарелку со странным названием «это и есть велотрек в Крылатском». Иннокентий ничего не понял, но он и его друзья прильнули к окнам. Наконец они заехали в дремучий лес и выбежали из машины.

Погода стояла солнечная, дышалось легко, пахло пожухлыми листьями и влагой. По асфальту полз черный жук с двумя усами. Огромный дядя Петя, похожий на капитана Флинта своей курительной трубкой, со скрежетом раскрыл железную дверь и подтолкнул детей к воротам, чтобы они вошли первыми в велотрек в Крылатском. Иннокентий чувствовал горячечное вдохновение, ведь за руку его крепко держал папа, а значит, намечалось опасное приключение.

Иннокентий с гордостью показал Ване и Анжеле фотографию папы в холле здания, и потом они долго шли за папой по бесконечному скобообразному коридору с тусклыми лампами. Это было как в древнем замке с факелами. Они зашли в магазинчик. В магазинчике мальчик с чупа-чупсом, увидев их, молча спрыгнул с табуретки и пошел за суровым огромным мужчиной, который показал сыну, что достать: желтую велоформу с черными вставками и тремя карманами сзади. Форма была мягкой, гладкой, тонкой и пахла как-то по-особенному.

Потом Федор завел Иннокентия и Ваню в странное место под названием «мужская раздевалка», а сам исчез. Переодеваясь, Иннокентий удивленно разглядывал здоровенных мужчин из сборной страны, только что закончивших утреннюю тренировку. Мужчины все время гоготали, ходили с повязанными на бедрах махровыми полотенцами, залили водой весь кафельный пол и подсмеивались над детьми. Страшно пахло горчичными мазями и мужским потом. И еще мужчины часто говорили плохие слова, от которых бабушка обычно закатывала глаза. После пряничного розового мира мамы, в котором летали бабочки, тонким голоском пела бабушка и пахло ландышами, мужская раздевалка в первые минуты шокировала Иннокентия. Вышел он из раздевалки с развязанным шнурком, громко гогоча, грязно ругаясь и благоухая горчичной мазью.

Внезапно появился папа и провел их в зал велотрека. Иннокентий никогда не видел такого огромного зала. Он ладошкой провел по шершавому покрытию легкоатлетического манежа, вдохнул запах резины и переглянулся с маленьким Ваней, тоже пораженным. Множество людей в красивых формах, подтянутые, веселые, смеющиеся, сосредоточенные, занимались спортом. Спортсмены изящно перекидывали воланы, стучали теннисными мячами, бегали толпой по манежу и гоняли с грохотом по треку.

Подошла тонкая Анжела, как и они, в красивой желтой форме с черными вставками. Дядя Илья, держа в руках детские пальто и куртки, назвал Анж мадам Спичкой, Ваню – Губкой Бобом, а Иннокентия – принцем Лимоном. Рыжая высокая Кира, в которую был тайно влюблен Иннокентий, зашикала на мужа и, потрепав Иннокентия по светлым волосам, посмотрела на него красивыми голубыми глазами. «Когда вырасту, выгоню грубияна и женюсь на ней», – подумал Иннокентий и раздул грудь. Папа имел озабоченное лицо, но улыбался, встречаясь взглядом с Иннокентием.

Седой старик тренер, с искрящимся взглядом, увел их через мостик над треком, на верхнюю разминочную дорожку, где уже ждали с любопытными глазами мальчики и девочки возраста Иннокентия. Тренер со смешным именем Соломон разговаривал с папой и выделял из всех Иннокентия, положив ему руку на плечо и заглядывая в глаза. Иннокентию было лестно, что тренер уважал папу. К папе вообще подходили многие взрослые спортсмены и обнимались с ним. Похоже, папа был большой шишкой.

Тренер пригласил детей к бетонным перилам. Иннокентий поднялся на носочки, двумя руками держась за хромированную трубу, и с трудом увидел происходящее на треке. Там ездил мотоцикл! Огромный велогонщик в черной форме с бешеной скоростью гнался за мотоциклом, словно прилепился к нему передним колесом. Увидеть мотоцикл было удивительно, и Иннокентий возбужденно обсудил с Ваней это открытие. Велогонщик выгнул спину, нагнулся над рулем и быстро мельтешил близко сведенными коленками, обгоняя соседних спортсменов, словно те застыли на месте.

Тренер объяснил, что это чемпион мира на велотреке Виктор Капитонов – правда, чемпион мира в прошлом, а теперь по меркам спорта ветеран.

– Он готовится побить часовой рекорд мира, – добавил со значением папа, держа руку на плече Иннокентия.

Этот бешеный гонщик, что хотел побить рекорд мира, запомнился Иннокентию каким-то черным пятном, летающим по кругу. Он за секунду пролетал мимо них, гремя черными дисками колес, наклонялся почти горизонтально на поворотах и возвращался к ним. Головы детишек крутились, следя за ним, а сами они громко обсуждали гонщика, но больше дребезжащий, дымящийся мотоцикл.

Гонщик, окончив гонку, отставил велосипед и шлем, посмотрел наверх и, к общему удивлению, взбежал по мостику к папе Иннокентия. Они обнялись! Чемпион мира знал папу! Количество открытий зашкаливало. Чемпион мира был высоким мужчиной мощного телосложения, с прозрачными глазами, растрепанными длинными волосами и черной бородкой. Свирепым лицом он чем-то напоминал летучую мышь. Ноги у него были накачаны и походили на песочные часы.

Папа подвел чемпиона мира к Иннокентию. Чемпион мира, глядя из-под сведенных кустистых бровей в глаза Иннокентию, сдернул с руки перчатку и крепко пожал ладонь Иннокентия. Мальчик гордо оглядел всех, и потом всю оставшуюся тренировку лицо его сияло, словно золотой дублон. Пока чемпион мира у перил говорил с папой, старик тренер расставил детей в ряд, попросив других бегавших на дорожке бегать чуть правее. Кивнув головой в сторону гонщиков, он рассказал, что папа Иннокентия и чемпион мира готовятся к Гран-при Москвы. Одновременно тренер начал разминку, показывая, что делать.

– Но это бессмысленно! – сказал один маленький мальчик, разминая круговыми движениями ступню. – Он никогда не победит чемпиона мира.

Иннокентий вспыхнул и испуганно посмотрел на тренера, потом на отца. Иннокентию стало обидно за папу, но папа ухмыльнулся и подмигнул сыну. Виктор Капитонов и друзья папы, улыбаясь, посмотрели на тренера.

– Но как же победить чемпиона мира, если не попытаться? – сказал старик тренер. – Готовьтесь – и вы победите. Есть два типа людей: одни болтают, другие пытаются, одни живут в страхе, другие рискуют. В мире нет ничего прекраснее, чем свобода пытаться. Пусть у вас не получится, пусть вы ошибетесь, сглупите, но то, что вы попытались, сделает вас особенными. – Он помолчал, делая знак одному из мальчишек приседать активнее. – Жизнь есть риск. – Волков указал скрюченным желтым пальцем на покрасневшего папу Иннокентия. – Чтоб вы знали, Федор Ребров был последним, кто победил Капитонова на соревнованиях. Да-да! Этот парень уже побеждал будущего чемпиона мира.

У Иннокентия засаднила рана на лбу и повлажнели глаза от гордости за своего папу. Старик тренер, увлекшись, рассказал, что они тренируются в школе олимпийского резерва, что они на верном пути, ведь чтоб стать лучшим, надо быть среди лучших, а не ошибается лишь тот, кто ничего не делает, и все в таком роде, но это было не интересно Иннокентию, потому что не было ни слова про папу.

Дальше началось форменное насилие над детьми, как позже сказала бабушка. Иннокентий бегал эстафету, отжимался, скакал на ножке по ступенькам, выпрыгивал из приседа, качал пресс, качал спину, делал кувырок через голову, на корячках изображал пелотон велосипедистов. Иннокентий ныл, жаловался, ворчал, потел, гримасничал, жульничал, падал, но, глядя на папу, поднимался. Папа ни разу не улыбнулся, а Иннокентий так хотел заслужить его улыбку! Анж и Ваня, так же как и он, устали, но не сдавались.

Окончив первую часть занятия, Иннокентий нахлобучил шлем и получил шоссейный гоночный велосипед. Он двести кругов разминался на легкоатлетическом манеже, чудом спасся от большого завала и был поставлен на трек, где гоняли взрослые гонщики. Детей расставили по парам в длинную колбасу, и они, словно бурлаки на Волге, усталые и молчаливые, ненавидящие слово «пытаться», продолжали бесконечную тренировку.

Когда тренировка закончилась, Иннокентий, вспотевший и обессиленный, взглянул на отца. Папа улыбался, а чемпион мира показывал большой палец. Иннокентию стало так хорошо, как никогда в жизни.

Дети, усевшись на бордюр нижнего манежа, пили воду из бутылей и ели бутерброды с колбасой. Усталость прошла, уступив место удовлетворению и эндорфинам счастья. Папа разговаривал с друзьями и тренером. В темнеющем широком входе показалась любимая мама, а за ней бабушка и дедушка. Иннокентий подбежал к ним и принялся рассказывать, роняя крошки на резиновый пол, как все было. Подбежала сияющая Анж.

Мама странно посмотрела на папу, бабушка вырвала у папы спортивную сумку, а дедушка, забросив Иннокентия, словно мешок картошки, на плечо, унес его в такси. Счастливый Иннокентий помахал рукой своим новым друзьям и папе с Виктором.

70

Недоумова, узнав от Недотроговой о краже Иннокентия, призвала на помощь черного грека и довольно быстро выяснила, куда поехал Федор. Но Пелагея, неожиданно для всех, воспротивилась желанию матери наказывать мужа. Усаживаясь на заднее сиденье такси, Пелагея имела твердое решение записать сына на велоспорт, помириться с Федором и велела Недоумовой не вмешиваться. Эрида Марковна, потупив глаза, согласилась и молча села в такси. Но в дороге заговорила. Пелагея вышла в Крылатском с пылающим лицом и твердым намерением вырвать сердце мужа и выбросить акулам в московский океанариум, а Иннокентия отобрать навсегда.

– Похоже, царь Соломон судил какую-то другую мать, – сказал Илья Мягков, провожая взглядом троицу, уносящую мальчишку в темноту. – Пелагея скорее разорвет ребенка пополам, чем отдаст тебе. Странная она.

– Странные родители, странная дочь, что тут странного? – возразил Петр Богомолов.

Федор Ребров выбежал на улицу. Желтое такси, качаясь на бугорках неровного асфальта, скрылось за поворотом. Федор, постояв в задумчивости минуту, прошелся до Гребного канала. «Что дальше? – думал он, пнув в воду камешек. – Что делать?» То, что Недоумова не отдаст ему Иннокентия, было так же ясно, как то, что президент Зимбабве Роберт Мугабе никогда добровольно не отдаст власть.

Неожиданно для себя он снял с пальца золотое обручальное кольцо. Некоторое время он разглядывал его, вспоминая, как они покупали его на Арбате. Они были молоды, влюблены и счастливы. Похоже, все было кончено. Разбежавшись, Федор запульнул кольцо далеко в воду. Кольцо сверкнуло золотым блеском и тихонько булькнуло. Федор вернулся на трек, твердо решив отобрать Иннокентия через суд. Никому он не желал найти и надеть на безымянный палец это золотое обручальное кольцо.

Часть седьмая

71

Федор вошел в американский ресторан с темными столиками, красными стенами, электрогитарой и плакатом в стиле поп-арт, на котором была изображена Мэрилин Монро. Лучший адвокат Москвы по семейным делам Катя Ковач уже сидела у окна и флегматично резала ножом омара на своей тарелке. Федор, обойдя столики, подошел к Кате, деловито-официально поздоровался и молча сел напротив. Изучая черное картонное меню, он бросал задумчивые взгляды на адвоката, размышляя, можно ли ей доверить свою судьбу.

Катя была узкоплечей черноволосой девушкой чуть младше него и носила тугие косички с ровным белым пробором посередке. Лицо ее было какое-то персидское, удлиненное, с прекрасными голубыми глазами и черными бровями полумесяцем. Поедая омара, Катя изредка поглядывала на Федора прекрасными голубыми глазами, и он встряхивал головой, чтоб не отвлекаться и думать о делах. Катя Ковач была одета в «левайсовскую» белую футболку, короткие джинсы и кеды. Черные очки в форме кошачьих глаз лежали возле солонки.

Катя была похожа на американскую топ-модель палестинского происхождения Беллу Хадид. Она было высокой и стройной, как Пелагея, в юности ее приглашали работать в модельном агентстве, но она отказалась. Как и Белла Хадид, Катя не улыбалась, и в этом была магия, редкая улыбка воспринималась как сумасшедший успех. Многие сердца разбились в попытках вызвать эту улыбку.

Федор познакомился с Катей Ковач два года назад на Петербургском юридическом форуме. Катя была по отцу американка, имела двойное гражданство и планировала позже переехать в Штаты, за что Федор в шутку называл ее американкой. Она окончила Новосибирский университет, получила степень LLM[18]18
  Магистр права.


[Закрыть] в Колумбийской школе права и стажировалась в лондонском офисе Kirkland & Ellis[19]19
  Американская юридическая фирма. 29 1


[Закрыть]. Немудрено, что, вернувшись в Россию и открыв адвокатский кабинет, она быстро стала лучшей в своем деле. Это стоило ей мужа, но после развода остался красивый белокурый мальчик, игравший сейчас в детском уголке ресторана. Если кому и можно было доверить свою судьбу, то Кате Ковач.

Из динамиков звучало какое-то веселое диско семидесятых, и в голове Реброва невольно мелькали темнокожие девушки с клумбами зеленых кудрей, огромные очки в белой оправе и танцующий Траволта в расклешенных белых брюках. Щелкая кнопочной ручкой, подошла румяная официантка. Катя повернула голову к девушке и спросила салфеток. «Как же она красива!» – подумал Федор, рассматривая сбоку локон черных волос на маленьком белом ухе, блестящие скулы и крупный рот Кати Ковач.

– Мужчина, попробуйте сырнички с джемом, – сказала официантка Федору, отцепляя с пояса блокнот. – Из напитков могу предложить травяной чай с медом. А? Наши хиты по утрам!

– Нет! – ответил он и посмотрел на Катю долгим взглядом. – Сырнички я уже поел с медиатором в «Шоколаднице». Дайте мне, пожалуйста, нью-йоркский стейк с кровью. А попить… – Он надолго задумался, растирая висок. – Сделайте черный эспрессо, добавьте десять грамм водки и посыпьте красным перцем, самым острым, что у вас есть! Сахара, разумеется, не надо.

Катя Ковач улыбнулась.

Некоторое время они говорили на нейтральные темы. Федор рассказал последние новости о своих друзьях Илье и Петьке, с которыми Катя Ковач как-то пила кофе. Катя рассказала об одном общем знакомом из международной юридической фирмы Dentons. Dentons объединила в том году три известные фирмы, включая Salans, и все, что там происходило, было интересно. Они поговорили о зарплатах у Пугинского[20]20
  «Егоров, Пугинский, Афанасьев и партнеры» – российская юридическая фирма.


[Закрыть] и долго обсуждали грядущее упразднение Высшего арбитражного суда. Федор негодовал: Верховный суд не всегда понимал право, местами подменял законодателя и частенько работал на политиков, предавая высокие идеалы профессии юристов. «О чем можно говорить, если статуе богини правосудия перед входом в Верховный суд забыли надеть повязку? – ворчал Федор. – Если выбирать, я б оставил ВАС, а упразднил ВС!» Катя Ковач близоруко-бесстрастно смотрела только на него, аккуратно ела, а иногда, заведя правую руку за спинку стула, высматривала на месте ли ее сын. Катя судилась в судах общей юрисдикции, Федор – в арбитраже, поэтому по вопросу упразднения ВАС они имели противоположные мнения.

– Легко остаться чистым, если судишь корпорации! – говорила Катя. – С живыми людьми сложнее. Если судишь живых людей, нельзя быть формалистом!

– О чем ты? Закон – это закон, а не мистер Пупкин из Верховного суда.

Некоторое время Федор молча скоблил тарелку ножом, поедая стейк. Закончив, он салфеткой стер полоску крови с губ и рассказал историю о сыне. Выслушав, Катя долго смотрела в окно. Из метро выходил народ и хаотично разбредался в разные стороны. Она перевела сочувствующий взгляд на него и притронулась к его руке мягкими теплыми пальцами. Ногти ее были выкрашены в красно-белые квадратики, похожие на герб Хорватии. «А модели с возрастом становятся доступнее», – вдруг подумалось ему.

Пустые тарелки унесли. Федор, поев и выпив, попросил воды и чувствовал себя в том работоспособном, отдохнувшем состоянии, когда он мог решать любые задачи. Катя описала процедуру отвоевывания Иннокентия.

– После подачи иска к Пелагее, Черемушкинский суд отправит материалы в Черемушкинский орган опеки и попечительства, – говорила она. – Они проведут комиссию и дадут суду заключение, кто из вас лучше для ребенка. Признаюсь честно, Хаммурапи заколол бы себя мечом, побывав на заседании органа опеки, но ты должен понимать: дело отца против матери – полнейший фарс. Есть редкие случаи, когда отцы выигрывают, но что касается твоего случая… – Она вздохнула. – Ты не отберешь Иннокентия у Пелагеи.

Федор терпеливо слушал, перекладывая из руки в руку стеклянную солонку с серебристой крышкой и с улыбкой глядя в красивые блестящие голубые глаза американки. Он где-то узнал, что смотреть минуту в красивые глаза женщины значило продлить жизнь на сутки, и бессовестно пользовался этим.

– Так ты будешь моим адвокатом? – спросил он, нахмурившись.

– Нет.

Катя надела кошачьи очки и, подняв руку, позвала официантку.