Текст книги "Крылатые качели"

83

Одинокая лампа освещала тесную лестничную клеть с зелеными стенами, полом из желтого кафеля, электрическими щитками и четырьмя дверьми. Из соседних квартир слышались короткометражки чужих жизней: в первой громко ссорились, во второй играли на фортепиано, в третьей смотрели телевизор, в четвертой варили сельдерей.

Федор постучал в дверь Пелагеи, оборачиваясь то к Илье, блестевшему круглыми глазами, то к Кассандре, прислонившейся ухом к стене. Заскрипел паркет, желтый глазок на миг потемнел, тяжелый и крупный Медузов оперся о железную дверь. Послышались легкие шаги жены Федора.

– Пелагея, мы пришли за Иннокентием, – сказал Илья Мягков. – Я все слышу и вижу.

– Мальчик делает уроки. – ответил Дэв Медузов.

– А как же соглашение? – спросил Федор насмешливо. – Пелагея, что молчишь?

– Вы плохой юрист, – ответил Медузов. – Нет соглашения.

Федор, округлив глаза, переглянулся с друзьями. Илья пожал плечами, Кассандра, с отблеском синего экрана на лице, листала телефон. Федор ясно представлял, как Дэв стоит в узком коридоре, растянув мясистые губы, разглядывает ногти на руках, а большие глаза его блестят. Медузов болезненно-ревниво относился к чужому успеху и бережно-ревниво – к своему, поэтому в чужом успехе выискивал подвохи, а в своей жизни не замечал полного краха.

– По закону, – развивал Медузов правовую мысль.

Послышалось шарканье тапок.

– Эрида, этот пришел, – сказал Медузов тихо. – Так вот, по закону соглашение между сторонами имеет место, если оно действительно. Но вы воспользовались тяжелыми моральными обстоятельствами моей дочери, значит, соглашение недействительно, а значит, нет соглашения.

«Похоже, он не понимает разницы между недействительностью сделки и ее отсутствием», – подумал Федор. Он объяснил доморощенному Плевако, что словосочетание «тяжелые моральные обстоятельства» гражданскому законодательству не известны.

– Возможно, вы имели в виду кабальную сделку, то есть сделку, совершенную на крайне невыгодных условиях ввиду стечения тяжелых обстоятельств? – говорил Федор. – Да только как ни посмотри, нет тут кабальной сделки!

– Вам не нравится? Идите в суд! – Медузов рассмеялся.

– А что вы скажете насчет реституции? Раз такое дело, вы должны вернуть деньги.

– Ха-ха! Не знаем мы никаких реституций. Деньги – наши.

– Хорошо придумали. – с сарказмом сказал Федор.

Он некоторое время раздумывал, как поступить, опершись плечом на холодную дверь. Сверху с мешком мусора спустилась женщина и вышла на улицу.

– Дэв, по закону родители имеют приоритет в воспитании детей перед всеми другими, – продолжал Федор, отстукивая ногой в такт слогам. – Так сказала сегодня ваш адвокат, Ариадна Сумарокова. Может, вы не будете вмешиваться и просто дадите Иннокентия? Суд даже не считает вас ответчиками, а ведь мы оба знаем, что это не так.

Послышался тонкий голос Эриды Марковны:

– Не слышали мы о таком законе! – крикнула она простецким тоном деревенской бабки. – Я старая больная женщина. Вы мне принесите бумагу на бланке, с подписью и гербовой печатью, где будет написано ваше право забрать Иннокентия, я сразу исполню.

На самом деле Недоумова лгала и знала от Ариадны, о чем говорит Федор. Она знала, что норма Семейного кодекса о приоритете родителей спасла ее от психиатрической экспертизы, и своим хитрым умом смеялась над глупыми людьми. «Я могу делать с Иннокентием что угодно, а судье петь песенку про приоритет родителей», – думала она.

Друзья посмотрели с надеждой на мага в первом поколении. Кассандра с невозмутимым лицом Кашпировского водила руками по стене, да только не похоже было, что жизнь менялась к лучшему. Недоумова не стала феей, Медузов не превратился в червяка. Добрая девушка все же была магом только в первом поколении, ей нужно было учиться и учиться, а может, и вовсе сменить специальность. Кассандра неожиданно разбежалась и бросилась плечом ломать дверь. Мягков, улыбаясь, легко остановил ее.

– Псс! – прошептал он. – Мы получим исполнительный лист и вскроем эту дверь.

Они вышли на темную улицу, осмотревшись перешли дворовую дорогу и расселись на детской карусели. Илья оттолкнулся, карусель, тонко скрипнув, закружилась. Федор держался за холодный железный подлокотник и размышлял о своем. Кассандра, не признавая провала, рассказывала о черной силе ночи, обещалась позвать на помощь белых магов, возможно даже сильнейшего московского мага по кличке Гендальф. «Нет, с Гендальфом мы, пожалуй, повременим», – подумал Федор.

– Знаете, в чем проблема российского закона? – сказал он, вглядываясь в блестящие глаза друзей. – Закон, как известно, рассчитан на культурно развитого, достаточно умного и цивилизованного человека. Закон не рассчитан на человека бескультурного, недалекого и темного. Бескультурный – он хитрый. Он будет применять закон в той части, что ему выгодна, в другой части будет притворяться, что закона не знает. Если он сам, к примеру, бежит без очереди в автобус, он будет кричать, что торопится, если же встанет в очередь, то будет кричать таким же торопливым, что это их проблемы. Человек бескультурный не дорос до уважения к закону и договору, он не дорос до понимания важности правил. – Федор посмотрел на зашторенные окна второго этажа. – Так вот, проблема российского закона… Черт, забыл, о чем хотел сказать!

Поскрипев на карусели, они разъехались по домам. Судьба так сложилась, что Федор больше никогда не видел Кассандру. Много позже он узнал, что девушка так и прожила жизнь, занимаясь странными занятиями, и умерла, наслаждаясь закатом на одном из московских мостов.

84

Прошло несколько дней. Иннокентий поздним вечером пришел к Кораблику, большой детской площадке на аллее между футбольным полем и Нахимовским проспектом. Мама с бабушкой уселись на скамеечку лузгать семечки. Он залез по веревочной паутине на верхнюю палубу и начал играть с одноклассником в догонялки, как вдруг заметил за желтым такси прячущегося папу. Папа, одетый в мотоциклетную куртку, под которой виднелась черная футболка с черепом, хитро улыбался и держал у рта палец. Иннокентий так соскучился, что незаметно от мамы спустился к нему и прыгнул в объятия. Они уселись в такси и весело помчались по Москве.

Папа сразу позвонил маме.

– Пелагея! – бодро кричал папа, рукой взъерошивая светлые волосы Иннокентия. – Я забрал сына на Карибское море. Мы будем пить с пиратами ром, вопить дурными голосами песенки и брать на абордаж суда. Йо-хо-хо! Мы вернемся утром, а пока поставь за нас свечку и молись. Не благодари!.. Что?

Да шучу я!.. У родителей мы будем!

Мама что-то говорила в трубку встревоженным голосом. Папа, смиренно улыбаясь, кивал, потом убрал телефон и, посмотрев на Иннокентия веселым взглядом, положил ему руку на плечо и прижал к мощной груди его голову. Иннокентий всю дорогу не переставая рассказывал о своих успехах, а папа поощрительно кивал и тискал его светлую голову.

Когда они въехали в Переделкино, стало совсем темно. Иннокентий замолчал, разглядывая в черноте деревьев желтые окошки деревянных домиков. Из бань вился белый дымок, вкусно пахло костром, лаяли дворовые собаки. Прислонившись виском к прохладному стеклу, Иннокентий поглядел вверх и увидел над черными верхушками мириады звезд. Ему вдруг захотелось вот так и ехать с папой в этом сказочном лесу вечно.

Папа привез Иннокентия к тем страшным людям, что не заботились о нем, избивали и кормили черт знает чем, – к его родителям. Так говорила бабушка, а бабушка была самым умным человеком на Земле. Иннокентий всегда-всегда возвращался от встреч с родителями папы больным, израненным, избитым, голодным и обессиленным, что, как известно, смертельно опасно для детского несформировавшегося организма. Так говорила бабушка. После пары поездок Иннокентий никогда не бывал в Переделкино, а страшным людям бабушка запретила приезжать к Иннокентию. И теперь он со страхом ждал встречи. «Откроется дверь, а там гудит пламя, клубы дыма! – воображал мальчик. – И демоны с горящими глазами!»

Такси, скрипнув гравием, остановилось у широкого домика из крупных бревен, крашенного деревенской белой известкой. В окне первого этажа горел желтый свет, за раскрытой шторой виднелся праздничный стол, люди. Через форточку слышались голоса и смех. Справа к дому была приделана веранда из темного дерева. Такси, развернувшись, уехало.

Папа со счастливым, сияющим лицом открыл маленькую калитку в низеньком заборчике и потянул Иннокентия за собой. Иннокентий, чувствуя крепость сухой папиной руки, без всякого страха зашагал навстречу страшным людям.

К веранде вела дорожка из желтых камней, как в старом фильме про «Волшебника из страны Оз». Внезапно зажегся прожектор. Иннокентий с любопытством огляделся по сторонам. Во дворе виднелась стеклянная теплица, размером с гараж, темная стриженая поляна, окруженная яблонями, греческая гипсовая ваза, искусственное озерце с камышом. Вдали желтела баня. На клумбе по правую руку затаился игрушечный ежик. Из темноты вдруг выбежал, прижимаясь к земле, закрутился и завилял хвостом пегий охотничий пес и, заглядывая в глаза, начал лизать пальцы Иннокентия. Иннокентий, опасливо прижавшись к папиной ноге, осторожно погладил собаку.

Неожиданно в веранде распахнулась дверь и стукнулась о стену. Иннокентий с ужасом спрятался за папу. В проеме стояла строгая женщина в шали и седой мужчина с тростью. Дрожа от ноябрьского холода, они весело рассматривали пришедших. За их головами, встав на ступеньку выше, улыбалась девушка, глазами похожая на папу. На демонов они вроде не походили, и уже скоро Иннокентий совершенно забыл о словах бабушки Эриды.

Их провели через холодную веранду в ярко освещенную прямоугольную гостиную со шкурой рыси на стене, со слоновьим троном махараджи и с праздничным столом, полным еды и напитков. Иннокентий подбежал к камину и погрел руки у огня. Он постеснялся потрогать трон махараджи, на нем восседал тот седой мужчина, второй дедушка, и не мигая разглядывал его синими выпуклыми глазами. Строгая женщина, вторая бабушка, усадила Иннокентия за стол, между двумя высокими взрослыми, принесла тарелку куриного супа с лапшой и, погладив по голове, ушла. Высокие взрослые, сидевшие за столом, шумно говорили об умных вещах.

Незнакомый мужчина, сосед по столу, пояснил Иннокентию причину праздника. Из Нью-Йорка приехала папина сестра с мужем и двумя сыновьями. Сестра, зевая после перелета, обняла папу, взлохматила ему волосы и ушла наверх спать. Маленькие американцы-погодки, одетые в полосатые бейсбольные костюмы, сидели в креслах и молча смотрели по телевизору мультик про Шрека. Они с любопытством косились на двоюродного русского брата, ожидая, когда он поест и они познакомятся.

Иннокентий заедал суп бутербродом с маслом и озирался по сторонам, выискивая папу. Папа, поговорив с гостями на кухне, сел на диван и сразу вступил в разговор с большим мужчиной. Папа представил его как своего дядю-физика, Степана Алексеевича Душевина. Тот имел пышную курчавую шевелюру, совсем как у Дока из «Назад в будущее», и рассказывал папе о фазанах.

– …бозон Хиггса – это путь к антигравитации! – сказал он, шумно откусывая яблоко.

– Каким образом? – спросил папа скептическим тоном и облокотился на спинку дивана. – Стандартная модель, насколько я помню, не включает в себя гравитацию.

Иннокентий ничего не понял, но внутренне согласился с папой и скептически перевел глаза на курчавого физика. «Стандартная модель, – подумал он. – Какое загадочное слово».

– Представь, если убрать эту частицу, то у вещества не будет массы, – увлеченно продолжал физик, доедая яблоко. – Это ключ…

Иннокентий перестал слушать. Он намазал на мягкий белый хлеб чесночную приправу и откусил огромный кусок, запив найденной на столе кока-колой. Суп он наполовину съел, и строгая женщина незаметно унесла тарелку. Иннокентий понял из сказанного только то, что у фазана есть ключ, но причудливые слова и вдохновленный тон Степана Душевина понравились ему.

Неожиданно седовласый физик громко прокашлялся и постучал вилкой по толстому фужеру на длинной ножке. Все замолчали и посмотрели на Душевина. На самом деле он был человеком юмористического склада, давно наблюдал за Иннокентием и решил развеселить задумчивого мальчика. Он закатил глаза, искоса подмигнув Иннокентию, поднял густые седые брови и рассказал дрожащим монотонным голосом стих, смешно изображая тех поэтов, что Иннокентий видел по телевизору.

 
Шар раскаленный, золотой
Пошлет в пространство луч огромный,
И длинный конус тени темной
В пространство бросит шар другой.
Таков наш безначальный мир.
Сей конус – наша ночь земная.
За ней – опять, опять эфир
Планета плавит золотая[25]25
  А. Блок (1912). 35 4


[Закрыть].
 

Все зааплодировали и засмеялись. Иннокентию вдруг стало страшно смешно от актерства Степана Душевина, и он скрючился, схватившись руками за живот, в немом, слезливом, самом смешном смехе. Физик, обойдя стол, похлопал его по спине и крепко пожал руку. Иннокентий пил кока-колу и глядел по сторонам. Вокруг постоянно происходило чудное действо.

С кухни вышла строгая женщина. Она вытирала полотенцем тарелку и оглядывала стол. Бабушка Эрида не любила маму Федора, и Иннокентию она тоже не понравилась. Бабушка Эрида говорила, что та настраивала папу против мамы, и Иннокентий внимательно следил за ней, чтоб она не говорила с папой.

В проеме кухни показалась незнакомая тетя с заботливым лицом, видимо, сообщник Татьяны (так называли вторую бабушку Иннокентия братья, и он тоже решил ее называть так). Тетя в тот вечер несколько раз заговаривала с Иннокентием, спрашивала строгим простуженным голосом о предметах в школе, об отметках, неожиданно приятно хвалила его и иногда качала головой. Потом она встала с бабушкой Татьяной у дальней шторы и, растирая висок пальцами, видимо от головной боли, что-то говорила ей, посматривая заботливыми глазами на Иннокентия. То была заслуженная учительница из Подольска.

85

Еще один гость, большой представительный дядя в пиджаке и затемненных очках, установив волосатые руки на живот, прогуливался по узорчатому ковру гостиной и рассматривал стеклянные полки с книгами. Он подошел к Иннокентию и, уперев подбородок в грудь, некоторое время разглядывал с веселым интересом. Это был профессор кафедры классической филологии Московского университета.

– Здравствуй, пионэр! – сказал он чудно и протянул руку. – А ты песню про паровоз слышал?.. Нет? – Он как бы опускал ноздри и приподнимал губу при каждом слове. – Сейчас, пионэр! – Он обернулся к Татьяне. – Мам, спой нам песню про паровоз.

Бабушка Татьяна, отставила тарелку и села за старинное пианино со статуэткой Бетховена на нем. Выпрямив спину, бабушка Татьяна коснулась пальцами мраморно-белых и агатово-черных клавиш и заиграла, чем сразу привлекла внимание Иннокентия. Сыграв вступление, бабушка тихим голосом запела песню Крокодила Гены из любимого мультфильма папы про Чебурашку.

Седовласый физик Душевин, чудной профессор филологии, папа Иннокентия, женщина с заботливым лицом и еще несколько человек за столом развернулись к Татьяне и со смешными, наивно-детскими, старательными лицами начали подпевать ей. Дедушка, которого братья называли дед, спустил локоть с подлокотников трона и, обернувшись к пианино, вдруг тоже запел низким приятным голосом, похожим на голос Крокодила Гены.

 
Медленно минуты уплывают вдаль,
Встречи с ними ты уже не жди,
И хотя нам прошлого немного жаль,
Лучшее, конечно, впереди[26]26
  «Голубой вагон». Песня из м/ф «Крокодил Гена и Шапокляк» (1974). Слова А. П. Тимофеевского. Муз. В. Я. Шаинского. 35 6


[Закрыть].
 

Иннокентий и двоюродные браться переглянулись со скромно-стеснительными улыбками. «Какие смешные эти взрослые!» – говорили их глаза.

Как только допели песню, сосед Иннокентия, прямой лысый мужчина с седыми короткими усами, попросил баян. Папа принес из подвала огромный квадратный инструмент в картонной коробке, пахнущий стариной. Он объяснил Иннокентию, что это и есть баян, и прадедушка Иннокентия, известный физик Алексей Егорович Душевин, имея хороший слух, подбирал на нем «Любовь нечаянно нагрянет».

Мужчина с седыми короткими усами, с трудом растягивая меха, взопрев от усилий и жара камина, заунывно-старательно спел что-то свое, грустное, нагнув вперед блестящую лысину, чтобы видеть кнопки. Папа позже шепотом рассказал, что мужчина был известный депутат «единорос», лучший друг деда в жизни. «Знал бы ты, как они спорили раньше в Думе, разве что стулья не кидали!» – сказал папа с лучистой улыбкой.

Казалось, взрослые, раз начав свой рок-н-ролл, не могли остановиться. Татьяна исполнила чудную прелюдию до-мажор для фортепиано Иоганна Себастьяна Баха. Профессор по слогам спел песню о кочегарах и плотниках. «Единорос» подыграл на баяне, а потом сам спел о темной ночи и свистящих пулях. Иннокентий пересел к братьям и досмотрел «Шрека». Потом еще играли и пели. Большой прямой нос деда, сидевшего на троне махараджи, все чаще морщился в зевоте, и в один момент он заснул, свесив голову набок.

Татьяна провела всех детей и папу по деревянной скрипучей лестнице на второй этаж, в небольшую комнату, с большим письменным столом, кроватью и окном. Это была детская комната папы. На полках блестели десятки спортивных кубков, на железной медальнице аккуратно, тесемка к тесемке, были прилажены тяжелые медали с барельефами велогонщиков. Иннокентий провел руками по медалям, и те весело забренчали, раскидывая по комнате зайчиков от яркой лампы.

– Мам, красиво сделала, спасибо! – сказал смущенный папа и долго рассказывал детям о своих победах, к удивлению Иннокентия, помня историю каждого кубка и медали. Иннокентий с гордостью держал папу за руку, показывая всем, что это его папа, а потом рассказал, что папа готовится к Гран-при Москвы, где будет соревноваться с самим чемпионом мира, что возвеличило авторитет Иннокентия до небес.

Комната папы напоминала рубку космического корабля. В окно был направлен громадный четырехколенный телескоп. В углу возвышалась белая космическая ракета, на стене висела карта звездного неба и рядом с ней – настоящий космический скафандр. За стеклянными дверцами шкафа Иннокентий, наклонив голову набок, прочел корешки книг, все они были по физике. Папа рассказал о созвездиях, подарил задачки Перельмана и позволил каждому походить в скафандре.

Из гостиной послышался зов деда.

Гости уже ушли, а дед проснулся и занялся внуками. Если папа был мастер выдумок, так деду впору было разрабатывать приложения для игр. Он задавал вопросы – дети отвечали. «Почему деревья зеленые?», «Что такое цель?», «Что мешает ходить в школу на Марсе?» И все в том же духе, непонятное и мудреное. «Воображение, абстрактные понятия, глобальное мышление», – пояснял он отцу Иннокентия. Дети вспотели, корпели, мучились, грызли ногти, умоляли еще. Дед разошелся и придумал им задание: собирать на скорость из пазлов огромные картины, а потом и вовсе из спичек вместе строить космический корабль. Когда все было сделано, он предложил вытащить хотя бы один пазл и спичку и сказать, что получилось. Младший братишка вытащил спичку – и весь корабль развалился.

– Космический корабль – это наш мир, – сказал дед. – Будьте осторожны.

Усадив их на диван, он стащил с полки старый пухлый фотоальбом и сел рядом. Открыв тяжелую обложку, он показал им желтую фотокарточку с чудным штампом фотоателье. Молодой мужчина с прямым, как у папы, носом, закрученными вверх усами и задорным взглядом сидел на старинном стуле с фуражкой в руке, перепоясанный тонким ремешком, и смотрел в камеру. За ним стояла задумчивая хрупкая девушка в платье и босоножках.

– Мои родители перед Второй мировой! – сказал дед и старческой ладонью стер несуществующую пыль. – Пока он воевал, мама нас с братьями выхаживала, в Аше еще. Помню, большой стол, нас пятеро детей, старый дедушка во главе стола, образ в углу, белая печь и мама приносит чан с супом: картошка да лавровый лист. До сих пор вкуснее той еды из детства не знаю! – Дед усмехнулся. – Если только мясо по-французски. Мы страшно хотим есть, но есть вперед дедушки нельзя, только попробуй – и по лбу половником…

Внезапно вошла бабушка Татьяна, зашикала на них и выключила свет. Оказалось, папа Иннокентия, пригревшись у камина в кресле с изогнутыми подлокотниками, смешно открыв рот, заснул. Татьяна накрыла его серой шалью и села рядом.

– Мы с тобой, Федя! – шепотом сказала она, делая знаки детям уходить. – Он так устает.

Иннокентий забыл, что обещал следить за бабушкой Татьяной, и убежал наверх, а дед, взяв маленький фонарик, остался разглядывать старый альбомом.

Иннокентий долго играл со своими новыми друзьями в детской комнате папы, сдружившись со старшим из братьев, своим ровесником. Братья, коверкая на американский манер русские слова, рассказывали про свою жизнь, Иннокентий – про свою, потом они бегали, дрались, мирились, играли в прятки. Им было хорошо вместе. «Почему мой дедушка ненавидит американцев? – думал Иннокентий. – Надо рассказать ему правду».

Ближе к одиннадцати вечера они нашли фонарики и спрятались в темном кабинете деда. Свет метался по кабинету, выхватывая то глаз белоголового орлана, то деревянную статуэтку племени Маори, то фигурку индийского бога Шивы, то берестяное каноэ на потолке, то удэгейский костюм охотника. Кабинет деда поразил всех.

– Дед, наверное, был путешественником, – прошептал Иннокентий в восторге.

Они сняли со стены ледоруб.

– Что за молоточек? – спросил брат, разглядывая ледоруб с тупой стороны.

– Может, топор? – предположил Иннокентий, указывая на зазубренный железный клюв. – Осторожнее с ним.

Брат, согласившись, посветил на стену и повесил ледоруб на место.

– Help me, bro! – крикнул младший.

Он тянул со стены деревянное весло, не замечая, что оно закреплено проволокой. Иннокентий подошел к младшему брату и подсветил фонариком стену, пытаясь понять, почему весло застряло. В этот момент проволока разорвалась, весло отлетело и стукнуло Иннокентия по голове. Он уронил фонарик и вскрикнул от боли, но кричать было не в мужских правилах, и он, стиснув зубы, тихонько застонал. Растерев быстро волосы, он посмотрел на ладонь.

– Фуф, крови нет! – сказал он братьям.

Раз не было крови, значит, жизнь продолжалась. Старший брат залез на стол и снял с потолка каноэ из березовой коры. Они расселись в нем и гребли по очереди злополучным веслом, представляя себя индейцами, пока сухое каноэ не лопнуло. Тут их обнаружил дед и за порчу музейного экспоната немного нашлепал по маленьким попам.

Когда состав проступка был всеми осознан, дед повел их в русскую баню с тусклой лампой, черными стенами и острым запахом ели. Рассадив их, как цыплят, на маленькой полке, он бросил черпак воды на камни. Зашипели пузырьки, воздух обжег уши и сбил дыхание, но сдаваться мужчинам не полагалось, и братья остались. Отдохнув в предбаннике, они вернулись в парилку. Дед уложил их на полке и стал лупить дубовым веником. Потом все выбежали на улицу и запрыгнули в бочку с ледяной водой. Вдоволь напарившись, они пришли в дом, пили горячий чай с молоком и заедали овсяными печеньками, наблюдая через проем за спящим папой Иннокентия. Тот скрежетал во сне зубами и бормотал морские проклятья.

Бабушка Татьяна уложила всех мальчиков на большую кровать и укрыла одним большим одеялом. Иннокентий долго беседовал с братьями о будущем и заснул глубокой ночью. Ему снился шар раскаленный, золотой, он плыл с братьями в каноэ по реке Амазонке, издавал, зажимая рот, клич индейцев и дергал во сне ногой. В два ночи внизу раздался шум. Иннокентия растолкала Недоумова и забрала домой.