Текст книги "Крылатые качели"

97

Изольда Исааковна Микенко, разглядывая веселую красивую компанию, думала о своей жизни. Федор, сам того не подозревая, подал иск в самое неподходящее время.

Во-первых, Изольда Исааковна только в сентябре развелась с мужем, судьей Зюзинского суда, который ушел к ее лучшей подруге, судье Гагаринского суда. Судьям, как известно, не рекомендуется пить, курить и безумствовать в общественных местах.

Единственные люди, с кем они могут расслабиться, – другие судьи, поэтому браки у судей совершаются только с другими судьями и дети их общаются только с детьми других судей, в крайнем случае с детьми прокуроров. Микенко, потеряв за раз лучшую подругу и мужа, впала в депрессию, запивала горе коньяком и находилась в стабильно нестабильном состоянии. Рейтинг мужчин был ею не отозван, но понижен до устойчиво ненадежного, а вместе с этим понизились и шансы Федора на объективность.

Во-вторых, в большой трехкомнатной квартире Изольды Исааковны на Гоголевском бульваре, из окон которой открывался вид на Храм Христа Спасителя, жила ее двадцатилетняя дочь с мужем и годовалой внучкой. Молодые все делали наперекосяк, по ее представлениям: они качались на стульях, вешали мокрые куртки на трюмо, оставляли хлебные крошки на столе и плохо смывали жир с тарелок. И если дочь слушалась ее, то зять был упрям и перечил ей в каждом вопросе.

Все объясняло то, что зять был сыном не судьи, не прокурора, а пристава. Зять вообще был странным типом. По вечерам он сидел перед окном, крутил в маленькой ладони два блестящих шара и сосал чупа-чупс. С утра он шел на тренинги и учился зарабатывать миллиарды долларов. Зять уже говорил на пяти живых языках и одном мертвом, знал секреты тайм-менеджмента и драйтулинга, владел техниками Agile, Scrum и Kanban, наконец, открыл себе четвертый глаз и чакру богатства, но все так же работал переворачивателем пингвинов в московском зоопарке. Пару раз Изольда Исааковна пыталась поговорить с его отцом, начальником Черемушкинского отдела судебных приставов Меркурио Пузаевым. Пузаев, как и многие приставы того времени, был типом совсем странным и никогда не брал трубку.

Но против Федора играл не бубен валета, а пика дамы – Изольда Исааковна была такая же теща и бабушка, как Эрида Марковна. «На наших плечах держится здоровье и безопасность нации! – если не думала, то чувствовала Микенко, читая иск Федора. – Разве можно судить бабушек? Троньте нас – и молодые переломают себе кости! Они же ничего не знают и ничего не умеют… На зеркало вешать мокрую куртку!»

В-третьих и последних, судья имела договоренность с важным человеком о месте в Московском городском суде. Ей требовалось одно – не совершать революций.

98

Внезапно раздался шорох, все обернулись и притихли. В проеме двери застыла странная пара – огромный Дэв Медузов в дешевой кожаной куртке девяностых и маленькая Эрида Марковна в истертой, изъеденной молью шубе. Медузов вычитал на форуме, что в общих судах больше шансов победить в бедняцкой одежде. Оба имели бледно-синий цвет лица, глаза их жмурились от яркого света. У Дэва выпирал неестественной большой живот, отчего он отклонялся назад. Недоумова, ссутулившись, исподлобья зыркала вокруг себя. Она держала мужа под руку. «Старообрядцы Аббакум Прждопездряцкий и его жена Беладонна Дурнякова вышли из леса!» – прошептал Мягков, вместе с Ребровым наблюдая за родителями Пелагеи. Федор хмыкнул и оглянулся на судью – Изольда Исааковна видела.

Опасливо оглядываясь, родители Пелагеи сели в последнем ряду, но секретарь прикрикнула на них, указывая, что надобно сесть в первом ряду. Медузов и Недоумова синхронно встали и перешли, куда было указано. Недоумова, думая, что судья не видит, незаметно растопырила маленькую ладошку и направила на Федора. Медузов, улыбаясь до ушей, рассматривал свои ногти, как бы говоря: «Я все знаю лучше вас всех!» Изольда Исааковна, прикрыв глаза ладошкой, наблюдала то за странными движениями Недоумовой, то за клоунской улыбкой Медузова.

– Опеки опять нет, – умирающим голосом сказала секретарь суда.

– Теперь что? – спросила судья.

– Понятия не имею.

– Звоните! – закричала Микенко, сжимая губы от бешенства.

Секретарь суда, пожав плечами и натянуто улыбнувшись влюбленному студенту-очкарику, стянула с угла стола телефон, обшитый разноцветными стразами, выискала номер и поговорила с опекой, записывая на уголке протокола.

– Давыдкина не успела подписать заключение. Главная она там.

– Право, я начинаю бояться за наших детей! – сказала судья. – Какие даты свободны?

– Шестнадцатого января следующего года.

Судья громко захлопнула папку и встала, как вдруг раздался громкий завораживающий голос, и все взгляды обратились к квадратному человеку с квадратным лицом, спокойно сидевшему в первом ряду с самого начала заседания. У него были круглые очки, густые ровные брови, трапециевидные седые усы и волевой кругляшок на квадратном подбородке. Он, как казалось, искусственно держал руку на спинке скамьи, а ноги положил одну на другую. Когда Эрида Марковна, сидевшая рядом с ним, крутила ладошкой пассы, он пальцем оттягивал бровь и рассматривал ее внимательным взглядом.

– А что делать мне? – спросил этот человек, странно напугав всех.

Федор непонятно почему испытал приступ паники. Мягков перестал сморкаться. Все вздрогнули, а Изольда Исааковна покрылась красными пятнами.

– Вы… вы… вы кто? – закричала судья.

Это был психиатр, исследовавший Иннокентия, Карл Зигмундович Страхов. Он пропускал вследствие повестки в суд конференцию по коллективному бессознательному в Нижнем Тагиле и был недоволен отложением дела. А говорил он так смело с судьей, потому что знал за собой одну природную способность. Он был колдун. Его гипнотизирующего взгляда, в соединении с особым тягучим тембром голоса, люди боялись и слушались, словно он был питон Каа, а они – бандерлоги. Изольда Исааковна, узнав правду, против воли успокоилась и тоном ягненка упросила психиатра прийти еще раз.

– Хорошо, – он сразу подобрел.

На этом удивительности процесса не закончились. Федор вновь заявил ходатайство о временном графике встреч с Иннокентием, и оно было удовлетворено даже без опеки. Похоже, Изольда Исааковна была под гипнозом. Федор спустился в канцелярию и получил исполнительный лист.

99

Выйдя из суда, Федор увидел на улице маленькую фигурку адвоката Пелагеи. Ариадна была в норковой шубе и серой вязаной шапке с помпошкой. Держа обеими руками портфель, она смотрела на проезжавший трамвай. Заметив Федора, она сказала, что ждет именно его, и предложила выпить кофе. С удивлением посмотрев в ее большие блестящие глаза, Федор согласился.

Метель кончилась, погода стояла тихая, ясная и зимняя. Снежные пушистые бугры по бокам тротуара сверкали на солнце. Дворники сделали тонкую, в совок, тропу и, взявшись вдвоем, толкали кучи снега к бордюру. Федор в красном пуховике, как маяк, шел первым, Ариадна на высоких каблуках семенила следом, снег хрустел и настроение было предновогодним. В «Шоколаднице» у метро «Профсоюзная» они сели за круглый столик у окна, спрятанный между двумя квадратными колоннами. Сбоку мигали разноцветные гирлянды. Федор помог Ариадне снять шубу, замерзшую снаружи и теплую внутри, и повесил на высокую стойку вешалки, затем привесил рядом красный пуховик. Адвокат Пелагеи заказала капучино с сиропом, Федор, подумав, заказал то же самое.

– Судье, конечно, спасибо за график, – хмыкнул Федор. Грея друг о друга красные руки, он смотрел замерзшими глазами в румяное лицо Ариадны и гадал, что адвокат от него хочет. – Я только в канцелярии заметил – она в определении о графике написала с шести до восьми вечера. А я только заканчиваю в шесть и летать со скоростью света не умею. Я просил с шести сорока пяти до девяти.

– Предлагаете оспорить? – спросила адвокат, и оба они улыбнулись.

Как раз принесли две белые высокие кружки с сердечками из пены. Федор обхватил холодными ладонями теплую кружку, вдохнул кофейный запах и вгляделся в красивые блестящие глаза Ариадны Сумароковой. Федор представлял себе феминисток страшными уродинами, что ходят с волосатыми ногами, дышат чесноком и смотрят волком, но после Ариадны изменил мнение. Адвокат Пелагеи оказалась умной, красивой женщиной.

Они поговорили о реформе гражданского законодательства, обсудили разные юридические новости, а потом долго выясняли, чем занимается колосс под названием Ассоциация юристов России. Колосс имел попечительский совет, президиум, бюро президиума, правление, аппарат, окружные советы, комиссии, председателя и сопредседателя, проводил слеты, съезды, совещания, шаманские песнопения и пляски. Федор рассказал, как вступил в ассоциацию в надежде инициировать пару поправок.

– Я писал письма, звонил, приходил, рвал на груди рубашку, разве что не танцевал чечетку, – говорил Федор. – Да только мертвецы скорее встанут из гробов, чем заработает Ассоциация юристов России!

– Государство! – многозначительно улыбнулась Ариадна.

Федор сменил тему.

Он рассказал о тренировках на треке, Ариадна призналась, что занималась в детстве борьбой и побеждала на чемпионате Москвы.

– Ого! – сказал Федор, разглядывая статную фигуру девушки новым взглядом. – Буду осторожней. А вообще, странно, что вы против велоспорта. Эта Недоумова… Пусть язык у нее отсохнет.

– Нельзя так ненавидеть, Федор, – сказала Ариадна мягко и поправила изящными крупноватыми пальцами воротник его рубашки. – У вас в каждом слове слышна ненависть к Эриде Марковне. Поймите, пока вы оскорбляете мать вашей жены, ничего хорошего с ребенком не выйдет.

– Знаю-знаю, – ответил Федор, поняв, что именно об этом она хотела поговорить. – Пока никак не получается обожать Недоумову, но я расту. – Глаз его привычно задергался. – Вы должны понимать: она украла моего сына. Видеть, как погибает самое дорогое и беззащитное существо, которое к тому же ты сам породил на свет, довольно больно.

Почувствовав приступ головокружения, Федор обхватил себя и замолчал. Ариадна долго рассматривала его и, ничего не сказав, отвернулась в окно. Двое школьниц с той стороны, уткнувшись в телефоны, пили кофе на вынос. Верхние окна в большом угловом доме напротив слепили утренним солнцем. Свет под углом освещал Ариадну, и Федор заметил у ее левого уха глубокий красный шрам, замазанный пудрой. Адвокат, спохватившись, отвернулась от окна и заметила, что он видел. Они сидели некоторое время молча. Федор любил кипяток и пил сразу, Ариадна помешивала капучино длинной серебристой ложкой, наблюдая, как кружится маленькая воронка. У нее была красивая белая рука.

Федор снял пиджак, оставшись в клетчатой английской рубашке с агатовыми запонками, и наблюдал, как по столу пляшут отблески разноцветных гирлянд. Отложив ложку на блюдце, Ариадна подняла на Федора блестящие глаза.

– Федор, может, Пелагея не идеал, но вы не найдете лучше, – сказала она, положив руку ему на локоть. – Вы заметили шрам на моем лице? Конечно, заметили! – Она криво улыбнулась. – Все женщины, каких вы встретите в вашем возрасте, будут иметь такой же шрам.

– Вы прекрасны, я ничего не заметил. – Федор, улыбаясь, мягко убрал руку Ариадны.

– В вашем возрасте вы найдете только женщин со сломанной судьбой, – продолжала она, блестя глазами. – Выкорчеванных с корнем и засохших без воды. Утонувших в болоте прошлого. Вылетевших на обочину и раздавленных. С разбитым сердцем и слезами от былых ошибок. Усталых и раздраженных. Обманутых и обманувших. С детьми от прошлых браков, а может, и внуками. Вы даже не узнаете о количестве и глубине их шрамов, не узнаете, о ком плачут или кого ненавидят эти женщины, кого любят или любили, не узнаете, кто был их герой, и сами никогда не станете их героем. Либо вы встретите прибабахнутых, так и не познавших жизнь, всех тех пустоцветов, которые жили не живя и умерли ничего не поняв. Поверьте, Пелагея лучше.

Федор, нахмурившись, отвернулся в окно. Он впервые всерьез задумался, что ему, возможно, придется искать новую женщину, строить семью, заводить детей, приучать к новой жене Иннокентия. Одна прибабахнутая у него в знакомых уже была, но Кассандру брать в жены как-то не хотелось. Федор вспомнил Катю Ковач, заморскую черноволосую красавицу с бровями полукругом и огромными голубыми глазами. «Опять все сначала? – подумал он. – Как скучно!»

Почувствовав, что Ариадна трясет его за рукав, он посмотрел на нее.

– И последнее откровение, Федя, – сказала она, насмешливо глядя на него.

– Трамп победит на выборах?

– Нет, это невозможно! – Она рассмеялась. – Для всех нормальных девушек ты – мужчина со сломанной судьбой, вот что я хочу сказать. Поверь, если нормальные девушки сами не догадаются, то их мамы и папы, дедушки и бабушки вправят им мозги. Если ты не сойдешься с Пелагеей, ты будешь как оторванный мертвый листик кружиться по ветру, слоняясь из подъезда в подъезд, из города в город, из страны в страну, пока тебя не сожгут дворники.

– Вся надежда на Трампа!

Ариадна, покопавшись в своем портфеле, вытащила круглое египетское зеркальце и быстро посмотрелась в него. Федор, став мужчиной со сломанной судьбой, не знал, о чем говорить. Он просто дергал свое ухо, уже сильно красное и горячее. Расплатившись, он осторожно надел на плечи Ариадны еще теплую изнутри норковую шубу и натянул на голову вязанную серую шапку с помпошкой. Ариадна напряженно посмотрела на него.

– Лучше Пелагеи мне не найти, я это знаю, – сказал Федор, улыбнувшись. – Но, если все полетит кувырком, я буду жить дальше, ведь жизнь, даже сломанная – это все, что у меня есть. Как в том старом фильме про сокровища Сьерра-Мадре, я абсолютно уверен: у меня еще будет три или четыре шанса стать счастливым. И у тебя тоже.

Ариадна улыбнулась и, приподняв воротник, вышла на заснеженную сверкающую улицу. Федор вышел следом, сразу почувствовав на щеках сильный мороз. Они вместе доехали до Кольцевой и поздравили друг друга с наступающим Новым годом.

Поработав до пяти в адвокатском бюро, Федор взял служебную машину и помчался забирать Иннокентия. Ровно в шесть вечера, сжимая свернутый в трубку исполнительный лист, он стоял перед дверью Пелагеи. Мягков стоял напротив. Писатель совсем расклеился, он постоянно чихал и сморкался в большой платок. Недоумова через глазок осмотрела зеленую бумагу и тихо зашепталась с Медузовым. Тот молчал, очевидно листая правовые форумы.

– Эрида Марковна, – сказал Федор, переглянувшись с Ильей (тот закапывал в нос капли). – Вы сами сказали принести бумагу на бланке с подписью и гербовой печатью. Я принес, все как вы просили. Прошу отдать мне Иннокентия.

– Я ничего такого не говорила, – после довольно долгого молчания ответила Недоумова.

«Может, у Медузова Интернет завис?» – подумал Федор.

– Я старая больная женщина, я плохо вижу, плохо слышу и ничего не понимаю, – продолжала Эрида Марковна тем высоким голосом, от которого у всех всегда болела голова. – Ребенок сильно кашляет, уходите прочь!

Федор ушел с твердым желанием через день привести судебного пристава.

100

Четверг был приемным днем у московских приставов. Федор все утро бегал по офису и пытался работать, а днем уехал на Кожуховскую. Вскоре к нему присоединился высокий широкоплечий сибиряк с переломанным посередке носом, они вместе поднялись на улицу и направились к Южнопортовому проезду.

Под конец года случились сильные морозы. Задувала метель со льдом, громко выли бездомные замерзшие псы, пахло большой водой. Федор, стараясь не терять из виду широкую спину сибиряка, идущего первым, запахивал плотнее красный пуховик, закрывал рот шарфом и даже завязал под подбородком шапку-ушанку, но все равно страшно мерз и хотел выть. Знакомый Федора был добрейший человек, сам бывший пристав, а теперь начальник отдела исполнительного производства в одном банке.

Федор попросил его помочь. Сибиряк петлял, кружил дворами, переходил запорошенные шпалы и коротким путем вывел к зарешеченному зданию бывшей психбольницы, где помещался Черемушкинский отдел судебных приставов. Позже Федор предположил, что самые больные психи не уехали с психбольницей, а остались работать приставами.

Федор и сибиряк вошли в холл на первом этаже.

– Дай мне твой исполнительный лист, а сам стань в очередь, – сказал сибиряк, протянув широкую мосластую руку.

Ребров, подперев коленом черный портфель, вытянул ледяной прозрачный файл с документом и отдал. Стоптав снег с длинных меховых унтов, сибиряк ушел, а Федор поднялся на второй этаж к кабинету своего пристава, Матильды Исункиной. Он сразу насторожился, странные имена типа Изольды, Олимпиады и Геральдины начинали его пугать.

В тесном тупичке стояли и сидели люди. Единственная скамья была забита так, что один человек, вытянув ноги, сидел на краю боковины. Слабый свет потолочных плафонов превращал лица людей в желтые маски с черными глазницами. В службе было холодно, люди не снимали верхнюю одежду. На окно с улицы надуло белый сугроб, залезавший внутрь через щель в раме. Сверху виднелась полоса мутного неба. Как водится, люди посмотрели на Федора настороженно-раздраженно, боясь, что он зайдет вперед них, но раздражение их быстро перевелось на последнего в очереди. Мужчина в замасленном костюме читал газетку и не откликался.

– Эй, вас ищут, – крикнула кудрявая женщина.

– Тут я, не кричите, – огрызнулся мужчина и встряхнул газету.

Федор, стараясь не раздражаться по пустякам, встал к стене. «Почему мне постоянно попадаются странные типы? – подумал он. – Может, я сильно нагрешил в прошлой жизни? Все будет хорошо. Все будет хорошо».

Сибиряк занес Исункиной серую папку, крепко обнял Реброва и уехал на работу. Федор знал, что в той папке лежало готовое постановление о возбуждении исполнительного производства. Дабы не ждать месяцами, пока парус надует, словно ветряных человечков, руки судебных приставов, сибиряк сам составил документ и подписал у начальника.

Прошло три часа. Очередь еле двигалась. Делать было нечего и неохота. Толпе было страшно скучно, и все уткнулись в «Фейсбуки», «ВКонтакты» и «Инстаграмы». Женщины лайкали постаревшего Энрике Иглесиаса, мужчины френдили всех подряд, старые женщины ворчали на скрип двери. Мужчина в замасленном костюме вовсе испарился. А Федор маялся от голода.

«Этого слона не то что танцевать, даже дышать не научили, – злобно подумал Федор, переменив в который раз положение затекших ног. – Ни чай, ни кофе, ни присесть, ни поесть. Хорошо работать? Нет, не слышали! Я выиграю суд, а тут все погибнет».

Закрыв глаза, Федор вспомнил, как пил кофе с сибиряком на фуршете одной правовой конференции. Вокруг ходили юристы в дорогих костюмах, менялись визитками, надували пухлые щеки. Сибиряк, поедая бутербродики с красной рыбой, рассказывал, как пролоббировал законопроект о частных приставах.

– Я делаю за приставов всю их работу, – с хрипотцой говорил он, – составляю постановления, ищу имущество, составляю опись, продаю имущество, плачу вторую зарплату. Зачем они нужны? Я сделаю сам и другим помогу, дайте мне полномочия.

Федор все это знал и ухмылялся.

– Не помню, чтоб закон…

– Так не пропустили! Один президент – одна партия – одна служба приставов.

– Два президента!

Федор оторвался от воспоминаний и зашел в огромный кабинет. В кабинете стоял один маленький стол, за которым сидела дама лет двадцати пяти. Дама коротким указательным пальцем придавливала исполнительный лист и смотрела на Федора умным отстраненным взглядом. Матильда Исункина была толстой девушкой с мясистым белым лицом, выщипанными бровями и красной родинкой посередке верхней губы.

– Садитесь, – сказала она, кивнув на стул перед собой.

101

Матильда Исункина называла себя Le femme fatale[29]29
  Роковая женщина (фр.).


[Закрыть]. На последние деньги родителей она уехала из деревни Старые Гуслицы Пермского края покорять Москву. Международный открытый инновационный юридический институт Геренния Модестина[30]30
  Римский юрист.


[Закрыть], куда поступила Матильда, был знаменит тем, что если смотреть на рейтинг юридических вузов вниз головой, то институт занимал стабильно верхнее место. Ученик Ульпиана, автор фрагментов Дигест и префект вигилов Геренний Модестин, наверное, переворачивались в гробу. Институт имел маленький офис в центре Москвы, общежитие в Северном Бутове, был международным, открытым и даже инновационным, обучал за любой срок и любые деньги, что и привлекло восхищенную Матильду в эту ужасную контору.

Но даже там Матильде было тяжело. Исункина, как и Недоумова, была человеком приземленным. Она хорошо понимала, что такое корова, умела их считать и доить, но концепция квазиузуфрукта[31]31
  Право пользования чужой потребляемой вещью и получения от нее доходов. 41 9


[Закрыть] вызывала в ней приступ паники. И все же декан вуза, у которого был недобор студентов, захваливал ее, как не каждая мать захваливает ребенка.

Наконец, выпускников, юных красивых парней и девушек, нарядили в синие мантии с золотым гербом института, нахлобучили им на головы квадратные гарвардские шляпы с бирюльками и усадили в партер театра Станиславского. Под слепящим светом прожекторов выступили почетные члены Ассоциации юристов России, и Исункиной вручили самый настоящий красный диплом и дали медаль «Студент тысячелетия».

Поверив в свою избранность и похваставшись по телефону родителям, Матильда положила в пакет «Пятерочки» красный диплом, рукописное резюме и прибыла в главный офис Сбербанка работать директором юридического департамента. Заместитель директора юридического департамента, толстый холеный москвич с зализанной прической (им был в то время Федор Ребров), с удивлением принял ее в роскошном кабинете с панорамным окном и сам провел собеседование.

– Послушайте, Матильда, – сказал он, глядя на нее выпуклыми светло-карими глазами. – Вы пока не тянете на директора юридического департамента, но… Мой совет, выкиньте ваш диплом и идите в нормальный вуз, иначе вы всю жизнь будете побираться.

Она плакала от обиды, считая себя незаслуженно отвергнутой. «Для москвичей главное связи, дочка!» – успокаивала ее старуха мать. Опустив планку желаний, Матильда разослала резюме в компании поменьше, но успеха не добилась. Потом еще и еще она опускала планку и так опустила до черты самого полного разочарования, ниже которой оставалась только московская служба судебных приставов. Туда ее и взяли заместителем начальника отдела по Черемушкам.

Специфическая культура судебных приставов быстро извратила наивную деревенскую душу Исункиной. Как любой нормальный человек, живя в сумасшедшем доме, постепенно начинает считать нормой отклонение, так и она, не зная лучших примеров, быстро выучилась плохому. Глядя на вошедшего Федора Реброва, она первым делом сосчитала стоимость его модного костюма, оксфордской рубашки и золотых запонок и прикинула сумму своего вознаграждения. Это было так же легко, как сосчитать коров и прикинуть надой.

Le femme fatale в ее понимании необходимо было прыгать тройные и четверные тулупы на тонком льду коррупции, боясь в каждую секунду быть пойманной за руку и посаженной. Такова была Le femme fatale – Матильда Исункина.

– Ну вы же понимаете… – сказала она, глядя в глаза вошедшему, зная, что умные люди обычно сразу все понимают, а самые умные сразу кладут на стол журнальчик со спрятанными бумажками. – Понимаете ли вы? «Поймешь ты – пойму и я», – с улыбкой подумала она.

Вошедший был плотным невысоким мужчиной, имел серое усталое лицо, большой прямой нос и зализанные назад светлые волосы. Мужчина молча смотрел на нее. Исункина же никак не могла оторвать взгляда от золотых блестящих запонок, которыми он беспечно елозил по столу, стирая драгоценную золотую пыльцу. Ни Федор, ни Матильда не помнили того собеседования и не узнали друг друга.

– У меня есть сын, и мне его не дают, – сказал мужчина, сцепив мозолистые ладони. – Сегодня – последний мой день встречи с сыном перед Новым годом. В шесть, с вашей помощью, я хочу забрать его погулять.

– Время – понятие каучуковое! – сказала Исункина и прижала ко лбу короткий указательный палец, искоса глядя на запонки. – Вы меня понимаете?

Снаружи Исункина научилась выглядеть умной, что достигалось непонятностью ее речи и умным видом. Непонятность речи, состоящая из глубокомысленных фраз и серьезного лица, некоторое время обманывала, но здравомыслящие люди рано или поздно догадывались, что глубокомысленные фразы и серьезное лицо самым произвольным образом приспосабливались к речи и скрывали дремучий лес в голове Исункиной.

– Нет, я вас не понимаю, – сказал Федор, нахмурив брови.

Матильда откинулась на спинку стула, сцепив руки под полной грудью. Федор, с ее разрешения, осторожно взял папку с делом, поставил ноготь на строчку в исполнительном листе и поднес к ее глазам. Она прочла и сразу забыла, что было написано.

– Ээээ… – густым плотным голосом проблеяла Матильда, потрогав указательным пальцем родинку на губе. – Я не понимаю, что вы хотите.

Оба они внимательно уставились друг на друга, оказавшись заложниками порочного круга: пока Федор не понимал намеков – Матильда не понимала, что он хотел, а Федор никогда не понимал намеков.

Недоумова в своих разговорах о взятках была права, взятки в России брали и давали, давали и брали. Одних это останавливало жить, других вынуждало давать, третьих… Но была категория людей, которые никогда не давали взятки, потому что не умели понимать намеки. Таков был прямолинейный Федор. Если б Матильда прямо сказала ему, сколько заплатить, он бы заплатил, но она боялась.

– Вы судебный пристав-исполнитель? – спросил мужчина, дергая правым глазом, и сам же ответил: – Да, вы судебный пристав-исполнитель. Вы обязаны исполнять то, что написано в исполнительном листе? Да, вы обязаны исполнять то, что написано в исполнительном листе. Это исполнительный лист? – Он ткнул пальцем в надпись на зеленом бланке. – Да, это исполнительный лист. Тут написано, что надо сделать? Да, тут написано, что надо делать. Что тут написано? Написано, что я могу принудительно забрать ребенка сегодня в шесть. Вот это я и хочу. Сейчас понимаете?

– Что вы тут кричите, мужчина? Я ничего не понимаю.

– Тогда я пойду к вашему начальнику с жалобой.

– К Зубной Пасте? – Она загоготала. – Милости просим.

Схватив пуховик, Федор вскочил и хотел уже выйти, как случайно увидел экран ее компьютера, намеренно повернутый к посетителям. Была открыта книга о договорном праве Брагинского и Витрянского, абзац о каучуковых нормах[32]32
  Растяжимые, неопределенные, эластичные правила.


[Закрыть]. Мужчина удивленно поднял брови и вгляделся в Исункину. Матильда была счастлива – похоже, книжка была известной. Поднимая губы к носу, морщась лицом и тяжело вздыхая, она принялась читать. Она знала, что все юристы что-то читают, и что-то читала, что-то выписывала и что-то подчеркивала.