Текст книги "Крылатые качели"

76

Из зала донесся женский крик, грохот падающих стульев, и вдруг все стихло. Золотистая изогнутая ручка щелкнула, дверь со страшным скрипом отворилась, дохнуло холодом и вышел судебный пристав. Перед собой он подталкивал огромного мужчину с широко поставленными глазами и красным лицом. «Душить женщину! – ворчал пристав, стуча по руке резиновой дубинкой. – Есть сотня способов сделать это в других местах, незаметно, безнаказанно, но нет, тебе надо было отличиться в суде, у всех на глазах, в мою смену! А мне протокол составляй!» Следом вышла сияющая остроносая женщина в шапоклякской шляпке и ушла во тьму коридора. Похоже, пылесос достался ей и в мыслях уже катился следом.

Толстый мужчина с моноклем, очевидно адвокат, защелкнул черный портфель и встал навытяжку перед входом, как бы говоря всем, что вызовут его. В проеме виднелись пустые ряды скамей и большой стол судьи. Из зала вышла секретарь суда, маленькая зевающая девушка, листавшая в телефоне Фейсбук. Похоже, ее только что застрелили, и она доживала последние секунды, таким слабым голосом она зачитала фамилии участников дела. Вызывали не Федора. Сидевшие на скамьях покрутили головами, заснувшего юношу ткнули в бок, фамилии эхом загуляли по коридору, раздалось «там нет», «там нет». Толстый адвокат с моноклем, зачесав волосы, улыбнулся.

– Ребров против Медузовой! – зачитала секретарь суда. – Развод! Есть?

Компания друзей неловко поднялась со скамеек и под насмешливыми взглядами толпы сутяжников и адвокатов зашла в зал судебных заседаний. «Какая толпа разводится!» – прокомментировал наивный юноша. Адвокат с моноклем развернулся на каблуках и невозмутимо уселся читать желтую газетку, прикрывая ладонью голых женщин.

Зал был квадратным, с тремя окнами на правой стене. Сразу после входа стояли ряды темно-красных скамеек, у дальней стены – высокий стол судьи, в центре – места для адвокатов и трибуна. На стене за столом судьи блестел двуглавый золотой орел на красном фоне, в углу виднелся флаг. На подоконниках зеленели азалии, бегонии и герань. Пахло мокрой землей. Федор, задержавшись у входа, поежился от холода – отопление еще не включили. Суд никогда не был тем местом, где делают массаж и горячую ванну.

Из коридора прибежала шумная компания практиканток из Московского университета. Шустрые девушки обежали Федора, словно стая рыбок горбатый морской камень, задвигали скамьями и расселись. Разложив на коленях синие одинаковые папки, они бросали смешливые задорные взгляды на сутяжника Федора, похоже думая, что он подсудимый. «Числом хотят взять», – прошептал Федор на ухо Мягкову.

Доморощенный Клинт Иствуд, зажмуривая от солнца глаза, уселся на первый ряд слева от прохода. Раздался недовольный шепот маленьких практиканток – Мягков своей косматой головой перекрыл им вид. Ковбоя шепоты не волновали, он пришел бороться за друга и только выше поднял голову, загородив широкими плечами еще пару практиканток. Светловолосая Пелагея с рыжей Кирой пошли привычно за ним, но и тут Клинт Иствуд был настороже. В предвкушении войнушки, он настроился быть безжалостным с самой первой секунды. Мягков заложил соседние места одеждой, выставил ногу, раскидал руки с размахом в два метра и погрозил пальцем. «Войнушка так войнушка!» – ответили блестящие глаза Киры. Смерив писателя высокомерным взглядом, сестры уселись на первый ряд справа от прохода.

Пелагея от избытка чувств обнялась с Кирой – сестра отложила миллиардные процессы, только чтобы поддержать ее. Благо Изабелла не пришла, она бы своим резким голосом и дракой с Федором отпугнула бы практиканток от прекрасной профессии юриста.

Каждой из сторон того конфликта казалось, что только они защищают интересы ребенка, а противная сторона – если не враг, то оппонент недалекий и глупый. Все же они были молоды и самонадеянны. Иннокентий, став взрослым, сделал свои выводы обо всей этой истории, но об этом позже, а тем прекрасным днем между волевыми мужчинами и красивыми женщинами начиналась маленькая добрая войнушка, просто обреченная на хороший конец. По крайней мере, все так думали.

Адвокат Пелагеи, улыбнувшись Федору красивыми ямочками на щеках, заняла правый стол в центре зала с таким расчетом, чтоб солнечные лучи, пронзая цветы, падали ей на спину, а Федору слепили глаза. Усевшись за столик, она полными белыми руками расправила волнистые черные волосы, короткими белыми пальчиками побарабанила по столу и уставилась на Федора немигающими глазами. Ариадна ни разу не проиграла мужчине и сейчас не собиралась.

Федор сел напротив, отстегнул застежку дорогого портфеля и разложил на столе бумаги и книги. Ариадна, стол которой был пуст, улыбалась и переглядывалась лучистым взглядом с рыжей Кирой. Федор с удивлением осознал, что пальцы его дрожат, бумаги легли не параллельно. Неловко двинувшись, он уронил на пол золотой паркер. «Ручка – слово женского рода, плохой знак», – подумал он, будучи, как и все юристы, немного суеверным. Внешне Федор сохранил невозмутимость, словно задумал уронить ручку специально.

Привычно выправляя из рукава пиджака манжет белой рубашки с запонками, он оглядел красивые лица практиканток и задумался. Очень давно он был в этом зале. Пелагея работала секретарем суда, он был студентом пятого курса, а судили подростка, выбившего глаз охраннику. В том деле была особенность: мать того подростка, когда ему было совсем мало лет, убила его отца, в связи с чем общественность пустилась в размышления, вырос бы мальчишка преступником, будь жив его отец? Федор посмотрел в серые испуганные глаза своей жены, сидевшей в первом ряду.

77

Из двери в углу зала, что вела в кабинет судьи, вышла худая невысокая женщина лет сорока пяти, одетая в белую шерстяную водолазку под подбородок и синие джинсы. Все встали, переглядываясь с недоуменными лицами. «Без мантии?» – шептались студентки.

Это была судья Изольда Исааковна Микенко. Она повернулась к Федору, и он завороженно, даже влюбленно уставился на нее. Судья была красивая грузинка с большими черными глазами и бровями полумесяцем, словно сошедшая с картины Тропинина. Вьющиеся черные волосы она убирала назад и скрепляла красивым серебристым обручем. Казалось, заиграй музыка, и Изольда Исааковна, округлив тонкие руки над головой, станцевала бы танец, полный внутренней страсти. Позже выяснилось, что судья была натура нервная, даже бешеная.

– Не садитесь! – властно сказала судья. – Секретарь суда, опека пришла?

Секретарь суда не слышала вопроса судьи. Она переглядывалась, широко раскрывая глаза, с единственным мужчиной-практикантом, невысоким русоволосым парнем в очках на большом прямом носу, очень похожим на Федора. Федор мысленно пожелал парню удачи в жизни.

– Секретарь суда! – повторила Микенко, часто поджимая губу. – Где опека?

– Нет опеки, – слабым, умирающим голосом сказала секретарь суда.

Если она не упокоилась с миром на этом процессе, то только благодаря живительной силе любви.

– Почему нет опеки? – громче повторила судья.

– Понятия не имею.

– А кто должен иметь понятие? – взвизгнула судья, стукнув ладонью по столу.

Девушка медленно пожала плечами, невозмутимо лизнула пальчик и открыла большую амбарную книгу. Она сообщила о свободной дате в календаре судьи, это была середина декабря, а судья, словно загипнотизированная умирающим голосом, буднично объявила, что дело откладывается, и направилась к маленькой дверке. Похоже она все загодя знала, потому и не надела мантию.

– Уважаемый суд! – спокойно сказал Федор, не зная, чему больше удивляться – переносу дела на полтора месяца или скорострельности заседания. – Но я хотел заявить свои ходатайства!

Изольда Исааковна остановилась и несколько секунд недовольно разглядывая его.

– Десять минут перерыв, – сказала она.

«Вот так суд! – подумал Федор, выходя с зала. – Секунду промолчишь, а уже решение примут. В арбитраже, конечно, много своих бед, но чтоб не спросить про ходатайства!»

Выйдя в коридор, Федор подошел к подоконнику и поглядел через окно во двор. Тут он вспомнил об одном вопросе с Пелагеей. Вопрос этот был в том, что они подписали с женой соглашение, по которому он продавал «гелендваген» и выплачивал ей половину, а Пелагея обязалась давать Иннокентия по определенным дням. Первые три раза Иннокентий болел, спал, устал, и Федор, нахмурившись, соглашался не гулять. Сегодня был четвертый раз. Он взял жену под локоть и отвел в дальний конец коридора. Светловолосая высокая Пелагея прислонилась спиной к пожарному гидранту и, сцепив руки под грудью, бесстрастно разглядывала Федора. Он, вдыхая запах кардамонового шампуня, тоже разглядывал тысячи раз виденные блестящие широкие скулы, пухлые губы и серые красивые глаза.

– Сегодня у Иннокентия нет экскурсии на Марс? – спросил он, сбив с ее голого белого плеча черную ниточку.

Пелагея начала жевать большой палец, но быстро спрятала руку за спину и продолжила молча разглядывать его, ни словом, ни движением не выдавая своих мыслей. Федор улыбнулся, вспомнив Дэва Медузова. Дэв Медузов считал, что тот хорошо жил, кто хорошо скрывал, и потому делал все втихаря. Его лозунг был: «Чтоб никто не догадался!» Когда Федор спрашивал Дэва о его делах, тесть, словно китайский шпион и оперный певец Ши Пэйпу, никогда не говорил правду. Он либо долго молчал, глядя перед собой, либо бросал тщательно подобранные обтекаемые слова. Пелагея в своей молчаливости начинала походить на отца.

– Так и что молчишь? Сегодня дашь сына?

– Возможно.

Правый глаз Федора привычно задергался. Он округлил руки, примериваясь к размеру шеи жены, и растопырил короткие пальцы. Однако Пелагея вдруг рассмеялась, и Федор тоже. Из конца коридора раздался слабый голос секретаря суда, приглашавшей в зал.

78

Изольда Исааковна и все присутствующие с театральным шумом расселись по своим прежним местам. Судья, кутаясь от холода в мантию, оглядела истца – решительного человека с золотыми запонками. Истец подвинул к себе стопку бумаг и с заумным, неприятным лицом читал, переворачивая листы. Русые волосы его были гладко зачесаны назад и сияли в солнечных лучах. «Выскочка из арбитража, – подумала она. – Этот будет мучить».

Участники ее процессов частенько были надувавшие слюной пузыри юристы странных вузов, типа Академии суфражисток Эбигейл Адамс или Института вексилляриев Гая Цезаря, либо вовсе не юристы, а странные люди, убежденные, что лучше юристов знают закон. Они слабо представляли процесс, доказывали несущественное и спорили не о том, вынуждая судью, лучшую выпускницу Московского университета, снижать планку, переходить на бытовой язык и прерывать поток глупости силой голоса – только так ее понимали. Культура – вещь заразная, Микенко пропустила момент, как сама стала странной.

На самом деле умник-истец был прав, в статье Гражданского процессуального кодекса о предварительном заседании было ясно написано о праве сторон, еще не начав рассмотрение по существу, заявлять ходатайства, просто она забыла. Микенко вспомнила, как давным-давно все делала правильно. «Конечно! – с раздражением подумала она. – В арбитражных судах крутятся миллиарды, бегают холеные юристы с золотыми запонками, там не расслабишься, а что делать мне?»

– Заявляйте! – сказала Микенко раздраженно и уставилась на мужчину властным, отработанным годами взглядом, который обычно смущал участников ее процессов, только не разных выскочек.

Молодой человек медленно встал и довольно долго просто смотрел на нее неожиданно доверчивыми светло-карими глазами. Когда она привычно начала свирепеть и дергать углом рта, он заговорил мягким, обволакивающим мужским баритоном. Ей сразу стало ясно: человек он приятный, но совершенно ненормальный.

– Мы должны знать, кому оставляем ребенка, а Недоумова считает себя потомственной ведьмой, – сказал он. – Прошу назначить психиатрическую экспертизу моей тещи!

Истец пронес по залу фотографии конских копыт и лягушачьих черепов, показал фотографии книг по магии и колдовству, рассказал, как в него кидались куриной лапкой и кричали «Аргарунд Серерунд».

Румяные студентки с блестящими живыми глазами, прижавшись плечами, переглядывались, бросали веселые взгляды на мужчину и мелодично хихикали. Молодой человек, держась одной рукой за отворот пиджака, подошел к судейскому столу, продолжая прямо смотреть на Изольду Исааковну, и передал ходатайство. Глядя в его светлые ясные глаза, она никак не могла понять, что вдруг укротило ее раздражительность: решимость в его взгляде, честность, граничащая с безумием, странная доверчивость или влюбленный блеск. Изольда Исааковна, смутившись, поправила обруч в черных волосах и опустила глаза.

Зная, что люди смотрят, она сделала вид, что читает ходатайство, но думала о другом. Она не могла вспомнить, каким образом в дело о месте жительства ребенка попала теща. Времени детально изучать сотню дел, что прогнули железную стойку в канцелярии, у нее не было.

– Адвокат, ваше мнение? – спросила Изольда Исааковна, взглянув на красивую полногрудую женщину в синей блузке, сидевшую на фоне батареи и длинного горшка с расцветшей геранью.

Ариадна Сумарокова, одной рукой отставив железный стул, поднялась и внимательно посмотрела на судью большими зелеными глазами.

– Адвокат – слово мужского рода! – сказала она приятным низким голосом. – Называйте меня, пожалуйста, адвокатесса, уважаемый суд! Я женщина и прошу уважать мои права наравне с правами мужчин!

– Может, судить матерей и отцов тоже наравне? – насмешливо спросил истец.

– При чем тут феминитивы? – отрезала Изольда Исааковна. – Доказывайте свое право иметь права делами. Я вас слушаю, адвокат.

«Чертова феминистка! – подумала она, шумно листая иск и пытаясь найти просительную часть. – Адвокатесса она! Почему все чего-то хотят от меня? А у меня в день пятнадцать судебных дел, зять идиот и внучка дома орет!»

Адвокат недовольно посмотрела на судью и никак не прокомментировала.

– По закону только родители отвечают за воспитание детей, – сказала она. – Родители выбирают учителей, репетиторов, тренеров, секции, школы и университеты. Так написано в законе. Оставьте бабушку в покое.

– Но сын живет с бабушкой! – ответил мужчина, встав. – Я считаю…

Судья перестала слушать и углубилась в чтение. «Что за странный тип этот Ребров, – подумала она, прочтя просительную часть иска. – Он что, всерьез удумал совершить революцию и отнять ребенка у родной матери? Он думал обмануть бдительность судьи вшивой ведьмой? Да пусть теща сам дьявол, я никогда не отберу ребенка у матери!»

Изольда Исааковна увидела на первом ряду красивую девушку с глазами разъяренной львицы и безошибочно определила маму мальчика. Судя по страдальческому выражению лица, она не знала в своей семейной жизни ни одного светлого дня. «Ушла после долгих лет сомнений, – размышляла судья, – после бесконечных пьянок с друзьями-алкоголиками, – судья давно приметила подозрительного блондинчика с хипстерской бородкой, – после кровавых побоев и бесконечных измен. Пелагея!!! Какое красивое имя!»

Изольда Исааковна приняла внутреннее решение отказать в требовании забрать сына и в дальнейшем мысленно оппонировала каждому слову Федора. Федор хотел поразить в правах тещу, но сам в один момент превратился в юридический труп. Но процесс есть процесс, нужно отказывать прилично. Изольда Исааковна уставилась на истца, все это время не перестававшего говорить.

79

– Какими мы хотим воспитать наших детей? – продолжал он, доверчиво глядя в черные глаза судьи. – Декларация о правах ребенка предписывает воспитывать ребенка в духе уважения к правам других людей, терпимости, дружбы между народами, всеобщего братства. – Изольда Исааковна тем временем, нахмурившись, пыталась воссоздать ту часть его речи, которая увела речь истца от старой ведьмы к Генеральной Ассамблее ООН. – Конвенция о правах ребенка говорит, что мы должны подготовить ребенка к самостоятельной жизни, – продолжал Федор, – а для этого максимально развить его умственные и физические способности, развить его личное суждение… Ребенок должен осознавать моральную и социальную ответственность за свои слова и поступки! Ибо…

«Боже мой! – подумала Изольда Исааковна, прикрывая зевоту ладошкой. – Что же мне на голову сыплются эти безумные искатели идеала? Во всем мире детей оставляют матерям, и точка».

– К чему вы клоните, Ребров? – перебила она и захлопнула дело.

– А вдруг она психически ненормальна? Как она научит внука вырасти достойным?

– В ходатайстве отказано! – крикнула Микенко.

– Именем Российской Федерации?

– Да, именем Российской Федерации! – Она почувствовала ненависть к Реброву, намекнувшему на ее великую роль принимать решения от лица всей страны.

– Послушайте, я все понимаю, – сказал молодой человек, судорожно вертя между пальцами золотую ручку. От волнения он начал ходить по залу, внимательно разглядывая каждого, кого встречал его взгляд. – Но зачем превращать юридический процесс в фарс? А как же всестороннее исследование обстоятельств дела? Недоумова кормит мальчика, одевает мальчика, водит в школу мальчика, говорит с мальчиком, спит с мальчиком! Вам все равно, больна она или нет? Поймите, мать в этом процессе фактически не ответчик, а третье лицо, не заявляющее собственных требований. Недоумова – главное зло!

Судья вдруг сразу поняла важный нюанс этого дела. Каждое дело, обычно типовое, состояло из таких нюансов, и своей задачей она видела устранение этих нюансов в решении. Микенко, как бы кому ни казалась, многое умела, многое знала, многое могла, только вот как устранить из воспитания внуков тещу – понятия не имела.

– Согласно статье три Конвенции о правах ребенка, – продолжал истец, – задача государства, в том числе вас, уважаемый суд, обеспечить ребенку такую защиту и заботу, которые необходимы для его благополучия. Если теща – зло для ребенка…

– Прекратить! – актерски громко крикнула судья и стукнула с размаху ладонью по столу, оставаясь при этом спокойной. – Решение по ходатайству принято. Да и что плохого может сделать с мальчиком бабушка божий одуванчик? Не смешите суд. Что у вас еще?

В зале наступила тишина. Истец сел и некоторое время сидел неподвижно, глядя на адвоката Пелагеи. Солнце слепило ему глаза, делая их прозрачными и холодными, как у змея. Изольда Исааковна посмотрела на секретаря суда. Маленькая девушка надувала слюной шар, болтала короткой ножкой и любовалась студентом. Судья прикрикнула на нее и вернулась взглядом к истцу.

– Я буду обжаловать в Мосгорсуд! – заявил Ребров, обозначив у рта неприятную складку.

Микенко повела худыми плечами и встряхнула головой. Как любой судья, она сделала вид, что ей все равно, но ей было не все равно – никому не нравились жалобы. Неосознанно она пообещала себе быть более внимательной к ходатайствам истца. Некоторое время они ждали, пока тот студент выключит зазвонивший телефон.

– Истец, – вдруг ласково, с вниманием и заботливостью пропела Изольда Исааковна, своим томным взглядом разве что не обещая Федору любви. – Исключите из ответчиков тещу и тестя. Поймите, они ненадлежащие ответчики!

Обычно стороны, удивленные расположением федерального судьи, поддавались на уловку и соглашались, освобождая ее от сложных решений, но истец был тертый калач и отказался.

– Нет, – ответил, подумав, Ребров.

Он постучал торцом бумаг по столу, раскрыл ежедневник и посмотрел на судью. Изольда Исааковна поджала губы и, чуть склонив красивую голову на тонкой шее, посмотрела на истца. Каждую секунду она добавляла к первому впечатлению новые детали. Если раньше мужчина казался ей выскочкой, потом безобидным глупцом, то теперь она с печалью определила, что он будет твердить свое и не отступит до самого конца, что в соединении с ненормальностью его требований относило его в худшую категорию заявителей. Были сутяжники разные – одни подстраивались под судью, под новые факты, под аргументы ответчиков, другие не подстраивались, считая себя мерилом справедливости. Она называла их глухими искателями правды: такие заявители слушали молча все, что говорилось, а потом вставали и вновь начинали твердить свое.

Адвокат, поправив блузку на груди, начала говорить в поддержку исключения ответчиков, но судья прервала, красноречивым взглядом дав ей понять, что видит всю глубину сумасшествия истца.

– Истец, у вас все? – спросила судья, демонстративно посмотрев на часы. – В коридоре ждет много людей, мы и так задержались! Пожалейте…

Федор, заставляя всех ждать, невозмутимо изучал в ежедневнике план ходатайств, двигал губами и незаметно постукивал золотой ручкой по столу. Он вел свои процессы в выбранном им самим направлении, как бы кто ни пытался манипулировать им разными приемчиками, типа чувства вины, очаровывания, слез, улыбок, брани, оскорблений, запугивания, недоговаривания, умалчивания, упреков и откровенной лжи.

– С судьями и ответчиками у тебя нет и не может быть любви, – учил его первый начальник, известнейший судебник. – Твой интерес – клиент, закон и здравый смысл. Делай что должно, а дальше будь что будет. Не позволяй вить из тебя веревки.

Федор, не слушая недовольного гула, заявил ходатайство о проведении психолого-психиатрического исследования Иннокентия в ФГБУ НМИЦ ПН, которое все юристы, люди не столь творческие, как чиновники министерства здравоохранения, по старинке называли институтом судебной психиатрии имени Сербского. Ходатайство, несмотря на суровую атаку Ариадны Сумароковой, было удовлетворено.

Последнее ходатайство – об установлении графика встреч Федора с Иннокентием на время судебного производства – Изольда Исааковна отклонила по причине неявки органа опеки и попечительства. Федор возмутился.

– Черт, да что за зверь такой, опека Черемушек? – воскликнул он. – Комиссию не провели. На заседание не пришли. Они точно занимаются детьми в нашей стране? Если б я знал, как работает опека, то никогда бы не рожал детей в России.

– Мужчина, я очень хочу вам помочь, но не могу, – сказала судья, собирая бумаги со стола. – В кодексе написано «с обязательным участием органа опеки и попечительства». – Изольда Исааковна махнула рукой Ариадне Сумароковой. – Адвокат, я хочу посмотреть на всех ответчиков. Приведите в декабре Недоумову и Медузова.

Секретарь суда вышла в коридор вызывать следующих.