Текст книги "Золотая пчела. Мистраль"

Пршигода сел в кресло в гостиной, закурил сигару.

– Ты ведь никогда не продавал своих картин? – спросила Мистраль, усаживаясь напротив.

– Боже упаси!

– Откуда тогда у тебя деньги?

Пршигода пожал плечами:

– Когда болтаешься по свету сотни лет, где-то время от времени подворачивается возможность сделать деньги. Даже если нет никаких способностей к бизнесу, на шестой-седьмой раз уже наберешься опыта и не упустишь. Можно покупать землю и выжидать – рано или поздно она кому-нибудь обязательно станет очень нужна. Но этот остров я купил для себя. Обошелся он мне недешево, и у меня нет ни малейшего желания отказываться от него.

Борнь прошел куда-то за окном, Мистраль проводила взглядом его скособоченный силуэт.

– Мне кажется, он ненавидит тебя, – заметила она. – Я бы не доверяла ему.

– Представь себе, что может быть намешано в голове у человека, которому больше двухсот лет! Может быть, время от времени он испытывает и ненависть. Но никто из них никогда не посмеет причинить мне вред. Что до Борня… Полагаю, он подозревает меня в убийстве моей жены.

– А… он прав? – улыбнулась Мистраль.

– Разумеется, нет.

– Твоя жена… она была живой женщиной, или…

– Иллюзией. Мы так это называли. Да, она тоже была иллюзией, но, как ты знаешь, мои иллюзии уж очень… материальны. И способны на сильные чувства. Но слишком редко – я не говорю, что это невозможно, – слишком редко любовь переживает века.

– Это ее портреты ты часто рисуешь, когда задумываешься о чем-то? – спросила Мистраль, но в этот момент вечернюю тишину пронзил высокий, резкий звук, доносящийся откуда-то извне, словно из потустороннего мира.

– Mein Gott, что это?! – испугалась Мистраль.

– Это из сада, – произнес Пршигода.

Оба поспешили к окну, выходящему на сад. Там было темно, смутно светлели чашечки осенних цветов, под кустами таились непроницаемые тени. В квадрате света, падавшего из окна, был ясно виден черный силуэт бульдога. Запрокинув к пышным кронам тяжелую морду, Шарло испускал отчаянный вой, обращая тоскливую жалобу звездной пустоте, без надежды до чего-либо дозваться.

* * *

Было три часа пополудни, когда Пршигода спустился в бухту. Мистраль стояла на причале и, не отрываясь, смотрела в сторону города. День опять был ясным, по морю сновало множество катеров, но ни один не приближался к острову Белой римлянки. Шарло застыл рядом с хозяйкой в любимой позе – всем весом привалившись к ноге Мистраль.

– Мне это совсем не нравится, – сообщила Мистраль. – Три часа – это уже далеко не утро.

– Мало ли что могло ее задержать?

– Ты не знаешь Дженни, она никогда никуда не опаздывает. Что-то случилось. Миро, мы вообще можем как-нибудь попасть в город без катера?

– Есть еще гребная лодка. Быстрее всего получится, если добраться на ней до Санта-Вераны, а у них постоянное сообщение с материком…

– Лагерь врага? А они повезут нас?

– Если заплатим – конечно.

– Отвезешь меня?

– Разумеется.

На Санта-Веране сразу же отыскался катер, подобный тому, что был у Пршигоды, и вскоре Мистраль напряженно всматривалась в стремительно приближавшийся причал у пляжа, готовясь искать среди катеров знакомый – с ярко-синей надписью «Romana Bianca».

Но еще раньше чем стали различимы цвета катеров, Мистраль и Пршигода увидели стелющийся по воде черный дым. Девушка до боли вцепилась руками в борт, не отрывая глаз от пристани сквозь мокрую пленку слез – ей уже все было ясно. И когда она выскочила на берег, уже незачем было подходить к останкам догоравшего катера, чтобы убедиться, что нос у него пересекала глубокая царапина, а на борту синели еще намеченные вздувшейся от жара краской буквы: «ROM».

* * *

Мистраль вышла из городского катера в бухте и отправила его назад. Шел мерзкий холодный дождь, ведущая к вилле крутая тропа размокла и стекала навстречу глинистым ручьем, девушка поднималась вдвое дольше обычного, постоянно оскальзываясь.

Пршигода сидел в гостиной в своем любимом кресле и курил – на этот раз сигареты, но довольно крепкие. В пепельнице лежало несколько окурков, гораздо больше валялось на полу в горках пепла – дорогой ковер уже был прожжен в нескольких местах.

– Она умерла? – спросил Пршигода, не отрывая глаз от картины на стене – это был мрачный дождливый пейзаж под небом, затянутым беспросветными тучами.

– Она все еще жива, – чужим голосом ответила Мистраль. – Врачи говорят, это чудо, что она протянула целые сутки. Не знаю, может быть, она уже умерла, пока я ехала сюда. Mein Gott, неужели это Том?

– Катер был в полном порядке, – сказал Пршигода.

Его голос тоже звучал непривычно – резко и бесцветно, без обычной хрипотцы. Как будто об этом нельзя было говорить своими голосами, теми, которые нежно шептались прошлой ночью – всего лишь прошлой ночью и так бесконечно давно – в темноте спальни.

– Если он увидел катер у причала и решил, что ты в городе… со мной… – тихо произнесла Мистраль. – Они же не знали, что его водит Дженни.

– Ты тоже могла утром оказаться в катере, – заметил Пршигода.

– Могла, – прошептала Мистраль. – А может быть, это все-таки был несчастный случай. Мало ли что… Наверно, мы никогда не узнаем.

– Если это Скади… Черт! – Пршигода резко ткнул почти целую сигарету в пепельницу и достал из пачки следующую, но тут же сломал ее в пальцах. – Ты ведь столько раз меня предупреждала, а я не принимал тебя всерьез!

– Я не думала, что Том способен так далеко зайти. Да и сейчас не думаю, по правде говоря… Или это его отец? Но неужели твой остров стоит больше чьей-то жизни…

– Жизнь вообще ничего не стоит, – проворчал Пршигода. – В любом случае, я должен был ее проводить. Нельзя было позволять вам водить катер одним…

– Замолчи, я ничего не хочу слышать! – крикнула Мистраль и подбежала к окну, ей казалось, еще мгновенье в этом дыму, и она задохнется. Мистраль распахнула окно, и тут же ветер швырнул ей в лицо пригоршню холодной воды.

– И прекрати этот дождь! – потребовала Мистраль, проморгавшись.

– Я не могу, – пожал плечами Пршигода.

– Кто бы сомневался! Начать дождь ты можешь, а… – Мистраль кинула яростный взгляд на картину и замерла, не отрывая от нее широко раскрытых глаз.

– Ты что? – приподнял брови Пршигода.

– Ты напишешь ее портрет! – сказала Мистраль. – Сейчас же! Ты ведь говорил, что можешь писать по памяти!

– Да, но…

– Миро, сделай это! – Мистраль подбежала к нему, схватила за руки, словно собираясь силой поднять с кресла и тащить к мольберту… Ей показалось, что она прикоснулась к мраморной статуе. Руки Мирослава были ледяными и совершенно неподвижными.

– Ты не понимаешь, чего требуешь, – тихо сказал Пршигода.

– Я только хочу вернуть Дженни!

– Я больше не пишу портреты. Этим я, может быть, лишил бы ее чего-то лучшего, чем жизнь на земле.

– Я верю только в ту жизнь, которую можно потрогать!

– Ты не можешь решать за нее.

– Любой человек, если он в своем уме, предпочтет возможность жить дальше чему-то неизвестному!

– Ты не права.

– Миро, ну пойдем! – протянула Мистраль умоляюще. – У нас мало времени! Ведь если она умрет, будет поздно?

– Да, – подтвердил Пршигода, неохотно вставая. – Будет поздно.

Мистраль с надеждой смотрела на него, ее глаза блестели от слез, она так и стояла, вцепившись в его запястья, как утопающий – в спасательный круг. Пршигода покачал головой и направился во внутреннюю студию, в которой работал в плохую погоду.

На мольберте уже ждал готовый холст, предназначенный для очередного эксперимента с погодой, и, подойдя к нему, Пршигода как-то неуверенно оглянулся на Мистраль.

– Больше сотни лет этого не делал, – напомнил он со слабой улыбкой.

– Ты едва не сделал это со мной!

– И не получилось.

– В этот раз получится. Должно. Что мне делать?

– Ничего. Просто сядь где-нибудь и молчи.

Мистраль сидела на подоконнике – за ее спиной шелестел дождь в мокром саду – и с любопытством наблюдала за Пршигодой. Он работал, как машина, не прерываясь, не отступая от картины, не сравнивая ее с моделью – модель была где-то внутри, в его памяти, отражалась в его угольно-черных глазах. То и дело перекладывая карандаш из руки в руку, постоянно меняя положение, то отступая, то становясь боком, то почти водя носом по холсту, Пршигода намечал что-то быстрыми мелкими движениями.

В какой-то момент Мистраль ощутила странное напряжение в комнате, воздух словно сгустился, где-то совсем рядом концентрировался смертный холод, и кожа под тонкой тканью одежды сжималась, покрываясь пупырышками, а на глазах, словно от сильного, бьющего в лицо ветра, выступили слезы.

В студию быстрым тяжелым шагом вступил Андрес. Молча, не издавая ни звука, испанец легко оттолкнул хозяина с дороги – Пршигода пошатнулся, но устоял на ногах, – сорвал с мольберта холст, одними руками, даже не уперев в колено, сломал деревянный каркас и, разорвав полотно пополам, швырнул его на пол.

– Андрес, ты что?! – рванулась к нему Мистраль, но налетела, как на стену, на вытянутую руку Пршигоды.

– Оставь его, – сказал хозяин. – Согласись, что Андресу лучше знать.

Испанец, так и не произнеся ни слова, ушел из студии, а Мистраль внезапно разразилась рыданиями. Пршигода так и стоял рядом, словно не решаясь к ней прикоснуться.

Откуда-то прибежал Шарло, дробно стуча по полу коготками и оставляя за собой мокрые следы, подошел, уперся крутым лбом в ногу хозяйки.

– А ведь он почувствовал, – сквозь всхлипы заметила Мистраль. – Позавчера. Он выл… А Андрес… Почему?

– Если кто и может тут решать, – ответил Пршигода, – так это Андрес. И я считаю, что он прав. Знаешь, как раз он был, наверно, единственным человеком, которого моя работа не убила, а, скорее, вернула к жизни. Мы познакомились под Лейпцигом в октябре 1813 года, во время заварушки, о которой ты наверняка читала в учебниках по истории. Мы сражались в разных лагерях, и меня поразило то, как яростно он рвался в бой. Как настойчиво этот молодой, красивый, сильный мужчина искал смерти. Потом я узнал, что он был смертельно болен. Ему недолго оставалось жить, и я предложил ему… альтернативу. Как будто он был благодарен мне, во всяком случае, больше у меня никогда не было такого верного товарища. Но кто знает, не жалеет ли он об этом? Андрес не из тех, кто будет делиться сокровенными мыслями. Знаешь, когда я дал клятву не писать больше портретов?

– После пожара, – предположила Мистраль.

– Почему ты так решила?

– Не знаю. Ты говорил, что не пишешь более сотни лет. Время примерно совпадает.

– Именно так, – Пршигода подошел к окну, выглянул в залитый небесными слезами сад. – Это было слишком страшно – вдруг потерять почти всех. Борнь был уверен, что я сам поджег эту галерею, чтобы избавиться от них. От нее, во всяком случае, – Он покачал головой с грустной улыбкой. – Да, признаться, я испытал и чувство облегчения… чувство свободы. Их стало слишком много, и я, так или иначе, отвечал за них всех… Но ведь среди них были и друзья… и те, кого я ни в коем случае не хотел потерять. И те, перед кем преклонялся… Я вовсе не требовал, чтобы они держали свои картины там. Хозяин галереи в любой момент отдал бы портреты тем, кто на них изображен, – была такая договоренность. Но мы собирались встретиться в том городке все вместе, когда я вернусь из путешествия… И мы с Андресом прибыли в… как он назывался? – Аргант – как раз в тот день, когда произошел пожар. Мы всеми силами пытались хоть кого-то спасти, но нам мало что удалось… И тогда мне стало кристально ясно, насколько это страшно – вот так зависеть от какой-то… вещи. Представь себе, Мистраль, я ведь сам до безумия боюсь смерти. Может быть, в это трудно поверить, но это так. Я рискую тогда, когда абсолютно уверен в своих силах, но смерть пугает меня до тошноты. Я ведь не знаю, что со мной будет после. Когда я родился, атеизм еще преследовался, и, наверно, именно поэтому был в моде среди, если можно так выразиться, прогрессивной молодежи. Но после всего, что я видел… У меня бывали приступы безумной набожности, и каких только обещаний я не давал, и каких только денег не выбрасывал на благотворительность! И все это благополучно забывалось, когда исчезала опасность, или находился новый объект для творчества… Мог ли я обрекать других на подобный страх? Ты сам абсолютно здоров, необыкновенно силен, почти неуязвим, и вдруг где-то погибает твоя картина… А может быть еще страшнее: картина сохранится, но останется поврежденной, и это неминуемо отразится на ее объекте. Представляешь, вдруг получить травму, непонятно, почему, и трястись от страха перед тем, что может последовать дальше? Я знаю, что все они испытывают нечто подобное. Но я уверен, что никто из них никогда не найдет в себе силы уничтожить свою картину или причинить зло мне.

– А убить другого такого же? – спросила Мистраль.

– Не знаю. Вряд ли. Для этого надо совсем перестать быть… человеком.

Мистраль вздохнула.

– Мне нужно в город. Отвезешь на Санта-Верану? Раз уж помочь не могу… я хочу быть рядом. Я поеду к сэру Джайлсу.

Пршигода кивнул.

– Только сначала… зайди к Андресу.

– Зачем это?

– Мне кажется, ты ему сейчас больше поможешь, чем я. Или он тебе.

Мистраль пожала плечами, но пошла следом за Пршигодой в заднюю часть дома, где никогда не бывала раньше. Вступив в узкий темный коридор, Пршигода молча пропустил ее вперед, подтолкнул к двери и удалился. Растерянно осмотревшись, Мистраль робко постучала, но ей не ответили, только показалось, что за дверью прозвучал тяжелый вздох или стон. И в этот миг Мистраль внезапно поняла, чего стоило Андресу разорвать картину. Девушка решительно распахнула дверь и шагнула в комнату.

В помещении было почти совсем темно – плотные шторы закрывали окно, за которым по-прежнему тоскливо шуршал дождь. На стене смутно поблескивал изгиб металла – сабля?

Андрес сидел на кушетке, низко нагнув и стиснув руками голову. На нем не было повязки, и не до конца зажившая рана темнела широким полукругом.

– Андрес, – тихо позвала Мистраль.

Испанец поднял голову, глаза его казались пустыми провалами во тьму на бледном, худом лице, черные и блестящие, обведенные темными кругами.

Девушка шагнула к Андресу, упала на колени, уткнулась головой ему в грудь и снова зарыдала. Обнаженные до локтей, невероятно сильные руки Андреса, покрытые темными волосами, осторожно сомкнулись на ее плечах, и он задрожал, как в лихорадке, разрываясь в беззвучном, бесслезном плаче.

* * *

– Вот то, что вы просили, – Мистраль осторожно передала лорду Кайенби кошку и положила на стол папку большого формата – в ней лежали рисунки Дженни.

Сэр Джайлс, придерживая одной рукой кошку, взбиравшуюся к нему на плечо, другой раскрыл папку, приподнял край верхнего рисунка, заглядывая под него.

– А себе вы ничего не хотите оставить на память?

– У меня есть несколько ее рисунков, те, которые она мне подарила, – ответила Мистраль. – А вы… вы теперь уедете?

– Да. Я не смогу больше здесь оставаться, – На миг лицо лорда застыло, словно он пережидал приступ боли, но сразу же разгладилось. Кошка кое-как устроилась у него на плече, потерлась мордочкой о щеку.

Мистраль кивнула.

– И Дженни. Я заберу ее домой, – тихо сказал сэр Джайлс, помолчал немного и продолжил другим тоном: – Да, я уезжаю. Но я бы в любом случае уехал. Если Скади претворят в жизнь свои планы – а они настроены решительно, – город потеряет всю свою прелесть. Здесь я провел много очень приятных лет, и в последнее время, и в молодости, но что ж… Всему хорошему когда-то приходит конец. А вас, юная леди, я всегда буду счастлив видеть у себя. Если будете в Лондоне, непременно загляните.

– Обязательно, – пообещала Мистраль.

– А что тот молодой человек? Андрес?

– Он еще не совсем оправился от раны, – вздохнула Мистраль, – и не покидает острова. Страшно переживает. Боюсь, что он даже винит себя…

– И напрасно! Можете передать ему, что я вовсе не считаю его виноватым. От судьбы не уйдешь.

– Не знаю, – прошептала Мистраль.

– А вы-то что будете делать? – Сэр Джайлс слабо улыбнулся. – И что думает ваш молодой человек?

Мистраль посмотрела на него в недоумении. В первый момент ей показалось, что англичанин имеет в виду Тома. Андресу на вид можно было дать лет тридцать, о Пршигоде же она никогда не думала как о «молодом человеке». Но старому лорду с высоты его лет все они – и Пршигода, и Андрес, и сама Мистраль – наверно, казались ровесниками.

– Не пора ли ему попросить вашей руки? – спросил сэр Джайлс.

– Не знаю, – через силу улыбнулась Мистраль, – какие у Мирослава планы….

– Так пора навести его на эту мысль.

– Я попробую, – пообещала Мистраль.

* * *

Пршигода подошел к окну, скрестив руки на груди. Старую церковь на Санта-Веране снесли, без ее изящного силуэта на вершине высокая скала смотрелась непривычно – торчала, словно голая культя обрубленной руки. Небо было по-зимнему пасмурным. Пршигода выругался, вернулся за стол, достал из кармана карандаш и принялся царапать что-то на салфетке.

Мистраль допила кофе, подошла к стене и легко нашла потайной рычаг, спрятанный за наличником двери. Картина подалась назад вместе с куском стены, беззвучно провернулся огромный барабан позади заштукатуренной поверхности, и на ее место начало выдвигаться другое полотно. Мистраль знала, что этот механизм придумал и собрал Борнь, как и другие, размещенные по всему дому с учетом особенностей архитектуры. Здесь полно было тайных комнат, занятых его машинами. Смена картин на вилле, которую Мистраль называла «корректировкой погоды», уже превратилась у нее в любимый утренний ритуал. Посмотрев критически на пушистые снежные хлопья на очередном полотне, она покачала головой. При температуре выше нуля эти нежные кружева грозят превратиться в ливень. Мистраль снова потянула за рычаг, но барабан натужно заскрипел, словно не хотел показывать следующую картину.

В пустой проем наконец выглянул морской берег, разоренный бурей. Темный труп разбитого корабля привалился к скале. Деталей не видно было в сумерках, только плескались сизые волны, и за горизонт уползали тяжелые тучи. Буря лишь задела могучим крылом этот берег, но унесла сотни жизней. Мистраль не могла отвести глаз от черной стены шторма на горизонте, уже уходящей, и все же остающейся навечно, запечатленной на холсте… И при закрытом окне в затылок вдруг дохнул ледяной зимний ветер.

– Какого дьявола? – хрипло произнес Пршигода, вскочил из-за стола, в два больших шага оказался у стены и руками толкнул картину. Барабан со скрежетом провернулся, страшное полотно исчезло из глаз.

– Ее никто не должен видеть! – прорычал Пршигода. – Какого черта она вообще здесь висит? Где этот кривой ублюдок? Это опять его штучки?

– Ты боишься, что может произойти шторм, как на картине? – спросила Мистраль.

– Я бы не рисковал.

– Но ведь буря на ней уже ушла, – улыбнулась девушка.

– Она может вернуться, – бросил Пршигода, снова садясь за стол, и, помолчав, добавил: – Она хочет вернуться. Это было в Шотландии, не помню, как называлось то место… Кажется, в XVIII веке. Мы случайно оказались рядом с несколькими… моими слугами. Мы пытались спасти хоть кого-нибудь, но не сумели. Буря выпила их жизни и умчалась, насытившись. А я стоял и смотрел ей вслед. И чувствовал, что смерть стояла рядом со мной.

– Я понимаю, о чем ты, – задумчиво произнесла Мистраль. – Я ощутила нечто подобное, когда ты писал мой портрет.

– Возможно. И потом, когда я писал картину, смерть заглядывала мне через плечо и словно подсказывала. Это был мой первый пейзаж такого рода – ты понимаешь, о чем я – и единственный… настоящий. Мне следовало уничтожить эту картину от греха подальше, но я не смог, ведь она была одной из лучших моих работ. Я всегда держу ее в безопасном месте… укрытой. Нужно, чтобы Борнь убрал ее назад.

– Неужели ты думаешь… – начала Мистраль, но в этот момент в столовую вошли Шарло и Андрес в непродуваемой куртке и шерстяной шапочке. Испанец остановился на пороге, ожидая указаний, а бульдог принялся беспокойно крутиться у их ног.

Пршигода, видимо, потратил больше, чем мог себе позволить, но купил, кроме нового катера, небольшую яхту – как показалось Мистраль, только ради того, чтобы занять выздоровевшего Андреса и отвлечь от мыслей о Дженни.

– Как насчет зимней прогулки по морю? – улыбнулся Пршигода. – Андресито, увези нас куда-нибудь, чтобы я не видел эту чертову стройку!

Мужчины вышли из комнаты, а Мистраль задержалась у стола, собирая посуду. Приковылял Борнь с подносом. Мистраль жалела и боялась урода, не зная, как себя с ним держать.

– Миро сказал, чтобы вы убрали картину с кораблем, – передала она.

– Да, мадам, – тусклым голосом ответил Борнь. Теперь урод говорил с девушкой нормальным голосом, перестав хрипеть так, словно вот-вот помрет, однако, если он и испытывал благодарность за помощь, то ему хорошо удавалось это скрывать.

Мистраль подняла салфетку Пршигоды и увидела на ней небрежный набросок женского лица. Не в первый раз ей уже попадалось это лицо, с несколько резковатыми чертами и сосредоточенным, напряженным взглядом.

– Это она и есть? – спросила Мистраль. – Его покойная жена? Которая погибла во время пожара…

Борнь взглянул на нее исподлобья, и девушка поняла, что именно его, наверно, не стоило спрашивать об этом. Урод протянул костистую лапу, смял салфетку и бросил на поднос с грязной посудой. Мистраль почувствовала, что заливается краской.

– Это не она. Я не знал эту женщину, – неожиданно мягко произнес Борнь и добавил, помолчав: – Мадам лучше поспешить, ее ждут. И лучше одеться потеплее, на море сейчас свежо.

– Спасибо, – улыбнулась Мистраль и поспешно вышла из столовой, слыша требовательный лай Шарло.

* * *

– Счастлив видеть вас, синьорина, – поприветствовал Мистраль синьор Скади, вставая из-за стола. – А вы все хорошеете. Бедный мой сын – потерял такое сокровище! Чем могу быть полезен?

– Я тоже очень рада, синьор Скади, – заверила его Мистраль, усаживаясь в знакомое кресло – раньше ей часто доводилось в нем сидеть. – А речь пойдет как раз о вашем сыне.

– Я полагаю, Томазо давно уже не искал с вами встреч?

– О нет, я его с сентября не видела. Но это строительство… Я надеялась, что вы убедите вашего сына отступиться хотя бы от острова Белой римлянки. В конце концов, из его личной неприязни…

– В личные дела моего сына я не вмешиваюсь, – Благодушная улыбка Скади исчезла, и рот его сразу оказался узким и неожиданно жестким. – Но как раз к этой истории чувства Томазо не имеют отношения. Речь идет об очень больших деньгах, милая Джулия, поэтому, как ни приятно мне было бы выполнить любое ваше желание, к сожалению, ничем не могу вам помочь.

– Значит, вы хотите превратить наш город в очередной курорт со стандартным набором развлечений и сувениров? Но ведь многие его жители поселились здесь как раз из-за его тишины. Из-за здешнего спокойного очарования и уюта. Вы ведь сами выросли здесь!

– Дорогая моя, я вынашивал эту идею уже много лет, – сообщил Скади. – Когда изола делла Романа Бьянка была продана в частные руки, у меня еще не было теперешней власти, иначе я ни в коем случае не допустил бы этого. Так что, милая синьорина, не принимайте происходящее на свой счет. Вы тут ни при чем. Но можете быть совершенно уверены, я получу этот остров. Я уже обещал своим иностранным партнерам, что комплекс будет состоять из двух островов, и получу Белую римлянку, даже если мне придется выиграть маленькую войну.

– Я прошу вас! – взмолилась Мистраль.

– Поверьте, вы мне очень симпатичны, дорогая Джулия, – Скади встал из-за стола, – и еще совсем недавно я бы приложил все усилия, чтобы угодить вам, но, увы! – Мистраль тоже поднялась, и Скади пошел рядом с ней до двери. – Ваше мнение больше не имеет значения для нашей семьи. Вы сами сделали свой выбор. Но в знак моего хорошего отношения к вам я дам вам совет, – Он устремил на нее острый взгляд по-птичьи пронзительных черных глаз. – Уезжайте-ка куда-нибудь на время. Маму повидайте, что ли… А то, знаете, всякие случайности бывают. Кстати, у меня до сих пор не было случая выразить вам сочувствие по поводу гибели вашей прелестной подружки. Мне, право, очень жаль.

– Благодарю вас, – буркнула Мистраль. – Прощайте.

* * *

Барабан прокрутился гладко и бесшумно, Мистраль отпустила рычаг и зашлась кашлем. Борнь беспокоился неспроста – зимние прогулки на яхте обошлись ей не даром. В этот раз девушка не пошла с мужчинами в море. Дома ей стало скучно, и неожиданно вспомнилась та картина с кораблекрушением. Как и все неопределенно угрожающее, она обладала странной привлекательностью, преследовала смутным воспоминанием, манила, как… ну да, как запретный плод. Именно так и заканчиваются все сказки. И вообще, даже думать об этой картине, когда Мирослав в море, было нехорошо. Но если взглянуть только на секундочку, как в прошлый раз, наверно, ничего не случится? Она как раз успеет убедиться, что ничего такого уж страшного в ней нет, что это обычная картина, пусть очень сильная, но не более того. Неужели опять возникнет такое ощущение, как будто идешь над глубокой пропастью по тоненькой дощечке?

Картины не было – видимо, Борнь уже унес ее куда-то, – и Мистраль испытала неясное чувство облегчения, смешанного с разочарованием.

– Мадам простужена.

Девушка резко повернулась, когда к ней бесшумно подошел Борнь.

– Вы напугали меня.

– Прошу прощения. Это вам, – в руках калеки была дымящаяся чашка глинтвейна, и Мистраль благодарно улыбнулась ему.

– Вы прокрутили весь барабан, – заметил Борнь. – Неужели не захотели оставить ни одну картину? Я мог бы заменить их…

– Что вы, не надо! Я просто искала ту картину – после бури. Но вы уже убрали ее.

– Хозяйка желает видеть картину? – Борнь поклонился, стрельнув в ее сторону злым желтым глазом и опять заговорил о ней в третьем лице (Мистраль это очень не нравилось): – Желание хозяйки – закон.

– Даже если хозяин не одобрит? – улыбнулась Мистраль и сделала маленький глоток терпкого, остро пахнущего пряностями вина.

– Желание мадам должно быть законом и для хозяина, – заметил Борнь. – Но если вы сомневаетесь… – Он ухмыльнулся половиной рта и вдруг сунул ей в руки маленькую пластиковую карточку. – Это ключ. Где дверь, ищите сами. Если хотите найти, – и тут же развернулся и ухромал прочь.

Мистраль постояла несколько минут, держа в руке тонкий пластиковый прямоугольник, а потом решительно заявила самой себе:

– Другой случай может не представиться!

Борнь уже говорил когда-то, что в доме, где намеренно создаются иллюзии, они могут что-то скрывать, в том числе потайные комнаты. Но иллюзии встречались здесь на каждом шагу, да и закрытых помещений было полно… Мистраль отпила еще глоток глинтвейна, оглянулась на бульдога, сидевшего на стуле и выжидательно смотревшего на нее.

– Зачем в доме шикарная лестница, если она практически упирается в стену? – победным тоном вопросила девушка. Шарло с готовностью соскочил со стула, и оба поспешили к здешней «Джоконде».

* * *

Когда Шарло своей моряцкой походкой быстро спустился по лестнице, Мистраль, как и в прошлый раз, показалось, что вот сейчас он вбежит в обширное помещение внизу, но песик снова резко свернул в сторону и оглянулся.

Мистраль подошла к гигантской росписи и принялась внимательно изучать ее, пока не обнаружила наконец контур двери, со всех сторон так плотно примыкавшей к стене, что разглядеть ее, не зная о ее существовании, не было никакой возможности. Отыскалась и почти микроскопическая горизонтальная щелочка, тщательно замаскированная росписью. Мистраль не без труда запихнула в нее кончик карточки, а потом всем весом нажала на дверь. Видимо, изнутри ее толкала тугая пружина: едва девушка скользнула в комнату за стеной, как послышался глухой хлопок, и Мистраль оказалась в полной темноте. Шарло, оставшийся снаружи, заскулил и заскреб по двери когтями.

– Перестань! – испугалась Мистраль. – Еще обдерешь! Знаешь, что нам за это будет?!

Она быстро нащупала дверную ручку, отворила дверь и пропихнула между ней и стеной подвернувшийся под руку стул. Шарло, громко пыхтя, перебрался через него, и оба огляделись. Они оказались словно бы в середине узкого коридора: комната тянулась далеко в обе стороны, и в ней было почти совсем темно, света, попадавшего в дверной проем, не хватало, чтобы осветить ее.

Все помещение заполняли картины, они висели в несколько рядов, стояли, прислоненные к стенам, лежали на столах, некоторые были явно не окончены, может быть, не удались. Слева от двери стояла картина в большом черном футляре, по ее размеру Мистраль догадалась, что это тот самый пейзаж, из-за которого она и пришла сюда. Но он уже не представлял для нее особого интереса. Девушка завороженно разглядывала смутно видневшиеся в полутьме женские портреты – хорошо знакомый гордый поворот высоко посаженной головы, напряженный, пронизывающий взгляд, бледное лицо с резко выступающими скулами. Это лицо смотрело отовсюду, повторенное десятки раз, а внизу что-то пряталось в темноте – картина, прислоненная к стене и отодвинутая подальше в угол, черная, как мрак, в который она старалась укрыться, но на ней все же был различим искаженный человеческий силуэт.

Мистраль повернулась к двери, чтобы раскрыть ее пошире и впустить в комнату больше света, и вздрогнула: внизу лестницы стоял Пршигода, скрестив руки на груди и нахмурившись.

– Mein Gott! – выдохнула Мистраль.

– Мадемуазель, вероятно, забыла, что бывает с не в меру любопытными дамами, которые лезут туда, куда им запрещают, – негромко произнес Пршигода своим хрипловатым голосом.

– Мсье следовало не допустить, чтобы это произошло, – нахально ответила Мистраль, решив, что он как будто не сердится. – Но очевидно мсье доверяет мадемуазель.

– Что ж, начала, так иди до конца, – Пршигода ногой вытолкнул стул из дверного проема, шагнул в комнату, дверь захлопнулась, и тотчас же помещение залил спокойный неяркий свет. Мистраль снова оглядела бесконечные ряды портретов.

– Ты так любишь ее?

– Не знаю, – ответил Пршигода. – Когда-то я, видимо, любил ее, потом ненавидел. Дело не в моем отношении к ней. Просто она – это все, что у меня осталось от прошлого.

Мистраль с удивлением посмотрела на него.

– От очень далекого прошлого, – уточнил Пршигода. – Но его я не хочу забывать. Что именно ты хотела здесь увидеть? Разве тебе недостаточно того, что ты знаешь обо мне?

Мистраль не ответила. Наверно, он был прав, и лучше было уйти, пока не поздно, пока она не увидела что-то лишнее. Точно так же в начале лета она хотела покинуть Тома Скади и его семью, пока факты, которые ей лучше было не знать, не изменили ни ее саму, ни ее отношение к симпатичным ей людям. И все же Мистраль робко шагнула к той отставленной подальше картине, даже сейчас находившейся в тени… и резко подалась назад, налетев на Пршигоду. Он поддержал девушку железной рукой, не дав упасть.