Текст книги "Тяжелый свет Куртейна (темный). Зеленый. Том 3"

Как бы на самом деле наверное
может быть я

июнь 2020 года

Коктейль в стакане всё никак не заканчивается; я пару раз, было дело, выпивал всё до капли из фляги, в которой, по уверениям Тони и Нёхиси, помещалась целая бездна превосходного коньяка, а с несчастным стаканом лонгдринка никак не могу совладать. Но в любых обстоятельствах надо играть по-честному, и я не открываю глаза. Благо технически это необязательно, когда гуляешь по городу с Нёхиси, вернее, он волочит тебя за собой с неумолимостью океанской волны. Небось, об стену с размаху не шмякнет, чего мне ещё желать.

Когда ничего не видишь, обостряются остальные органы восприятия – обоняние, осязание, слух; я, в общем, и так не жалуюсь на их остроту, но сейчас от обилия и интенсивности ощущений мне хочется громко кричать, смеяться и плакать, нет, орать, хохотать и рыдать – не то чтобы этого было достаточно для выражения моих чувств, просто так легче сохранить себя, не взорваться, не разлететься во все стороны сразу миллиардом счастливых микрочастиц. Но я только ещё крепче, почти до боли зажмуриваюсь и отпиваю очередной газированный, зелёный даже на вкус глоток.

Издалека – или даже издавна? или наоборот, из ещё не сбывшегося «потом»? – до моих ушей доносится музыка, звон колоколов и бокалов, шум прибоя и птичий щебет, звуки шагов, гудки паровозов, множество человеческих голосов. Они говорят, как заведено у нас в городе, минимум на дюжине языков; большую половину я вовсе не понимаю, а остальные толком не могу разобрать, но даже по интонации ясно, что они сейчас говорят о самых важных вещах на свете, ради которых люди, я в этом совершенно уверен, дар слова и обрели – о любви, дальних странах и иных, недоступных реальностях, о погоде, вечности, смысле, об искусстве и чудесах.

– Такое счастье, – говорю я Нёхиси. – Хотя счастье это обычное дело, когда гуляешь с тобой. Но то ли оно сегодня какое-то ненормативное, то ли просто я никак не привыкну. Ни к чему невозможно привыкнуть, когда каждый день начинается новая жизнь, с нуля. Так-то я помню, конечно, что было вчера, или, скажем, шесть лет назад. Память у меня цепкая, подробно могу рассказать. Но всё равно каждый день, просыпаясь, чувствую, что только сегодня родился. А что предыдущие жизни помню – ну так подумаешь, великое дело. Многие, говорят, что-то помнят, просто у людей о таких вещах говорить не принято. Слышал, для этого даже есть специальный гипноз.

– Для чего – «для этого»? – заинтересованно переспрашивает Нёхиси. – Чтобы стало принято то, что обычно не принято? Какой отличный гипноз!

– Нет, до такого прогресса пока не дошло. Гипноз, чтобы вспомнить свои прошлые жизни. Или хотя бы с кем и по какому поводу напился вчера.

– Очень полезная штука, – заключает Нёхиси. – С кем, да ещё и по какому поводу – это даже я не всегда могу вспомнить. Всё-таки ограничение всемогущества превращает жизнь в приключение, полное удивительных тайн.

– Давай остановимся, – прошу я Нёхиси. – Перекур! Усади меня, всё равно куда. Сам придумай, я ни черта не вижу. У меня всё ещё полный стакан.

– Наполовину уже пустой, ты отлично справляешься, – утешает меня Нёхиси, оптимист, каких поискать.

Я смеюсь и от смеха, как часто со мной бывает, становлюсь совсем невесомым. И куда-то лечу вверх тормашками; впрочем, не роняя стакан.

Я всё ещё лечу и одновременно уже явно сижу на стуле, судя по ощущениям, лёгком складном деревянном, какие часто бывают в летних кафе. Стакан никуда не делся, он, похоже, со мной навечно. Но теперь его можно наощупь поставить на удачно оказавшийся поблизости стол.

– Просто отлично я тебя усадил, – объявляет Нёхиси. – Шикарно здесь смотришься. Украшаешь собой городской пейзаж. Правда, именно это кафе уже почему-то закрыто. Но тебе от них ничего и не надо, ты ещё свой коктейль не допил. Совсем немного, кстати, осталось. Буквально глоток. Ты с ним обязательно справишься. Максимум за пару часов.

– Всё-таки ты чудовище, – говорю я специально, чтобы услышать традиционный ответ: «Согласно локальной мифологии, именно оно я и есть».

Я сижу на стуле, хотя ещё немного лечу, но ощущения от полёта уже не такие острые, даже ветер почти не свистит в ушах. И чувствую, что кто-то меня обнимает – таким причудливым образом, словно делает это сразу со всеми, кем я был когда-то, во всех временах. Качает на коленях ребёнка, щекочет горячим дыханием шею подростка, властно кладёт тяжёлую руку на плечо уже взрослого мужика, окутывается туманом, в который я потом научусь превращаться – то есть уже научился, если смотреть из сейчас. Но я-то смотрю из всегда, отовсюду сразу, включая одну из летних ночей того человека, для которого все эти мои превращения станут возможны не «когда-то потом», а «вообще никогда».

– Надо же, как ты ему нравишься! – одобрительно комментирует Нёхиси. – Так и знал, что твой хаос придёт в полный восторг от знакомства с создателем, хотя хаосу обычно плевать, кто его там создал. Хаос вечен, а что даже у вечного есть начало, ещё поди догадайся. Хаос не ходит в школу, где учат таким вещам. Но твой хаос и без школы всё понимает. И умеет быть благодарным тому, с кого начался. Он отличный – ну, я и не сомневался. Яблоко от яблони недалеко падает, так здесь в подобных случаях говорят.

Тони Куртейн

июнь 2020 года

Тони Куртейн проснулся на рассвете от страшного шума; ну, положим, не то чтобы именно страшного, просто внизу орали песни – в несколько глоток, вразнобой, местами фальшиво, а один из певцов подвывал хору, как брошенный дома пёс.

Убью засранца к чертям собачьим! – это было первое, что подумал Тони Куртейн, который как все нормальные люди спросонок воистину страшен, особенно если разбудить его дикими воплями буквально через час после того, как лёг.

Но быстро взял себя в руки и сменил гнев на милость. Всё-таки Эдо есть Эдо, нельзя вот так сразу его убивать. Я же сам постоянно ему говорил: «Ты здесь дома». Вот он и притащил среди ночи гостей, чтобы как следует догулять, дома-то можно, – сказал себе Тони Куртейн и прямо физически ощутил, как щекочет его макушку стремительно отрастающий от избытка святости ангельский нимб.

А потом он вспомнил, что Эдо вчера уехал. Некого, да и не за что убивать.

Значит просто с Другой Стороны на свет Маяка вернулись, – сообразил Тони Куртейн. – Хорошо, похоже, ребята туда сходили. Это как же надо было ужраться, чтобы продолжить веселье прямо на Маяке. Может, ставили эксперимент? Решили проверить, что будет, если пойти на Другую Сторону большой компанией и квасить, не останавливаясь. Вдруг окажется, что страха там больше нет? Смешно, кстати, если оно действительно так работает. Ладно, надо спуститься вниз и выставить их на улицу. Пусть весь город радуют хоровым пением, нечестно, что столько счастья мне одному.

Тони Куртейн так долго спускался по лестнице, что начал подозревать: это просто сон. Дом смотрителя Маяка, когда-то бывший совсем небольшим строением, за время пребывания Тони Куртейна в должности здорово вырос, стал такой высоченный, что горожане его «Тёмной башней» зовут. Но всё-таки не настолько он огромный, чтобы со второго этажа на первый приходилось спускаться целых пятнадцать минут.

Наконец ступеньки закончились, и Тони Куртейн утвердился в своих подозрениях. Ещё бы не сон! Вместо холла первого этажа, куда ведёт лестница, он оказался в кафе своего двойника, где сидела компания из пяти, условно говоря, человек, и все так обрадовались его появлению, что даже «Strangers In The Night» орать перестали. Только один незнакомый мужик продолжал по-собачьи завывать и поскуливать, но вой без хорового пения настолько лучше пения с воем, что Тони Куртейн был согласен его потерпеть.

Двойник, ужасно довольный, помахал ему из-за барной стойки:

– Ты откуда взялся? Вот это сюрприз!

– Сон хороший приснился, – ухмыльнулся Тони Куртейн. – Жалко, что сон, конечно. Я бы лучше наяву к вам пришёл.

– Так ты и пришёл наяву.

– Быть такого не может. Я даже из дома не вышел. Только спустился из спальни вниз. А тут вы сидите. И ладно бы просто сидели, мало ли кто на свет Маяка приходит. Но это явно не мой дом, а твоё кафе.

– И это тебе повезло, – рассмеялся двойник. – А то бы хана твоим припасам. Мы, сам видишь, хорошо тут сидим. Но по-моему, ты всё-таки наяву к нам ввалился. Сновидцы выглядят и ощущаются совершенно иначе. Даже не припомню, когда я в последний раз бодрствующего от спящего не смог отличить.

– Ну, не знаю, – вздохнул Тони Куртейн. – Я-то, сам понимаешь, только за. Но как-то не верится. Где мои мистические переживания? Где приключения? Где саспенс, драма и напряжение? Просто проснулся от воплей, спустился по лестнице, и всё, уже у тебя?

– То-то и оно, что проснулся от воплей. А ещё говоришь: «где драма?» – встрял страшно довольный Иоганн-Георг. – Саспенса тебе мало? Ну ты кремень. Лично я от нашего, прости господи, пения сам чуть не сдох. У меня слух, понимаешь, хороший. А голос при этом паскудный. Не повезло. Хочешь, сварю тебе кофе? Или сразу чего покрепче? Просто для меня самого, когда только проснулся, кофе – самое то.

– Не надо покрепче, пожалуйста, – ответил Тони Куртейн. – Кофе очень хочу. Потому что из всех мистических ощущений у меня пока только квадратная голова.

– Это мы же тебя, получается, вызвали, как демона из преисподней, – мечтательно улыбнулся двойник. – Ну или не преисподней. Откуда смогли! Причём обошлись ритуальными песнопениями, ни одной завалящей пентаграммы не начертили. У меня с этим строго. Всё можно – пить, курить, под столом валяться, превращаться в любое чудовище, да хоть на люстре кататься и голым скакать. Но никакой эзотерической самодеятельности! В частности, пентаграмм.

– Надо же, какие у тебя, оказывается, суровые правила! – удивилась Кара из Граничной полиции. – До сих пор в голову не приходило, что здесь хоть что-нибудь запрещено. И мне, естественно, сразу же захотелось срочно начертить пентаграмму. Впервые в жизни, прикинь.

– Ладно, – вздохнул тот. – Черти, если так приспичило, ради тебя я готов на всё. Только маленькую, пожалуйста. Чтобы то, что из неё теоретически может выскочить, можно было просто накрыть стаканом и выпустить в окно.

– Не коррелирует, – флегматично заметил Нёхиси.

Он сегодня выглядел не котом, а почти человеком. Со, скажем так, некоторыми декоративными отклонениями от канона – щупальцами от локтя, обрамлявшими кисти рук, как бахрома, васильковыми косами и гигантским лисьим хвостом, которым Нёхиси так эффектно крутил и размахивал, что сразу было видно – это обновка. Скоро надоест и пройдёт.

– Что именно – не коррелирует? – хором спросили Кара и Тонин двойник.

– Размер пентаграммы с габаритами тех, кто может из неё появиться, – объяснил Нёхиси. – Пока свойства материи таковы, что большое существо неспособно протиснуться через небольшое отверстие, пентаграмма – бесполезный рисунок, а не рабочий инструмент. А как только свойства материи изменяются, размеры сразу утрачивают значение. Какая разница, что больше, что меньше, если оно так только с виду, да и то лишь на краткий миг? В этом наваждении размеры существ и предметов более-менее стабильны исключительно ради удобства собравшихся, которые в норме сами состоят из тяжёлой малоподвижной материи и привыкли жить среди того, что из неё состоит. Иными словами, реальность в этом кафе ведёт себя почти как обычная, чтобы избыток визуальных эффектов не отвлекал вас от более интересных событий и дел. Но как только выясняется, что у нас одна литровая кастрюля супа на, предположим, восемнадцать гостей, размеры кастрюли мгновенно перестают быть значимым обстоятельством, и супа в ней помещается столько, сколько нам надо, а не сколько она теоретически может вместить. Так понятно?

– Понятно, – вздохнула Кара. – Самые сложные вещи становятся вполне постижимыми, если их объяснить через суп! Ладно, не буду чертить пентаграмму. У нас работы и так до чёрта. Некоторые мартовские подарочки до сих пор по улицам бегают, пока мы апрельские с майскими не успеваем ловить. Не хватало ещё вынуждать ребят собирать по всему городу каких-то дополнительных демонов, которых сдуру призвала я.

– А всё-таки интересно, как мы его сюда заманили, – сказал Иоганн-Георг. – Правда, что ли, дикими песнопениями? Если что, я готов каждый день их орать. А если пения окажется недостаточно, я… ну, не знаю даже. Хаку[12]12
    Хака – ритуальный танец новозеландских маори, во время которого исполнители топают ногами, бьют себя по бёдрам и груди и выкрикивают аккомпанемент; широкую известность хака получил, в первую очередь, как боевой танец, но существует множество его разновидностей – приветственные, комические и т. п. Основной отличительной особенностью являются обязательные гримасы – хаку танцуют не только телом и голосом, но и лицом.


[Закрыть], например, могу станцевать.

Он поставил перед Тони Куртейном здоровенную кружку кофе и добавил:

– Очень люблю, когда вы с Тони встречаетесь, и в городе чуть ли не из каждой щели херачит этот ваш дивный зелёный свет. Он, по-хорошему, нужен всегда, но сейчас – натурально как воздух. Люди здесь хрен знает во что превращаются, если не напоминать им, желательно ежедневно, что они – волшебные существа.

– Вот мне сейчас кажется, что запаха твоего кофе достаточно, чтобы куда и откуда угодно меня заманить – признался Тони Куртейн, попробовав угощение. – Но это, к сожалению, вряд ли так. Ты же его, наверное, часто варишь, и никакого эффекта, сижу, где сидел. А сегодня ты песни орал, а не кофе варил.

– Песни мы, было дело, и прежде орали, – вздохнул тот. – Неоднократно! Какой-то, прости господи, кружок хорового пения тут у нас. А ты не приходил. Но кстати, раньше мы пели без Виткуса. Может, это Виткус тебя навыл?

– Да ну, вряд ли, – сказал единственный незнакомый Тони Куртейну участник хора. – Я бы и рад вам помочь, да не умею специально гостей приманивать. Это же вы все волшебные люди, а я совершенно обычный. Только и счастья, что немножечко волк.

Тони Куртейн во все глаза на него уставился. Довольно невежливо, но он ничего с собой поделать не мог. Тот факт, что в кафе двойника часто приходят оборотни, был для него чуть ли не самым удивительным из здешних чудес. На Этой Стороне оборотней сейчас то ли вовсе нет, то ли просто хорошо спрятались, но скорее всего, они просто давным-давно превратились в нормальных людей. Для любого историка оборотни – не просто герои сказок, но и символ удивительных старых времён, когда в мире царил хаос, и люди во что только не превращались, так что оборотнем мог считаться практически каждый второй.

При этом на Другой Стороне, где в оборотней никто в здравом уме не верит, они, как внезапно выяснилось, до сих пор преспокойно живут. Может быть, кстати, как раз поэтому, – подумал Тони Куртейн. – Оборотни всё-таки отчасти дикие звери и людям не доверяют. Пока в них никто не верит, они чувствуют себя в безопасности, вот и не прячутся по лесам.

– При всём уважении к пану Виткусу, он тут ни при чём, – улыбнулся Нёхиси. – И песни тоже, хотя мне понравилось, как у нас получилось. Было очень смешно! Скорее уж дело в том, что мы с тобой сегодня полночи по городу твой хаос выгуливали, а потом кормили пирожками с капустой и уговаривали залезть обратно в своё окно. Я хочу сказать, причинно-следственные связи и так-то сильно переоценены, но уж точно нет более бессмысленного занятия, чем пытаться отыскать их в такую интересную ночь.

Тони Куртейн чуть кофе не поперхнулся. Хаос они выгуливали, – думал он, совершенно сражённый этим словосочетанием. – Выгуливали, значит, хаос. Ну, с этих станется. Могут. Чего ж не выгулять. Как собаку, что ли? На поводке? А пирожки в него как засовывали? И во что, хотел бы я знать… – хотя нет, не хотел бы! – превратились те пирожки?

– И так теперь всегда будет? – обрадовался Иоганн-Георг.

– Ну что ты как маленький. Будет по-разному. Как именно – даже я не возьмусь гадать. Но совершенно не удивлюсь, если это «по-разному» часто будет тождественно «как тебе нравится». Или, как ты считаешь логичным и правильным. Или, например, как в детстве себе порядок вещей представлял. Всё-таки это не чей-нибудь, а твой хаос сегодня и здесь, и в городе оставил свои следы.

– Хороший вариант конца света, – ехидно вставила Кара. – По крайней мере весёлый. Свету, можно сказать, повезло.

– Не угадала! – рассмеялся Нёхиси. – Это совершенно точно не конец, а начало.

– Чего? – спросили присутствующие таким слаженным хором, что если бы они пели, как спрашивают, вполне могли бы возглавить какой-нибудь хит-парад.

– Понятия не имею, – Нёхиси безмятежно взмахнул своим лисьим хвостом. – Потом разберёмся, чего. Честно говоря, я даже рад, что сейчас не совсем всеведущий. Так в сто раз интересней. И реальности тоже приятно, что я про её планы знаю не всё.

Стефан

июнь 2020 года

На севере в июне белые ночи, а у нас здесь – зелёные. Такие душистые, что шалеешь от воздуха, как от вина, такие светлые, что непохожи на ночи, такие короткие, что, считай, вовсе нет никаких ночей, только долгие вечерние сумерки, даже не синие, изумрудные, словно в небе, как в зеркале отразилась залитая лунным светом трава.

Стефан идёт по городу и смотрит по сторонам, словно только приехал, и всё тут ему в новинку; отчасти это и правда так. Он здесь, по идее, хозяин, всякого навидался, причём добрую половину этого всякого устроил сам, а другую, скажем так, с удовольствием допустил, но в этом весёлом июне в городе такое творится, что Стефан порой не верит своим глазам. То и дело приходится останавливаться и проверять себя – не провалился ли на изнанку? Что у нас тут за реальность? Какая её сторона?

Впрочем, на Этой Стороне всё иначе. Местами и правда похоже, но в целом совершенно не так. Хотя вот это кафе, освещённое факелами, – озадаченно думает Стефан, свернув на улицу Швенто Игното, окутанную дымом, заставленную столами и стульями, заполненную счастливыми, шумными, жующими и выпивающими людьми – натурально фрагмент тамошней улицы Примирений, один в один. И дети заполночь гоняют на роликах и самокатах сами, без взрослых – на Этой Стороне во время школьных каникул совершенно обычное дело, но здесь никогда так не было. Невозможно, нельзя! Но они же мне не мерещатся? Мне вообще никогда ничего не мерещится, – напоминает себе Стефан. – Если уж что-то увидел, значит, оно объективно есть.

Матерь божья, – думает Стефан, выходя к Ратушной площади, – что это? Ярмарка? С танцами и каруселями? В половине второго ночи? Ну, приехали. Всё.

Он ныряет в весёлую праздничную толпу, улыбается, пританцовывает, ловко лавирует, чтобы никого не толкнуть, посылает воздушный поцелуй заглядевшейся на него незнакомке, покупает у бойкой юной торговки конфету – самодельную мягкую солёную карамель. Стефан не особенно любит сласти, карамелька нужна ему как вещественное доказательство и для полноты ощущений, но сунув её за щёку, он сразу, заранее начинает хотеть ещё. У конфеты вкус безмятежно счастливого детства, которого у Стефана не было, но теперь, получается, всё-таки было. Память об этом чужом, исторически невозможном детстве – не просто минутное помрачение, она уже отпечаталась в теле, необратимо изменив восприятие некоторых вкусов, звуков и запахов, а значит, всерьёз, навсегда – его.

Стефан идёт по городу, превратившемуся в один бесконечный кабак под открытым небом, где у всех полуночных гуляк такие благоговейные лица, словно каждый из них служит мессу; чёрт их знает, может, и служат, может нынче мессы служат именно так? – весело думает Стефан и от избытка чувств прижимает к груди, кажется, просто воздух, а на самом деле весь человеческий мир. Что вы творите? – думает Стефан, содрогаясь от никому не слышного смеха, захлёбываясь невидимыми слезами. – Что здесь устроили? Во что превратились? Сами хоть понимаете? Не понимаете? Да и чёрт с вами, не надо вам понимать.

– Ну что, хорошо получается? – спрашивает Стефана загорелый мальчишка с синими косами в серебристом дождевике; это, конечно, если смотреть человеческими глазами, а так-то огромный, больше целого мира, тёмный огненный вечный дракон.

– Хорошо – не то слово, – Стефан вздыхает таким особенным образом, чтобы собеседнику досталось всё его удивление и восторг. – Такой счастливый сегодня город, такой на всю голову заколдованный сбрендивший мир. Это, конечно, поперёк нашего договора. Но знаешь, честно, чёрт с ним. Тот договор давно, в иных обстоятельствах, в совсем другой жизни был заключён.

– Будешь смеяться, но именно я вообще ничего не делал! – объявляет Нёхиси, взмахнув перед носом Стефана невесть откуда взявшимся новеньким, как с иголочки лисьим хвостом. – Разве что рядом был. Это, согласен, в моём случае вклад, и немалый. Но он-то как раз не поперёк договора. Быть рядом – моя основная работа. Ты сам меня для этого сюда заманил.

– Это правда, – кивает Стефан. – Ладно, а кто тогда делал?

– Например, ты! – хохочет мальчишка с синими косами. – Думаешь, если ежедневно блуждать по городу в экстатическом состоянии, это просто так, не считается? А оно ещё как считается! Ты тут хозяин, это твой город, естественно, он проникается твоим настроением. Так что штрафуй страшным штрафом себя!

– Настроением – предположим. Для того я, собственно, и кружу здесь часами, забросив все остальные дела. Но меня не обманешь, я опытный. Кроме моего настроения, в городе есть и другая магия. Сто пудов не только моя.

– Конечно здесь много чего творится, – легко соглашается Нёхиси. – Собственно, как всегда.

– Не как всегда. Интересней.

– Ну, накопилось. Количество перешло в качество, – невинно пожимает плечами Нёхиси, одновременно выписывая кренделя своим лисьим хвостом, словно сигналит: «Внимание, сейчас будет хитрость!» – требует: «Оцени, как я отлично хитрю!»

– В этом городе, для начала, я уже двадцать четыре года живу, – говорит он. – По человеческим меркам довольно долго, уж точно не пара секунд. И человек, с которым я разделил своё всемогущество. И все дела наших рук. Проходы на изнанку нараспашку открыты, люди из разных реальностей друг у друга гостят и романы заводят, и просто коммерческие дела; как по мне, это совершенно нормально, затем и нужна изнанка реальности, чтобы строить мосты и бегать туда-сюда, но здесь, я знаю, не положено так. Плюс Старшая Бездна у нас тут долго, со вкусом гуляла, а не просто день провела. И столько следов оставила, столько неизъяснимых семян посадила, что даже я совершенно не представляю, как будет, когда они все прорастут.

– Ничего себе новости, – удивляется Стефан. – Я, представляешь, не знал. Даже не почуял неладного. Ловко она меня провела!

– Так потому и не почуял, что оно ладное, – смеётся Нёхиси. – Чего его чуять, пусть себе прорастает, а мы поглядим. Что Эна точно умеет, так это делать сюрпризы! Очень её люблю.

– А всё-таки готов спорить, это наше нынешнее веселье не из Эниных семян проросло, – подумав, говорит Стефан.

– Да нет, конечно, – Нёхиси неопределённо взмахивает хвостом, как люди пожимают плечами. – Я только потому Эну вспомнил, что она тоже сделала вклад в, как говорила на экскурсиях Люси, неповторимую атмосферу нашего города, открытого всем чудесам, как ветрам. Немного преувеличивала, пока что не всем. Но лиха беда начало, как в подобных случаях говорят. А теперь, – лисий хвост изгибается в форме знака вопроса, и Стефану сразу становится ясно, что Нёхиси вдоволь уже нахитрился, и сейчас наконец выдаст хотя бы намёк на настоящий ответ. – Теперь, когда по городу хаос гуляет и всюду оставляет свои следы…

– Какой, к чертям, хаос?!

– Тот самый, – улыбается Нёхиси. – Наш общий знакомый хаос. Который недавно любезно вернул тебе чемодан. Как, кстати, он поживает?

– Да что ему сделается, – вздыхает Стефан. – Ты лучше спроси, как теперь поживаю я! Никогда не заводил домашних питомцев – не с моим образом жизни. И теперь, когда я раз в несколько суток появляюсь дома, на меня обижается заскучавший в одиночестве чемодан.

– Так найми ему бэбиситтера, – совершенно серьёзно советует Нёхиси. – Или как это называется? Няньку, короче. Волшебным предметам лучше не сидеть в одиночестве, у них от этого характер портится. Я бы на твоём месте не рисковал!

– Да может, это и к лучшему, – задумчиво говорит Стефан. – Я тут недавно подумал, какой-то я, знаешь, слишком добрый волшебник. Хоть в, прости господи, детскую сказку вставляй. Сам не заметил, как это несчастье со мной случилось, а теперь уже поздно что-то менять. Пусть во мне будет хоть что-нибудь устрашающее. Например, чемодан.

– Послушать твоих сотрудников, так ты вполне устрашающий, – утешает Стефана Нёхиси.

– А если какого-нибудь чудом сбежавшего от меня Голодного Мрака послушать, так совсем трындец, – ухмыляется Стефан. – Ладно, ты меня убедил, отнесу чемодан на Альгирдо, пусть вместо меня в кабинете сидит и рассказывает о своих приключениях в хаосе. Все девчонки – его. И ты тоже давай рассказывай. Что значит – хаос гуляет по городу? Вы что, выпустили его?

– Да чего его выпускать, он и так не заперт, – безмятежно улыбается Нёхиси. – Просто раньше стеснялся, а теперь не стесняется. Я, понимаешь, недавно слегка его подпоил. И получается, правильно сделал: хаос спьяну рискнул с нами по городу погулять. Очень ему это дело понравилось. И городу, сам видишь, тоже. Отлично они поладили. Ну, я и не сомневался. Скажи, шикарный получается мир? Наваждение какого сам придумаешь класса. Вроде Тониного кафе, только пока неустойчивое. Что, честно говоря, даже жалко. Будь моя воля, я бы его навсегда сохранил. Но может, ещё научится длиться дольше, чем пару часов. А может, и не научится. Я, не поверишь, пока не знаю. И это, по-моему, хорошо.

– Что ж ты творишь, засранец, – вздыхает Стефан. – Что вы оба творите… нет, трое, хаос тоже считается. С городом четверо. Банда! Преступное формирование, это называется так.

Некоторое время они молча идут по улице, освещённой одновременно современными фонарями, дымными факелами и огромной новогодней гирляндой, которую забыли, или просто не захотели убрать.

– До сих не понимаю, как мне тогда удалось завлечь тебя своим бубном, – наконец говорит Стефан. – Я-то парень не промах, конечно, но что тебе, всемогущему, какой-то наглый человечий шаман. Но это лучшее, что я за всю свою жизнь сделал. Если бы мне сказали, что из всех моих дел можно сохранить только один поступок, а остальные исчезнут, как не было, я бы выбрал его.

– Спасибо, – улыбается Нёхиси. – Совершенно не представляю, как такая глупость возможна технически; надеюсь, ты её просто наскоро выдумал. Но комплимент – зашибись.

* * *

На рассвете Стефан стоит на вершине холма Тауро, который когда-то назывался иначе – Góra Czartowa, Чёртов холм, и Pamėnkalnis, от слова pamėnas, «призрак». Стефана эта топонимика неописуемо радует и смешит, потому что он сам и есть тот чёрт и тот призрак, которые там горожанам мерещились. Стефан всегда любил этот холм. Приходил сюда и для важных дел и просто для удовольствия, как люди ездят ради уединения в загородный дом. Ну и гонял народ, чтобы ему не мешали. Деликатным он отродясь не был, а становиться незримым научился не сразу. Может быть, кстати, зря научился, – весело думает Стефан. – Надо брать пример со Старших духов-хранителей города и тоже население развлекать.

Но сегодня Стефан пришёл на холм не развлекать население, которое к тому же сейчас крепко спит, а выпить и поговорить – с невидимой собеседницей. Не факт, что вообще существующей. Мало ли, что земля рассказала про навсегда отменённые, никогда не совершавшиеся дела. Тут кто угодно запутается в показаниях, сам бы запутался и заврался, – думает Стефан. Он лукавит, и сам это знает. Конечно, она существует – персонификация неумолимой силы, воплощение справедливости мира, Последний Страж Порога, трындец по имени Ишидель. И незримо, но ощутимо присутствует, она всегда где-то рядом, почему бы ей не оказаться рядом теперь.

Стефан достаёт из-за пазухи бутылку розе из Апулии, сроду такого не пил, хотя пил, конечно, – в день, которого не было, потому что сам же его отменил. На этот раз он открывает бутылку с первой попытки, хотя руки его по-прежнему скорее волны, чем руки, и голова дурная от счастья, и мир вокруг качается, кружится и летит. Просто Стефан уже привык к этому состоянию и научился нормально функционировать, не приходя в то, что раньше считалось «сознанием». Ну а куда деваться, если жизнь продолжается, дела никуда не делись и обязательств скорей прибавилось, чем убавилось, а ты теперь – вот такой.

– Ну что, говоришь, пришли на Порог? – вслух спрашивает Стефан. – Говоришь, наступает полная ясность? Высшая справедливость? Говоришь, теперь без иллюзий? Одна обнажённая суть? А скажи, нормально мы зашли с козырей! Ничего так суть у нас обнажилась. Я сам, если честно, в шоке. Не ожидал! Отлично, что ты к нам заявилась. Я люблю тебя, сила, ясность, страшное счастье, Последний Страж Порога по имени Ишидель.

Стефан выливает вино в траву – для того и придумали приносить жертвы, чтобы в минуту торжества или скорби можно было по-свойски угостить божество. Думает: пусть ей хоть сегодня это розе достанется, если уж я ту нашу мартовскую вечеринку отменил.