Текст книги "Драматургия в трех томах. Том третий. Комедии"

СВЯТЕНКО.

 
А у Толяна Рваного
Братан пришел с «Желанного»
И жить задумал наново,
И был хитер и смел.
Да хоть и в этом возрасте,
И были позанозистей,
Помыкался он в гордости –
И снова загремел…
 

ТАМАРА. Стал он мне сниться по ночам. Ничего с собой поделать не могла…

СВЯТЕНКО. Тома!

ТАМАРА. Чо тебе?

СВЯТЕНКО. Иди сюда.

ТАМАРА. Щас прям, все брошу и приду… Ну, чо надо-то?

СВЯТЕНКО. Курнешь?

ТАМАРА. Да… (Затягивается и задыхается.)

СВЯТЕНКО. Том, Том, да ты что?

ТАМАРА. Он мне казался сильным и бесстрашным…

СВЯТЕНКО. Том, ща я тебя научу…

ТАМАРА. Коль, смотри, сейчас я совсем не закашлялась. Отлично пошлó. Коль, а это как называется, «Беломор»? (Святенко обнимает Тамару, целует ее.) Коль, ты чего? Коль, ну ты что, ваще, что ль? Коль, ну пусти!

КУЛЕШОВ (поет под гитару).

 
Куда ни втисну душу я,
Куда себя ни дену,
За мною пес – судьба моя –
Беспомощно больна.
Я гнал ее каменьями,
Но жмется пес к колену,
Глядит, глаза навыкате,
А с языка слюна.
Морока мне с нею,
Я оком тускнею,
Я ликом грустнею
И чревом урчу,
Нутром коченею,
А горлом немею,
И жить не умею, и петь не хочу.
Должно быть, старею –
Пойти к палачу?
Он вздернет на рею,
А я заплачу!
 

СВЯТЕНКО (подхватывает).

 
Я зарекался столько раз,
Что на Судьбу я плюну,
Но жаль ее, голодную,
Ласкается, дрожит.
Я стал тогда из жалости
Подкармливать Фортуну:
Она, когда насытится,
Всегда подолгу спит.
Тогда я гуляю,
Петляю, вихляю,
Я ваньку валяю
И небо копчу,
Но пса охраняю,
Сам вою, сам лаю,
О чем пожелаю,
Когда захочу.
 

КУЛЕШОВ И СВЯТЕНКО.

 
Нет, не постарею,
Пойду к палачу –
Пусть вздернет скорее,
А я приплачу!
 

Появляется Отец. Тамара отходит в сторону.

ОТЕЦ. Га-га-га… Коля, Коль, ты Тому мою оставь, Коля. Ты человек пустой да рисковый. По тебе вон тюрьма давно плачет. Для тя давно в Бутырках камера на солнечную сторону проветривается. А она, Коль, школьница, отстающая. Мамку вон намедни к училке вызывали…

СВЯТЕНКО. Ты, мусор, вали отсюда и не разговаривай со мной.

ОТЕЦ. Оставь, богом прошу, Коля, оставь…

СВЯТЕНКО. Я кому сказал, пес, ты в мои-то дела не суйся, я сам знаю, что делать! Ух, мусор…

ОТЕЦ. Я тебе не мусор, а заслуженный человек. Коля. И отец ее.

СВЯТЕНКО. Отец?

ОТЕЦ. Отец!

СВЯТЕНКО. Знаю, падла, какой ты ей отец.

ОТЕЦ. Родной, Коля, родной.

СВЯТЕНКО. Рассказывали, да сам знаю… Будешь ко мне приставать, я тебе нос откушу. Понял? А матери скажи, что Томку не обижаю, и другой никто не обидит. Вся шпана, завидев ее, в подворотни прячется и здоровкается уважительно. А если б не я, то лезли бы и лапали. Так что со мной ей лучше.

ОТЕЦ. Коля, вот ты говоришь, шипана. А кто ты есть такой сам, Микола? Ты ведь и есть та самая шипана.

СВЯТЕНКО. Ты чо сказал-то? А ну, повтори, что ты сказал? У-у, я тебя встречу на узенькой дорожке, мразь!

ОТЕЦ. Встретимся, встретимся, скотобаза, как пить дать встретимся. Я тебя, поганка, на пятилетку-то пристругаю… (Тамаре.) Чего вылупилась? Поди матери скажи, пусть сама с тобой разговаривает… Вся семья их поганая… Ну, пшла домой!

ТАМАРА. Сам иди.

ОТЕЦ. Кому говорю!

ТАМАРА. А я сказала – не пойду.

ОТЕЦ. Ну, смотри, придешь домой, я тебе патлы повыдираю! Кобыла нахрапистая, лошадь буденовская!

КУЛЕШОВ (поет).

 
В младенчестве нас матери пугали,
Суля за ослушание Сибирь. Грозя рукой,
Они в сердцах бранились и едва ли
Желали детям участи такой.
За так. А мы пошли за четвертак, за ради бога,
В обход и напролом, и просто пылью по лучу.
К каким порогам приведет дорога,
В какую пропасть напоследок прокричу?
Мы север свой отыщем без компаса,
Угрозы матерей мы зазубрили как завет,
И ветер дул, с костей сдувая мясо,
И радуя прохладою скелет…
 

Появляется Муза с бутылкой. Вид бомжихи.

МУЗА (Святенко). Кхе-кхе, глотни…

СВЯТЕНКО. Чего?

МУЗА. Кирнуть не хочешь, я говорю?

СВЯТЕНКО. Не, не надо, вали… Отвали, я тебе сказал!

МУЗА. Ахихи не хо-хо?.. А вот это вот видал? (Показывает Кольке фигу, тот угрожающе приподымается со скамейки.) Сюка! Сюка! Сюка!

Колька отнимает у нее бутылку.

Отдай бутылку! Отдай! Сюка!

Появляются Ханыги.

1-й ХАНЫГА. Эй, ребята, поддать не хотите?

СВЯТЕНКО. Чего?

2-й ХАНЫГА. Кирнуть, что…

СВЯТЕНКО. А-а… Хочешь, Тамар?

1-й ХАНЫГА. Берите, последняя осталась.

СВЯТЕНКО. Сколько?

2-й ХАНЫГА. «Солнцедар» – три двадцать. А тебе за двушник отдам… Двушник.

СВЯТЕНКО. Ну и цены у вас! Бутылка – двушник! Том, ну ты что, хочешь или не хочешь?

1-й ХАНЫГА. Да хочет она, хочет! Когда баба молчит, она завсегда хочет… (Хохочут.)

СВЯТЕНКО. Беру… Томочка, глотни, а?

ТАМАРА. Не хочу.

СВЯТЕНКО. Ну, тебе же лучше будет.

ТАМАРА. Да отстань, Коль, не хочу я.

СВЯТЕНКО. Слушай, Том, а куда это они повалили?

ТАМАРА. А? Да на второй этаж – в женские бани подглядывать.

СВЯТЕНКО. Во дают! А ты-то откуда знаешь?

ТАМАРА. Ну, привет, да они сюда по три раза в день как на работу ходят, все время поддатые, веселенькие. Да ну их! Жильцы их уж и водой, и помоями поливали – хоть бы хны… Коль, а чо ты в своем дворе, а вроде как неродной – даже ничего не знаешь, что тут делается?

СВЯТЕНКО. Том, ну я ведь другими делами занимаюсь – я ведь только за тобой и слежу, а за ними следить у меня времени нет.

ТАМАРА. Чем это ты так занят, Коль?

СВЯТЕНКО. А вот об этом я даже тебе сболтнуть не могу.

ТАМАРА. Смотри – сядешь, Святенко Николай!

СВЯТЕНКО. Ага, раньше сядешь – раньше выйдешь… Нет, Томочка, я не сяду.

ТАМАРА. Смотри…

СВЯТЕНКО. Томочка, ну глотни, чего ты…

ТАМАРА. Коль, я сказала, не хочу.

СВЯТЕНКО. Ну глотни… Эх, Тома, а я ведь знаю про эти женские бани, сам пацаном бегал на второй этаж, но только забил сейчас. И чего они там могут видеть? Взрослые мужики, и без гармошки – так, дурью маются…

Том, слышь, а смотреть-то они могут только в предбанник, где и не все видно. А видно знаешь как? От поясницы и ниже, а выше-то и не видно, я помню, правда, я знаю. А какой интерес видеть жопу без лица?

ТАМАРА. Коль, ну ты что, совсем, что ли? Кончай материться-то, ты что!

СВЯТЕНКО. Том, прости! Я случайно!

ТАМАРА. Ничего себе случайно…

СВЯТЕНКО. Да у меня вырвалось…

ТАМАРА. Да ну тебя!

СВЯТЕНКО. Ну чо ты, Том, правда – зад без лица… Зад!

ТАМАРА. Пошел ты знаешь куда!

СВЯТЕНКО. Том, ну да не сердись… Ты только подержи, а я пошел… (Взбирается на конструкции.) Том, ты держи и смотри, сейчас я тебе что покажу… Все, иди сюда аккуратней, проходи, садись и смотри – как театр.

КУЛЕШОВ (поет).

 
В тот вечер я не пил, не ел,
Я на нее вовсю глядел,
Как смотрят дети, как смотрят дети.
Но тот, кто раньше с нею был,
Сказал мне, чтоб я уходил,
Сказал мне, чтоб я уходил, что мне не светит.
 

СВЯТЕНКО.

 
И тот, кто раньше с нею был,
Он мне грубил, он мне грозил,
А я все помню, я был не пьяный,
Когда ж я уходить решил,
Она сказала: «Не спеши».
Она сказала: «Не спеши, ведь слишком рано».
 

КУЛЕШОВ.

 
И тот, кто раньше с нею был,
Меня, как видно, не забыл.
И как-то в осень, и как-то в осень
Иду с дружком, гляжу – стоят.
Они стояли ровно в ряд,
Они стояли ровно в ряд, их было восемь.
 

СВЯТЕНКО.

 
Со мною нож, решил я: что ж,
Меня так просто не возьмешь,
Держитесь, гады, держитесь, гады!
К чему задаром попадать,
Ударил первым я тогда,
Ударил первым я тогда, так было надо…
 

Появляются Ханыги.

КУЛЕШОВ.

 
Но тот, кто раньше с нею был,
Он эту кашу заварил
Вполне серьезно, вполне серьезно,
Мне кто-то на плечи повис.
Валюха крикнул: «Берегись!»
Валюха крикнул: «Берегись!»,
но было поздно.
 

СВЯТЕНКО. Эй вы, ханыги, чтоб я вас больше здесь не видел!

1-й ХАНЫГА. Слышь, пацаны, на нас баллон катят.

2-й ХАНЫГА. Давай разберемся.

СВЯТЕНКО. Они же сами нарываются. Ща, Том.

ТАМАРА. Вы, козлы, идите отсюда.

1-й ХАНЫГА. Э-э-э! У него перо. (Драка в подворотье.)

СВЯТЕНКО (поет.)

 
Разлука мигом пронеслась,
Она меня не дождалась,
Но я прощаю, ее прощаю.
Ее, конечно, я простил,
Того ж, кто раньше с нею был,
Того, кто раньше с нею был, я повстречаю.
Того ж, кто раньше с нею был, я повстречаю…
Того, кто раньше с нею был, не извиняю.
 

ТАМАРА. Да, влюбилась… Влюбилась! И не то, чтобы даже влюбилась – накрутил он меня, заговорил, запел, задарил, зацеловал. Он был такой сильный, он ничего не боялся, никого не боялся: ни родителей, ни драк, ни темных каких-то своих делишек… Вообще-то я его с детства помню и всегда была в него влюблена, как кошка.

СВЯТЕНКО. Тома!

ТАМАРА. Он долгое время оставался для меня великим и недосягаемым… А тут – заговорил, запел, задарил, зацеловал. И вот мне сделалось шестнадцать… И все свершилось внезапно. Я тогда вернулась из лагеря, мама была в отпуске, отец – в больнице, а Ирка только что вышла замуж и уехала. И я осталась одна – одна на целых две недели!

СВЯТЕНКО. Тома, Томочка, Томик… Для тебя! (Поет.)

 
Течет реченька по песочечку,
Бережочек точит,
А молода девчоночка
В речке ножки мочит.
 

ТАМАРА. Это он про меня и про себя пел.

СВЯТЕНКО. Наверное, наверное, так оно и было.

ТАМАРА. Он никогда не был груб со мной. Всегда был терпелив и покорен, но иногда давал понять друзьям своим, да и мне тоже, что лапу положил серьезно и крепко…

СВЯТЕНКО. …Серьезно и крепко…

ТАМАРА. …И я это сразу поняла.

СВЯТЕНКО. Тома! Томочка… Какие мы, Томочка, стали взрослые и красивые, а? Тома… Какие мы вернулись загорелые, переспелые…

ТАМАРА (уворачиваясь от объятий). Пусти!

СВЯТЕНКО. Тома!

ТАМАРА. Я… я сама.

Звучит «Мелодия любви».

И стало мне хорошо! От того, что есть у меня теперь и хозяин, и слуга одновременно. И думала я, что буду жить с ним столько, сколько он захочет, и пойду за ним на край света! И стала его женщиной сразу – как только он этого захотел. И не жалею, потому что не он – был бы кто-нибудь другой, и хуже, должно быть…

Появляются Милиционер, Ханыги, Отец, Мать, Ольга Петровна.

МИЛИЦИОНЕР. Все-все-все, я при исполнении. Ну что, Николай Сметенко в этом дворе живет?

КУЛЕШОВ. В этом, в этом… Только не Сметенко, а Святенко.

МИЛИЦИОНЕР. Ну я и говорю – Сметенко!

ТАМАРА. Целый год мы ходили как чумные… Не стеснялись ни родителей, ни соседей, никого…

МИЛИЦИОНЕР. Так, ну что вы могете о нем рассказать?

ТАМАРА. …Девчонки в классе спрашивали: «Ну как?» – им хотелось знать подробности…

МИЛИЦИОНЕР. О! Подробности! Нас тоже интересуют подробности, и как можно больше этих подробностей…

ТАМАРА. И больше всего в области физиологии… Но я им никогда ничего не рассказывала – и они отстали. Зато пристали педсовет и дирекция…

ОЛЬГА ПЕТРОВНА. Вы как мать Тамары Полуэктовой должны знать, что ей грозит.

МАТЬ. А что ей грозит? А ей ничего не грозит, девочке моей.

ОЛЬГА ПЕТРОВНА. Развратное будущее – вот что! Больница! Инфекционное отделение! Она у вас курит, пьет и неизвестно еще чем занимается…

МИЛИЦИОНЕР. Так, ну а чем же она занимается-то? Сожительница его, что ли? Так у нас тут все записано: Полуактова Тамара, школьница, кончает девятый класс…

ОЛЬГА ПЕТРОВНА. Во-первых, Полуэктова, а во-вторых, десятый.

МИЛИЦИОНЕР. Ну я и говорю: Полуактова, девятый.

ОЛЬГА ПЕТРОВНА. В травматологии она кончит! И будет там лежать с проломанным черепом…

МАТЬ. О господи!

ОЛЬГА ПЕТРОВНА. И я вам скажу! Скажу, скажу, кто ей череп-то проломит!

МИЛИЦИОНЕР. А вы скажите, скажите – нас это тоже интересует.

ОТЕЦ. А Колька Святенко и проломит, так, что вообще ноги вывалятся!

МИЛИЦИОНЕР. Так мы ж его хорошо знаем, Святенко-то.

ТАМАРА. Все его хорошо знали, все, кроме меня, но то, что знали они, я видеть не хотела. А то, что знала я, они видеть не могли.

ОТЕЦ. Нехристь, расскажи Владимиру Сергеевичу, чего про Кольку знаешь, а?

ХАНЫГА. А чо рассказывать, его тут все хорошо знают, в натуре. Вон он Андрюху раскорячил, по нему тюрьма плачет…

2-й ХАНЫГА. Призывно и давно…

ОТЕЦ. Идите, идите… А Андрюху-то бить нельзя – он комсомолец.

МИЛИЦИОНЕР. Ну, что, Сметенко, собирайся с вещами. Таперича в другом месте другие песни запоешь.

ОТЕЦ. Музыка народная. Слова – НКВД.

ТАМАРА. Коля!

СВЯТЕНКО. Тома!

ТАМАРА. Коля…

СВЯТЕНКО. Том… ну, ты это… Ты меня не жди, я ж не на фронт иду.

ТАМАРА. А я, Коль, и не собираюсь.

СВЯТЕНКО. Как? А, ну да… ты же совсем еще это… И школу кончать надо…

ТАМАРА. Да, Коль, вот я и собираюсь…

КОЛЬКА. Да, правильно, правильно, Том, я и говорю!

МАТЬ. А сколько ж ему, сердешному, дали-то?

ХАНЫГА. Четыре года, мать.

СОПЕЛЯ. Коляныч! С тобой, слышь!

МАТЬ. За что, ребята?

ХАНЫГА. А никто толком не знает, вроде подрался с кем-то… А драться-то не надо, драться нехорошо…

ОТЕЦ. За политику, мать, – комсомольца отмутузил…

ОЛЬГА ПЕТРОВНА. Ну что, Полуэктова! Доигралась со своим уголовником. А ведь я предупреждала… твою мать… неоднократно!

ТАМАРА. Я в зал суда не пошла. А чо мне там делать? Да и стыдно. Но когда его на улице в машину сажали, то я его увидела…

СВЯТЕНКО. Тома!!! Вернусь! Разберемся! (Милиционеру.) Ну че, начальник, глянь, тебе бы такую, а? Хотел бы на мое место?

МИЛИЦИОНЕР (смеется). Эх, Сметенко, ну, Сметенко!

ОЛЬГА ПЕТРОВНА. Что, Полуэктова, может, ты за ним еще и отправишься, как жены декабристов?

ТАМАРА. Да, наверное, надо было поехать – тогда бы не было всей последующей мерзости. Но я тогда готовилась к экзаменам и возненавидела его за то, что терплю позор, издевательства, в школе, дома, везде… И я не поехала…

МИЛИЦИОНЕР. Статья двести шестая УК РСФСР, все по закону!

КУЛЕШОВ (поет).

 
Шел я, брел я, наступал
То с пятки, то с носка,
Чувствую – дышу и хорошею.
Вдруг тоска змеиная, зеленая тоска
Изловчась, мне прыгнула на шею.
 

СВЯТЕНКО.

 
Я ее и знать не знал, меняя города,
А она мне шепчет: «Так ждала я.
Как тебе? Куда тебе? Зачем, да и когда?»
Сам скитался с нею, не желая.
 

КУЛЕШОВ.

 
Одному идти – куда ни шло, еще могу, –
Сам себе судья, хоть и не барин.
Впрягся сам я вместо коренного под дугу –
С виду прост, а изнутри коварен.
 

СВЯТЕНКО.

 
Я не клевещу, подобно вредному клещу,
Впился сам в себя – трясутся плечи.
Сам себя бичую я и сам себя хлещу,
Так что никаких противоречий.
 

КУЛЕШОВ.

 
Одари, судьба, и лишь за деньги отоварь,
Буду дань платить тебе до гроба.
Грусть моя, тоска моя, чахоточная тварь,
До чего ж живучая, хвороба.
 

СВЯТЕНКО.

 
Поутру не пикнет, как с бичами не бичуй,
Ночью – бац! Со мной на боковую.
С кем-нибудь другим хотя бы ночь переночуй!
Гадом буду – я не приревную!
 

СОПЕЛЯ. Коля!!! Один я остался, Коля!

Конец первого действия

Действие второе

КУЛЕШОВ (поет).

 
Жил я славно первый-третий –
Двадцать лет на белом свете
По учению.
Жил безбедно и при деле,
Плыл, куда глаза глядели,
По течению.
Думал, вот она – награда,
Ведь ни веслами не надо,
Ни ладонями.
Комары, слепни да осы
Донимали, кровососы,
Да не доняли.
 

СВЯТЕНКО (подхватывает).

 
Слышал, с берега вначале
Мне о помощи кричали,
О спасении.
Не дождались, бедолаги, –
Я лежал хмельной от браги,
В расслаблении.
 

КУЛЕШОВ.

 
Берега текут за лодку,
Ну, а я ласкаю глотку
Медовухою.
После лишнего глоточку,
Глядь – плыву не в одиночку:
Со старухою.
 

СВЯТЕНКО.

 
И пока я удивлялся,
Пал туман и оказа…
Оказался в гиблом месте я.
И огромная старуха
Хохотнула прямо в ухо –
Злая бестия.
 

СВЯТЕНКО И КУЛЕШОВ (вместе).

 
Я кричу, не слышу крика,
Не вяжу от страха лыка,
Вижу плохо я.
На ветру меня качает.
– Кто здесь? – Слышу, отвечает:
– Я, Нелегкая…
 

СВЯТЕНКО. Она в зал не пошла, не пошла в зал, домой пошла, бывшая моя подруга Тамарка Полуэктова, у которой я первый был и которой сам же сказал: «Не жди». Но я тогда не знал и не думал, что буду грустить и печалиться о ней. А тут, под Карагандой, где я добываю с бригадой уголек для страны, ночью лежа в бараке, выжатый и вымученный дневной работой, поругавшись с товарищами, или поговорив просто, – должен бы я засыпать замертво, а не идет сон, никак не идет!

КУЛЕШОВ (поет).

 
Брось креститься, причитая,
Не спасет тебя святая
Богородица.
Тех, кто руль да весла бросит,
Тех Нелегкая заносит —
Так уж водится.
 

СВЯТЕНКО.

 
Я впотьмах ищу дорогу,
Медовуху понемногу —
Только по сто – пью.
А она не засыпает,
Впереди меня ступает —
Тяжкой поступью…
 

Сегодня ночью считал чуть ли не до тысячи и старался думать с чем-нибудь приятном, и всплывали в памяти моей и двор, и детство дворовое мое, голубятни Кольки Коллеги и Леньки Сопели, у которого брат на «Калибре» работает… Ленька, где же ты, дружок мой закадычный да верный, да дворовый? Ленька?

СОПЕЛЯ. Где я, Коля? Да там же, где и ты, такой же срок отматываю. А дома меня только подружка моя, Клавка, ждет-пождет, потому как после последнего срока я, Коля, инвалид совсем стал – легкие отбиты, кровью харкаю, и рука одна не гнется, Коль…

СВЯТЕНКО. Леня, Ленечка! Так ты меня слышишь?! Расскажи, расскажи-ка еще, кем ты раньше был?

СОПЕЛЯ. Колька… Кем я раньше был? А был я, Коля, золотой щипач и в лагерях был в законе, а теперь-то, видишь, какой стал. Ну, Коль, видишь? Эх, Колька, да ты и видеть-то не можешь – ты ж под Карагандой, а я под Воркутой… Коля, а чего у нас с тобой общего-то, а? Только прошлое, да и то – какое это прошлое? Так, удали да дури было много, а свободы-то, Коля, свободы-то ой мало!!!

СВЯТЕНКО (поет).

 
Вдруг навстречу нам живая,
Колченогая Кривая:
«Я спасу тебя болезный,
Слезы вытру я».
 

КУЛЕШОВ.

 
Я спросил: «Ты кто такая?»
А она мне: «Я – Кривая,
Воз, мол, вывезу.
И хотя я кривобока, криворука, кривоока –
Прямо выведу».
 

СОПЕЛЯ.

 
Я воскликнул, наливая:
«Вывози меня, Кривая!
Я ж на привязи!
Я тебе и жбан поставлю,
Кривизну твою исправлю –
Только вывези…»
 

Только успел украсть да прибарахлиться, только успел у чужого пиджачка рукава отрезать, чтоб не видно было, что с чужого плеча – и снова, снова в тюрьму!

КУЛЕШОВ. А Клава твоя ждет тебя, пождет, потом встречает, ругается, хлопочет…

КЛАВА. Крутисси, крутисси, работаешь, работаешь на него, на идола – никакой благодарности нету. Вот не берут его на работу, понимаешь? Не берут, и все! Рука у него не гнется, внутри все пожухло, ни дома, ни на работе нету. Дети говорят: «Папа, папа, где наш папа?» Нету вашего папы, по тюрьмам он, наш папа. А я одна мучайся с этими вот бутылками!

КУЛЕШОВ. Тяжело, небось, одной крутиться-то, Клава?

КЛАВА. Ой, конечно, тяжело, легко ли? А вот с пивом – ничего. Я летом пивом торгую, а у пива – пена, разбавка, недолив, прочие премудрости… Так что ниче, во… жить-то, оказывается, можно…

Крики, стук в дверь.

Закрыто! Закрыто, сегодня тары нету!

Появляется Сопеля.

Леня? Явился – не запылился… Леня, ты бы это… сидел бы лучше дома.

СОПЕЛЯ. Притухни, Клава.

КЛАВА. Не притухну! Ладно, не хочешь к детям – давай иди, хлопочи пенсию по инвалидности, понял?

СОПЕЛЯ. Слушай, Клава, я тебе уже говорил: я у них себе хлопотать ничего не буду.

КЛАВА. Не будешь… А надо, надо хлопотать, надо хлопотать пенсию! Вон Колька Зяблик пошел в собес, сел перед дверьми и говорит: «Дайте пенсию! Дайте пенсию!» Ему и дали эту пенсию, понял? Леня, ты чего? Хуже других, что ли? Ты ж пострадавший… Понимаете, он у меня пострадавший в исправительно-трудовых лагерях…

КУЛЕШОВ. Клав, а разве такую пенсию дают?

КЛАВА. Дают! Дают такую пенсию, только дают тем, кто хлопочет. Вот… И ты хлопочи.

СОПЕЛЯ. Слышь, Клав…

КЛАВА. Чего?

СОПЕЛЯ. Дай рублишко, а?

КЛАВА. Уйди от меня, Ленька! Уйди от меня!

СОПЕЛЯ. Клава, рубль дай.

КЛАВА. Не мотай мне душу! Нервы мне не мотай!

СОПЕЛЯ. Клава…

КЛАВА. Ой-ой, дура я, дура, что ж я такая дура, а? Что ждала тебя из тюрьмы все эти года. Чтоб сидел у меня на шее? А ты куда, а? Я говорю, ты куда направился?

СОПЕЛЯ. На бега.

КЛАВА. Это как – хромой и на бега?

СОПЕЛЯ. Не твоего мелкого умишка дело.

КЛАВА. Это как это мелкого? Это у меня мелкого, а у тебя крупного – а что ж я со своим мелким кормлю вас всех здесь? Крутисси, настирываешь, наглаживаешь – и никакой тебе благодарности! Леня, кой черт тебе на бегах-то на этих, а?

СОПЕЛЯ. Ладно, там Шурик Москва, да Ленька Внакидку. Ленька Внакидку только «откинулся» – поговорить надо… Да и дело есть…

КЛАВА. Леня… Леня, нет! Леня, нет, нет! Не отпускаю я тебя! Не отпускаю!!!

СОПЕЛЯ. Да ладно. Вернусь я скоро. Разберемся…

КЛАВА. Но скоро он не возвращался. А лет через пять…

СОПЕЛЯ. Хорошо еще, что по здоровью сактировали…

КУЛЕШОВ. И опять она его ждет, а потом встречает, и вот так же вот хлопочет, ругает…

КЛАВА. Хромой ведь, а ушел на пять лет, а я его жду…

СВЯТЕНКО. И все-таки – она с ним, а моя…Моя-то где? Где Тамарка и с кем? (Поет.)

 
Ты, Нелегкая-маманя,
Наша истина – в стакане
Больно верная.
Ведь зовут тебя на время,
Ты же толстая – в гареме
Будешь первая…
 

Ох, бабы! Ох, женщины! Много же вас было в моей бесшабашной жизни… Помню, пацаном еще ходил, брали меня ребята к гулящим. Были они всегда веселые, поддатые, да и податливые. По нескольку человек они пропускали в очередь ребят, у которых это называлось «ставить на хор».

КУЛЕШОВ. Как, ребятки, ставить?

ВСЕ. На хор!

СВЯТЕНКО. И ставили. И происходило все в районном тире, где днем были стрельбы, менты из ДОСААФа.

ИНСТРУКТОР. Ну что, орлы-соколики, слетелись? Так, сегодня стреляем из положения лежа. Трубецкой старший. Оружие раз-дать! За-ря-жай! Целься! Огонь! Огонь! Огонь! Так, стрельбу закончили… Разговорчики! А ну, встать, смир-рно! Оружие сдать, свет потушить, помещение покинуть, мне доложить!

СВЯТЕНКО. Но никто не уходил. Все, наоборот, дожидались ухода инструктора, и когда в тире, казалось, не оставалось уже никого – вот тут-то все и начиналось…

ХАНЫГИ. Я пойду Наташу посмотрю… (Тени в темноте. Голоса.)

– Давай, Андрюха, давай, выводи!

– Чу-ва-ки!

– О, Медведь с горючим пришел…

– Кажется, пришли…

– Какие ножки, а?

– Тихо ты, осел!

1-я ДЕВОЧКА. Здорово!

ХАНЫГА. А вот и девочки! Знакомьтесь!

ВЕРА. Вера!

ХОР. Верочка!

ЛЮДА. Люда!

ХОР. Людочка!

ХАНЫГА. А я, Людочка, Пельмень.

ХАНЫГА. А я, Людочка, Тумба. А это Петруха по кличке Носорог.

ХАНЫГА. Ну че, за знакомство, что ли, девчонки? Поехали!

Пьют.

СВЯТЕНКО. Прямо здесь, на спортивных матах, принимали девицы своих однодневных ухажеров пачками.

ХАНЫГА. В очередь!

ЛЮДА. А чо дрожишь? Первый раз, что ли?

СВЯТЕНКО. Кто, я?

ЛЮДА. Пошли, научу.

СВЯТЕНКО. Молчи, шалава!

ХАНЫГА. А ты куда, Пельмень?

ХАНЫГА. В два смычка.

КУЛЕШОВ (поет).

 
И припали две старухи
Ко бутыли медовухи –
Пьянь с ханыгою.
Я пока за кочки прячусь,
Озираясь, задом пячусь,
С кручи прыгаю.
Огляделся – лодка рядом.
А за мною по корягам,
Дико охая,
Припустились, подвывая,
Две судьбы мои –
Кривая да Нелегкая.
Греб до умопомраченья,
Правил против ли теченья,
На стремнину ли,
А Нелегкая с Кривою
От досады, с перепою
Там и сгинули.
 

ЛЮДА. Ну, вот и все. А ты молодец! Хороший мужик будешь. А следующего не будет. Хватит с вас – устала я.

СВЯТЕНКО. Запомнил я ее, свою первую женщину. И даже потом вспоминал о ней, спрашивал ребят: кто она и откуда?

ХАНЫГА. Да хрен ее знает, ходит тут… Ну что, стрелок, попал или промазал?

СВЯТЕНКО. Вроде попал…

ХАНЫГА. Да не так надо, не так! Хочешь, покажем? (Вере.) Пошли.

ВЕРА. Не пойду, устала я.

ХАНЫГА. Ну, ладно, отдыхай. Скажи нам только, кто эта шалава, что с тобой пришла?

ВЕРА. А это подружка моя. Че, ей нельзя прийти, что ль?

ХАНЫГА. Да можно, можно, все вам можно, девочки.

ВЕРА. Это Людка, подружка моя, она еще год назад целкой была…

ХАНЫГА. Кто ж ее сломал?

ВЕРА. Виталик.

ХАНЫГА. Какой Виталик? Бебешка, что ли?

ВЕРА. Да, Виталик Бебешка – профессорский сынок.

ХАНЫГА. Да, Виталик Бебешка – знатный стрелок. Так что благодари Виталика.

СВЯТЕНКО. Потом были и другие разы. Были и другие – совсем еще девчонки, их заволакивали в тир насильно, они отдавались из-за боязни, но потом плакали.

ИНСТРУКТОР. Из положения лежа! Огонь! (Перемена света.)

КУЛЕШОВ (поет).

Выходи, я тебе просвищу серенаду.

Кто тебе серенаду еще просвистит?

Сутки кряду могу до упаду,

Если Муза меня посетит.

СВЯТЕНКО (подхватывает).

Я пока еще только шутю и шалю,

Я пока на себя не похож,

Но когда я вспылю, я обиду стерплю,

Я дворец подпилю, подпалю, развалю,

Если ты на балкон не придешь…

КУЛЕШОВ. И глубокое Колькино подсознание само выбросило на поверхность прекрасный Тамаркин образ и каждую ночь предъявляло его усталому Колькиному мозгу как визитную карточку…

СВЯТЕНКО. Как очко: шесть, семь, восемь.

ТАМАРА. Как ордер на арест!

КУЛЕШОВ.

 
Ты отвечай мне прямо, откровенно,
Разбойничью ты душу не трави!
О, выйди, выйди, выйди, Аграфена,
Послушай серенаду о любви.
 

СВЯТЕНКО.

 
Е-е-е, трали-вали!
Кабы красна девица жила в полуподвале,
Я б тогда на корточки
Приседал у форточки,
Мы бы до утра проворковали.
 

КУЛЕШОВ.

 
По лесным кладовым моим уйма товара:
 

(Муза вторит)

 
Два уютных дупла, три пенечка гнилых
 

(Муза вторит)

 
Чем же я тебе, Груня, не пара,
 

(Муза вторит)

 
Чем я, Феня, тебе не жених?
 

СВЯТЕНКО. Как тебя я люблю, по ночам я не сплю… Сохну с горя у всех на виду. Вот и голос сорвал, и хриплю, и сиплю, Ох, я дров нарублю, я себя погублю, Но тебя украду, уведу…

КУЛЕШОВ. Я женихов твоих через колено,

СВЯТЕНКО. Я папе твоему попорчу кровь.

КУЛЕШОВ. О, выйди, выйди, выйди, Аграфена,

СВЯТЕНКО. О, не губи разбойничью любовь!

Свист.

КУЛЕШОВ и ТАМАРА.

 
Е-е-е, трали-вали!
Кабы красна девица жила в полуподвале,
Я б тогда на корточки
Приседал у форточки,
Мы бы до утра проворковали.
 

ТАМАРА. Ну, вот, кончила школу – и в ГИТИС.

КУЛЕШОВ. Как, ты разве училась в ГИТИСе?

ТАМАРА. Было дело.

КУЛЕШОВ. Расскажи.

ТАМАРА. Ой, ну перестань…

КУЛЕШОВ. Расскажи-расскажи.

ТАМАРА. Ну чо там рассказывать… Ну, прихожу, комиссия сидит: Полуэктова Тамара Максимовна, прочитайте нам басню, стихотворение и прозу.

КУЛЕШОВ. Деточка, прочитайте нам, пожалуйста, прозу, басню и стихотворение.

ТАМАРА. Басню.

КУЛЕШОВ. Пожалуйста.

ТАМАРА.

 
Не сдержать меня уговорами,
Верю свято я – не в него ли?
Пусть над ним кружат черные вороны,
Но он дорог мне и в неволе…
 

КУЛЕШОВ. Большое спасибо, достаточно…

ТАМАРА. Вот они тоже говорят: «Большое спасибо, достаточно!», а я говорю: «Нет-нет, ведь дальше – самое главное…»

КУЛЕШОВ. Хорошо-хорошо, прочитайте самое главное…

ТАМАРА.

 
Верим веку мы испокон,
но прослышала сама я,
Что в году невесть каком
Стали вдруг одним цветком
Два цветка – Иван да Марья.
 

КУЛЕШОВ. По-вашему, это басня?

ТАМАРА. Ха-ха, так за это меня и приняли!

КУЛЕШОВ. За что?

ТАМАРА. За что? За «индивидуальность».

КУЛЕШОВ. «Ваша индивидуальность нам подходит».

ТАМАРА. Во-во – точно, подходит… Вот один так подошел педагог…

Я ему по морде вмазала…

КУЛЕШОВ. За что?

ТАМАРА. За дело. Полез – и вмазала.

КУЛЕШОВ (смеется). Ты – вмазала? За то, что полез?!

ТАМАРА. Я.

КУЛЕШОВ. «Ваша индивидуальность нам не подходит. Полуэктову Тамару за систематическое непосещение занятий, а также за аморальное поведение…

ТАМАРА. …отчислить». Выгнать! Вышвырнуть! Вычеркнуть!

КУЛЕШОВ (поет).

 
Граждане, зачем толкаетесь?
Может быть, на ссору нарываетесь?
Сесть хотите? Дальняя дорога?
Я вам уступлю, за ради бога.
Милые! Зря вы ропщете:
Все мы пассажиры в этом обществе,
Все живем, билеты отрываем,
Все по жизни едем трамваем.
Тесно вам? Зря ругаетесь,
Отчего ж вперед не продвигаетесь?
Каши, видно, с вами не сваришь…
Никакой я вам не товарищ.
Ноги все прокопытили…
Вон уже дыра с кулак в кителе…
Разбудите этого мужчину,
Он во сне орет матерщину…
Граждане! Жизнь кончается!
Третий круг сойти не получается!
А с вас, товарищ, штраф – рассчитайтесь.
Нет? – Тогда еще покатайтесь.
 

ТАМАРА. И я покатилась!

МАТЬ (появляясь). Правильно, трень-брень, трень-брень… Хоть бы на работу устроилась.

ТАМАРА. Мам, ты че? Помочь что-нибудь? Ой, ну хватит, мне надоело, мне уже обещали помочь, обещали устроить…

МАТЬ. Кто?

ТАМАРА. Кто… Ха-ха… Если бы я ей их показала… а то ведь если с кем выспишься – он сразу свои обещания забывает, ну а если нет – тем более…

МАТЬ. Трудовую книжку надо б завесть…

ТАМАРА. Да хорошо, хорошо! А потом, я уже и не верю никому. Ведь у всех свои заботы: друзья, кооперативы, дети, семья, машины. Мне, конечно, попадаются только семейные и поддатые, а я молодых ребят и не люблю – мне с ними скучно: надо самой себя развлекать, а мне с самой собой неинтересно!

МАТЬ. Три месяца прошло – ни хрена не делает!

ТАМАРА. Так что попадаются мне семейные, и постарше попадаются, но это ни мне, ни им не мешает. А выбираю я всегда с машинами, и лучше, если из торговли или из искусства, потому что и те и другие…

Стук.

МАТЬ. Полгода прошло!

ТАМАРА. Да я работаю, мам, честное слово, работаю!

МАТЬ. Где? Где?

ТАМАРА. …Потому что и те и другие бывают в одних и тех же местах: во всяких ВТО и Доме кино, на просмотрах и в ресторанах ДЖ, ДЛ…

МАТЬ. Где, где твоя трудовая книжка лежит, а? Где, где?

ТАМАРА. Где-где… В Доме журналистов и в Доме литераторов, там всегда много интересных людей и знаменитых, и более интимно. Там все уже тебя знают, а со многими ты уже успела переспать, и все здесь каждый знает. И все уже успели нахвастаться тобой, поделиться впечатлениями, но это не страшно, это никого не пугает, наоборот – кажется, что все здесь друзья и все рады тебя видеть!

МАТЬ. О! Год прошел – ни хрена не делаешь.

ТАМАРА. А потом… У кого-нибудь дома – к себе идти не хочется – ты остаешься… И стараешься уснуть одна… стараешься… Не получается! И в общем-то часто получается, что не одна.

МАТЬ. Ох, ну хоть бы звонила… Иринка всегда звонила…

ТАМАРА. Ну как ты надоела, ну что ты все пилишь, пилишь… И не буду, как Иринка твоя. (Закуривает.) Мам, те чо, деньги, что ль, нужны?

МАТЬ. Сиди… Ну прям как эта…

ТАМАРА. Прям как эта! И звонила, и врала матери, и подруги звонили и врали, как про Ирину тогда, давно… Все повторяется. Ужасно… Кстати… Кстати, тот художник, Виктор…

Появляется Виктор, пижон и пошляк.

ВИКТОР. Девочки, прошу всех вас в мою мастерскую.

ТАМАРА. И я с подругами к нему поехала. Знакомьтесь, мои подруги!

ВЕРА. Вера.

ВИКТОР. Верочка, очень приятно, Виктор.

ЛЮДА. Люда.

ВИКТОР. Людочка, очень рад познакомиться, Виктор.

ГАЛЯ. Галя!

ВИКТОР. О-о-о! Здорово, Галчонок, здорово… Давненько мы с тобой не того, а?

ТАМАРА. Он не знал, что я родная Иркина сестра, а мне было любопытно.

ВИКТОР. Так, Тамарочка, девочки, раздевайтесь, располагайтесь. Давайте быстренько… Чувствуйте себя как дома… Налейте бокал – в нем нет вина! Бокальчик, к сожалению, один, остальные, пардон, побили…

ТАМАРА. Я даже осталась у него тогда…

ВИКТОР. Томочка, детонька, а можно, я не буду гасить свет?

ТАМАРА Нет, погаси… Он мне противен был, как червяк. И в то же время интересно, что сестра в нем нашла…

ВИКТОР. Томочка, а давай при свете – я при свете хочу, а?

ТАМАРА. Погаси. Вера, Люда, Галя отвернулись. Он начал раздевать, дышал, покусывал ухо. Я ему все разрешала.

ВИКТОР. Томочка, детонька… скажи, пожалуйста, а у тебя эрогенные зоны здесь или не здесь? Здесь?

ТАМАРА. Здесь!

ВИКТОР. О господи, кажется, нащупал… здесь они у тебя…

ТАМАРА. А на самом деле – врала, он не туда нажимал. Не там у меня эрогенные зоны. И вдруг в этот самый момент я вспомнила, что когда Ирке, сестре, делали аборт… здесь, вот в этой самой мастерской… он помогал, ассистировал врачу, своему другу…

ВИКТОР. Да, да… Я учился когда-то в медицинском институте, но меня выгнали со второго курса, и я стал художником, и нисколько об этом не жалею – какой из меня врач?

ТАМАРА. Такой же, как художник.

ВИКТОР. Томочка, детонька, ну что за дела, право?

ТАМАРА. Ирка говорила, как он суетился, раздвигал стол, стелил простыню, готовил инструменты, вату, воду… И еще шутил, подбадривал ее: «Аккуратнее надо было, Ирэн, аккуратнее…»