Текст книги "Драматургия в трех томах. Том третий. Комедии"

СТИВЕН (взволнованно). Лично у меня в данный момент нет короля. Сейчас век патентованных лекарств, а этот с ведром… Здесь, на улице, трудно вести дискуссию. Но я уважаю вашу позицию. Хотя вообще-то, как говаривал Блейк, «короля и священника надо держать на привязи».

БЛУМ. Не слушайте дурака. Он джентльмен, поэт. Не надо обращать внимание.

РЯДОВОЙ КОМПТОН. Плевать нам, кто он такой.

СТИВЕН. Допустим, вы погибаете за Родину. (Кладет руку на рукав Карра.) Не подумайте, что я желаю вам этого. Но я говорю: пускай моя Родина погибнет за меня. До сих пор она так и делала. Я не хотел ее гибели. К дьяволу смерть! Да здравствует жизнь!

Пулеметная очередь. Груды убитых.

ЭДУАРД СЕДЬМОЙ (кружит в воздухе над убитыми). Ах, парни… Мои дорогие парни! (Сыплет песком из ведра.)

Мой метод леченья и прост и глубок:

Прозрел чтоб слепой, в глаза сыплю песок.

СТИВЕН. Короли и единороги! Давайте пойдем сейчас вместе куда-нибудь и… А что говорила эта девушка?

РЯДОВОЙ КОМПТОН. Эй, Гарри! Съезди-ка ему ногой в причинное место, как ефрейтор нас учил. Я больше не могу ждать.

БЛУМ (мягко). Да не слушайте вы его. Он сам не знает, что говорит. Абсент, зеленое чудище.

СТИВЕН. Мне кажется, я раздражаю их. Тряпка для быка. Коррида. Музыка труб. Быки и испанцы в кольчугах.

БЛУМ. Пойдемте домой. Тут могут быть неприятности.

СТИВЕН. Нет, я не стану уходить в сторону. Я трус или не трус?

ТОЛПА. Зеленое выше красного. Красное не хуже зеленого. Ура солдатам!

ЭДУАРД СЕДЬМОЙ. Да здравствует король!

ТОЛПА. Ура королю Эдуарду!

ДЕМОН-ЦИРЮЛЬНИК (рядом подручные в масках). Леди и джентльмены, вот мясницкий нож, купленный миссис Пирси, чтобы зарезать миссис Могг. А этим вот тесаком Вуазен разрубил на куски жену своего соотечественника, ее останки завернул в простыню и спрятал у себя в погребе, горло несчастной было перерезано от уха до уха. Склянка с мышьяком, извлеченным из тела мисс Барон, за которую Седдона отправили на виселицу.

СТРИЖЕНЫЙ ПАРЕНЕК (с петлей на шее). Вражды ни к кому нет в душе моей. Но отчизна дороже мне всех королей.

Его вешают. Огромный язык паренька вываливается наружу.

ТОЛПА. Ххабых памххыца ххадуху махеххы.

Брызги. Две женщины смачивают свои платочки в лужицах.

ДЕМОН-ЦИРЮЛЬНИК. Ф-фу, самого чуть не так же разобрало. Веревка, на которой мы повесили ужасного мятежника, – по десять шиллингов за кусок, с дозволения его королевского высочества. Мой горестный долг исполнен. Боже, храни короля!

ЭДУАРД СЕДЬМОЙ. Веселье будет допоздна. Мы хлопнем виски и вина!

Все в восторге. Толпа ликует.

РЯДОВОЙ КАРР (изрядно выпив из бочки). Ну, так ты чего… про моего короля? Чем тебе мой король не нравится?

СТИВЕН. Ну, это уже однообразно. Слишком. Он просто хочет мои деньги и мою жизнь для своей Бритадской блянской империи.

РЯДОВОЙ КОМПТОН. Кому нужна твоя паршивая жизнь?

СТИВЕН. Верно. Ведь денег у меня нет. Не скажет ли кто-нибудь, где у меня всего меньше шансов столкнуться с этим непобедимым злом?

БЛУМ. Это твоя родина, сынок.

РЯДОВОЙ КАРР. Шею сверну, кто хоть слово скажет против моего гребаного короля.

БЛУМ. Но он же ничего не сказал. Ни слова. Это чистое недоразумение.

РЯДОВОЙ КОМПТОН. Бей в глаз, Гарри. Изнемогай. Целься точно, как учил ефрейтор.

БЛУМ. Мы тоже воевали. За вас в Южной Африке, братишка. Ирландские пехотные части. Это вошло в историю. Королевский дублинский стрелок ветеран Блум, а это мой…

СТИВЕН. …ординарец. К тому же ученый патриот и судия жуликов.

ЕФРЕЙТОР ТВИДИ. Я ефрейтор Твиди. Беру командование на себя, вперед, гвардейцы, на врага!

РЯДОВЫЕ. Га-га-га-га, Сюзанна, любимая моя!

БЛУМ. Ребята, что вы делаете? Не бейте по своим, заклинаю.

РЯДОВОЙ КАРР. Все по-честному. Делаем из гада котлету.

БЛУМ. Остановитесь, черти! Девушка, вмешайтесь! Ведь вы – это связь народов, связь поколений. Вся надежда на молодых. Говори, женщина, священная дарительница жизни.

СИССИ КЭФФРИ. И это все из-за меня. Горжусь ирландской армией! Какие, однако, храбрецы наши головорезы.

Избиение Стивена.

ГОЛОСА. Дублин, Дублин горит весь!

– Пожар! На пожар бегите!

ДЖОЙС. Взметаются языки серного пламени. Артиллерия. Хриплые команды. Бьют колокола.

ХУЛИГАН. Наши наступают. Наши отступают. И снова наступают. Ура-а-а!

Салют.

ДЖОЙС. Мародеры грабят убитых. Хищные птицы, налетая с моря, взмывая с болот…

ХУЛИГАН. Наступают.

ДЖОЙС. Бездна разверзает свой беззвучный зев. Красный Крест. Девчонки с фабрик сбрасывают с крыш тарара-бомбы.

ХУЛИГАН. Отступают.

ДЖОЙС. Светские дамы, пытаясь защититься, натягивают юбки на головы. Том Ригфорд, лидер, в спортивных трусах и майке несется во главе участников общенационального забега с препятствиями.

ХУЛИГАН. Наступают.

ДЖОЙС. И не задерживаясь, с разгона прыгают в пустоту.

ХУЛИГАН. Отступают.

ДЖОЙС. За ними устремляются другие бегуны.

ХУЛИГАН. Победа-а-а! Конец войне!

ДЖОЙС. Еще нет! Вулф Тон борется с Генри Граттапом, Смит О’Брай-ен – с Даниэлом О’Коннелом, Майкл Дэвид – с Айзеком, Джастин Маккартни – с Парнеллом, Артур Гриффит – с Джоном Рэдмондом, Джон О’Лири – с Лиром О’Джонни.

ЧИТАТЕЛЬ. Зачем это перечисление? Он что, с ума сошел?

ПЕРЕВОДЧИК. Надо знать всех убитых поименно.

ЧИТАТЕЛЬ. Зачем?

ПЕРЕВОДЧИК. Тебе, дурак, незачем. А ирландцы – другой народ.

ЧИТАТЕЛЬ. Другой-то другой, но очень уж на нас похожий.

БЛУМ (Стивену). Уйдемте скорей, а то хуже будет. Вот ваша трость.

СТИВЕН (еле поднимаясь после битвы). Трость – нет. Разум. Это пир чистого разума. (Падает без сил.)

БЕЗЗУБАЯ БАБУСЯ. Убери его, милый. В восемь тридцать пять ты будешь на небе, а Ирландия – свободной. Милостивый Боже, прими его.

Звучит орган и хор.

СИССИ КЭФРИ (тянет Карра). Пошли, ты же в стельку. Он меня оскорбил, но я уж ему прощаю. (Кричит ему в ухо.) Прощаю, что он меня оскорбил.

БЛУМ (через плечо Стивена). Да-да, идите. Вы же видите, он не в себе.

РЯДОВОЙ КАРР (вырываясь). А щас вот я его оскорблю! (Бросается с кулаками на Стивена, бьет в лицо.)

Стивен падает. Блум подбирает его шляпу.

ТОЛПА. Дай ему встать! Не бей лежачего! Он профессор. Да, солдат ему двинул.

Лай собаки.

БЛУМ. Отойдите. Отойдите.

ПЕРВЫЙ ПАТРУЛЬНЫЙ. Что происходит?

РЯДОВОЙ КОМПТОН. Мы шли вот с этой дамой, а он на нас напал и избил моего дружка.

БЛУМ. Вы сами его ударили без всякого повода. Я свидетель. Констебль, запишите мои слова.

ВТОРОЙ ПАТРУЛЬНЫЙ. Не учите меня исполнять служебные обязанности.

РЯДОВОЙ КОМПТОН. Сматываемся.

Сматываются.

БЛУМ. Предоставьте его мне. Я легко смогу…

ПЕРВЫЙ ПАТРУЛЬНЫЙ. А вы кто такой? Вы его знаете?

БЛУМ. Я навещал своего старого дедушку Вирага, мы с ним пропустили по рюмочке, и иду я себе домой… Иду, иду… как вдруг вижу его.

ЛОШАДЬ (ржет). Его-го-го!! И-го-го!!

БЛУМ. Он хороший парень. Молодой ученый. Подает… Молодо-зелено… Наклюкался… Надежды большие подает.

ПЕРВЫЙ ПАТРУЛЬНЫЙ. Ладно, мой долг докладывать, если есть телесные.

БЛУМ. Да, долг… Это что такое?

ВТОРОЙ ПАТРУЛЬНЫЙ. Долг – это долг.

БЛУМ. А-аа… Да… Спокойной ночи, парни. Он утром очухается, беру на себя.

ПЕРВЫЙ ПАТРУЛЬНЫЙ. Он тут лежит, покрытый стружками. Как бы его только не обокрали.

БЛУМ. Я послежу. Его деньги и шляпа у меня. Тросточка тоже. Кости целы. Все в порядке. Спокойной ночи!

ВТОРОЙ ПАТРУЛЬНЫЙ. Спокойной ночи.

Уходят. Пауза.

БЛУМ. Стивен! Мистер Дедал! Очнитесь, Стивен!

СТИВЕН (бормочет). Тени лесов, морской волны белеет грудь.

БЛУМ. Что-что? В тени лесов белеет грудь? Стихи? Стихи. Образован.

Стивен и Блум идут по городу. Шум морского прибоя. На фоне стены возникает фигурка мальчика. В руке его книга, он читает ее справа налево, беззвучно шевеля губами. Потом целует книгу.

ДЖОЙС. А вот теперь можно и антракт!

ЧИТАТЕЛЬ И ПЕРЕВОДЧИК (вместе). Антракт!

Конец первой части

Часть вторая

ПЕРЕВОДЧИК. Ну как?

ЧИТАТЕЛЬ. Насилия много. Похабели много, патологии. Политики – чуть-чуть. Грязно.

ПЕРЕВОДЧИК. Все, что нужно современному читателю.

ЧИТАТЕЛЬ. И зрителю. Но почему же тогда ни на что не похоже?

ПЕРЕВОДЧИК. Потому что Джойс.

ЧИТАТЕЛЬ. Кстати, этот ваш взбесившийся словоблуд – где он? Пора второй акт начинать.

ПЕРЕВОДЧИК. Я видел только что, как он разговаривал с актерами. Шутил. Делал им замечания.

ЧИТАТЕЛЬ. Он же писатель, а не режиссер.

ПЕРЕВОДЧИК. Хороший писатель всегда режиссер своей книги.

ЧИТАТЕЛЬ. Почему его нет? Он должен дать сигнал к началу второго действия.

ПЕРЕВОДЧИК. Скрылся куда-то. Джойс из тех авторов, которые не на виду, но постоянно присутствуют в нашем пространстве.

ЧИТАТЕЛЬ. В каком это «нашем»?

ПЕРЕВОДЧИК. В мировом. Масштаб его гения признан великим и почитаем всюду. Перед Джойсом преклонялись советские классики – Ахматова, Платонов, Федин, даже Всеволод Вишневский… Сергей Эйзенштейн сходил по нему с ума от восхищения… Академик Дмитрий Сергеевич Лихачев отдавал ему должное. А из современных Бродский и Аксенов признавались, что Джойс их многому научил. Можно также сказать, что у нас, в русской литературе, был «свой Джойс» – Андрей Белый. И все это…

ЧИТАТЕЛЬ. Хватит лекций. Давайте открывать этого Джойса сами.

ПЕРЕВОДЧИК. Открывайте.

ЧИТАТЕЛЬ. Час ночи. Темно, значит, на сцене.

ПЕРЕВОДЧИК. И темно в душе, языки заплетаются, мозги сдвинулись, нервы истрепаны… Блум и Стивен сидят в ночной кучерской чайной и не находят, что и о чем говорить.

СТИВЕН. Хочется пить. (Зевает.)

БЛУМ. «Приют извозчика»… минеральная вода, молоко с содовой нам гарантированы.

СТИВЕН. Не торопимся. (Зевает.)

БЛУМ. Нам некуда торопиться, сынок.

СТИВЕН. Чем-то тут пахнет…

БЛУМ. Хлебом. Хлеб – основа жизни. Добывай хлеб свой…

СТИВЕН. Вы умны. И пьяны.

БЛУМ. Я трезв до отвращения, а вот вы, молодой человек… Вы, сын мой… Эти дурные женщины с лихими ребятами… И этот град ночи, куда допустимо заглядывать периодически, но уж никак не систематически… Это же гибельная ловушка, ловушка гибельная для юношей вашего возраста, да еще имеющих… возымевших привычку к выпивке… От этих прохожих всегда можно чего угодно ожидать… под влиянием алкоголя… всякие случайности… потому что даже от пьянчужки, который валяется на спине, можно получить, если не держать ухо востро… Вы, дитя мое, убиваете и время, и здоровье, и свою репутацию… И потом, это же безумное мотовство – все эти резвые дамы полусвета так и набрасываются на ваши фунты и шиллинги… тут же все по десять шиллингов! …А главная опасность – это с кем пьете… хотя я и сам не против в подходящее время выпить с другом стакан доброго, старого, питательного и кроветворного… однако не переходя грани… Нельзя никогда ни в чем переходить грань, нельзя ни в чем никогда переходить… Э, да с вами кто-то здоровается!

КОРЛИ. Мое почтение. Узнаешь меня? Я Джонни… Джон Корли, мы с тобой… мы с тобой…

СТИВЕН. Что вам нужно от меня, лорд?

КОРЛИ. Нет ни гроша, нечем заплатить за ночлег. Бездомный. Не укажешь ли мне местечко, где бы только хоть что? Приперло. Я бы не стал у тебя просить, но, сам бог свидетель, я сейчас совсем на мели.

СТИВЕН. Завтра или послезавтра будет вакансия в мужской школе в Долки, младшим учителем. Там мистер Гэрт Дизи. Попробуй. Можешь сослаться на меня.

КОРЛИ. Учителем? Нет, какой, брат, из меня учитель. И потом, там же с утра до ночи, в школе… Это нет, не подходит для меня.

СТИВЕН. А ночевать мне и самому негде.

КОРЛИ. Ну ты сравнил – себя и меня.

СТИВЕН. Ну, тогда наймись человеком-сэндвичем, таскать рекламы по городу. (Потрошит свои карманы, из которых сыплются лишь крошки печенья, дает наконец какую-то монетку.) Вот, шиллинг.

КОРЛИ. Да это, брат, полкроны!

СТИВЕН. Извините, лорд.

КОРЛИ. Ну спасибо. Ну ты благородная душа! Мне бы от тебя бы хоть какую-то работенку… Надоело, брат, без гроша.

СТИВЕН. А вот хоть трубы чистить… Хорошая оплата.

КОРЛИ. Мне? Трубы? Да ты никак спятил. (Отходя.) Это ж надо – мне такое… То каким-то учителем в младших классах, то какие-то трубы… Мне, лорду! Совсем спятил! (Пропадает.)

БЛУМ (хохочет). Каждому – по потребности, каждому – по его труду. А вот вы, Стивен… Я вовсе не собирался брать на себя смелость указывать вам, но все-таки – почему вы оставили отчий дом?

СТИВЕН (зевает). Искать несчастий.

За другим столиком слышится громкая итальянская речь:

– Putana madonna, che si dia i quattrini! Ho ragione? Cullorote…

– Mezzo.

– Farabutto! Mortacci sui!

– Ma ascolta! Vingue la testa pin…

БЛУМ. Прекрасный язык. Для пения, я имею в виду. Почему не пишете стихи на этом прекрасном звучном языке?

СТИВЕН. Они базарили из-за денег.

БЛУМ. Неужели?

К ним подходит хозяин, неся чашку кофе и булочку.

СТИВЕН. Вот пойло, носящее титул кофе. Вот булочка или что-то близкое ей. Звуки обманчивы. Точно так же, как имена. Цицерон, Шекспир, мистер Гудбоди. Иисус, мистер Дойл… Да Шекспиров было не меньше, чем Мерфи! Что значит имя?

К столику прибывает полупьяный моряк.

МОРЯК. А вот твое имя как?

СТИВЕН. Дедал.

МОРЯК. Много таких. Про Саймона Дедала не слышал? Он ирландец. Настоящий ирландец.

СТИВЕН. Даже слишком настоящий.

МОРЯК. Ага. Я видел, как он с пятидесяти ярдов через плечо расстрелял два яйца на двух бутылках. Гляди: вот, скажем, сюда – бутылка. Отмеряем пятьдесят ярдов. На бутылках яйца. Он наставляет пушку через плечо. Целится. Ба-бах! И еще – ба-бах! Без промаха. А ты можешь так?

СТИВЕН. Нет.

МОРЯК. Значит, ты не Дедал.

БЛУМ. Может быть, он не тот Дедал? Другой может другое. Наверное.

МОРЯК. Звиняюсь. А звать меня Мэрфи.

БЛУМ. Любопытное совпадение.

МОРЯК. Форт Камден и форт Карлайл, вот мои где места. У меня и женушка там. Ждет меня не дождется, знаю. За Англию, за дом, за красу! Законная, верная жена. А я уж семь годков ее не видал, все по морям, по волнам.

БЛУМ (отойдя). Воображаю эту картину: моряк возвращается в свою придорожную хижину, удачно надув всех морских чертей, темной дождливой ночью. Вокруг света в поисках жены. Масса историй на эту тему. Причем нигде и ни разу – про возвращение жены из скитаний. Как бы там она ни была предана тому, с кем в разлуке, а вот… именно… вот он наконец коснулся финишной ленточки – и тут ему открывается горькая истина о его прекрасной половине, крушение его лучших чувств и надежд. Ты уже не ждала меня, но я хочу… начать все сначала. Вот она сидит, соломенная вдова, у нашего прежнего очага. Думает, я умер, качаюсь в бездонной колыбели… У-уууу, ветер! И на коленях у нее последний малыш, посмертное произведение. Эх, моряк, склонись перед неизбежным.

ПЕРЕВОДЧИК. Возвращение… Опознание… Предательство… И смирение – это Джойс. То же у Гомера в «Одиссее».

ЧИТАТЕЛЬ. И что, когда Блум все-таки вернется домой, его ждет то же самое?

ПЕРЕВОДЧИК. Обязательно.

ЧИТАТЕЛЬ. Его жена Молли – такая же?

ПЕРЕВОДЧИК. Как все женщины.

ЧИТАТЕЛЬ. Выходит, каждая может с любым?

ПЕРЕВОДЧИК. И любая с каждым.

ЧИТАТЕЛЬ. Но это аморально.

ПЕРЕВОДЧИК. Но это жизнь.

ЧИТАТЕЛЬ. Этот Джойс просто не знал настоящих, прекрасных, верных своей любви женщин.

ПЕРЕВОДЧИК. Знал. Его жена Нора Джойс, в девичестве Нора Бар-накл, всю жизнь была ему самым близким существом.

ЧИТАТЕЛЬ. В таком случае, этот Джойс – всего лишь обыкновенный ревнивец. Ревность, видно, сожрала его, вот он и обозлился на всех в мире дам.

ПЕРЕВОДЧИК. Только не на Молли. Он писал о ней: «Абсолютно здоровая, упитанная, аморальная, плодовитая, не заслуживающая доверия, завлекающая, лукавая, ограниченная, осторожная, безразличная Weib».

ЧИТАТЕЛЬ. Что значит «Weib»?

ПЕРЕВОДЧИК. По-немецки – «баба»!

ЧИТАТЕЛЬ. Надо же, а я всегда думал, что это чисто русское слово!

МОРЯК (прерывает их разговор). Мы нынче утром пришли в одиннадцать. Трехмачтовый «Роузвин» с грузом кирпичей из Бриджуотера. Зашвартовался, чтобы добраться сюда, нынче же и списался. Гляди, вот свидетельство: Мэрфи, матрос первого класса.

ХОЗЯИН. Уж верно, довелось тебе повидать белый свет.

МОРЯК. На Красном море я был, в Китае, в Северной Америке, в Южной… В одном рейсе пираты гнались за нами… Айсбергов перевидал тьму… Ходил с капитаном Долтоном… В Стокгольм и в Черное море через Дарданеллы. В России был. «Гоусподьи поомилью» – это русские так молятся.

ИЗВОЗЧИК. Небось, насмотрелся всяких диковин?

МОРЯК. Один крокодил укусил лапу у якоря – хррряп! – и вот так вот. А в Перу видел людоедов, так те жрут трупы и лошадиную печенку. А то видел китайца, так у него шарики, вроде как из замазки, он их кидает в воду, и каждый летит и разворачивается в домик, другой – в кораблик или цветок… А еще они варят суп из крыс, китаезы эти самые. А в Триесте видел, как итальяшка убил человека. В спину ножом. Вот такой ножик. (Вынув стилет, показывает.) Ххххак – и по самую рукоятку! В спину.

БЛУМ. А ты видел Гибралтарскую скалу?

МОРЯК. Эх, я притомился от всех этих скал, от пароходов этих, от всех посудин. Одна солонина без конца. Домой хочу.

БЛУМ. Зачем?

МОРЯК. К жене. К домашнему очагу. Обрыдло таскаться. (Показывает фото.) Вот они… сынишка мой… Дэнни… нынче тоже удрал в матросы… А тут еще малыш.

ИЗВОЗЧИК. Сколько ему сейчас?

МОРЯК (указывая на Стивена). Да вот чуть младше его… Что-нибудь восемнадцать, так мне сдается. (Показывает грудь с татуировками.) Наколки. Дружок Антонио наколол, грек. Когда через Босфор шли. Потом его акулы сожрали. Эхма!

ХОЗЯИН. Живьем?

МОРЯК. А как иначе? Он грек был. И акула из моря греческого. (Поет.)

Сухари у нас на шхуне Тверже шкуры сатаны. Солонина солонее Жопы Лотовой жены… Эх, Джонни, Джонни Ливер, Эх, Ливер Джонни, эх!

(Отходит.)

СТИВЕН. Простая душа… в теле простом…

БЛУМ. Вы добрый католик.

СТИВЕН. Душа простая бессмертна, и, следовательно, она есть не подверженная порче субстанция. Corrputio per se и corrputio per accidens.

ПЕРЕВОДЧИК. Порча изнутри и порча по случайности.

СТИВЕН. Так сказать, запрещены по небесному этикету.

БЛУМ. Но я-то клоню вот к чему. Ведь это одно дело, скажем, изобрести какие-то икс-лучи, которые Рентген… или там телескоп, как Эдисон, хотя, кажется, это еще до него Галилей… и то же самое – законы какого-нибудь фундаментального феномена природы, как, например, электричество… но это уже будет совсем другой коленкор души… это уже свидетельство существования не простой… а уже существование сверхъестественного божества.

СТИВЕН. Но это бесспорно доказано в нескольких хорошо известных текстах Писания, не говоря о побочных свидетельствах.

БЛУМ. Доказано? А вот вам женская душа – стирка: они нам не всегда стирают, даже когда по-настоящему любят. А, так сказать, я так считаю: любишь меня – люби мою грязную рубашку. Кстати, почему вы не пьете кофе? И возьмите кусочек булки, дитя мое. Она, правда, смахивает на один из кирпичей нашего друга шкипера.

СТИВЕН. Матроса.

БЛУМ. Вам надобна плотная пища. Больше плотной пищи – сразу станете другим человеком… А этот наш друг моряк… Эти его басни… Я сам своими глазами тоже видел ацтеков… или как их зовут… восковые фигуры на Генри-стрит… Как живые сидят, поджав ноги, и ты им хоть заплати – они эти ноги никак не могут выпрямить, потому что мускулы у них (показывает на собеседнике) во где, сухожилий нет… или есть, но абсолютно бессильные, что они так сидят, скрючившись, всю жизнь… столько времени, а им поклоняются как богам. А вы говорите – простые души. Вот души простые!

Музыка. Кто-то танцует ирландский танец.

БЛУМ. Или возьмем испанцев. Они тоже танцуют, ибо народ пылкий, натуры страстные, вот и норовят своими руками творить и суд, и расправу; не успеете ахнуть – отошлют к праотцам, и будь здоров, кинжалы у них всегда при себе: воткнул в брюхо – и кончено. И это все от жары, от климата. Моя жена – испанка наполовину, фактически может потребовать испанское гражданство, но я ее не боюсь. Убежден: климат определяет характер.

МОРЯК. Что я и говорю. Ирландский крестьянин, католик – вот кто хребет нашей империи!

ХОЗЯИН. Кто лучшие войска в армии? Ирландцы. Кто лучшие бегуны-прыгуны?

ИЗВОЗЧИК. И лошади у нас самые-самые.

БЛУМ. Вы имеете в виду лошадей ирландской национальности?

ИЗВОЗЧИК. А ты еврей, конечно?

БЛУМ. Не надо меня обзывать. И к тому же нисколечко не уклоняюсь от голых фактов, могу напомнить: Бог ваш, я имею в виду Христа, – он тоже еврей, и все его семейство, между прочим, так же как я, хоть сам-то я нет, по-настоящему. Вот так. Разве я не прав?

Пауза. Блум идет… И Стивен идет…

СТИВЕН. Сразил.

БЛУМ. Кроткое слово гнев побеждает.

СТИВЕН. Ex quibus… Chistus, или Блум его имя, или, в конце концов, какое угодно, secundum carnem.

ПЕРЕВОДЧИК. От них… Христос… во плоти.

БЛУМ. Конечно, рассматривать надо с обеих сторон. Кто прав, кто виноват… хотя каждая страна, включая и нашу многострадальную, имеет такое правительство, какое оно заслуживает. Только вот будь хоть капелька доброй воли у всех. Так приятно хвалиться взаимным превосходством, но как все же насчет взаимного равенства? Меня отталкивают насилие и нетерпимость в любом их виде. Этим ничего не остановишь и ничего не добьешься. Революция должна совершаться в рассрочку. Это же полная, вопиющая бессмыслица: ненавидеть людей за то, что они живут, так сказать, не на нашей улице и болтают не на нашем наречии.

СТИВЕН. Историческое сражение наших с не нашими на Кровавом мосту. Семиминутная война между проулком Кожевников и Ормонд-ским рынком.

БЛУМ. Вот-вот: передергивают все факты, концы с концами у них не сходятся, так что, по чести, даже ни тени истины. Они обвиняют (тихим голосом, почти на ухо Стивену) евреев в этом… как его… разрушении. Но в этом нет и крупицы истины! История неопровержима… Испания… доказывает – не удивитесь ли, когда узнаете? – что Испания тут же пришла в упадок, когда инквизиция изгнала евреев, а в Англии сразу началось это… как его… процветание, когда Кромвель… – ну, это чрезвычайно не бесталанный бандит, на котором масса вин и преступлений, – привез их оттуда. А почему? Да потому, что у них правильный дух, они люди практичные, да они и доказали это. Опять же, взять Испанию… в области экономики… ну, сказать «священник» – значит сказать «бедность». А почему? Почему Америка… сравним себя с Америкой, вовсю движущейся вперед… Опять же турки.

СТИВЕН. Что – «турки»?

БЛУМ. Вот именно, что турки. А вот что: ведь если бы они не верили, что прямиком вознесутся в рай после смерти, они бы постарались устроить себе жизнь получше… На эту вот удочку их приходские попы всех их и ловят. Но я… я не менее ревностный ирландец, чем эти все кучера… И я бы желал, да, чтобы все люди, без различия вер и классов (подчеркиваю) имели скромный, но приличный доход, не что-то нищенское, как у нас, а, скажем, около трехсот… нет, четырехсот фунтов.

СТИВЕН. В месяц?

БЛУМ. В год. А лучше – да, в месяц. Это жизненно важно и достижимо вполне, и притом содействовало бы большей сердечности между людьми. По крайней мере, такая у меня точка зрения. Вот это я и называю патриотизмом. Ubi patria, как нас слегка подковали в классические дни в нашей альма-матер, vita bene.

ПЕРЕВОДЧИК. Родина там, где жизнь хороша.

БЛУМ. Нет. Нет! То есть по смыслу – там, где ты можешь хорошо жить, если трудишься.

Пауза.

СТИВЕН. Меня прошу вычеркнуть.

БЛУМ (удивленно). Что, «трудишься» не устраивает? Но я имею в виду труд в самом широком смысле. Вы педагог, литератор. Не ради лавров… Вы пишите для газет. Это тоже важно. Зарабатывайте. Работайте. В конце концов, судя по тому малому, что я о вас знаю, когда столько денег ушло на ваше образование, вы вправе их возместить и сами себе назначить цену. У вас столько же прав добывать хлеб насущный пером, как и у любого крестьянина. Вы оба принадлежите Ирландии – голова и руки. То и другое одинаково важно.

СТИВЕН. Вы подразумеваете, что я приобретаю важность оттого, что принадлежу предместью Святого Патрика, в кратком наименовании – Ирландия? Так?

БЛУМ. Я бы сказал еще…

СТИВЕН. А я подразумеваю, что Ирландия приобретает важность оттого, что принадлежит мне.

БЛУМ. Что-что принадлежит? Извините, я не расслышал конца фразы.

СТИВЕН (сонно). Мы не можем сменить родину. Давайте-ка сменим тему.

Пауза. «Приют извозчика» опустел. Хозяин ставит на ночь перевернутые стулья на столы.

БЛУМ. В котором часу вы обедали?

СТИВЕН. Когда-то вчера.

БЛУМ. Вчера? Ах, вы хотите сказать, что уже больше двенадцати.

СТИВЕН. Стало быть, позавчера.

БЛУМ. Ну вот что, пора на боковую… Давайте-ка пойдем ко мне, тут духота ужасная, а моя берлога отсюда совсем поблизости. Вы любите какао? Я угощу вас в своем саду, там и договорим… Погодите, дитя мое, я расплачусь.

СТИВЕН (с трудом поднявшись). Я никогда не мог понять одного – зачем они переворачивают столы на ночь? То есть хочу сказать, стулья переворачивают на столы в кафе.

БЛУМ. Чтобы наутро подмести пол.

СТИВЕН. Умно.

Снова звуки города. Железо. Гудки. И сверху них – арии из опер, мессы, куски из «Stabat Mater» Россини. На сцену выходит Джойс в маске коняги.

Цокот копыт. Фырканье. Движение.

ДЖОЙС. И-го-го! И-го-го!

БЛУМ. Осторожно, коняга! Этой ночью наши жизни в опасности!

СТИВЕН. Это не лошадь, а кто-то другой. Гляньте на это собрание костей, а равно и мяса. Он тихоход, хромоног, вислогуз, тощебрюх, полу-сдох… Жалкая скотинка.

Коняга бьет копытом.

БЛУМ. Дурковатый. Без всяких признаков задних и передних мыслей. Ну иди, иди своей дорогой. У тебя своя, у нас своя… (Стивену.) О чем бишь я? Ах да, жена моя будет ужасно рада познакомиться с вами, она просто обожает всякую музыку…

Идут по дублинским улицам. Идут и идут…

ДЖОЙС (сняв маску лошади). Какими курсами следовали Блум и Стивен на своем пути?

БЛУМ. Параллельными.

ДЖОЙС. Какие темы обсуждались дуумвиратом во время странствия?

СТИВЕН. Музыка, литература, Ирландия, Дублин, Париж, дружба, женщины, проституция, диета, влияние газового освещения и ламп накаливания – новинка! – на рост близстоящих парагелиотропических деревьев, безбрачие духовенства, минувший день…

ДЖОЙС. Расходились ли они во взглядах на разные предметы?

СТИВЕН. Стивен не соглашался с мнением Блума относительно гражданского самоусовершенствования.

БЛУМ. Блум же не соглашался с пессимистическим взглядом Стивена относительно вечного утверждения человеческого духа в литературе.

ДЖОЙС. Какие мысли возникли у Блума в связи с бессистемной цепочкой дат – 1884, 1885, 1888, 1899, 1904?

БЛУМ. Ему подумалось, что прогрессивное расширение сферы индивидуального развития и опыта регрессивного сопровождалось в этих цифрах сужением области межиндивидуальных отношений.

ДЖОЙС. А Стивену?

СТИВЕН (разводит руками). Всякий со всяким. И о всяком. Существуя исходим, или, точнее, восходим, к несуществованию. И становимся никем и ничем невоспринимаемым.

ДЖОЙС. А какое действие выполнил Блум по их прибытии к месту назначения?

БЛУМ. На ступеньках четвертого в ряду равно различных нечетных номеров – номера с 7 по Экклс-стрит, он машинально погрузил руку в задний карман брюк, чтобы достать ключ.

ДЖОЙС. Находился ли там последний?

БЛУМ. Нет. Он находился в означенном кармане тех брюк, которые он носил накануне.

ДЖОЙС. Что же делать? Входить, но как? Стучать или не стучать? Решение Блума.

СТИВЕН. Утвердив ноги на карликовой стене, он взобрался на ограду, постепенно свесил свое тело во дворик…

БЛУМ. Надвинув шляпу…

СТИВЕН. Надвинув шляпу, упал.

ДЖОЙС. Поднялся ли невредимым?

БЛУМ. Поднялся, вошел в дом, зажег свечу, открыл входную дверь изнутри, придвинул к очагу два сосновых стула – один для Стивена, спинкой к окну во двор, другой для себя – и…

ДЖОЙС. Что увидел Блум на плите?

СТИВЕН. На правой, меньшей, полке – синюю эмалированную кастрюлю, на левой, большей – черный железный чайник. Взял железный чайник и понес к раковине с намерением пустить воду, повернув кран, дабы она могла течь.

ДЖОЙС. Потекла ли она?

БЛУМ. Да! Из водохранилища Раунвуд в графстве Уиклоу емкостью две тысячи четыреста миллионов галлонов, просачиваясь через подземный акведук в одну и две трубы, построенный с проектной стоимостью оборудования пять фунтов стерлингов за погонный ярд.

ДЖОЙС. Что в воде восхищало Блума?

СТИВЕН. Водолюба, водочерпия… водоноса, когда он возвращался к плите?

БЛУМ. Ее универсальность. Демократичность, равенство для всех и стремление к собственному уровню. Ее непромеренная глубина в Зундам-ской впадине в Тихом океане, подвижность поверхностных частиц во…

СТИВЕН. …во время волн и гидростатическая неподвижность во время штиля, способность растворять и растворяться… Ее вездесущность, коль скоро она составляет девяносто процентов человеческого организма.

БЛУМ. Все это дало Блуму дополнительное к основополагающему удовольствие налить Стивену чашечку какао, которое, повинуясь феномену кипения, дало серповидное извержение водяных паров. Потом – себе.

ДЖОЙС. Кто пил быстрее?

СТИВЕН. Блум, имея печальное преимущество в десять секунд и делая с вогнутой поверхности ложки три глотка на один своего партнера, шесть – на его два, девять – на три.

ДЖОЙС. А в каком соотношении находились их возрасты в этот момент?

БЛУМ. Шестнадцать лет назад, в 1888 году, когда возраст Блума равнялся теперешнему Стивена, Стивену было шесть лет. Через шестнадцать лет, в 1920 году, когда возраст Стивена будет равняться теперешнему возрасту Блума, Блуму будет пятьдесят четыре года.

СТИВЕН. Далее их возрасты, первоначально бывшие в пропорции шестнадцать к нулю, будут возрастать, поэтому, когда Стивену было бы тридцать восемь, как сейчас Блуму, Блуму пропорционально будет шестьсот сорок шесть, тогда как в 1952-м, когда Стивен достигнет семидесяти лет, Блум, прожив свои тысячу сто девяносто лет и родившись соответственно в 714 году, превзошел бы на двести двадцать один год максимальный допотопный возраст, Мафусаилов, девятьсот шестьдесят девять лет, а если бы Стивен в 3072 году продолжал участвовать в этом соревновании, то Блум к этому времени был бы обязан прожить восемьдесят три тысячи триста лет и родиться в 81 396 году до Рождества Христова.

БЛУМ. Одним словом, чтоб я так жил!

ДЖОЙС. А какая домашняя проблема заботила бы вас все это время?

БЛУМ и СТИВЕН (вместе). Чем нам занимать наших жен!

ДЖОЙС. Стивен, а теперь тебе пора уходить.

СТИВЕН. Пора.

ДЖОЙС. По предложению Стивена, при одобрении Блума, оба они в полумраке сада помочились, причем бока их соприкасались, органы мочеиспускания были взаимно незримыми путем ручного кругоохваты-вания, а взгляды…

БЛУМ. …взгляды устремлены в небо, к неведомой светящейся точке.

СТИВЕН. Траектории струй не были схожи: у Блума – длиннее и ровнее…

БЛУМ. Стоп. Уходя – уходи.

СТИВЕН. Ухожу.

ДЖОЙС. Как они простились друг с другом? Отвечаю сам: стоя перпендикулярно у одной и той же двери, причем линии их прощально-приветливых рук сходились в произвольной точке под углом меньшим, нежели сумма двух катетов. Что почувствовал Блум, когда остался один?

БЛУМ. Хлад межзвездных пространств, тысячи градусов ниже точки замерзания, или абсолютного нуля по Фаренгейту, Цельсию или Реомюру. Первые предвестия приближающейся зари.