Текст книги "Драматургия в трех томах. Том третий. Комедии"

Вам смешно? Где я работаю? Я работаю козлом. Каким козлом? Вы не знаете, что такое козел? С бородой, с рогами – ме-еее! Девушка, куда вы? Чего вы испугались? Я имел в виду – козлом отпущения. Смеетесь? «Пристойно ли, скажите, сгоряча смеяться нам над жертвой палача?» Да, да, да, я виноват только в том, что ничего не сделал, – если это можно считать виной. Если это считать виной… Если считать виной это… Я не сидел в тюрьме. Я должен был сидеть в тюрьме. Но не так, как Феликс.

Не дураком. Я должен был что-то сделать, чтобы противостоять злу, чтобы остаться честным, до конца честным… за что мог попасть в тюрьму, в лагеря, в рудники, к стенке…

Радиопозывные. Голос диктора: «…осталось двое суток… Передаем легкую музыку».

Телефонный звонок.

ВИКТОР. Да, это я… Что? Считать, что мы… Повтори! Считать, что мы незнакомы. Ладно, спасибо, буду считать! (Кладет трубку.) Виноват в несодеянном, в равнодушии, в трусости виноват. В том же, в чем и вы все! Все! Только я один почему-то за всех буду расплачиваться.

Телефонный звонок.

Дa, да, да. Конечно. Не беспокойтесь. Не приду. Будьте здоровы. (Кладет трубку.) Черт с вами, вы меня одолели. Вы – справедливые и честные, вы – образцы храбрости или храбрецы образца шестьдесят третьего года.

Телефонный звонок.

Да, это я, мне все понятно, идите к черту! (Кладет трубку.) Ирина, хоть ты позвони! Или хотя бы ты позвони, Господи!

Входит Игольников.

ИГОЛЬНИКОВ. Витя, можно мне к вам?

ВИКТОР. Ко мне нельзя. Ни вам, ни кому другому. Я вне закона, вне игры. Я для вас всех кончился.

ИГОЛЬНИКОВ. Витя, перестаньте! Да не верю я ничему, поймите! Я к вам пообщаться пришел. Я все про вас знаю… Вам скверно сейчас, вот я и пришел.

ВИКТОР. Только поэтому?

ИГОЛЬНИКОВ. А почему это вас удивляет? Уже не верите в людей? Так как – уйти или остаться?

ВИКТОР. Останьтесь.

ИГОЛЬНИКОВ. Не слышу энтузиазма. Ладно, бог вам судья. Где у вас штопор? Дайте нож и какие ни на есть тарелки. Рюмки? Вот они. Ну, поехали! (Выпивают.)

Витя, дорогой мой, я вам сейчас одну тайну открою. Все ерунда, не обращайте внимания. Все объяснится, войдет в колею. С вами не произошло самого страшного. Вас обвинили в измене, непорядочности, подлости? Пусть! Мы с вами знаем, что это не так. Я с Черновым из-за вас поругался. Плюньте! Главное – вам не изменили.

ВИКТОР. Как не изменили? Все отвернулись, все поверили…

ИГОЛЬНИКОВ. Но я же не поверил! Но я ладно, это пустяки. Вам не изменила женщина, которую вы любите. Ирина – замечательный человек. Мы ведь с братом ее, Леонидом, друзья были. Он в сорок четвертом на фронте погиб. А какой пианист был, эх! У них вся семья музыкальная!

ВИКТОР. Подождите… Почему вы так говорите? Она знает?

ИГОЛЬНИКОВ. Знает. Ну чего вас затрясло? Ирочка с вами, и вам все трын-трава! Вот когда женщина уходит – тогда дело плохо. Было со мной такое – так я, поверите ли, Богу молиться стал. Господи, твержу, помоги! А ведь я безбожник, язычник, я толстяк, член ССП, чтоб ему провалиться!

Я тогда в газете служил. Пришел к главному: отпусти, мол. «В чем дело?» – «Бога, – говорю, – искать пойду». А он: «Ищи, – говорит, – царство Божие внутри себя», и, как коммунист, добавил: – «А общественность тебе поможет…» Вот я сейчас для вас вроде той общественности…

ВИКТОР. Вы удивительно добрый человек… Налейте еще!

ИГОЛЬНИКОВ. Вообще-то я алкоголик. Потому и добрый. Но это не я, нет – это у нас климат такой. Мы, россияне, добрые от безволия, от обреченности, оттого, что все вокруг, все, что было, есть и будет, – мираж, фантомы. Все зыбко и шатко. И злые мы оттого же. Американец или швед (я об обыкновенных людях говорю) без нужды не будет добрым или злым. У них есть конкретное, утилитарное представление о справедливости. Они не швыряются эмоциями. Экономят себя и время. А мы гордимся сдуру, что не минуты, не сутки, не годы, а целую жизнь, целую эпоху бросаем псу под хвост. Сами знаем, что дураки, а гордимся. Как мы огрызаемся, когда нас иностранцы жалеют! Один мой приятель даже стишок сочинил – его какой-то француз уговаривал, какие мы несчастные:

 
А ты, француз, ты ни при чем,
Не лезь и наших душ не трогай.
Мы двое – жертва с палачом,
И мы идем своей дорогой.
 

Как вам? Нет, мы с вами ТАМ жить не смогли бы! И не потому, что не сумели бы на жизнь заработать, – сумели бы! Дело не в этом! А вот смог бы я в одиннадцать вечера вломиться в дом к не очень близкому человеку и выкладывать ему то, что я вам выложил? Нет, задушевность, Витя, – вот наша валюта. Русская! Ее за границей ни фига не купишь, не обменяешь… А мы в России сидим по уши в дерьме и такие разговоры ведем – весь мир нам завидует! Прячемся, как страусы, в многозначительность. Кстати, на кого похожи страусы?

ВИКТОР. Не знаю.

ИГОЛЬНИКОВ. На балерин. У этих дурацких птиц позиция классического балета. И хвосты – как балетные пачки… О чем это мы? А, ругали Россию! А мы ее всегда ругали, со времен Владимира Красное Солнышко. Наши «патриоты» взбесившиеся пишут, что кто, мол, ведет подобные разговорчики, тот кусает руку, которая его кормит. Идиоты! Рука-то моя!

Моя рука-то! Вот мой старый рассказ, Витя, он так вот и называется – «Руки»! (Выхватывает из-за пазухи рукопись.) Хотите, дам почитать?

Только вам… и вашей жене! Я знаю, он непроходной, его в ближайшее столетие никто не напечатает, но я… я все равно его написал…

ВИКТОР. «Руки» – это ваш рассказ? Ваш? Да я читал… Читал его в самиздате!

ИГОЛЬНИКОВ. А вот это для меня уже счастье! Мне – достаточно! Вы прочитаете, другой человек, третий… Мне много не нужно! Мне важно, что я его написал! Между прочим, задолго до этого проклятого дня сел за стол и написал! И теперь я спокоен! Я давно сделал то, что должен был сделать! И могу теперь с вами пить, болтать. Потому что… «Мы двое – жертва с палачом, и мы идем своей дорогой!»

ГОЛОС ПОЭТА.

 
Страна моя, скажи мне хоть словечко!
Перед тобой душа моя чиста.
Неужто так – бесстыдно и навечно –
Тебя со мной разделит клевета?
Свои мечты сбивая в кровь о камни,
Я шел к тебе сквозь жар и холода,
Я шел тобой. Я шел, и на глаза мне
Как слезы, наплывали города.
Я не таю ни помысла дурного,
Ни сожалений о своей судьбе.
Страна моя, ну вымолви хоть слово,
Ведь знаешь ты, что я не лгал тебе.
Ведь не бросал влюбленность на весы я
И страсть мою на доли не дробил –
Я так любил тебя, моя Россия,
Как, может быть, и женщин не любил.
Чтоб никогда не сетовал на долю,
Чтоб не упал под тяжестью креста,
Страна моя, коснись меня ладонью –
Перед тобой душа моя чиста.
 

Радиопозывные. Голос диктора: «…остался один день! Передаем легкую музыку».

Входит Ирина.

ИРИНА. Витя, я пришла сказать, что не верю тому, что о тебе говорит вся Москва. Я не верю. Но я больше не могу. Эти три дня, что мы не виделись с тобой, я разговаривала, я отбивалась… У меня не было минуты свободной, Витька, Витька… я слабая, я плохая… Но это ведь не навсегда… это клеймо… ну, ударь, прогони, скажи что-нибудь!

ВИКТОР. Ничего не надо, Ира. Ты права. Это не навсегда.

Ирина плачет, убегает. Виктора обступают со всех сторон плакатные герои.

Товарищи! Они продолжают нас репрессировать! Тюрьмы и лагеря не закрыты! Это ложь! Это газетная ложь! Нет никакой разницы – мы в тюрьме или тюрьма в нас! Мы все заключенные! Правительство не в силах нас освободить! Нам нужна операция! Товарищи! Вырежьте, выпустите лагеря из себя! Вы думаете, что ЧК, НКВД, КГБ вас сажало? Нет, это мы сами! Государство – это мы! Не пейте вино, не любите женщин – они все вдовы! Погодите, куда вы? Не убегайте! Все равно вы никуда не убежите! От себя не убежите, товарищи! Товарищи, постойте… да зачем же вы так? Вы же задушите друг друга! Сволочи! Гады! Подлецы!

Кто мне ответит? Ведь я для вас, подонки! Мать твою, иже еси на небеси… Нет, я не позволю им убить себя! Я должен жить! К чертовой матери! Ну, кто из вас? Кто? Этот не может. Этот хотел бы, но струсит. Этот может – камнем, кирпичом из-за угла. Кто еще? Этот? Нет. Он мне не враг. Не враг? А откуда я знаю? А может, и враг! И потом, почему убить меня могут только враги? Любой прохожий, любой пьяный, сумасшедший дурак может выстрелить мне в лицо, чтобы полюбоваться, как я дрыгаю ногами. Как я истекаю жизнью на асфальт. Как я заостряюсь носом, проваливаюсь щеками, отвисаю челюстью. Как через дырку в черепе уходят мои глаза, мои руки, мои слова, мое молчание, мой лесок, мои женщины… Если они прорвутся, я буду их бить ломом по голове… Ломом! А что делал бы Дон Кихот десятого августа? Он ездил бы по Москве на своем Росинанте и за всех заступался бы. Чудак с медным тазом… на своем персональном Росинанте… он проехал бы по Красной площади, готовый переломить копье во имя Прекрасной дамы, во имя России!

Радиопозывные. Голос диктора: «Сегодня, десятого августа, указом Верховного Совета объявляется Днем открытых убийств. Все на улицы столицы нашей Родины, Москвы! Вечная слава героям, отдавшим свою жизнь…»

Слова тонут в криках «ура!» Плакатные герои со знаменами наперевес идут на Красную площадь. Звуки гимна… Обрывки в исполнении могучего хора: «Это есть наш последний и решительный бой… Весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем…» Выстрелы… Дон Кихот на Росинанте с копьем… Часовые у Мавзолея… Толпа… Все куда-то бегут… Кто-то с кем-то дерется, в кого-то стреляет…

ДОН КИХОТ. Остановитесь! Нельзя же! Нельзя же такой ценой! Ведь люди же! Ведь не этого хотел он – тот, кто первым лег в эти мраморные стены!

Один из плакатных героев в кровавом месиве навалился на Виктора. Они схватились, покатившись к ногам часовых… Качнулись купола Василия Блаженного…

ПЛАКАТНЫЙ ГЕРОЙ (привалясь спиной к Мавзолею, сплевывая кровь). Я готов. Бей!

ВИКТОР. Сволочь!

ПЛАКАТНЫЙ ГЕРОЙ. По приказу Родины…

ВИКТОР. Я вас всех… От живота, веером… (Падает.)

Над ним толпа – все участники представления.

ТОЛПА.

– Молодой еще!

– А может, жив еще?

– Господи, да покойник же!

– И милиции как на грех нет!

– Когда не надо, она всегда тут!

– Погоди, папаша, а при чем тут милиция?

– Человека убили!

– Ну и что? Газеты читаешь? Сегодня можно.

– Сказано: «Свободное умерщвление». Побьют кого надо – и все!

– Кого надо! Ишь! А кого надо?

– По РСФСР немного пока… Я слышал, по радио уже объявили: на данный момент не то восемьсот, не то девятьсот, что-то около тысячи…

– По какому радио? По нашему?

– Да нет, по ихнему. По заграничному. На Кавказе резня: грузины армян, армяне азербайджанцев, вот как!

– Армяне азербайджанцев? А чего не поделили?

– Нагорный Карабах. Это же армянская область.

– Азербайджанская.

– А в Средней Азии как? Там тоже, небось, передрались?

– Не-ет, там междоусобия не было пока. Там все русских режут…

– А письмо ЦК читали?

– Читали!

– Не читали! Рассказывай!

– Во-первых, про Украину. Там указ приняли как директиву. Ну и наворотили!

– А в Прибалтике, говорят, никого не убили.

– Как никого?

– А так. В знак протеста. Демонстрация. Игнорировали указ из Москвы, и все. В том же письме ЦК устанавливается недостаточность политико-воспитательной работы в Прибалтике. Тоже кого-то сняли.

– Не радуйтесь… Сегодня ты, а завтра я…

– Н-да… совсем народ запугали!

– Что вы сказали?

– Запугали, говорю, народ!

– А-аааа… Эт-то точно… Только нас уже ничем не запугаешь! Это точно!

– Эй, люди, а совесть… совесть у вас есть?

ГОЛОС ПОЭТА. Это говорит Москва. Я иду по знакомым улицам, по переулкам, которые я мог бы пройти с закрытыми глазами. Сквозь тюлевые занавески розовеют пышные кринолины абажуров… Где-то взвизгивает тормозами машина… У Никитских Ворот останавливаюсь… Каменный Тимирязев задумчив, как палец, приставленный ко лбу… Я думаю, что написанное мною могло быть написано любым другим человеком моего поколения, моей судьбы, так же, как и я, любящим эту проклятую, эту прекрасную страну… Я иду и говорю себе: «Это твой мир, твоя жизнь, и ты – клетка, частица ее. Ты не должен позволять запугать себя. Ты должен сам за себя отвечать, и этим ты в ответе за других».

И негромким гулом неосознанного согласия, удивленного одобрения отвечают мне бесконечные улицы и площади, набережные и деревья, дремлющие пароходы домов, гигантским караваном плывущие в будущее, в неизвестность.

Это говорит Москва.

КОНЕЦ

Сцена из спектакля. Чупров – Андрей Молотков

Сцена из спектакля. Виктор Вольский – Владимир Юматов

Крокодильня
(по Ф.М. Достоевскому)
Комедия

2004

Акт первый

1

На сцене хор рассказчиков. Они говорят по очереди:

ХОР РАССКАЗЧИКОВ. Шел обычный петербургский дождик.

– Из кабаков вываливались пьяненькие.

– Старый престарый слепой шарманщик стоял на углу и тянул заунывную мелодию.

– Рядом группкой стояли уличные, и какой-то Господин приставал к совсем юной, на вид пятнадцатилетней, девчоночке…

– В канавы и канавки медленно стекала дневная жидкая грязь.

– Одним словом, достоевщина…

2

Семен Семеныч сидит на стуле с газетой. Из-за двери слышится голос Елены Ивановны.

ЕЛЕНА ИВАНОВНА. Ваня! Ванечка! Ванюша! Иван! Ванечка, скорее, мы же опоздаем!

ИВАН МАТВЕИЧ (пыхтя над крышкой незакрывающегося чемодана). Да помогите же вы мне!

ЕЛЕНА ИВАНОВНА. Сейчас, милый, сейчас…

ИВАН МАТВЕИЧ (обессиленно). Ну, что там в наших газетенках пишут… Почитай пока…

СЕМЕН СЕМЕНЫЧ. Вот… крокодила можно посмотреть в Пассаже!.. Больше никаких новостей…

ИВАН МАТВЕИЧ. Бедная Россия!.. Сколько ни живи – ничего-то здесь, в родимой, не происходит!

ЕЛЕНА ИВАНОВНА (из-за двери). Крокодила посмотреть?.. А что?.. Хорошая идейка. По дороге на вокзал, а?

СЕМЕН СЕМЕНЫЧ. Успеем ли?..

ЕЛЕНА ИВАНОВНА. Прошу!.. Очень!.. Время еще есть…

ИВАН МАТВЕИЧ (весело). Прекрасная идея, осмотрим крокодила! Собираясь в Европу, не худо познакомиться еще на месте с населяющими ее туземцами!

СЕМЕН СЕМЕНЫЧ. Иван Матвеевич, ну скажи мне, что ты чувствуешь в первую минуту своего отпуска?

ИВАН МАТВЕЕВИЧ. Свобода – вот истинное счастье для гражданина!.. Сегодня же уезжаю в Европу, чтобы только поскорее забыть всех вас… и все это…

СЕМЕН СЕМЕНЫЧ. С твоего разрешения провожу тебя.

ИВАН МАТВЕИЧ. Разрешаю. Поезд через три часа и… прощай, Петербург! Здравствуй, Карлсбад!.. Ах, до чего вы мне все надоели…

СЕМЕН СЕМЕНЫЧ. Иван Матвеич! У тебя есть просьбы ко мне, поручения?

ИВАН МАТВЕИЧ. Ты, как всегда, любезен… Ценю!.. Главная проблема – Елена Ивановна…

СЕМЕН СЕМЕНЫЧ. Я любезен, а ты – рисковый муж… Оставлять ее одну на целый месяц…

ИВАН МАТВЕИЧ. А ты, мой друг, на что?.. Оставляю Елену Ивановну полностью на твое попечение… Оберегай ее… Храни…

СЕМЕН СЕМЕНЫЧ. Слушаюсь, мой господин!

ИВАН МАТВЕИЧ. Я понимаю, что это будет не просто… Но я устал, и только ты можешь посодействовать моему одинокому отдыху… А за свою жену я спокоен…

СЕМЕН СЕМЕНЫЧ. Ой ли?

ИВАН МАТВЕИЧ. Разве что этот… Андрей Осипыч…

СЕМЕН СЕМЕНЫЧ. Удивляюсь, друг мой, на тебя!… Ты такой холодный, и умеешь ревновать?

ИВАН МАТВЕИЧ. Еще как!.. Но сегодня холодному человеку захотелось погреться на солнышке!.. Имею я право, наконец?

ЕЛЕНА ИВАНОВНА (выходит в чрезвычайном возбуждении). Хочу… Хочу крокодила!

ИВАН МАТВЕИЧ. Обещай мне во всем – во всем слушаться нашего домашнего друга Семен Семеныча… Обещаешь?

ЕЛЕНА ИВАНОВНА (с готовностью). Конечно, обещаю!

ИВАН МАТВЕИЧ. И чтоб с Андрей Осипычем – ни-ни!

ЕЛЕНА ИВАНОВНА. Ах, Ванечка, какой ты, право…

ИВАН МАТВЕИЧ. Обещай же. Ни-ни?

ЕЛЕНА ИВАНОВНА. Ах, Ванюша…

ИВАН МАТВЕИЧ. Нет, ты мне прямо скажи. Ни-ни?.. Я спрашиваю: ни-ни? Ни-ни?

ЕЛЕНА ИВАНОВНА. Обещаю-обещаю.

ИВАН МАТВЕИЧ. Нет, ты мне не обещай, а скажи… будешь ты во всем подчиняться другу моему… нашему с тобой общему другу Семен Семе-нычу?

ЕЛЕНА ИВАНОВНА. Да буду-буду.

ИВАН МАТВЕИЧ. Не так… Ты мне скажи прямо: ни-ни?

ЕЛЕНА ИВАНОВНА. Ах, Иван!

Елена Ивановна переглянулась с Семен Семенычем и дернула плечиком.

СЕМЕН СЕМЕНЫЧ. Елена ИВАНОВНА! Ну скажите ему прямо: ни-ни.

ЕЛЕНА ИВАНОВНА. Ни-ни.

ИВАН МАТВЕИЧ (удовлетворительно). То-то. А ты, Семен Семеныч, пожалуйста, последи за Еленой Ивановной… Последишь?

СЕМЕН СЕМЕНЫЧ. Послежу, Иван Матвеич.

ИВАН МАТВЕИЧ. Ну, не так! Последишь?

СЕМЕН СЕМЕНЫЧ. Послежу, отдыхай спокойно.

ЕЛЕНА ИВАНОВНА (зевнув). Скучно мне с вами… Где же ваш Пассаж? Где же крокодил?

3

Пассаж.

НЕМЕЦ. Ахтунг! Ахтунг! Только у нас! Вы есть можете смотреть экзотических животных: обезьян, какаду, хомячок, унд сенсация новый летний сезон – удивительное экзотическое животное-крокодиль! Живой африканский крокодиль с река Гниль! Цена одного посещения – четвертак.

Семен Семеныч лезет в карман за бумажником. Иван Матвеич делает сдерживающее движение.

ИВАН МАТВЕИЧ. Спокойно! Я плачу!

СЕМЕН СЕМЕНЫЧ (Елене Ивановне, тихо). Что это с ним случилось?

ЕЛЕНА ИВАНОВНА. Пусть платит!.. Он же отпускные получил!

Они входят в крокодильню и тотчас шарахаются – над ухом Ивана Матвеича гаркнул из клетки один из попугаев-какаду.

ХОР РАССКАЗЧИКОВ. Все это вовсе не смутило посетителей, глазами искавших крокодила.

– Где же он? – спрашивали эти глаза, и вдруг натолкнулись налево у стены в большой жестяной ящик, накрытый крепкой железной сеткой.

– А на дне его было на вершок воды.

– Ящик стоял на каменном столе-постаменте, так что тело крокодила, лежавшего в этой мелководной луже…

– Было на уровне взгляда.

– Крокодил лежал абсолютно без движения,

ХОРОМ. Как бревно.

ЕЛЕНА ИВАНОВНА (с сожалением). Так это-то ваш крокодил?! А я думала он какой-нибудь другой…

ИВАН МАТВЕИЧ. (Семен Семенычу). Она думала, что он бриллиантовый.

СЕМЕН СЕМЕНЫЧ (крокодилу). Эй!.. Эй!..

НЕМЕЦ. Найн! Найн эй! Это не есть хомячок! Это есть крокодиль, не баловайся!

СЕМЕН СЕМЕНЫЧ. А он что, спит, что ли?

НЕМЕЦ. Я! Я! Спит! Спит! Не баловайся!

ИВАН МАТВЕИЧ. (Хохочет.) Как бревно!.. Видно, лишился, бедный, всех своих чувств от нашего сырого и негостеприимного для иностранцев климата!

ЕЛЕНА ИВАНОВНА (вступает в разговор, обращаясь к немцу-хозяину). Да каких чувств? Мне кажется, ваш крокодил не живой.

ИВАН МАТВЕИЧ. Давай четвертак обратно.

НЕМЕЦ. Как это не живой?

СЕМЕН СЕМЕНЫЧ. Нас, кажется, надули эти немцы.

ИВАН МАТВЕИЧ. Как всегда, русских надувают!..

Этого упрека немец не выдерживает.

НЕМЕЦ. Ну, не сердись на них, Карльхен! Покажи им себя!

ЕЛЕНА ИВАНОВНА (скривившись). Какой противный этот крокодил! Я даже испугалась… Ты, Ванечка, уедешь, а он мне будет сниться во сне.

НЕМЕЦ. Найн, найн! Но он вас не укусит во сне, мадам! (Галантерей-но улыбается посетителям.) Он такой добрый, он такой красивый, такой нежный и такой зельеный!

ЕЛЕНА ИВАНОВНА (разочарованно). Нет, нет, нет! Мне ваш крокодил не нравится! Пойдемте, Семен Семеныч, посмотримте лучше обезьян. Из них – такие душки… а крокодил – ужасен.

Вдвоем они отходят к обезьянам и начинают с ними играть и заигрывать. Тем временем Иван Матвеич остается у них за спиной и перчаткой щекочет нос крокодила.

Немец продолжает стоять как изваяние.

ИВАН МАТВЕИЧ. О, не бойся, друг мой… Этот сонливый обитатель фараонова царства ничего нам не сделает…

ЕЛЕНА ИВАНОВНА (держа под руку Семена Семеныча). Не кажется ли вам, любезный Семен Семеныч, что вот эта мартышка… очень нам кого-то напоминает, а?

СЕМЕН СЕМЕНЫЧ. Кого?.. Кого?

ЕЛЕНА ИВАНОВНА (чрезвычайно веселясь). А Луку Андреича!.. Или нет… Пожалуй, Игнатия Прокофьевича…

СЕМЕН СЕМЕНЫЧ. А по-моему…

ЕЛЕНА ИВАНОВНА (нетерпеливо). Кого? Кого?

СЕМЕН СЕМЕНЫЧ. Тимофей Андреича!..

ЕЛЕНА ИВАНОВНА. Кого?.. Кого?

СЕМЕН СЕМЕНЫЧ. Да, с которым ваш Иван Матвеич в карты постоянно играет! В ералаш-с!..

ИВАН МАТВЕИЧ. Ну-ка, дай-ка я тебя пощекочу!

Страшный, неестественный крик потряс комнату. Кричит тотчас и обернувшаяся первой Елена Ивановна. Создается паника.

ХОР РАССКАЗЧИКОВ. Немец зажмурился от страха, иначе бы и он увидел…

– Что же?

– Несчастного Ивана Матвеича в ужасных крокодиловых челюстях.

ВСЕ. АХ!

– Перехваченного ими поперек туловища, высоко поднятого на воздух и отчаянно болтавшегося в нем ногами.

НЕМЕЦ (ругается по-немецки).

ХОР РАССКАЗЧИКОВ. В следующую секунду Иван Матвеич оказался высоко, к самому потолку подброшенным…

– Миг – и его не стало!

– Крокодил начал с того, что, повернув бедного Ивана Матвеича в своих ужасных челюстях к себе ногами, сперва проглотил самые ноги.

ВСЕ. АХ!

– Затем, отрыгнув немного Ивана Матвеича, старавшегося выскочить и цеплявшегося руками за ящик, вновь втянул его в себя уже выше поясницы.

НЕМЕЦ. Ахтунг! Ахтунг! Просим уважаемую публику соблюдать абсолютный вечный покой!

ХОР РАССКАЗЧИКОВ. Потом, отрыгнув его

– Что опять?

– Так у Достоевского!

– глотнул еще и еще раз.

Таким образом, Иван Матвеич постепенно исчезал на глазах присутствующих, которые стояли, замерев в оцепенении. Тут начался содом.… Все какаду закричали почти одновременно. Все обезьяны заметались в своем вольере…

В ответ Елену Ивановну страшно затрясло, Семен Семеныч схватил ее за руки… Но тут заорал немец, всплеснув руками, обращаясь к самому небу.

ЕЛЕНА ИВАНОВНА. Ах, Ванечка!

НЕМЕЦ. О, мой крокодиль.

ЕЛЕНА ИВАНОВНА. Ах, Ванюша!

НЕМЕЦ. О мейн добрый!

ЕЛЕНА ИВАНОВНА. Ванечка!

НЕМЕЦ. О мой зеленый!

ЕЛЕНА ИВАНОВНА. Иван!!!

СЕМЕН СЕМЕНЫЧ. Теперь капут нашему Ивану Матвеичу!

НЕМЕЦ. Муттер, муттер, муттер! Моя жена-муттер!

На этот крик отворилась дверь и показалась двуглавая Муттер, в чепце румяная – это сросшиеся сиамские женщины-близнецы.

НЕМЕЦ. Майн цвайглавый жена Муттер! Наш крокодиль! Он пропа-диль, потому что он проглатиль ганц чиновник!

МУТТЕР. Наш карльхен! Унзер Карльхен, унзер аллербистер Карль-хен вирд штербен!

ЕЛЕНА ИВАНОВНА (схватив немца за сюртук). Вспороть! Вспороть! Вспороть!

НЕМЕЦ. Мы сиротт без бутерброд!

ЕЛЕНА ИВАНОВНА. Вспороть! Вспороть! Вспороть!

НЕМЕЦ. (Ругается по-немецки.) Зачем ваш муж дразниль крокодиль! Зачем ваш муж щекотал крокодиль? Третироваль крокодиль? Если бы ваш муж не возбуждаль крокодиль, он бы не пропадиль! Вы заплатит, если Карльхе вирд лопаль, – дас вар мейн зон, дас вар мей анцигер зон! Я есть абсолютно унижен унд оскорблен!

МУТТЕР. Мы бедный люди!

НЕМЕЦ. Есть ваш преступлений, будет наш наказаний!

ЕЛЕНА ИВАНОВНА. Вспороть! Вспороть!

НЕКТО (из зала). Такое ретроградное желание, сударыня.

ЕЛЕНА ИВАНОВНА. Я?

НЕКТО. Да, вы, вы! не делает чести вашему развитию.

ЕЛЕНА ИВАНОВНА. Что?

НЕКТО. И обусловливается недостатком фосфору в ваших мозгах.

ЕЛЕНА ИВАНОВНА. Ах!

НЕКТО. Розги – это позор России, и вам должно быть стыдно за ваше предложение «вспороть»… Вы немедленно будете освистаны в хронике прогресса и в сатирических листках наших…

Он не договорил. Вышел из зала. Исчез. Или испарился.

ЕЛЕНА ИВАНОВНА. Кто это был? Розги? А при чем тут розги?.. Я просто-запросто пожелала, чтоб… ему только вспороли… ножом… ножом… брюхо и… и…

СЕМЕН СЕМЕНЫЧ. Елена Ивановна, только теперь мы все вас правильно поняли! «Вспороть» – значит, не розгами управлять, а ножом вспороть… Чтобы освободить из внутренности нашего дорогого Ивана Матвеича!

МУТТЕР. Найн!

НЕМЕЦ. Ви хатит, чтоб мой крокодиль пропадиль!.. Ннет, пускай ваш муж сперва пропадиль, а потом крокодиль!.. Мейн гросфатер дедушка Фридрих показаль всем крокодиль, майн фаттер папа Вильгельм показывал всем крокодиль, я, я показывал всем крокодиль, мейн зон Карлуша будет показать крокодиль! Я ганц Европа известен. А ви есть будет мне платит штраф.

МУТТЕР. Я, я! Ми вас не пускайт, штраф, когда Карльхен лопаль!

НЕМЕЦ (тарабарщина на немецком, уходит).

СЕМЕН СЕМЕНЫЧ (взяв примирительный тон). Да и бесполезно вспарывать… Ибо наш милый Иван Матвеич парит, по всей вероятности, сейчас где-нибудь в эмпиреях…

4

Внутренности крокодила. В темноте едва проглядывалось туловище скорчившегося Ивана Матвеевича…

Иван Матвеич пошарил в кармане и, к счастью, обнаружил там спички. В сырости спички зажглись не сразу, но наконец вспыхнул огонь свечи.

Пантомима обживания…

Руки его осторожно стали ощупывать, «осматривать» все вокруг.

Затем Иван Матвеич расправился и сел…

И тем самым уперся головой как бы в «потолок» крокодила, но тут… огромная капля шлепнулась ему на лысину, он втянул голову, при этом заметил ощупью вмятину в форме своей головы. Это открытие его вдохновило и он…

…стал раздвигать стенки внутренностей крокодила, тем самым завоевывать пространство. Иван Матвеич стал разглядывать полость крокодила: она напоминала мягкую резину, крутое тесто, кое-где покрытую темно-зелеными водорослями… Он попробовал их на вкус – гадость!

То и дело сверху капало. Кап… кап… кап… кап…

ИВАН МАТВЕИЧ. Елена!.. Ты меня слышишь?..

Услышав голос Ивана Матвеича из внутренностей крокодила, все бросились к нему. Семен Семеныч даже весьма смело приложил ухо к крокодильному туловищу.

Семен, вы не ушли? Вы слышите меня?

СЕМЕН СЕМЕНЫЧ. Слышим! Слышим! Иван Матвеич, дорогой!

ЕЛЕНА ИВАНОВНА (визжа от радости). Иван… Ваня… Ванечка… ты жив?

ИВАН МАТВЕИЧ (из крокодила). Жив и здоров! И благодаря всевышнему проглочен безо всякого повреждения… Поезд… Опаздываю… Не еду… Билет, жаль, пропадает!

ЕЛЕНА ИВАНОВНА. Ванечка! Бог с ним, с билетом… прежде всего, дорогой, тебя надобно отсюда выковырять…

НЕМЕЦ (появившись откуда ни возьмись). Ковыряйт! Я не дам ковы-ряйт крокодиль. Майн гросфатер дедушка Фридрих защищал германских животных! Майн папа Вильгельм защищал германских животных! Я защищайт германских животных! Ахтунг, ахтунг! Я есть имел бундестаг, карлстаг, рейстаг, совещаний с Муттер. Теперь, когда крокодиль прогло-тиль человек, публикум будет ошень больше ходиль, а я буду брать с публикум полтинник! А ты ковыряйт… Ты сам себя ковыряйт! Свой пуз ковыряйт! Свой глаз ковыряйт! Свой нос ковыряйт унд ушная раковина ковыряйт!

ИВАН МАТВЕИЧ (из крокодила). Немец прав! Экономический принцип прежде всего.

ЕЛЕНА ИВАНОВНА. Ванечка! расскажи же, как тебе там?

ИВАН МАТВЕИЧ. Меня окружает непробудная ночь…

ЕЛЕНА ИВАНОВНА. Ой, непробудная ночь…

ИВАН МАТВЕИЧ. Ой… что-то я устал, перенервничал. Я, пожалуй, посплю! Семен, уведи пока Елену Ивановну, ей надо успокоиться…

Семен Семеныч уводит Елену Ивановну на авансцену.

5

Авансцена.

ЕЛЕНА ИВАНОВНА. Что ж я теперь – вроде вдовы?

Она вытащила из ридикюля платочек.

СЕМЕН СЕМЕНЫЧ. Не бойтесь, не волнуйтесь, милая Елена Ивановна, я с вами. Я так обещал Ивану Матвеичу, и я выполню то, что мною обещано.

ЕЛЕНА ИВАНОВНА. Как это все странно!

СЕМЕН СЕМЕНЫЧ. Да уж… событие необыкновенное. Как говорится, пассаж в Пассаже!

ЕЛЕНА ИВАНОВНА. Скажите, я очень красна?

СЕМЕН СЕМЕНЫЧ (пользуясь случаем сказать комплимент). Вы прекрасны, а не красны!

ЕЛЕНА ИВАНОВНА. Шалун!

Опять пауза. Семен Семеныч кусает губы и боковым зрением косит глаз в сторону Елены Ивановны. Та вытирает окончательно слезки, припудривается… Нечаянно роняет платочек.

ЕЛЕНА ИВАНОВНА. Ах!

СЕМЕН СЕМЕНЫЧ. Елена Ивановна… вы… я… Нельзя ли…

ЕЛЕНА ИВАНОВНА. Нельзя. (Она сказала это, как отрезала. Но через паузочку все же добавила.) Пока нельзя.

СЕМЕН СЕМЕНЫЧ. Для вас, Елена Ивановна, я все сделаю… С вами я… теперь, когда мы… то есть я…

ЕЛЕНА ИВАНОВНА. Бедный Иван Матвеич! Мне, право, его жаль, ах, боже мой! И темно, и никаких развлечений! Скажите, как же он будет сегодня там кушать и… м-м… как же он будет… если ему чего-нибудь будет надобно?

СЕМЕН СЕМЕНЫЧ. Вопрос непредвиденный. Мне, по правде, это не приходило в голову, до того вы, женщины, практичнее нас, мужчин, при решении житейских задач.

ЕЛЕНА ИВАНОВНА. Конечно, когда женщина любит… (Она не договорила, оставшись сидеть в задумчивости, и мы так и не узнаем, что же бывает, «когда женщина любит».) Бедняжка, как это он так втюрился… и никаких развлечений, и темно… как досадно, что у меня не осталось даже его фотографической карточки…

ИВАН МАТВЕИЧ (из крокодила). Семен! Вы не ушли! Семен Семеныч, пойди к нашему начальству – посоветуйся, как меня отсюда вызволить…

СЕМЕН СЕМЕНЫЧ. Еду!

ЕЛЕНА ИВАНОВНА. И я! И я тоже! Я! Я поеду к самому Андрею Осипычу.

ИВАН МАТВЕИЧ (из крокодила хором с Семен Семенычем). Не надо к Андрею Осипычу!

ИВАН МАТВЕИЧ (из крокодила один). Не надо… Не надо к нему с бухты-барахты… А лучше тебе, Семен Семеныч, сегодня же пожаловать к Тимофею Андреичу. Человек он прямой, солидный… Поклонись ему от меня и опиши обстоятельства… Так как я должен ему семь рублей за последний ералаш, то передай ему мой должок при удобном случае, это смягчит сурового старика. Его совет может послужить для нас руководством…

Семен Семеныч, взяв поспешно под ручку всплакнувшую, но похорошевшую от волнения Елену Ивановну, выводит ее из крокодильни.

6

Чиновничий стол, покрытый зеленым сукном.

ТИМОФЕЙ АНДРЕИЧ. Прежде всего, возьмите во внимание, что я не начальство, а такой же точно человек, как и вы, как и Иван Матвеич… Мое дело сторона-с и ввязываться я ни во что не намерен.

СЕМЕН СЕМЕНЫЧ (удивленно). Так вы что же… уже все знаете?

Тимофей Андреич не ответил, а даже как-то насмешливо посмотрел на Семена Семеныча – мол, а вы как думали? Семен Семеныч, потрясенный, нервно замигал ресницами.

ТИМОФЕЙ АНДРЕИЧ. Представьте, я всегда полагал, что с ним непременно это случится. Иван Матвеич во все течение службы своей именно клонил к такому результату. Прыток-с, заносчив даже. Все «прогресс» да разные идеи-с, а вот куда прогресс-то приводит.

Тем временем Иван Матвеич сладко спал, положив голову на какую-то дутую выпуклость, словно на подушку. При этом выпуклость то вздымалась, то опускалась – свидетельство того, что дышал крокодил, что внутри крокодила шля «своя» жизнь…

А Тимофей Андреич между тем продолжал свое рассуждение…

ТИМОФЕЙ АНДРЕИЧ. Это, видите ли, от излишней образованности происходит, поверьте мне-с. Ибо люди излишне образованные лезут во всякое место-с и преимущественно туда, куда их не спрашивают.

СЕМЕН СЕМЕНЫЧ. Помилуйте… Иван Матвеич жаждет вашего совета, руководства вашего жаждет. Даже, так сказать, со слезами-с.

ТИМОФЕЙ АНДРЕИЧ. Со слезами-с? Ты. Ну, это слезы крокодиловы, и им не можно верить. Ну, скажите, зачем потянуло его за границу? Да и на какие деньги? Ведь он и средств не имеет?

СЕМЕН СЕМЕНЫЧ. На скопленное, Тимофей Семеныч, из последних наградных… Просто хотел осмотреть их нравы, музеи, животных… Заодно и отдохнуть!

ТИМОФЕЙ АНДРЕИЧ. Животных? Разве у нас мало животных? Есть зверинцы, свои музеи и свои верблюды. Медведи под самым Петербургом живут. Да вот он и сам засел в крокодиле…

СЕМЕН СЕМЕНЫЧ. Так как же, Тимофей Андреич?

ТИМОФЕЙ АНДРЕИЧ. Да что же я-то могу сделать?

СЕМЕН СЕМЕНЫЧ. Посоветуйте-с, поруководите, как опытный человек. Что предпринять?.. Идти ли по начальству, или…

ТИМОФЕЙ АНДРЕИЧ. По начальству? Отнюдь нет-с. Прежде всего надо это дело замять, если хотите моего совета… Замять!

СЕМЕР СЕМЕНЫЧ. Замять. Замять. Как замять, как?

ТИМОФЕЙ АНДРЕИЧ. А так (вырывает лист из книги, мнет его и выбрасывает). Будто ничего и не было. Случай подозрительный-с, да и небывалый. Главное, небывалый… Такого примера у нас еще не было. Значит, одно: замять. Осторожность, прежде всего… Пусть уж там себе посидит. Надо выждать, выждать… Мы всегда в подобных небывалых случаях только выжиданием и берем!