Текст книги "Драматургия в трех томах. Том третий. Комедии"

ВИКТОР. Томочка, детонька, да ты что, очумела, что ли?

ТАМАРА. Мразь! Тварь!

Уходит… Девицы смеются.

ВИКТОР. Томочка, прости, пожалуйста, детонька, но мы так не договаривались, что с тобой?

ТАМАРА. Что со мной?! Что со мной… Что Ирка моя тогда чуть не померла из-за тебя, скота, что рожать никогда не будет, что мать ей плешь проела и со мной уже месяц как не разговаривает! И еще что со мной – что я ненавижу вас, мужиков, которые хуже баб болтливых и хвастунов…

ВЕРА. …которые семью сохраняют в неприкосновенности…

ГАЛЯ. …не дай бог, что-нибудь про жену – чуть не до драки…

ЛЮДА. …а сами носят в дом триппер и всякую гадость!

ВИКТОР. Людочка, Людочек, пойдем скорей со мной, специально для тебя бутылочка «Мартеля» там у меня в холле…

ЛЮДА. Отвали!

ВИКТОР. Ну как это отвали?

ЛЮДА. Отвали!

ВИКТОР. Ты, кстати, не права…

ГАЛЯ. Уйдет от кого-нибудь и даже не подмоется…

ВЕРА. …а через полчаса к жене ляжет…

ГАЛЯ. Ага, ляжет и расскажет, что он устал, давление у него низкое…

ВЕРА. …а она еще, дура, его пожалеет и спинку ему погладит, чтоб напряжение снять!

ГАЛЯ. Да, она уже не требует выполнения супружеских обязанностей…

ЛЮДА. …ну это уж давно раз в две недели…

ВИКТОР. Верочка, Верочка, пойдем со мной, кисонька, специально для тебя бутылочка «Мартеля» там у меня в холле…

ВЕРА. Летом, летом…

ВИКТОР. Ах ты, фрукт мой персидский, лето уже давно!

ВЕРА. Тогда зимой!

ТАМАРА. Ирку мою изуродовал, сволочь!

ВЕРА. А жена-то думает, что сама виновата: растолстела, дескать, не крашусь, хожу бог знает в чем, а он-то, бедненький, он же работает, он ведь денежку…

ГАЛЯ. …большую денежку в дом тащит…

ВЕРА. …утомился работаючи… А он…

ГАЛЯ. А он сыт, пьян и нос в табаке…

ЛЮДА. …и у него сегодня уже две было.

ВИКТОР. Галчонок, мы же с тобой не первый год знакомы.

Смех, шум.

Что ты сказала, повтори!

ГАЛЯ. Канай по холодку!

ВИКТОР. Ну ты динамистка!

ВЕРА. Да и с нами-то он – минуту, не больше, больше-то уже не может!

ЛЮДА. Не может! Но мы довольны. Деньги у него – вот и довольны. А он, дурак, думает, что мы его берем из-за мужских его качеств.

ВИКТОР. Галонька, ну я тебя прошу…

ГАЛЯ. На, возьми хоть… И пшел!

ВИКТОР. Динамо! И ты тоже динамо! А ты? И ты динамо! Ты мне кого привела?! Что это, я тебя спрашиваю, общество «Динамо»? Учтите, об этом узнает завтра вся Москва!

ТАМАРА. Скотина! Мразь! Ирку мою искалечил, сволочь! Вот что со мной!

ВИКТОР. Это ты их подготовила?

ТАМАРА. Да.

ВИКТОР. С тобой все понятно. Ну как же так? Как же так, девчата? Я вас пригласил, всю вашу кодлу пригасил, напоил, накормил, что в доме было… Ах, девочки, девочки, я к вам как? А вы мне что?! Я, конечно, понимаю, что я дерьмо. Но зачем же мне об этом напоминать? Неинтеллигентно. Все уперлись! Ой, что за народ…

Смех, шум. Перемена света.

КУЛЕШОВ (поет).

 
В ресторане по стенкам висят тут и там
«Три медведя», «Заколотый витязь».
За столом одиноко сидит капитан.
– Разрешите? – спросил я. – Садитесь.
Закури. – Извините, «Казбек» не курю.
– Ладно, выпей. Давай-ка посуду.
Да пока принесут, пей, кому говорят!
Будь здоров! – Обязательно буду.
– Ну так что же, – сказал, захмелев, капитан. –
Водку пьешь ты красиво, однако.
А видал ты вблизи пулемет или танк?
А ходил ли ты, скажем, в атаку?
В сорок третьем под Курском я был старшиной.
За моею спиною такое!
Много всякого, брат, за моею спиной,
Чтоб жилось тебе, парень, спокойно. –
Он ругался и пил, я – за ним по пятам.
Только в самом конце разговора
Я его оскорбил, я сказал: – Капитан,
Никогда ты не будешь майором. –
Он заплакал тогда…
 

ОТЕЦ (появившись). Сынок, родненький, ты мне песней своей всю душу наизнанку вывернул…

КУЛЕШОВ. Максим Григорьевич!

ОТЕЦ. Дай я тебя поцелую.

КУЛЕШОВ. Здорово, здорово, Максим Григорьевич.

ОТЕЦ. Сынок, родной ты мой, на каких фронтах воевал?

КУЛЕШОВ. А я и не воевал, батя.

ОТЕЦ. Не ври, не ври, борода, зачем ты мне врешь?

КУЛЕШОВ. Да не вру я.

ОТЕЦ. Ну как же это – не воевал, а какую песню сочинил.

КУЛЕШОВ. А! Ну, песню сочинить сочинил, а воевать-то я не воевал.

ОТЕЦ. У-у, не верю я, не верю. Я, сынок, вообще никому не верю… Какое у нас сегодня число?

КУЛЕШОВ. Сегодня?

ОТЕЦ. Смотреть в глаза!

КУЛЕШОВ. Одиннадцатое мая.

ОТЕЦ. Одиннадцатое! А куда же девятое и десятое делись? А чо у нас вчера в театре было?

КУЛЕШОВ. О, у нас в театре вчера был праздник.

ОТЕЦ. «День Победы порохом пропах…» День Победы… У нас вчера, сынок, ветеранов четвертовали… чествовали. Меня чествовали. За орден мой Красного Знамени…

КУЛЕШОВ. Боевого?

ОТЕЦ. А как же, сынок, только так – Боевого Красного Знамени.

КУЛЕШОВ. Максим Григорьевич, а боевого – за что?

ОТЕЦ. За выслугу лет. Дали вместе с часами и надписью «За верную службу».

КУЛЕШОВ. Ну, как розыскной собаке… Что с тобой, Максим Григорьевич?

ОТЕЦ. Тошнит меня… Сыно-ок!

КУЛЕШОВ. Я тут.

ОТЕЦ. Сынуля, иди сюда, похмелимся.

КУЛЕШОВ. А у тебя есть?

ОТЕЦ. Обижаешь, сынок! Я человек запасливый – старая гвардия. Вчерась на банкете скоммуниздил. Молодец, сынок, молодец. За тебя, сынок, за твои песни! (Поперхнулся.)

КУЛЕШОВ. Ну, ладно, давай, давай. Что, не пошла?

ОТЕЦ. Пойдет, куда на одной ноге-то денется.

КУЛЕШОВ. Может, больше не надо, Максим Григорьевич?

ОТЕЦ. Надо, надо, сынок, ох как мне надо! У меня ведь бок который год вот здесь вот сосет, а я заливаю…

КУЛЕШОВ. Душу?

ОТЕЦ. Не-а, желудок. Оставшуюся последнюю треть. Давай?

КУЛЕШОВ. Ох, давай… (Пьют.)

ОТЕЦ. Мне, сынок, пять лет назад, когда из госпиталя МВД выписывали меня, врач-хирург Герман Абрамович – еврей, да, но хороший человек, – сказал: «Максим Григорьевич, пить будешь – сдохнешь аки собака, а не будешь – года три протянешь». Вот так шестой год и тяну. Кыш, сволота!

КУЛЕШОВ. Ты чего, Максим Григорьевич?!

ОТЕЦ. Вон она, вон русалка летающая, мымра зеленая! Это не русалка, это дочка моя Тамарка… Так, а где она? Вот туда переплыла, сволочь! Слышь, что говорит, слышь? Говорит, иди ко мне, Максим Григорьевич, ты мой хозяин. Врешь, врешь, врешь! Сволочь! Хозяин у нас один! Один на все времена и народы. (С грузинским акцентом.) Максим Григорич, дорогой мой человек! Иди ко мне, я тебя наркомом НКВД сделаю. Мы с тобой всю нечисть от Москвы до самых до окраин под корень изведем постановлением Особого совещания. Постановлением тройки… Расстрелять… (Кулешову.) Отец родной, ты куда? Отец родной! Отец родной! Не уходи! Как же мы без тебя… Сынок, сынок, милый, а ты знаешь, кем был Максим Григорьевич? Ты ведь меня не знаешь! У меня ведь под замком в Бутырке полторы тыщи зэков гнило. И каждый ко мне: Максим Григорич, Максим Григорич!

КУЛЕШОВ. Максим Григорич!

ОТЕЦ. Максим Григорич.

ВСЕ ХАНЫГИ (из клеток). Максим Григорич! Максим Григорич!

ОТЕЦ. Максим Григорич.

СВЯТЕНКО. Максим Григорич.

ВСЕ. Максим Григорич! Максим Григорич!

СВЯТЕНКО. Максим Григорьевич, тесть мой ненаглядный, да нет, кандидат только, может, принесешь нам чего?

ОТЕЦ. Не дозволено.

СВЯТЕНКО. По блату.

ВСЕ. По-родственному.

СВЯТЕНКО. Послабление будет мне и корешам моим? А?

ВСЕ. Гражданин Полуэктов!

ОТЕЦ. Сдохните, падло коричневое! Да я таких, как ты, гнид в тридцать восьмом баржами топил. Я тебя и сейчас уже, погань, в карцер окуну!

СВЯТЕНКО. Ну ты, мусор, привет Тамарке передай, и все!

ВСЕ. – Вертухай поганый!

– Мент позорный, стремный!

– Параша какая-то!

– Гражданин Полуэктов!

ОТЕЦ. Очень меня, сынок, народ там уважал. Иди сюда, сынулька, роднуля, иди сюда, борода. Я ведь, борода, не просто был вертухаем, я младший командный состав войск НКВД. Сейчас на заслуженном отдыхе… Сынок, я… Тухачевского держал… Самого!

КУЛЕШОВ. Как держал?

ОТЕЦ. Как держал? За руки, чтоб, сука, не упал.

КУЛЕШОВ. Чего-то ты загнул, Максим Григорьевич.

ОТЕЦ. Загнул, да?

КУЛЕШОВ. Насчет Тухачевского – это ты загнул.

ОТЕЦ. Загнул. Просто фамилия такая интересная – Туха-чевский. Запоминающее такое фамилие. Борода, я не держал его, мои менты его держали. Иди сюда, борода, я тебе чо скажу. Так тошно мне! Иди ко мне, сынок. Борода, но я тоже очень крупных держал. Тоже запоминающихся.

КУЛЕШОВ. А кого?

ОТЕЦ. Кого надо, того и держал.

КУЛЕШОВ. Не, Максим Григорьевич, ты скажи.

ОТЕЦ. Не скажу.

КУЛЕШОВ. Нет, ты скажи, голубчик.

ОТЕЦ. Не, не скажу. А сбацаешь для меня на семиструнке? Сбацаешь?

КУЛЕШОВ. Сбацаю.

ОТЕЦ. Сбацаешь?

КУЛЕШОВ. Сбацаю.

ОТЕЦ. Блюхера держал…

КУЛЕШОВ. Кого?

ОТЕЦ. Кого! Нашего маршала Блюхера. Блюхера самого держал. Да… Вот так! Ты куда, сынок, куда? Это ж ты меня, змей, песней на откровенность вывел. Слушай, борода, ты обещал!

КУЛЕШОВ. «А винтовку тебе, а послать тебя в бой…»

ОТЕЦ. Что было, то было. А не хочешь петь, земляк, не надо. Не надо. Для меня и не такие, как ты, пацан, споют. Для меня и Козловский споет, и Полад Бюль-Бюль-Ковер споет, ежели в Бутырку отвезу. Так что не очень-то, Васек, и захотелося… (Увидел Тамару.) Донечка, доня, это кто такой?

ОТЕЦ. А вот этот, с бородой.

ТАМАРА. Сашка Кулешов? Артист.

ОТЕЦ. Да мы все артисты. А откуда он взялся-то?

ТАМАРА. Да здрасьте, откуда? Из твоего театра.

ОТЕЦ. Не…

ТАМАРА. Да ты что, он же там все главные роли играет и всегда считается большим артистом!

ОТЕЦ. Правда?

ТАМАРА. Пап, ну ты что? Вообще, что ли? Вахтер называется – сидит в театре дни и ночи напролет. Ты хоть раз бы поднялся да спектакль какой посмотрел!

ОТЕЦ. Дурында ты наглая, больше никто. Только мне и дела – глупости ваши смотреть. Пойми, дура, я на посту. Мне же на дворе сидеть с этими пенсионерами – во! Глянь, у папки же все руки в мозолях от этого домина. И шахмат!.. Я специально устроился… Доня, а ты расскажи папке, чего ты сюда шлендраешь, а?

ТАМАРА. Пап, отвали.

ОТЕЦ. О, отвали сразу. А то папа отцовским чутьем не понимает, что ты сюда к этому кудрявому на свиданки бегаешь.

ТАМАРА. Но тебя он что вдруг так заинтересовал?

ОТЕЦ. Доня, поет хорошо! А пьет – очень!

ТАМАРА. Сиди. Прямо как этот.

ОТЕЦ. Сиди. Куда намылилась?

ТАМАРА. Я сегодня ночевать не приду – я к подруге.

ОТЕЦ. К подруге… Знаю я твоих подруг… Доченька, можно я тебя от твоей бородатой подружки отвлеку? Доня, будь так перпендикулярна, дай папке пять рублей на корвалол, а?

ТАМАРА. Во – видел?

ОТЕЦ. Видел.

Появляются весь перевязанный, на костылях Борис, за ним Ирина.

ИРИНА. Боря, Боренька, ой, мамочки…

ОТЕЦ. Дочка с зятем альпинизмом занимаются, в горы лазят – им равнины мало.

ТАМАРА. Боренька, пусти, дай посмотреть, что у тебя!

БОРЯ. Закрытый перелом.

ОТЕЦ. Это мы откроем.

ИРИНА. И какая нога вся синяя! (Уходят.)

ОТЕЦ. Борька грохнулся с пригорка. Боря! Лучше гор могут быть только бабы, на которых еще не бывал! (Роется в сумочке Тамары.) Глянь-ка, денег нет, одни доллары. Еще вчера восемьсот сорок рублей было – все, гнида, профукала! Ладно, возьму сто долларов, может, какой дурак на бутылку поменяет. Я говорю, сынок, никакой морали у нынешней молодежи нету. И все ее подруги – таньки, маньки, шманьки – это все такие пробл… Ух! Я так скажу: Хозяин их бы всех бы давно стрельнул бы. И Ягода бы стрельнул. И Ежов бы стрельнул. И Лаврентий Палыч бы… Не, Лаврентий Палыч сначала бы чпокнул, а потом стрельнул бы… (Перемена света.)

КУЛЕШОВ. Девочки любили иностранцев.

Петер Онигман выходит в окружении девочек, что-то бормочет по-немецки.

ГАЛЯ. Чо он сказал-то, чо он сказал?

ЛЮДА. Не поняла… Ну вроде того, вроде он холостой сегодня…

КУЛЕШОВ. Девочки любили иностранцев.

ВЕРА. Да, мы любили иностранцев. Не одного какого-нибудь иностранца – а вообще иностранцев…

ЛЮДА. …как понятие…

ГАЛЯ. …как символ…

ТАМАРА. …как символ чего-то иного и странного.

ВЕРА. Во-первых, потому, что они чаще живут в отелях, а при отелях рестораны.

ЛЮДА. А потом – номера. Их теперь обставляют шведы, финны и даже французы.

ГАЛЯ. Да, попадаешь сразу в уют, теплоту. Да, красиво жить не запретишь! Да.

ПЕТЕР (поет). Вольга, Вольга, мутер Вольга…

Шум, смех.

ВЕРА. Чо он сказал-то, чо он сказал?

ЛЮДА. По-моему, он хочет с нами выпить.

ГАЛЯ. Я, я, я уже это… Выпила!

ПЕТЕР. Битте!

ВЕРА. Ой, чо это – «Плейбой», что ли? (Смотрят глянец.)

ЛЮДА. «Пентхаус».

ГАЛЯ. Девочки! Мисс Америка за этот год!

ВЕРА. Ой, клевая чувиха!

ЛЮДА. Тебя бы так одеть, ты бы не хуже смотрелась.

ГАЛЯ. Ой, дома, террасы, виллы, дачи! Девочки, а почему у нас всего этого нету?

ВЕРА. Люська, а чо это за баба в белом?

ЛЮДА. Принцесса Вюртембергская. Тебе бы такого мужика – ты бы не хуже выглядела.

ГАЛЯ. О! Их дети. Толстые такие.

ВЕРА. Люсь, а это чо такое?

ЛЮДА. Реклама. Моторная лодка фирмы «Джонсон».

ВЕРА. А почему в постели?

ЛЮДА. У нее мотор такой, он в постели бесшумно работает. (Смеется.)

ГАЛЯ. Девочки! Гляньте, какой ковбой, а?

ВЕРА. О, морщинистый дедуля, а ничего, а?

ЛЮДА. Да, на Тамаркиного папашку смахивает.

ГАЛЯ. Тамара, Тамар, а ковбой-то, глянь, на твоего папаньку смахивает.

ТАМАРА. Да-а. Если моего папаню так приодеть – вылитый будет.

ВЕРА. Девки, ну вы чего, какой папаня, это ж фермер – покоритель Дикого Запада.

ЛЮДА. Миллионер, небось…

ГАЛЯ. Ну, девочки, какой миллионер? Обыкновенный надежный самец, по-моему, это реклама фирмы «Мальборо». Он курит «Мальборо».

ТАМАРА. Ну и что? Я тоже курю «Мальборо»…

ВСЕ. А мы?

ТАМАРА. Питер, битте, сигареточкой девочек не угостите?

ПЕТЕР. Битте, битте.

ВСЕ (по очереди). Данке. Данке.

ПЕТЕР. Тамара, я тебъя лъюблю…

ЛЮДА. А гешенки, а? Что ты, Вася, шлангом прикинулся – давай тащи!

ПЕТЕР. Битте. Айн, цвай, драй… Как это по-русску – подарки Дяди Мороза. (Вынимает пакетики, дарит каждой. Они раворачивают.)

Шум, восторги.

ЛЮДА. Кардье! Это Кардье! Лифчики-счастливчики!

ТАМАРА. Интересно, откуда он мой номер знает?

ЛЮДА. С чего ты взяла, что это твой номер?

ТАМАРА. Ну, написано, Люд.

ЛЮДА. Да у них нумерация другая.

ГАЛЯ. Это какой номер? Второй?

ТАМАРА. Второй… Второй…

ГАЛЯ. Петер, это по-русски… Вот это… цвай номер, цвай?

ПЕТЕР. Я, я, цвай нумер.

ГАЛЯ. Эх, жаль, что не третий, мне-то третий нужен.

ВЕРА. Петь! Подарки-то надо обмыть, наливай!

ПЕТЕР. Битте, битте, «Валлантайн», тоник? Битте…

ВЕРА. Мне погуще.

ПЕТЕР. О, зер гут! «Валлантайн», тоник?

ГАЛЯ. Давай все вместе…

ПЕТЕР. Тамара, я тебъя лъюблю…

ВЕРА. Во культура, да, Люськ? А наши, если не бьют бутылкой по башке, мы уже думаем, что жениться хочет.

ЛЮДА. Этот Петер точно такой же. Могу поспорить, что у него в бумажнике в каждом отделении – жена и дети, цветные фотографии по-ляролидные.

ГАЛЯ. Девочки, а я смотрю – наша Тамарка ему нравится!

ВЕРА. Может, их еще и поженить?

ВСЕ. А что? А что? Ага…

ЛЮДА. А если ее одеть, да причесать, да вымыть, да почистить…

ГАЛЯ. Тамар, он в тебя влюблен!

ТАМАРА. Сиди! Прям как эта…

ГАЛЯ. Он без тебя жить не может!

ВЕРА. Щас спросим. Петя, Петь, Петро, ты бы на нашей Тамаре женился бы?

ВСЕ. Только честно, только честно! (Поют марш Мендельсона.)

ПЕТЕР. Я, я, натюрлих.

ГАЛЯ. А за это надо выпить! Значит, за новую международную семью…

ЛЮДА. За Петра и за Тамарочку нашу…

ВЕРА. Ой, чего-то какой-то «Валлантайн»-то горький…

ЛЮДА. И тоник горький…

ГАЛЯ. А мне нравится!

ЛЮДА. Дура ты пьяная!

ЛЮДА. Горько!

ГАЛЯ. А я не поняла…

ВСЕ. Горько! Горько!

ТАМАРА. Да он же не понимает! Петер, шлоссен?

ВЕРА. Так, девочки, раз такое дело – мы пошли… Все забрали?

ЛЮДА. Все.

Уходят, хихикая.

ПЕТЕР. Тамара, я тебъя лъюблю… Можно, я не буду гасить свет?

ТАМАРА. Это тебе дороже обойдется. Мани, мани…

ПЕТЕР. Я, я! Э… Момент, ванная, душ…

ТАМАРА. Давай, давай. Э, Петер! Сигареты-то капут…

Петер уходит в ванную. Тамара хватает бумажник, судорожно вынимает деньги, прячет в бюстгальтер. Возвращается Петер, взгляд его падает на бумажник.

ПЕТЕР. Ахт хундерт марк верден аус майне…

ТАМАРА. Чо?

ПЕТЕР. Их мехьте гельд цурюк хабен.

ТАМАРА. Чего-чего?

ПЕТЕР. Гибт дас гельд цурюк, Тамара, ахт хундерт марк!

ТАМАРА. Ты чего? Какие марки? Ты чего, офонарел, что ли? Какие марки-то? Да больно надо, чо я, не видела, что ли, твоих вонючих марок? Да на, на, бери сумочку, открывай и смотри!

ПЕТЕР. Найн.

ТАМАРА. А чо ты такой стеснительный – да бери, бери! Там и марки твои, и сигареты твои вшивые, и лифчик твой вонючий! Найн, найн, только и умеешь – найн! Да в гробу я тебя видела, бундес поганый!

Тамара бросается к выходу, ее останавливают Мальчики.

МАЛЬЧИК. Девушка, пройдемте с нами.

ТАМАРА. Куда?

МАЛЬЧИК. Фамилия ваша?

ТАМАРА. Полуэктова Тамара Максимовна… Пустите!

МАЛЬЧИК. Мы за вами давно наблюдаем. Шум, крики…

ТАМАРА. Какие крики?

МАЛЬЧИК. Что у вас там было?

ТАМАРА. Ничего не было, пустите!

МАЛЬЧИК. Место работы?

ТАМАРА. Что?

МАЛЬЧИК. Профессия, место работы?

ТАМАРА. А в чем, собственно, дело, простите?

МАЛЬЧИК. Отвечай, сука, когда тебя спрашивают…

ДРУГОЙ МАЛЬЧИК. Саша!

ТАМАРА. Саша, Саша, действительно, что ж ты сразу на «ты», по-моему, мы с вами на брудершафт не пили…

МАЛЬЧИК. На брудершафт? Да я с такой, как ты, знаешь…

ДРУГОЙ МАЛЬЧИК. Саша!

МАЛЬЧИК. Отвечай лучше – хуже будет…

ТАМАРА. Могу сказать вам, гражданин начальник: Тамарку, ее и не такие пугали, ее сам Колька Святенко, по кличке Коллега, пугал. Так что я пуганая, но об этом потом. А чо это ты, начальник, выражаешься? А чо вы мне руки-то крутите – больно! А ну пусти, пусти! Чо надо? Что, в номере у иностранца, что ль, была? Была! А вы лучше за своим гостиничным персоналом смотрите, а то у вас там они по две зарплаты получают – одну в рублях, другую в валюте от клиентов, или, может, они с вами делятся? Во, сигаретки-то – такие только в барах да в «Березке» бывают, а у тебя галстучек клевенький – вам выдают такие галстучки, да?

МАЛЬЧИК. Помолчите, гражданка Полуэктова, помолчите!

ТАМАРА. Чего это я должна молчать! Чего я должна молчать?!

СВЯТЕНКО. А ну открывайте двери! А то ломать будем! Я пришел! (Перемена света.) Здравствуйте! (Поет.)

 
Свой первый срок
Я выдержать не смог…
 

ТАМАРА. Коля… Вернулся?

СВЯТЕНКО. Томочка! Золотая моя Томочка! Вот это да! А я уж думал – сидеть мне не пересидеть. Ох и изменилась ты, девочка, должно быть… Но только не для меня. Томочка! Для меня ты такая же, как в тот день, когда – помнишь? – сказал «не жди». Как будто и не было этих лет…

ТАМАРА. А я тебя, Коля, и не ждала…

СВЯТЕНКО. Подожди, подожди, дай сначала я… Я столько накопил тебе сказать, что сейчас хоть сотую часть успеть – и то на год будет. Тома, я же песни тебе писал и стихи, видел тебя во сне и наяву и вызывал – когда захочу! Захочу, чтоб ты у дерева стояла, – мы тогда на лесоповале работали – и ты стоишь! Том, стоишь и на меня смотришь, а я тебе ласковые слова говорю… Ты рада? Я столько раз хотел написать тебе, но потом думаю: чо душу бередить, правильно? У тебя своя жизнь, я ж тоже не на фронт ушел… И гнал я тебя из своей поганой башки, каленым железом выжег, но всегда знал, что ты по земле ходишь, Том. Я обнимал тебя несчетно раз… Ну ты хоть сейчас-то будь ко мне поближе, Тамар…

ТАМАРА. Ну не надо, Коль. Для тебя не было этих лет, а для меня-то они были – и еще какие! Коль, ты извини, мне сейчас совсем не до тебя… Ты бы лучше ушел.

СВЯТЕНКО. Том… да ты что? Какие мы, Томочка, стали взрослые и печальные, речей нежных не слушаем, от себя гоним. Тома, бог с тобой! Я столько лет ждал этой минуты, а сейчас – встать и уйти?! А ну, подойди ко мне, девочка! Том, Тома, ну ты сделай так, что хоть как будто ждала… Томочка, ну правда, ну ты хоть руку вот так протяни, да голову урони, да скажи мне: «Коля, Колюня, я так по тебе иссохла, я тебя ждала, я без тебя не жила, а ты пришел, и даже знать о себе не дал, мерзавец ты последний!»

ТАМАРА. Нет, Коля, нет, я по тебе не сохла и жила без тебя очень много и… не вспоминала тебя.

СВЯТЕНКО. Совсем?

ТАМАРА. Почти.

СВЯТЕНКО. Почти? Значит, значит, все-таки иногда да, Том? Так мне же и этого хватит, ну правда. Ведь это же так много, ведь я же люблю, я люблю тебя, Томочка!

ТАМАРА. Да брось ты, Коль. Какая там любовь? Нет никакой любви.

СВЯТЕНКО. Да ты что? Есть.

ТАМАРА. Нет.

СВЯТЕНКО. Есть.

ТАМАРА. Нету, Коля.

СВЯТЕНКО. А я тебе говорю: есть. Хочешь, я тебе сейчас стихи прочту?

ТАМАРА. Чего?

СВЯТЕНКО. Стих. Для тебя.

ТАМАРА. Ну, прочти.

СВЯТЕНКО. Значит, так. Только слушай внимательно, Том.

 
Люблю тебя сейчас.
Слышишь, да?
Не правдою, не тайно – напоказ.
Не «после» и не «до» – в натуре
В лучах твоих сгораю,
Навзрыд или смеясь.
А в прошлом – не хочу я, понимаешь,
А в будущем вообще не знаю,
В прошедшем «я любил»
Печальнее могил. Все нежное во мне
Бескрылит и стреножит
Хотя поэт поэтов…
Ну… это Пушкин, ты знаешь, да?
Так вот, он говорил:
Я вас любил, любовь еще, быть может…
Тома!
Так говорят о брошенном, отцветшем –
И в этом жалость есть и снисходительность,
Как к свергнутому с трона королю,
Есть в этом сожаленье об ушедшем,
Стремленье, где утеряна стремительность,
И как бы недоверье к «я люблю»…
А?!
 

ТАМАРА. Ну и кто же эти стихи написал? Шекспир, да?

СВЯТЕНКО. Том, ну почему Шекспир? Ты что, мне не веришь, что я Шекспира читал, что ли? Томочка, я в лагерной библиотеке этого Шекспира – от томика до томика… Понимаешь, какая-то потребность была, какой-то зуд. Ну правда, мне чего-то не хватало, как будто жрать или пить… нет, как дышать. Том, чо ты? Да я правду тебе сейчас говорю, я вижу, что ты мне не веришь. Ну почему, Томочка, я же правду?

ТАМАРА. Все, все, все. Верю, верю, верю, Коль. Давай, давай… ты мне… ты еще чего-нибудь расскажи такое веселенькое или спой…

СВЯТЕНКО. Том…

Люблю тебя теперь…

ТАМАРА. Без обещаний – верь…

СВЯТЕНКО. Ты помнишь?!

 
Мой век стоит сейчас – я вен не перережу!
Во время в продолжении, теперь
Я прошлым не живу и будущим не грежу.
Приду и вброд, и вплавь к тебе – хоть обезглавь,
Том, ну обезглавь! Чего ты?
С цепями на ногах и с гирями по пуду.
Ты только по ошибке не заставь,
Чтоб после «я люблю» добавил я: «и буду»!
 

ТАМАРА. Хорошо, Коль, только это – не Шекспир, не Шекспир.

СВЯТЕНКО.

 
Ах, разность в языках и в положеньи – крах!
Но выход мы вдвоем поищем… И обрящем.
Люблю тебя! И в сложных временах,
И в будущем, и в прошлом, в настоящем!
 

ТАМАРА. Не Шекспир это, Коля, этот автор – совсем не Шекспир.

СВЯТЕНКО. А кто, Тома, скажи мне – кто? (Перемена света.)

КУЛЕШОВ (поет).

 
Мой первый срок я выдержать не смог.
Мне год добавят, а может быть, четыре.
Ребята! Напишите мне письмо,
Как там дела, в свободном вашем мире?
 

СВЯТЕНКО (подхватывает).

 
Мне очень, очень не хватает вас,
Хочу увидеть милые мне рожи!
 

Как там Тамарка?

КУЛЕШОВ (поправляет). Надюха…

СВЯТЕНКО.

Тамарка! С кем она сейчас?

Одна? – Тогда пускай напишет тоже!

ТАМАРА. А ты… откуда эту песню знаешь?

СВЯТЕНКО. А это ребята привезли, Том. Парень какой-то есть, Александр Кулешов называется. В лагере бесконвойные такие деньги платили за пленки, они все заигранные по тысяче раз. А мы их ночами слушали, слова разбирали, на листочки записывали. А менты во время шмонов – обысков, значит, – эти листочки забирали.

ТАМАРА. Кулешов, говоришь?

СВЯТЕНКО. Ага, Кулешов, Том. Он где-то сидит, что ли, или даже убили его…

ТАМАРА (смеется). Кого убили? Кулешова?

СВЯТЕНКО. Ну да, Александра Кулешова. Том, ты знаешь, про него столько болтают – я думаю, что все врут… Том, ну а тебе понравилось?

ТАМАРА. Да… Спой, Коль, еще, а?

СВЯТЕНКО. Томочка, я, конечно, спою, но потом… Ты, может, все-таки поцелуешь меня? А, Том? Ну правда, ну чо ты? Поцелуй, Тома! А то тут и до балкона недалеко, слышишь? (Повисает на штанкете.)

ТАМАРА. Коль! Ты чего, дурак совсем? Коля!

СВЯТЕНКО. Вот так! Поцелуй, а то пальцы разомкну!

ТАМАРА. Ненормальный! Уйди сейчас же оттуда!

СВЯТЕНКО. Только я хочу в губы – долго и страстно! Считаю до трех – и разомкну. Раз! Два!

ТАМАРА. Коля!

СВЯТЕНКО. Тома!

Музыка.

ТАМАРА. Все, Коля… А теперь уходи, пожалуйста, и никогда больше не возвращайся. Коля, я тебя очень прошу – ну иди. Коль, ну, если любишь, то уйди, я прошу тебя, мне надо одной побыть. Не до тебя, нет, мне просто надо побыть одной, иди!

СВЯТЕНКО. Том, да ты что? Ты что? Я же столько лет ждал этой минуты, а сейчас – взять и уйти? И даже если я уйду, то вернусь обязательно и ни с кем тебя делить не буду. Ведь ты же знаешь, что Колька Коллега – он держит мертвой хваткой, не вырвешься!

ТАМАРА. Вырвусь, Коля, вырвусь! Я сейчас сильная, потому что мне очень плохо.

СВЯТЕНКО. Обидел кто? Убью!!!

ТАМАРА. О, сразу – «убью»… Знал бы ты, Коля, кого убивать собираешься.

СВЯТЕНКО. А ты только скажи, Том, кого?

ТАМАРА. А я, Коля, вот уже три года с Кулешовым Сашей, которого ты песни поешь, стих прочел, который и сидит, и убили его, и Шекспир – все сразу. А он ни то ни другое, Коля. Живет он, в театре работает. А вот у меня сейчас с ним плохо. Перестал он со мной встречаться, Коль. Роман у него, роман с новой девочкой. Она, говорят, молоденькая, хорошенькая, он влюблен в нее жутко, они как голубки воркуют, за ручки держатся… А вчера вообще смех был: они у моей подруги ночевали, так он ей кресло новое, арабское, сигаретой прожег, представляешь? Плохо мне, Коля.

Очень плохо!

Кулешов поет «Балладу о детстве».

КОНЕЦ