Текст книги "Драматургия в трех томах. Том третий. Комедии"

ДЖОЙС. Действия Блума. Что дальше?

БЛУМ. Разделся и проник в постель.

ДЖОЙС. Как?

БЛУМ. Зная, что змеиные спирали пружин матраца стары. Благоговея, словно вступая в логово, в гадючье гнездо, в ловушку похоти…

ДЖОЙС. Если бы он улыбнулся – чему бы он улыбнулся?

Блум идет по Дублину.

БЛУМ. Мысли о том, что каждый, кто проникает в постель к жене, думает, что он проник первым, тогда как он всего лишь последний член в ряду предшествующих… Молли, ты спишь, дорогая, я пришел…

ДЖОЙС. И каков же был ряд предшествующих?

МОЛЛИ. Малви, Пенроуз, Бартелл д’Арси, профессор Гудвин, Джу-лиус, Джон Генри Ментон, отец Бернард Карриган, фермер на конной выставке Дублинского королевского общества, Чудила О’Рейли, Мэттью Диллон, итальянец-шарманщик и какой-то трубач-незнакомец из передвижного театра «Гайети», доктор Френсис Брэди, чистильщик обуви у Главного почтамта, Хью Бойлан по прозвищу Бык-Буян – и так каждый, и так далее, до непоследнего члена.

ДЖОЙС. Каким быть мщению, если быть?

БЛУМ. Убийство… Убийство – никогда, ибо зла не поправишь злом. Дуэль на пистолетах или шпагах – тоже нет. Развод… Но не в данный момент. В данный момент – зависть, ревность, отрешенность, невозмутимость. Молли, это я… я… Лео… Леопольди.

ДЖОЙС. Какие были твои мысли по поводу последнего члена и самого недавнего посетителя постели твоей жены в твое отсутствие?

БЛУМ. Мысли о его силе (пахал), телосложении (спортсмен), коммерческих талантах (прохвост). Молли… Моя любимая Молли.

МОЛЛИ. Он поцеловал смуглые круглые душистые шелковистые выпуклости моего крупа, и оба смуглые и наглые полушария, и их тенистую и пушистую ложбинку смутным и долгим, волнующим сочно-беззвучным лобзаньем.

ДЖОЙС. Зримы знаки предудовлетворенности?

БЛУМ. Частичная эрекция, пробудившаяся симпатия, постепенное поднятие, осторожное открытие, безмолвное созерцание.

ДЖОЙС. Зримые знаки постудовлетворенности?

МОЛЛИ. Безмолвное созерцание, осторожное прикрытие, постепенное опускание, пробудившаяся антипатия, спадающая эрекция. Он отдыхает. Он странствовал. Синдбад-Мореход, Миндаб-Скороход, Вин-даб-Вездеход, Линдаб-Луноход, Биндаб-Шутоход, Обормот, Сумасброд, Дремоход и Хинбад-Храпоход…

БЛУМ. Солнцевосход.

Небо переворачивается над городом.

ДЖОЙС. В каком положении? Когда? Куда?

ПЕРЕВОДЧИК. Театр Блумова внутреннего мира завершается.

ЧИТАТЕЛЬ. Но это не конец. Там еще длиннющий, на сорок пять страниц, женский монолог. Без знаков препинания, одно, всего лишь одно предложение!

ПЕРЕВОДЧИК. Это Молли, милая супруга мистера Блума. Ее поток сознания.

ЧИТАТЕЛЬ. Поток сознания?

ПЕРЕВОДЧИК. Поток женского сознания. Пенелопа дожидается своего Улисса.

На сцене Молли. Ее роль исполняют 12 актрис.

МОЛЛИ № 1. Да потому что такого с ним никогда не было – требовать завтрак в постель…

ЧИТАТЕЛЬ. Это начало. А конец? Давайте сразу последние слова монолога и романа.

ПЕРЕВОДЧИК. Когда муж вернулся к своей не слишком ему верной Пенелопе…

МОЛЛИ № 2…я подумала: не все ли равно, он или другой…

МОЛЛИ № 3…тогда сказала ему глазами…

МОЛЛИ № 4…чтобы он снова спросил…

МОЛЛИ № 5…да, и тогда он спросил, не хочу ли я…

МОЛЛИ № 6…сказать да…

МОЛЛИ № 7…мой черный цветок…

МОЛЛИ № 8…и сначала я обвила его руками…

МОЛЛИ № 9…да, и привлекла его к себе…

МОЛЛИ № 10…так что он почувствовал мои груди и их аромат…

МОЛЛИ № 11…да, и сердце у него колотилось безумно…

МОЛЛИ № 12…и да, я сказала: да, я хочу. ДА!

ЧИТАТЕЛЬ. Хеппи-энд. Какая пошлость!

ПЕРЕВОДЧИК. Никакой пошлости. Это жизнь.

ДЖОЙС. Звучит «Старая сладкая песня любви».

Город переворачивается вместе с Блумом.

КОНЕЦ

Джеймс Джойс

На днище
(по А.М. Горькому)

Действующие лица

ГОРЬКИЙ

СТАЛИН

СТАНИСЛАВСКИЙ

САТИН

БАРОН

ЛУКА

КЛЕЩ

ВАСЬКА ПЕПЕЛ

НАТАША

АКТЕР

ТАТАРИН

МЕДВЕДЕВ

ВАСИЛИСА

АЛЕШКА

НАСТЯ

Вертухаи, гэпэушники, расстрельная команда

Часть первая

Ночлежка. Она же барак лагеря на Соловках.

САТИН. Человек – это звучит гордо.

ГОРЬКИЙ. Это кто сказал?

САТИН. Это Вы, Алексей Максимович, сказали.

ГОРЬКИЙ. Глупость.

САТИН. А всем понравилось. Самая цитируемая фраза у вас.

ГОРЬКИЙ. Именно фраза. Звучит красиво, но не умно.

САТИН. Вы говорите, а за Вами потом весь мир повторяет.

ГОРЬКИЙ. Я много чего за свою жизнь наговорил. Забудьте все.

САТИН. Как так? Вы наш классик. Третий по счету.

ГОРЬКИЙ. Почему третий? Кто еще?

САТИН. Толстой, Чехов, Горький. Такой порядок.

ГОРЬКИЙ. Чушь!.. Я – первый. Я основоположник соцреализма. С меня новая эпоха в литературе началась.

САТИН. Вы наш Буревестник.

ГОРЬКИЙ. Босяк я. Не писатель вовсе. А врун. Врун! И зачем я только с этим Лениным связался? «Матерый человечище», «Нечеловеческая музыка»… Накрутил словеса! А мог бы быть… Ты мои «Несвоевременные мысли» читал?.. Это в точку. А «Егор Булычев» – это я сдуру написал, и «Вассу» сдуру, и про Данко… Мне верить нельзя. Я романтик и «Море смеялось» – вот эти два слова после меня в веках останутся. Все остальное – в печку. Как Гоголь.

САТИН. Ничего я не читал. Я из вашего «На дне». Бродяга. Шулер. Сатин моя фамилия.

ГОРЬКИЙ. А-аа, что-то припоминаю. Где-то когда-то мы с тобой виделись.

САТИН. Да во МХАТе у Станиславского. Вы ж меня выдумали!

ГОРЬКИЙ. Как ты сказал?

САТИН. Сатин. Сатин я.

ГОРЬКИЙ. Да я не о том… Человек – это звучит… как человек звучит – уже не помню…

САТИН. Гордо!.. Только это не я. Это Вы моими устами сказали!

ГОРЬКИЙ. Глупость. Ну и глупость же я сказал!

САТИН. Алексей Максимович! Прекратить! Что за интеллигентские замашки в нашей ночлежке?! Вам эта достоевщина несвойственна. Мы все здесь герои Горького, ваши герои. И мы здесь по вашей воле хоть и на дне жизни, но – на службе правды. Потрудитесь здесь одну правду говорить – вы сами того хотели, когда Ваша гениальная пьеса появилась во МХАТе. Вспомните 902-й.

На одной из лежанок появляется Станиславский.

СТАНИСЛАВСКИЙ. Надо любить не себя в искусстве, а искусство в себе.

ГОРЬКИЙ. Это кто сказал?

СТАНИСЛАВСКИЙ. Это я сказал.

ГОРЬКИЙ. Очень умно. Я так умно не мог сказать. Здравствуйте, Константин Сергеевич!

СТАНИСЛАВСКИЙ. Здравствуйте, Алексей Максимович!

ГОРЬКИЙ. А вы что тут делаете?

СТАНИСЛАВСКИЙ. То же, что и вы. Ночлежничаю. Сижу, как все. Изучаю быт простых бездомных людей, чтобы постановка «На дне» была правдивой и честной.

ГОРЬКИЙ. Это правильно.

СТАНИСЛАВСКИЙ. Но у меня вопросы. Не вижу я здесь персонажа, коего Вы назвали Бароном.

САТИН. Насквозь фальшивый персонаж. Потому и не видите.

СТАНИСЛАВСКИЙ. Сатин, помолчите! Помолчите, Сатин.

ГОРЬКИЙ. Барон? Что за барон?.. Не помню я в «На дне» никакого Барона.

СТАНИСЛАВСКИЙ. Ну как же, Алексей Максимович? Его у нас еще Василий Иванович гениально играл.

ГОРЬКИЙ. Не помню я никакого Василия Ивановича!

САТИН. Он вообще уже ничего не помнит. Совсем из ума выжил.

СТАНИСЛАВСКИЙ. Василий Иванович Шверубович, он же Качалов.

ГОРЬКИЙ. Ах, Качалов?.. Качалова, конечно, помню. А вот Шверубовича забыл! Качалов – это да!.. Как можно забыть Качалова?! А Шверубовича – можно. Зачем нам помнить какого-то Шверубовича! (Сатин и Горький хохочут. Станиславский смотрит на них с укоризной – они резко прерывают смех.) А это кто?

На разновысоких нарах одновременно появляются персонажи пьесы «На дне» – Васька Пепел, Барон, Лука, Актер и женщины, пока без имен.

СТАНИСЛАВСКИЙ. Наши артисты. Они в образах. Узнаете?

ГОРЬКИЙ. Н-нет.

СТАНИСЛАВСКИЙ. Ну, это потому, что они еще не заиграли. А как заиграют – ахнете!.. Конечно, у нас тут не совсем старый МХАТ, но есть… есть талантливые лицедеи… Среди врагов народа, знаете ли, встречаются довольно часто исключительно одаренные личности.

ГОРЬКИЙ. Я что-то не понял. Среди каких «врагов народа»?

СТАНИСЛАВСКИЙ. Да среди нас всех. Тут же собрались – кто?.. Сплошь вредители и противники советской власти. Нас перевоспитывают, а мы тут все сидим.

ГОРЬКИЙ. Как сидите? Где сидите?

САТИН. Дайте я нашему Автору объясню. Мы все сидим здесь в этом бараке. Заключенные лагеря «Соловки». Нас тут содержат, кормят тюремной баландой, пытают и убивают… Но чтобы выжить, некоторые из нас обратились к администрации лагеря с предложением создать драмкружок, ну, нечто вроде МХАТа – для заключенных и силами заключенных…

ГОРЬКИЙ. Цель – перековка, я так понимаю?

САТИН. Вот-вот. Понимаете правильно.

СТАНИСЛАВСКИЙ. Администрация пошла нам навстречу. Мы были счастливы, когда для первой постановки начальник Соловков по куль-тчасти товарищ Берман разрешил нам ваять Вашу гениальную пьесу «На дне». Большое бандитское спасибо ему за это!

ГОРЬКИЙ. Поддерживаю целиком. Как идут репетиции, товарищи?.. Есть ли сложности в работе?.. Могу ли чем помочь?

СТАНИСЛАВСКИЙ. Конечно, конечно… Мы как раз в начале постижения вашего великого текста. У нас сейчас как бы застольный период.

ГОРЬКИЙ. Да, пьеса непростая, нуждается в глубоком прочтении. Только у меня просьба – давайте без этих.

СТАНИСЛАВСКИЙ. Без чего?

ГОРЬКИЙ. Без всяких заскоков, без этих модных нынче приемчиков в духе мейерхольдовщины этой противной – правой рукой за левое ухо. Чтоб правда жизни была! Без выпендрежа всякого! Без буржуйских выкрутасов!

СТАНИСЛАВСКИЙ. Мейерхольдовщины не будет. Это я обещаю.

ГОРЬКИЙ. А где Анна? Не вижу Анны среди моих персонажей.

СТАНИСЛАВСКИЙ. Анна померла. Отмаялась во втором акте. И мы ее сократили.

КЛЕЩ. Да и денег на похороны ни у кого… Впроголодь живем.

ГОРЬКИЙ. М-да, временные трудности в стране.

КЛЕЩ. У нас временные трудности, а не в стране.

ГОРЬКИЙ. В Италии, где я прозябал на курорте, хуже, чем у нас. Нищета, трущобы и фашизм. Вы против фашизма?

КШЕЩ. Мы тут против всего.

СТАНИСЛАВСКИЙ. Квашню мы тоже выбросили. Она же пельменями в вашей пьесе торгует. А где на Соловках пельмени? Откуда здесь пельмени?! Будет неправда с пельменями.

ГОРЬКИЙ. Это хорошо. Работайте, товарищи. Только не торопитесь. (Уходит.)

САТИН. Да уж, да… Нам торопиться некуда.

СТАНИСЛАВСКИЙ. Ушел, блядина херова, сволочь пизданутая, сука ебаная.

БАРОН. Константин Сергеевич, вы чего? Вам непозволительно матом выражаться! Мат в бараке запрещен.

СТАНИСЛАВСКИЙ. Милый барон, я на Соловках пятый год. Уж я-то знаю, что здесь позволительно-непозволительно.

КЛЕЩ. Ух-х… Холодище… собачий…

ПЕПЕЛ. Смотрю я на тебя – зря ты скрипишь.

КЛЕЩ. А что делать?

ПЕПЕЛ. Ничего. Смерть сама придет. А люди все равно жили, живут и жить хотят.

КЛЕЩ. Какие мы люди?.. Рвань, золотая рота…

СТАНИСЛАВСКИЙ (Сатину). Это они по пьесе. Близко к тексту. Только сверхзадачи пока не чувствуют.

КЛЕЩ. Люди!.. Я рабочий человек… а как сюда попал?

БАРОН. По ленинскому призыву. Ты ж партейный – вот и ешь, чего хотел.

КЛЕЩ. У-у, озяб… Мне на все это глядеть стыдно… а я с малых лет работаю… о новой справедливой жизни с детских лет мечтал.

БАРОН. О чем мечтал, то и получил.

ПЕПЕЛ. Скрипим.

КЛЕЩ. А ты думаешь – я не вырвусь отсюда? Вылезу… Кожу с меня сдерут, а вылезу.

БАРОН. Не вылезешь, дурак. Отсюда еще никто не вылезал.

СТАНИСЛАВСКИЙ. Больше партнерства, господа актеры!.. Этюдный метод предполагает неукоснительную верность сверхзадаче.

САТИН. Сначала завизируй, потом импровизируй!

КЛЕЩ. Вот погоди… там умрет жена, а я здесь не подохну. Я здесь полгода прожил… а все равно как шесть лет… (Барону). Но я, да, остаюсь партейный, хотя меня как раз исключили перед тем, как взяли… Но я остаюсь рабочий класс и я верю… Верю!

ЛУКА (входит с котомкой и палкой). Никому не верь, и тебя не обманут.

САТИН. Ну вот, еще один утешитель нашелся. Как там тебя в этой пьеске величают?

ЛУКА. Я – Лука. У меня прекрасная роль.

СТАНИСЛАВСКИЙ. У Горького все роли прекрасные, только лживые. А Лука – самый лживый.

ЛУКА. Это потому, что я положительный. Единственный среди вас – положительный. Человек, который звучит…

САТИН. Горько! (Все хохочут.)

ЛУКА. Смейтесь, смейтесь, убогие. Мне вас жаль, народ честной.

САТИН. Был честной, да позапрошлой весной…

СТАНИСЛАВСКИЙ. Это реплика не твоя, Сатин, а Бубнова.

САТИН. Бубнова расстреляли на Секирной горе в прошлую неделю.

ЛУКА. А что делать? Смирись, гордый человек. Тебя поведут, а ты вину свою признай. Прекословить не стоит. Благодари, что тебе пулю подарили, а могли еще кишки на руку накрутить. Скажи спасибо и спой себе за упокой.

САТИН. Это счастье не по мне.

СТАНИСЛАВСКИЙ. Рано или поздно расстреляют всех. Обойдемся без Бубнова. Спектакль не потеряет.

БАРОН. Как можно обойтись в «На дне» без Бубнова?

СТАНИСЛАВСКИЙ. Очень просто. Вырежем эту роль из пьесы. Автор даже не заметит. Был Бубнов – и нет Бубнова.

ЛУКА. А мне все равно. Я и большевиков, и жуликов уважаю. По-моему, ни одна блоха – не плоха: все черненькие и все прыгают… так-то. Где тут, милые, приспособиться мне?

НАТАША (встав на нарах в полный рост). Сюда иди ко мне, дедушка.

ЛУКА. Спасибо, девушка!.. Туда – так туда. Сюда – так сюда. Я всюду выживу… Старику где тепло, там и родина.

САТИН. Занятный старичишка!

ПЕПЕЛ. Это моя реплика.

САТИН. Так бери ее, мне не жалко.

ПЕПЕЛ. А ты не опережай, дай сказать!

САТИН. Молчи, бездарь. Не можешь? Бормочешь? Какой ты Васька Пепел?… Экий бормотун!.. Где твоя дикция, жалкий, тщедушный индивид!

АКТЕР. Да вы тут все – самодеятельность!.. Все никуда не годитесь. Один я среди вас профессионал! (Дерутся.)

СТАНИСЛАВСКИЙ (разнимая троицу). А ну, по углам! Вы что затеяли, негодяи. Театр – это храм. А вы… драться в храме!.. Мы же… Вы же… единомышленники, вашу мать!

БАРОН. Константин Сергеевич, не ругайтесь! Вам не пристало. Вы же МХАТ. Театр русской интеллигенции.

СТАНИСЛАВСКИЙ. Был.

БАРОН. И есть.

СТАНИСЛАВСКИЙ. Нет! С момента «Бронепоезда» мы перестали быть МХАТом. И на нашей сцене, придет время, поверьте, будут ругаться матом. И я уже давно не Станиславский, если честно.

БАРОН. Кто же вы?

СТАНИСЛАВСКИЙ. Я не я, а кто-то другой. МХАТ умер и я вместе с ним. А здесь я так, условность, больше никто. Русский театр умер, сгорел в огне революции. А мы здесь потенциальные покойники, и все.

САТИН. Вам хорошо говорить. Вы бессмертный, а наша пьеса устарела. Кому он нужен сейчас, этот пролетарский писатель Алексей Максимыч Горький.

БАРОН. Только вам. Чтоб мы хоть еще чуть-чуть выжили на Соловках.

ПЕПЕЛ. А зачем жить, коли чести-совести ни у кого нет?

САТИН. Василий, дай пятак.

ПЕПЕЛ. Нету у меня.

АКТЕР (Сатину). Эх, ты… мало просишь. Двугривенный проси.

ПЕПЕЛ. Нет у меня и двугривенного.

АКТЕР. Тогда рубль дай. Просить так по-крупному.

ПЕПЕЛ. Нате! (дает рубль). Последний.

САТИН (радостно). Гиблартаррр!.. Нет на свете людей лучше воров!..

КЛЕЩ. Им легко деньги достаются. Они – не работают.

САТИН. Работа? А вы сделайте так, чтоб работа на Соловках была мне приятна, – я, может быть, тогда буду работать… Да!.. Может быть!.. Когда труд удовольствие, жизнь хороша. А когда труд – обязанность, жизнь – работа. А зарплата – ноль. Значит, мы все нули. (Актеру) Ну, ты, Сардана-пал!.. Идем спать!

АКТЕР. Идем, Навуходоносор!.. Будем спать – как сорок тысяч пьяниц. (Ложатся на свои лежанки, укрывшись драными одеялами.)

НАТАША. А умирать-то всем страшно!

ПЕПЕЛ. А мне вот нет. Я не боюсь.

НАТАША. Экая храбрость. Нужна храбрость жить, а не тут с молодости гнить.

ПЕПЕЛ. Права смерти раньше не было. А сейчас жизнь – копейка. Хоть сейчас смерть приму! Возьмите вы нож, ударьте прямо в сердце… умру – не охну. Даже с радостью, что эта проклятуха кончилась… Потому что – от грязной руки!..

СТАНИСЛАВСКИЙ. Ну, да, пожалуй, с этой сценой худо-бедно справились. Тема жизни и смерти. Задана, но еще не развита. Что – дальше?

ТАТАРИН (садится на нарах, качает свою больную руку, молится).

АКТЕР. Ну, что ты там бормочешь?

ТАТАРИН. Отойди, не мешай… Ты своя душа, я своя.

АКТЕР. Где у тебя душа, покажи.

ТАТАРИН. Вот Коран. Здесь душа. А у твоих души нет Коран, нет закон. И тебя нет.

АКТЕР. Ишь ты… Значит, я должен жить по твоему Корану?

ТАТАРИН. Магомет дал Коран, сказал: «Вот закон. Делай, как написан тут». Кто закон наш душа имеет – хорош. Кто закон терял – пропал.

АКТЕР. Какой закон, конкретно скажи.

ТАТАРИН. Такой. Не обижай человека. Вот закон.

АКТЕР. Так ведь по Евангелию тот же закон.

ТАТАРИН. Нет-нет. Кто не по Корану живет – плохой человек. Надо, чтоб плохих на земле нет. Только мы. Время даст свой закон, новый… Вас не будет, плохих. Твоя душа – вон!.. Отойди от меня. Убью сейчас или потом. Если ты не по Коран, обезглавить тебя надо с любовью.

АКТЕР. Как говорит Константин Сергеевич, верю! (отходит). Он отойдет… отойдет от вас, увидите!

БАРОН. Кто он, сэр?

АКТЕР. Я!

БАРОН. Мерси, служитель богини… как ее? Богиня драм, трагедий… как ее звали?

АКТЕР. Муза, болван! Не богиня, а муза!

БАРОН. Пошел к чертям со своей ерундой.

АКТЕР. Это искусство ерунда? Да?

БАРОН. Ну, да, да, да! Искусство ваше есть ерунда!

САТИН. Полнейшая.

АКТЕР. Аминь!

НАСТЯ. Волки! Чтоб вам издохнуть. Волки!

ТАТАРИН. Злой баба. Русский баба. Татарка нет. Татарка закон знает. Я знаю. У меня четыре жены. Четыре татарка с половиной. 9 лет, но уже совершеннолетняя. Наш закон.

БАРОН. А я одинокий. И мне жалко себя.

Входит Медведев, гэпэушник.

МЕДВЕДЕВ. Дальше вхожу я.

СТАНИСЛАВСКИЙ. Это не по пьесе.

МЕДВЕДЕВ. Зато по жизни.

СТАНИСЛАВСКИЙ. Ну… допустим. С чем пришел, товарищ из ГПУ?

МЕДВЕДЕВ. Сатин, есть такой?

САТИН. Я Сатин.

МЕДВЕДЕВ. Руки за спину. И вперед. На допрос в Главный корпус.

СТАНИСЛАВСКИЙ. Вы срываете мне репетицию, товарищ.

МЕДВЕДЕВ. Ага. Срываю.

СТАНИСЛАВСКИЙ. Я буду жаловаться товарищу Горькому.

МЕДВЕДЕВ. Ага. Жалуйтесь. (Уводит Сатина.)

АКТЕР. Вот… испортил песню, дурак.

СТАНИСЛАВСКИЙ. Рано… Эта реплика преждевременная. И песни на самом деле сейчас не было никакой.

АКТЕР. Хорошо. Я скажу ее в самом конце. Там и песню споем.

ЛУКА (поет). Середь ночи… и-эх… пу-уть дорогу не видать…

КЛЕЩ. Ишь, воет как… Не от хорошей, знать, жизни.

СТАНИСЛАВСКИЙ. У Антона Павловича Шарлотта в «Вишневом саде» говорит: «Ушшастно поют эти люди!.. Как шакалы!..» И еще знаменитая реплика: «Все враздробь!» И ведь действительно такая русская жизнь пошла: вся враздробь!

ПЕПЕЛ. Скучно!

ЛУКА (продолжает выть). Эх, не вида-ать пути-и… Не видит пути-и-и…

СТАНИСЛАВСКИЙ. Враздробь – это же надо, какое точное словечко у Чехова!.. Надо ж такое выдумать!

ПЕПЕЛ. Старик! Эй! Не пой.

ЛУКА. Я?

ПЕПЕЛ. Ты. Не пой.

ЛУКА. Не любишь, когда русский человек поет?

ПЕПЕЛ. Когда хорошо поют – люблю.

ЛУКА. А я, значит, нехорошо?

СТАНИСЛАВСКИЙ. Молодцы! Очень органично. Развивайте конфликт! Сквозное действие определите – каждый свое.

ПЕПЕЛ. Стало быть… Выпил сто грамм – почувствовал одно сквозное действие, а если пол-литра взял на грудь – сквозное действие само взыграет.

ЛУКА. Ишь ты… Выходит человек сам про себя думает – мол, хорошо что-то делаю! Хвать – а кто-то недоволен.

БАРОН. Не кто-то, а товарищ Сталин. Он нас считает вредителями и хочет нас искоренить.

СТАНИСЛАВСКИЙ. Не говорите «Скучно». Произносите «Скушно». Речь и еще раз речь!

ПЕПЕЛ. Скушно!

АКТЕР. Работа со словом. (Произносит скороговорку). «С переподвы-подвертом!» (Повторяет 3 раза). Получилось!

КЛЕЩ. Что значит «искоренить»?

БАРОН. Под корень, вот что значит. Вот я, к примеру, недобиток. Меня революция не добила. А теперь товарищ Сталин решил, что меня самое время пришло добить. Я ведь Барон у Горького, а всех баронов – к стенке.

КЛЕЩ. И что?

БАРОН. Жду – вот что!

СТАНИСЛАВСКИЙ. По мысли верно, но от Горького сейчас отошли далеко. У Горького про товарища Сталина в пьесе ничего нет. Ни единого слова.

БАРОН. Простите. Это я заигрался. Не могу свои фантазии сдержать.

ПЕПЕЛ. Очень скушно. Барон, ты чай пил?

БАРОН. Это бурда была, не чай.

ПЕПЕЛ. Я тебе полпачки дам. Хочешь?

БАРОН. Разумеется.

ПЕПЕЛ. Становись на четвереньки, лай собакой.

БАРОН. Дурак! Ты что – гэпэушник? Или – пьян?

ПЕПЕЛ. То и другое. Пьяный гэпэушник. Лай, сукин пес.

БАРОН. Ах, ты в образе?.. А зачем тебе я? Унизить меня хочешь, мучитель поганый?!

ПЕПЕЛ. Я в погонах, а не поганый. Ну, полай, мне забавно будет… Ты Барин… было время, когда ты нашего брата за человека не считал. Теперь наше время пришло. (Пауза.) Убью!

СТАНИСЛАВСКИЙ. Почему затык?

БАРОН. Не знаю, что сказать?

СТАНИСЛАВСКИЙ. Спроси: какое время? Действуй по логике, Барон.

БАРОН. Какое время? (Станиславскому) Тут никакой логики нет. И действия никакого. Время на месте стоит. Все повторяется и все повторится.

ПЕПЕЛ. Как никакого? Я тебя заставляю лаять собакой… Будешь лаять, собака, или не будешь?

БАРОН. Я не собака.

ПЕПЕЛ. Тогда, барон, я тебя буду бить. Время отмщения. Бить – самое сквозное действие нашего времени.

БАРОН. Меня бить… так… Отлично… Как ты меня собираешься бить?

ПЕПЕЛ. Как собаку. Резиновой палкой. Можно и деревянной.

БАРОН. Бей!

ПЕПЕЛ. Сымай ботинки. Буду по пяткам.

БАРОН. Это больно. Очень больно.

ПЕПЕЛ. Ложися на пол.

БАРОН. Может, не надо, товарищ лейтенант?

ПЕПЕЛ. Ложись, я сказал!.. (Бьет Барона палкой по пяткам. После каждого удара Барон воет от боли.) Я не лейтенант. Я сержант.

СТАНИСЛАВСКИЙ. Хватит. Не наигрывайте! Уж больно натуралистическая сцена вышла.

Входит Сатин с окровавленным лицом.

САТИН. Ничего не натуралистическая, а очень даже правдивая. (Рухнул на свою койку лицом в подушку.) Допросили меня. С пристрастием. И я счастлив, как дедушка советовал.

БАРОН (Пеплу). Ну, ты болван. Актерской техники ни на грош. Этот, вроде свой… Реально меня отдубасил.

ПЕПЕЛ. Зато не скуш-ш-шно было.

БАРОН. Ну, да. Все по правде, по системе Станиславского.

ЛУКА. Ишь ты… Здесь господ нету, все равны. Как голые в церкви… А ты, милой, в самом деле бароном был?

БАРОН. Это кто еще? Ты кто, кикимора?

СТАНИСЛАВСКИЙ. Молодцы, вся лексика по Горькому. Продолжайте играть.

БАРОН. Ты кто, кикимора?

ЛУКА. Я не отвечаю. Я здесь только слушаю.

БАРОН. Ты кто, кикимора?

ЛУКА. А зачем это столько раз повторять? Константин Сергеевич, я что, глухой?.. Тебя за что взяли, барон?

БАРОН. Бывало, проснусь утром и лежа в постели кофий пью… со сливками…

ЛУКА. Ну, да. А взяли тебя за что?

БАРОН. Да за это и взяли. Бывало, проснусь и… лежа кофе со сливками… Взяли за сливки. У других сливок не было.

ЛУКА. Теперь понятно.

БАРОН. Что тебе понятно?.. Ты кто, кикимора?

ЛУКА. Константин Сергеевич, опять он свое. А я… я теряю свое сквозное действие. Я партнерство в этом месте теряю. Помогите мне.

СТАНИСЛАВСКИЙ. Горький – наша первооснова. От его текста нельзя отходить. Вот и теряете.

БАРОН. А как же этюдный метод? Вы же сами призывали нас этюдить.

СТАНИСЛАВСКИЙ. Этюдить надо, но в меру. Импровизируйте, но помните, что у нас есть автор.

БАРОН. Который сам ничего не помнит. У него деменция!

СТАНИСЛАВСКИЙ. И хорошо!.. Он придет, посмотрит результат и все ему будет в новинку. Ему – понравится наше прочтение.

БАРОН. Ладно. Давайте по тексту. Ты кто, кикимора?

ЛУКА. Хм… Хм-м… Графа видал я, и князя видал… а барона – первый раз встречаю, да и то испорченного…

БАРОН. Раньше, до революции, мы жили лучше. Что я сказал? Я сейчас точно по Горькому всю правду сказал.

ЛУКА. Не всю. Горький не сидит, а ты за горькую правду сидишь.

СТАНИСЛАВСКИЙ. Что-то мы опять не туда, извините… Не надо путать позицию Автора с позицией его героев. Это типичная ошибка наших критиков.

БАРОН. Э, да наши критики сейчас тоже сидят. Все как один. Но не будем отвлекаться. Давай, дед!

ЛУКА. Если он еще раз скажет про кикимору, я дальше репетировать отказываюсь.

БАРОН. Молчу, молчу…

ЛУКА. Как ни притворяйся, не вихляйся, а человеком родился, человеком и помрешь. Умнее люди становятся и… хоть живут все хуже и хуже, а хотят – все лучше… упрямые.

БАРОН. Ты, старик, кто такой? Откуда ты явился?

ЛУКА. Я-то?

БАРОН. Странник?

ЛУКА. Все мы на земле странники… Говорят, слыхал я, что и земля-то наша в небе странница.

БАРОН. Это так. А ты… Шельма ты!

ЛУКА. А ты кто?.. Сыщик?

БАРОН. Я – да. И еще японский шпион, английский шпион и африканский разведчик. Во всем признаюсь, когда пытать начнут. Я предупреждаю, пытки я не выдержу, если до них дело дойдет. Всех предам. Настька, ты зачем ерунду читаешь? И еще – слезоточивая. Отчего?

НАСТЯ. Огюста жалко.

БАРОН. Себя лучше пожалей (вырывает у нее книгу из рук, носится по ночлежке). В прошлый раз Гастон был.

НАСТЯ. И Гастона люблю. Он добрый, таких в природе у нас нет! (Бегает за Бароном.)

ЛУКА. И у нас есть чудесные люди. Вот вы все жалитесь, что здесь плохо, смерть по ветру носится… А вдруг окажется – вы жизнь прожили, а только одно было ваше счастье – тута. Здесь – праведная земля.

САТИН. Праведной земли нет нигде. Ни на одной карте. Ищи – свищи.

ЛУКА. Кто ищет, тот найдет для себя праведную землю.

САТИН. Не найдет. Нет ее, нет.

БАРОН. Хоть я с шулером всегда спорю, а свищит у нас этот дедушка. Это ж надо сказать, мол, Соловки – праведная земля.

ЛУКА. Самая праведная!

БАРОН. Поди прочь, старик. А то мы тебе хребет поломаем. Устали все от твоего вранья! (Лука в страхе прячется с головой под одеялом.)

ПЕПЕЛ. Наташа, пусти меня к себе погреться!

НАТАША. Не лезь.

ПЕПЕЛ. Ну что тебе, жалко?

НАТАША. Не лапай. Не твое.

ПЕПЕЛ. Ну дай хоть пощекочу.

НАТАША. Дотронешься – тебя Медведев живо на Секирную гору отведет!

Входит Василиса. В военной форме.

ВАСИЛИСА. Ты Барон? Я тебя знаю. Пойдем. 10 суток на жердочке посидишь.

БАРОН. Дождался.

ВАСИЛИСА. Да ты не трухай. Жердочка – это у нас пытка фирменная, Соловецкая. Мы изобрели. На Секирной горе стреляют, а на днях там открыли штрафизолятор. Там тебя подвесят к потолку на так называемую «жердочку», да так, чтоб твои ноги свисали и не касались пола в течение 18-ти часов. Пищу даем через два дня на третий. Так что тебе, дружок, повезло. Больше 20 суток никто не выдерживает. А тебе, я же говорю, всего 10 дали.

БАРОН. А кофия не будет?

ВАСИЛИСА. Кофия не положено. Инструкция не позволяет.

БАРОН. Вот дура. А за что меня подвергнут, разрешите спросить.

ВАСИЛИСА. Не подметено у вас.

БАРОН. Что-с?

ВАСИЛИСА. Намусорено. А кто дежурный по бараку?

БАРОН. Ну, я.

ВАСИЛИСА. Без ну. Отвечать кратко и строго. «Я дежурный по бараку» – повторяй за мной.

БАРОН. Это что ж такое – один лаять с четверенек заставляет, другая – подметать…

ВАСИЛИСА. Я смотрела «График чистоты» в зоне. На текущий момент – ваша очередь отвечать за беспорядок.

БАРОН. Разрешите спросить.

ВАСИЛИСА. Спрашивайте.

Входит Горький, но тотчас скрывается за занавеской.

БАРОН. В вашей инструкции написано, что дежурный отвечает за порядок. А вы только что сказали, что я отвечаю за беспорядок. Неувязоч-ка! Так выясните, в конце концов, кто за что отвечает в нашей стране… то есть в бараке!

ВАСИЛИСА. Разговорился!.. Ишь!.. Свиньи! Грязь везде… грязища. Пошли!

БАРОН. К-куда?

ВАСИЛИСА. На жердочку!.. Куда ж еще! (Уводит Барона.)

СТАНИСЛАВСКИЙ (открывает занавеску. За ней Горький). Репетиционный процесс сорван. Исполнителей не хватает. Алесей Максимович, повлияйте на начальство лагеря. Нельзя ли, чтоб артистов не расстреливали так часто. Хотя бы до премьеры?

ГОРЬКИЙ. Я поговорю с кем надо. Но надо понимать. Уничтожается строй жизни, существовавший тысячелетия, строй, который создал человека крайне уродливого, своеобразного и способного ужаснуть своим животным консерватизмом, своим инстинктом собственника. Таких людей у нас два десятка миллионов. Задача перевоспитать их – безумнейшая задача. И, однако, вот она практически решается.

САТИН (привстав на нарах). Кто это бил меня вчера? И за что били? Хотелось бы знать…

АКТЕР (с печи). Однажды тебя совсем убьют… до смерти.

САТИН. А ты болван.

АКТЕР. Почему?

САТИН. Потому что дважды убить нельзя. Я ваш текст правильно говорю, Алексей Максимович? (Напряженная пауза. Горький молчит.)

НАТАША (выйдя на авансцену). Как вам описать ужас происходящего… У меня подружка тут есть… Юлия Николаевна Данзас… сидит по соседству, правнучка секунданта Пушкина, доктор Сорбонны, между прочим… Так она рассказывает: тут церквушка есть, Воскресенская церковь, у подножия горки с названием «Голгофа» – так сюда в феврале согнали людей, раздели догола и расстреляли. За что?

САТИН. За что? Раньше был русский вопрос «Что делать?» Теперь – «за что?»

НАТАША. Их несколько сот было. Дизентерийных. Их держали голыми на ледяном полу несколько дней. Их, кого не расстреляли сразу, оставили умирать, и каждое утро стражники, вооруженные длинными морскими баграми, приоткрывали врата, чтобы вытащить трупы, а в это время оставшиеся в живых – Юлия Николаевна Данзас среди них – пытались удержать под собой мертвые тела, которые служили им вместо матрацев.

СТАНИСЛАВСКИЙ. Ну, Наташа… зачем ты нам это все рассказала?.. Так хочется чего-нибудь сладкого, светлого, хорошего. В духе нашего кино.

НАТАША. Я сейчас не Наташа. Я актриса, которая играет роль Наташи в пьесе Горького. А рассказала я затем, чтоб Автор послушал. Что такое «На дне» и что такое «На днище».

ГОРЬКИЙ. Я в потрясении. Вернусь в Москву и немедленно расскажу об этом всем лично товарищу Сталину.

Удар грома, сверкание молнии… Все прячутся по своим нарам с головой под одеялами. Перемена света. На авансцене – товарищ Сталин и сопровождающие его лица. Гэпэушники с винтовками.

СТАЛИН (с легким акцентом). Я здесь. Братский большевистский привет Алексею Максимовичу!

Конец первой части

Часть вторая

СТАЛИН. А я здесь. Братский большевистский привет Алексею Максимовичу!

ГОРЬКИЙ. Здравствуйте, дорогой Иосиф Виссарионович!

СТАЛИН. Не ожидали?.. Ну, считайте это театральной условностью. Вы же знаете, как я люблю театр. А вот Константин Сергеевич однажды сказал: «Мы должны в театре уметь передавать непередаваемое». Константин Сергеевич, я верно передал ваши слова Алексею Максимовичу?

СТАНИСЛАВСКИЙ. Совершенно верно, Иосиф Виссарионович.

СТАЛИН. Сейчас, как известно, в театральном мире идет большая борьба между условным театром Мейерхольда и реалистическим театром Станиславского! Мы тут посоветовались с товарищами из ЦК, а товарищи из ЦК посоветовались со мной, и пришли к общему выводу: отдать предпочтение реалистическому искусству МХАТа. А как вы относитесь к товарищу Мейерхольду, товарищ Станиславский? В двух-трех словах.

СТАНИСЛАВСКИЙ. В трех. Мейерхольд театру нужен.

СТАЛИН. А нам нет. В двух.

СТАНИСЛАВСКИЙ. Он мой ученик.

СТАЛИН. И вы, товарищ Станиславский, правильно делаете, защищая своего ученика товарища Мейерхольда, хотя эстетически являетесь противниками в искусстве. Очень благородно с вашей стороны. А мы, большевики, ценим благородство и принципиальность… Я верно говорю, Алексей Максимович?

ГОРЬКИЙ. Совершенно верно, Иосиф Виссарионович.

СТАЛИН. Итак, почему я здэсь?.. Из уважения к вам. И хотя я до сего дня никогда не был в Соловках и, думаю, никогда не буду, все же, благодаря вашей театральной фантазии, все же здесь очутился… Ведь вы так хотели поговорить со мной. Давайте поговорим, дорогие товарищи!

ГОРЬКИЙ. Товарищ Сталин, я, как вы знаете, человек беспартийный, но отчетливо вижу наши достижения…