Текст книги "Клуб 28, или Ненадежные рассказчики"

Глава 11
Петля пристрастия, или земляника и гвозди

Пароход пришвартовался к причалу «Большой каменный мост» напротив храма Христа Спасителя. Помню, как летом 2013 года в храм доставили крест Андрея Первозванного из греческой Патры, и верующие дни напролет выстраивались в километровые очереди, чтобы прикоснуться к православной реликвии. Из-за наплыва желающих большую часть Волхонки и Патриарший мост закрыли, верующие потели и голодали на входе, но Россия не была бы Россией, если бы сбоку от главных ворот не сделали VIP-вход для приближенных особ по пригласительным контрамаркам, ведь «все хотят достать до рая льготные билетики», позабыв о том, что «Бога почитают сердцем, а не обрядами, и ходим мы верою, а не видением».

Теперь я с билетиком в руках навострил ноги на концерт беларусской группы «Петля Пристрастия», или, как принято говорить в нашем «Клубе», «Петельке». Антось Уладзiмiравiч приехал пораньше с целью переброситься парой слов с музыкантами. Когда-то, в годы надежд, алкоголизма и баскетбола, гомельчанин организовал «Петельке» первые «зарубежные» выступления: в Брянске. Как и любое искреннее творческое начинание, все они вышли беларусу в минус.

– А где Артур Викторович? – я удивился отсутствию главного меломана «Клуба».

– Он вчера на свидании напился, – ответил земляк. – И вот зачем, зачем? Мы уже не в том возрасте, когда гусарство, бравада побеждают женщин: они стабильности ищут. А вот поди ж: Артур Викторович согласился на свидание – и в хлам нахуярился.

– Мда-с. Помним, любим, скайрим.

– Алюминь.

– Я, признаться, тоже ненадолго: пару песен послушаю – и домой.

– Милорад, это пароход! Плавать ты не умеешь, так что придется терпеть до конечной.

– Эх, тогда и я сегодня напьюсь.

Антось Уладзiмiравiч похлопал по плечу, напевая:

 
Сто тысяч вечеринок впереди
И надо ни одну не пропустить.
Уму наперекор, уму наперекор.
Флягу мне и зеленый коридор.
 

Зато вместо Артура Викторовича на набережной нарисовался Иван Денисович со старшей сестрой по имени Светлана, приехавшей в Москву погостить, осмотреться и, при благоприятном исходе, устроиться в какое-нибудь министерство. Не стану замалчивать: именно сегодня мы коварно спланировали познакомить Антося со Светланой, в надежде, что они понравятся друг другу и начнут встречаться. Мы не учли одного обстоятельства: Светлана на голову ниже меня, Антось – на голову выше, и беларус, как ни печально признавать, попросту не заметил девушку.

Сдав сестру на поруки, Иван Денисович ретировался к новой пассии, а мы втроем отправились на корабль. Антось по привычке встал за стол с мерчем группы, продавая футболки, диски и сумки, а мы со Светланой спустились к музыкантам в гримерку – поздороваться и накатить по рюмке перед выступлением. С музыкантами «Петельки» я знаком лично: пару лет назад мой начальник Владимир Михайлович отмечал 70-летний юбилей, и от лица компании мы решили подарить имениннику портрет. Я заказал картину у минской художницы: вышло быстрее и дешевле, чем в Москве. Музыканты выступили курьерами, доставив полотно в столицу в день концерта.

Круговорот беларусов в природе, не иначе.

Пароход отчалил, отвесив звонкую оплеуху Берсеневской набережной. Много лет назад, когда я еще верил в неизбежность левого поворота либерализма и крах капитализма, работал журналистом в одном из зданий на берегу и надеялся, что стану признанным колумнистом, интервьюером или, на худой конец, хроникером эпохи.

В те дни цензура еще не выпустила когти, и журналисты наслаждались уже спрессованным, но еще не ядовитым воздухом, а я – юный и болезненно худой – жил беззаботной сытой жизнью: репутация опережала меня, деньги и заказы находили сами, и я работал, тусовался и учился за троих.

 
Всем доволен,
Всем доволен:
Райским климатом доволен,
Изобилием финансов
И просторной квартирой своею…
 

Музыканты вывалились на сцену и ударились в пляс, публика у сцены последовала примеру, и пароход закачался взад-вперед, как аттракцион в парке развлечений. Сестра Джонни не впечатлилась выступлением и ушла к перилам, за которыми проплывала вечерняя Москва: парочки влюбленных гуляли по набережным, держась за руки, фонари расплывались в воде фиолетовой дымкой, как гарь ладана, а воздух насытился запахом прелых листьев, уставших от майского марева и ждущих осени, когда можно прилечь и отдохнуть.

Корабль прошмыгнул под мышкой Петра Первого. С другой стороны острова находится культовый клуб Red, куда организаторы приглашали меня в числе первых. Сколько виски здесь выпито, сколько крупнокалиберного пота вылито. Каждый вечер – как аперитив новой прекрасной жизни, которая вот-вот вырвется из-за кулис и озарит слепящим светом.

 
Я весь ожиданье
Момента такого,
Чтобы вдруг зазвонило в звонок,
Заворочалось валиком
И, по сравнению со мной,
Все стало маленьким, —
 

как пешеходы на набережной в сравнении с монументом монарху. Я поднялся на верхнюю палубу и заказал три водки в один стакан, встал в хвосте парохода и закурил. Вот сюда, в парк «Музеон», мы заявились с Антосем на Ahmad Tea Music Festival два, а может – три лета тому. Я остро переживал расставание с девушкой, которой отдал три, а может, четыре года жизни, и надеялся развеяться. Четыре, а может, пять бутылок пива подарили ощущение легкого умиротворения, как вдруг в пяти, а может, в шести метрах впереди я увидел свою первую студенческую любовь – и алкогольную безмятежность в момент сдуло гитарным риффом Майлза Кейна. Я так и не набрался смелости подойти и поздороваться, о чем не раз пожалел.

 
Умениеутешить себя,
Что вроде ты не самый плохой,
Чтоу тебя такая судьба Задумчиво кивать головой.
Сегодня я прикинулся мрачно Я не такой.
Сегодня я прикинулся мрачным На самом деле, я не такой.
Ты думаешь мне нравится мрачное?
Минуточку, сейчас я зальюсь:
Увидишь, я заплачу от радости,
И с плеч моих свалится груз.
Увидишь, я завою от счастья
И с плеч моих свалится груз.
 

Под грубый и строгий ритм зрители впечатывали корабль в воду, как гвоздь молотком, и речные брызги допрыгивали до верхней палубы, остужая кожу вперемешку с простывшим вечерним воздухом, собранным, как букет духов, из запаха жженой резины автомобильных покрышек, дешевого бензина и ранних цветов. Чуть вниз по реке, по ту сторону Парка Горького, караулило строгое и подтянутое, как солдат у Вечного огня, здание Министерства обороны России. Отсюда, от высокой металлической изгороди, лет шесть назад отъехала вереница автобусов, где сидели я и еще сотня российских и зарубежных журналистов. Через час мы оказались в военном аэропорту «Жуковский» и в ночь улетели в командировку в Сирию. База «Хмеймим», холмы Латакии, разрушенная исламистами Пальмира – в ту поездку я надеялся схлопотать снайперскую пулю или споткнуться на растяжке, чтобы никогда больше не видеть своего отражения в зеркале, но не свезло.

 
На земле идеального нету.
Есть тяга к скелету.
Есть курс на финальный привал, —
Идеального нету.
Есть догадка, что я
Сам себя наебал.
 

Я вернулся из Сирии в пустую Москву к пустой профессии журналиста, наглухо проржавевшей враньем. Грех жаловаться, ведь сегодня это глобальная и повсеместная проблема: если в диктатурах СМИ стали заложниками властей, то в более свободных режимах заложниками читателей. Теперь медиа спрашивают, о чем пользователи хотят прочитать, вместо того, чтобы рассказывать действительно важные новости. В эпоху, когда все вокруг стали блогерами, стандарты и качество рухнули, и я завязал с журналистикой наглухо, через месяц после прилета уйдя в пиар.

Парадокс нашей удивительной эпохи заключается в том, что при расцвете СМИ, множащихся, как компьютерные вирусы в ноутбуке любителя порнографии, и прогрессе технологий, упрощающих производство контента любого жанра, читатели становятся менее информированными чем 20, а тем более 50 лет назад.

Незнание лучше. Неинформированные читатели попросту не имеют по теме никакого мнения, в отличие от плохо или неверно осведомленных пользователи: за завтраком адвокаты, бармены и водители с апломбом рассуждают о среднеазиатской стратегии Китая, в обед примеряют костюм вирусолога и дают «экспертную оценку» по разразившейся эпидемии коронавируса, множа лживые посты, базирующиеся на непроверенных или неверно интерпретированных сведениях, а к ужину становятся признанными кинокритиками.

Пароход продирался дальше в зарослях дремучей ночи, приземлившейся на Землю, как самолет заходит на запасную полосу, ограниченную по бокам линиями фонарей. Нескучный сад со знаменитой беседкой, где снимают телепередачу «Что? Где? Когда?», в далеком детстве виделся самой вожделенной целью, и я приложил все усилия, чтобы попасть в команду знатоков. Одна оказия: как и в любой творческой забаве – что в театре, что в балете, – тут тоже цветут и пахнут говном и ссаным ковром интриги и предательства.

10 лет назад школьные друзья подставили меня и сделали все, чтобы я не попал на отбор. А ведь я, чемпион и вице-чемпион Беларуси по «Что? Где? Когда?» и «Своей игре», когда-то считался лучшим знатоком в мире (по крайней мере, по состоянию на третий квартал 2006 года и в юниорской лиге). И даже спустя 10 лет из «знатоков» ушел не полностью: теперь раздражаю участников любительских викторин, заполонивших столичные рестораны, участвуя в турнирах в одиночку, пока они вшестером бьются над вопросами. Правда, прежнего удовольствия от игры давно нет – осталась иллюзия самореализации.

 
Поместили в карантин,
Откачав серотонин.
Самое любимое – Трудновыводимая
Перекосоебленность.
Фундамент проседает,
Каркас трещит по швам Крошится, как халва,
Фасад линяет,
Выявляя неточности
В симуляции рая.
 

А в парке «Новодевичьи пруды», где Михаил Булгаков однажды надумал застрелиться, но незнакомец с черным и зеленым глазами отговорил, из бара «Ласточка» вдаль по ухоженной аллее, через мосток из сахарного камня, я гулял летом 2010 года со своей первой взрослой любовью. Нас связали участие в «Умницах и умниках», игра в «Что? Где? Когда?», любовь к путешествиям и посещение концертов группы «Последние танки в Париже». Жаль, что я не знал: любовь живет три года, и дальше ее либо хоронят, либо реанимируют дружбой и терпением. «От сердца вся грусть, а вырежут – не поживешь».

Пароход проскочил под Кутузовским проспектом, уставившись палубой на Новый Арбат. Чуть поодаль – легко разглядеть – белела высотка Министерства иностранных дел, напротив которой стоит гостиница, где Флора ночевала в гастроли.

 
Погрузи меня в бассейн,
Где колеблется цемент.
По рукам, по ногам, по зубам,
Так меня, так!
Только нос и глаза мне оставь,
Чтобы я мог дышать и смотреть
И смотреть и смотреть на тебя,
Дышать и смотреть, и смотреть на тебя, —
 

да хотя бы в «инстаграме». Покачиваясь в такт кораблю и песне, я почувствовал, как сильно соскучился по Флоре, и немая, невыразимая словами тоска накрыла вместе с ветром и легким опьянением. Даже тех нескольких часов, что мы гуляли по Москве, хватило, чтобы ее слова проросли романом и стихами, а короткий взгляд с прищуром навсегда ошпарил память глубоким шрамом. Где она и с кем? Кто сегодня смотрит на нее исподволь, издалека, боясь подойти и познакомиться? Кто сегодня ужинает запахом ее кожи и запивает каплями пота на тесном танцполе? Кто сегодня заснет с ее сладким именем на кончике языка?

За бортом замаячили огни «Москва-Сити». Пытался разглядеть шестидесятиэтажный небоскреб «Империя», но запутался в высотках. Именно здесь, в «Империи», находилась редакция издательства «Эксмо-АСТ», выпустившего мою первую бумажную книгу четыре года назад.

Литература – занятие эгоистическое: писателю, чтобы закончить книгу, требуется бумага, ручка и тщеславие, и если бумагу и ручку можно заменить сподручной клавиатурой ноутбука марки HP или стрекочущим «Зингером», без тщеславия в профессию не принимают. И только бумажная художественная книга, выпущенная уважаемым издательством, а вовсе не краснокожное удостоверение, являются пропуском в так называемый мир большой литературы, после чего автор может заняться любыми экспериментами, которых требует душа: выпустить нелинейный роман-игру, реализованную в гипертекстовом формате, или закончить сетевую повесть, как поступаю я, и совершенно неважно, найдутся читатели, или нет. «Воплощать в жизнь дурацкую идею – лучше, чем бездействовать, ибо ценность идеи не проявится, пока ты ее не реализуешь. Порой идея может быть чем-то совсем незначительным: огоньком, который ты держишь в руке, молясь, чтобы его не загасила буря, что ревет вокруг тебя. Если ты сохранишь этот огонь, он может дать начало великим событиям – мощным, меняющим целый мир», – сказал однажды Ник Кейв, и я согласен: писатель – это человек, не утративший огня внутри, невзирая ни на какие огорчения и разочарования, а книга – бумажный меч, разрубающий время пополам, на «до» и «после».

Фотографии, сделанные на смартфон или сброшенные на флэшки; видеоролики, отправленные в WhatsApp или прибитые к виртуальной стене; второпях набитые ироничные твиты, посты в социальных сетях; повести, опубликованные в сетевых журналах; песни, загруженные в SoundCloud, или фильмы, снятые вместе с друзьями и залитые на YouTube, – все это утонет в сетях, исчезнет с мониторов, испарится с жестких дисков, потому что даже флешки и винчестеры имеют лимит перезаписи, смартфоны – пределы памяти, а виртуальные хранилища Google и iCloud, где бэкапятся ваши фото и записи, сервера Amazon, Twitter, Facebook, Instagram, на которых хостятся сайты, маринуются страницы и профайлы, рано или поздно выйдут из строя: сгорят от перегрева, сломаются от износа, отыграв время наработки на отказ, или – что куда вероятнее и ожидаемей – IT-компании, которым мы так легко доверяем наши мысли и впечатления, прошлое и настоящее, зачистят хранилища, как только вы перестанете платить, пользоваться их продуктами или – умрете. Никто не станет резервировать железо под кладбище мертвых аватаров, почивших профайлов и цифровую золу преставившихся пользователей. Здравствуй, цифровая эпоха, отформатировавшая всю нашу жизнь: мы станем первым поколением, не оставившим от себя никаких осязаемых следов, кроме впечатляющих гор поломанной электроники.

 
Да пребудет с нами сила.
Все, что было, – это лишь пролог:
Сквозь ментальные могилы
И биологический порок
Я несусь во весь опор.
 

И вдруг я почувствовал, что вокруг, по оба борта, проплывали не московские районы, а обломки моего прошлого: льдины минувшего, холодные и тяжелые, способные потопить неосторожный корабль по имени «Кесаревич», рушатся посреди весны, окружают все ближе и ближе, утягивая вместе с собой на дно.

Что дальше? Флора согласится на свидание, влюбится, мы поженимся, построим дом, посадим дуб, породим детей? Корабль шел к берегу, и где-то на подкорке мозга прорезались давно забытые слова из песни «Ночных грузчиков»:

 
Хотя бы чисто теоретически,
будем ли мы с тобой когда-нибудь счастливы?
Чувствовать себяуверенно, выглядеть красивыми и сильными?
Нас ожидает какое-то будущее или только боль, тоска и отчаяние,
Или я никогдауже больше не брошу пить синее?
Или яуволюсь и буду валяться дома, опухший от дрочки?
Илиумру от чувства вины и страха
не написать больше в жизни ни строчки?
Или ты разлюбишь меня, глядя в пустоту, стоя на работе за кассой,
Если я забуду, что ты просила наужин, разлюбишь меня навсегда сразу?
 

А вдруг она скажет: «Нет»? Мне стало страшно, и я разглядел, что впереди бликами на реке маячат не счастье, а пустой город, пустая работа, дни, загаженные разной степени пустыми забавами, пустые разговоры, цель которых – не в результате, а в процессе, заполняющем пустое выцветшее время.

Что я сделаю тогда? Попробую сбежать? Испариться? Исчезнуть на пляжах дауншифтеров или в глухих полесских болотах? Я горько рассмеялся: мир и тогда не оставит никого из нас. Глупо надеяться на исчезновение в 2020 году: стоит забыть о неприкосновенности личной жизни, забыть, что можно что-то скрыть или где-то спрятаться. Мы или живем в мире технологий и платим за это тотальным контролем со стороны власти и корпораций, или выбрасываем смартфон и оказываемся на обочине цивилизации. Проблема в том, что и там, на обочине, нас отыщут: история запросов в браузере и геолокация телефона точно подскажут, в каких именно дебрях ты прячешься. «Все мы – щенки на привязи смартфона», и этот поводок не оборвать, не перегрызть.

Я испугался – испугался будущего, не знающего жалости, испугался настоящего, не имеющего смысла, испугался себя, не верящего ни во что. Я взмолился единому богу, чтобы сейчас же, сию секунду Флора вдруг оказалась на палубе и взяла за руку. Я закурил и вместе с дымом выпалил четверостишие «Грузчиков»:

 
Держи мою руку крепче, пожалуйста, меняуносит.
Мы идем на ощупь вдвоем, под ногами земляника и гвозди.
Я выведу нас из этой бани, не волнуйся, я знаю дорогу к берегу, Тебе нужно только не кушать зверушек и дальше верить мне, —
 

но Флора не объявилась. Не знаю, куда бы завели размышления, но, благо, концерт закончился: «Петля» сыграла песню на бис. Мы пришвартовались у набережной Тараса Шевченко, и слушатели спешились с поясницы парохода на берег, напевая: «Флягу мне и зеленый коридор».

Глава 12
Чарка, шкварка, иномарка, или записки криминолога

Бутылка просекко хлопнула петардой, и капли вина расплескались по гравию. Я сидел на лавке напротив посольства Ирана на Покровском бульваре разам з Аляксандрам Iванавiчам и обсуждал президентские выборы в Беларуси, запланированные на август 2020 года.

– Получается, ты совсем не веришь в перемены, даже мысли не допускаешь, что на выборах победит кто-то другой, кроме Лукашенко?

Аляксандр Iванавiч покачал головой и приговорил пластиковый стаканчик. Я знаю Сашку 20 лет и доверяю безоговорочно: мы играли в одной команде «Что? Где? Когда?» пять лет, выиграли сорок турниров, участвовали в трех чемпионатах Беларуси, но единожды заняли второе место (а еще сломали на пару три игровых стола, выпили четыреста бутылок пива и пять раз признавались самыми ценными игроками Лиги). Земляк приехал в Москву по работе, и я взял выходной, чтобы нагуляться вдоволь.

– Ну а кто, кто? Ты видишь хоть одного соперника? – Сашка протянул пустой стакан. – Лукашенко никого не пускает в политическое поле, и если кто-то появится, попробует покритиковать или, того больше, заявить о президентских амбициях – тут же отправится на нары! Про партии я молчу: ты погляди, кто в нашем так называемом парламенте сидит: ни имени, ни лица, ни программы – ничего! Националисты – отдельная тема. Да, они исторически борются с нынешней властью, но населению плевать на проблемы языка, знамени или герба. Рядового беларуса три вопроса волнуют: чарка, шкварка, иномарка. – А если люди выйдут на улицу после выборов – тоже ничего не изменится?

– Ты и сам знаешь: российский ОМОН – не ровня беларусскому, – в Минске разгонят всех глазом не моргнув. Самых активных задержат за пару дней до митинга, в день протестов отключат интернет, перекроют улицы, задержат всех, включая журналистов и случайных прохожих, а потом оштрафуют или в тюрьму посадят. Я не верю в политический протест в Беларуси, экономический – другое дело. Когда людям станет нечего есть, тогда, возможно, они тоже на улицы повыходят. Но силовой аппарат годами учили разгонять протестующих, так что без вариантов.

– И что делать? Митинги – бессмысленны, идти в политику – тем более. А если раскол элит, если попробовать развалить систему изнутри?

– По-твоему, в Беларуси хоть какая-то элита осталась? Что в правительстве, что в министерствах, что на местах сидят госслужащие, которых увольняют даже не росчерком ручки, а щелчком пальцев.

За 26 лет в стране сменилось восемь правительств, а ты вспомнишь хоть одного премьер-министра, не говоря уже о министрах? То-то же! Как в воду канули – и никого, пустота. Все, кто мог хоть что-то сделать, давным-давно разъехались.

Аляксандр Iванавiч прав: Антось, Аляксей, я и еще 750 тысяч человек из десяти миллионов уехали из Беларуси в последние 10 лет: студенты, поступившие в зарубежные вузы, и выпускники «элитных» беларусских университетов, если слово «элитный» здесь уместно; инженеры и айтишники, химики и врачи, а еще крепкие и рукастые строители и столяры, слесари и сварщики. Это мы, тридцатилетние, должны строить Беларусь, а не спиваться на чужбине, делая вид, что все хорошо, но родину у нас украли еще в детстве: у меня, например, в 5 лет, когда Лукашенко победил на первых президентских выборах.

Я ссутулился и закурил. С соседней лавки, где сидела стайка хайеристых студентов с гитарами, донеслись наглые аккорды, в которых сразу узнал группу «Щенки», и простой, в лоб, текст: «Взорвал, подлечил, шот, коктейль. Один на один. Давай скорей. Такси, центр, снял, выеб. Пятница, вечер, выходные!»

– Слышишь, Милорад? – Сашка улыбнулся и ударил локтем в бок. Пятница, выходные! Ты чего загрустил? Давай веселее, пятница же!

– Ты прав, – я быстро разлил остатки вина, и мы прикончили бутылку. Сашка откашлялся и сказал:

– Я что-то проголодался, давай зайдем куда-нибудь.

– Само собой.

Я выбросил бутылку в витую чугунную урну, и мы направились в еврейский ресторан «Дизенгоф99» на Покровском бульваре, 8, расположившийся напротив Иранского посольства (сомневаюсь, что хозяева случайно выбрали эту локацию). Тесный зал, маленькие столики, расчерченные в клетку, небрежно отделанные стены с рекламой курсов, концертов и лекций, – типичное заведение, рассчитанное на столичную молодежь. Все места заняли до нас, свободные стулья остались у барной стойки, туда и уселись, рядом с двумя девушками в джинсовках, светло-голубых джинсах и джинсовых балетках. Барменша – чувствовалось, что она отработала десять смен к ряду, круто устала и скаредно ждала выходного, – быстро протянула меню, мы наугад ткнули пальцами в карту блюд, а сверху заказали шесть стопок виски: зачем лишний раз нагружать девушку, она же не сервер? Не говоря ни слова, барменша оформила заказ, на глаз накормила стопки и выкатила ведерко со льдом.

– Вуаля! – она протерла стойку полотенцем и щедро улыбнулась.

– Ваше здоровье, красавица! – Сашка поднял стопку, мы наскоро выпили. Он постучал по столу и повернулся вполоборота: – Милорад, ты сейчас умрешь! Отличный анекдот про евреев услышал: Великая Отечественная война, двое украинских солдат курят у землянки. Один грустный, лицо хмурое. Другой спрашивает: «Что случилось, Тарас?» – «Дык вот бачыу, як нацисты сабрали усих габрэяу у оврага и расстраляли». Тарас отвечает: «Не грусти, Мыкола, вот доберемся до Берлина – мы с их евреями еще не такое сделаем!»

– Отличная байка, – говорю, – жаль, что Артем Викторович не слышал.

– Артем – еврей?

– Он только учится, – отвечаю. – Сегодня познакомлю вас. Вот тебе еще один, из недавнего: «Поезд, ночь, тьма. Один еврей другого спрашивает: «Мойша, в какой концлагерь нас везут?» – «Не знаю, Ицхак, я не интересуюсь политикой».

Девушек, сидевших по правую руку, унесло от стойки взрывной волной возмущения, а я, признаться, до сих пор не понимаю, как можно оскорбить чувства верующего, или национального меньшинства, или отдельно взятого пола. Оскорбиться может только слабый: умный человек никогда не обидится, если назвать его «дураком», сильный пропустит мимо ушей слово «слабак», а человек, воспитавший чувство собственного достоинства, оставит без ответа глумление и насмешки: льдины сплетничают, а ледокол идет.

Разве беларус расстроится шуткам о Лукашенко и картошке?

Конечно, я обрадуюсь куда больше анекдотам про беларусских партизан, художников Марка Шагала и Хаима Сутина, писателей Якуба Коласа, Максима Танка или Янку Купалу (все это – настоящие имена), но что серчать на байки про бульбу, – это всего лишь иллюстрация общей эрудиции юмориста.

– Кажется, наши анекдоты публике не зашли, – Сашка отставил пустую рюмку и облокотился на стол.

– Что взять: неженки! Теперь мне впору тебя подбодрить! я потрепал земляка по плечу. Вдруг смартфон барменши, забежавшей на кухню за заказом, раскричался из-за стойки: вместо гудка девушка поставила навязчивую песню «Вечеринка» за авторством «Щенков» с неказистым началом: «Остался бы дома, смотрел сериал. Не понимаю, о чем они все говорят. На этой вечеринке открылся портал в ад.

Вечеринка – отстой, я их всех ненавижу. Вечеринка – отстой, я их всех ненавижу. Вечеринка – отстой, я их всех ненавижу». Сашка повернулся и оглядел зал: за ближайшим столиком парень в легком пиджаке, надушенный одеколоном до рези в глазах, пытался впечатлить спутницу разговорами о стартапе, который «вот-вот поднимет третий раунд от бизнес-ангелов и вытеснит “ДелиМобиль”, “BelkaCar” и другие каршеринги с российского рынка»; у окна примостился парень с курчавыми волосами, растрепанной бородой и в кипе. Я удивился, что ортодокс забыл в баре в шаббат. Чуть дальше сидела компания из шести человек и баловалась в настольную игру, рядом с коробкой стояли безалкогольные коктейли. Сашка поморщился:

– А вечеринка-то и правда отстой! Ну что, куда дальше?

– Ты – гость, так что положись на меня. Едем в «Клуб 28»!

Мы вывалились в аллею и направились к метро. Мимо прогуливались собачники с питомцами и неспешно шагали пары пожилых москвичей; деревья, подвязанные диодными гирляндами, то переливались глубоким фиолетовым фоном шагаловских полотен, то ритмично наливались бордовым соком виноградников Арле. Сашка, размахивая длинными руками, как мельница, спросил с интересом:

– А что за «Клуб 28»? Коктейльный бар? Крафтовая пивная? Рюмочная с настойками?

– Нет, все куда веселее, – отвечаю. – Пару месяцев назад выяснилось, что нас всех – меня, моих знакомых, знакомых моих знакомых – бросили 28-летние девушки, и нам кажется, что это неслучайно: в 28 лет у женщин что-то перемыкает в голове, и они совершают бессмысленные поступки. Так и появился наш союз брошенок – открытый интеллектуальный клуб джентльменов неудачи, рыцарей полупустого и полуполного кубков. Мы встречаемся в странных заведениях Москвы, пьем и беседуем.

– Ах, я понял, – рассмеялся Сашка. – Клуб алкоголиков-неудачников, постаревших, но так и не повзрослевших!

– Но-но! – я почти оскорбился. – Антось Уладзiмiравiч не пьет!

– Это, конечно, серьезное возражение! – Сашка едко рассмеялся, но быстро перевел тему, заприметив велосипеды, стоявшие на приколе в закоулке аллеи. – Давай велосипеды возьмем, я двести лет не катался!

– Я пьян, еще собью кого-нибудь!

– Я тоже, но когда выпивка нас останавливала? Я поведу, а ты сзади усядешься.

Так и поступили. Когда беларусская диаспора собирается в Москве, столичная полиция переходит на усиленный режим несения службы и отправляет на улицы дополнительные патрули, МЧС смс-ками оповещает о предстоящих катаклизмах, а мэр города выходит в прямой телеэфир, чтобы лично успокоить обеспокоенных граждан. Вот и сегодня над бульваром закружили полицейские вертолеты; трамваи спешились с путей и тихо, на цыпочках, скрылись в переулках, постукивая колесами; кафе и рестораны закрыли окна ставнями и забаррикадировали входы; молодая луна, прогуливающаяся по крышам, повернулась темной стороной, чтобы не видеть грядущих разрушений; дворянские усадьбы XVIII–XIX веков, подобрав подолы гранитных платьев, разбежались кто куда, а мы неслись вперед, распугивая стайки голубей, разрывая объятья влюбленных парочек и подымая облака гравия.

У метро остановил полицейский патруль: хотели задержать за появление в общественном месте в нетрезвом виде, но, посмотрев на синие рубашки беларусских паспортов, сплюнули, выругались и отпустили. Мы сдали велосипед на поруки стоянки и нырнули в подземку, серьезно опаздывая на встречу «Клуба». Из динамиков метрополитена донеслись знакомые строчки: «Мы давно потеряли время – все вместе и дружно. Так всегда, когда проводишь его с теми, с кем нужно».

Антось Уладзiмiравiч и Артур Викторович уже скучали у двери культовой блинной на Таганке. Гомельчанин заприметил нас издалека, взмахнул рукой и приветствовал посконно-беларусскими словами: «Гамарджоба, генацвале!» Друзья перезнакомились с Сашкой, и мы закурили. Воспользовавшись паузой, Антось Уладзiмiравiч объявил:

– Товарищи, а у меня для вас презенты. Я только-только вернулся из недельной экспедиции по малой родине в Гомель и не мог не порадовать вас сюрпризами. Вам, Милорад, для выхода в высший свет, – он потянулся к рюкзаку, вытащил пару черных-красных носков с надписью Belarus и небольшую бутылку ликера «Егерь» всемирно известного конкурента Jagermeister. Поговаривают, немецкая компания пыталась выкупить рецепт знаменитого «Егеря», но у нее не хватило денег. Я прослезился, тронутый вниманием, заботой и легким шофе. Бороде достались другая пара носков и банка сгущенного молока с ароматом коньяка, произведенная «Глубокским молочноконсервным комбинатом». Мы выпили с Артуром Викторовичем и Аляксандрам Iванавiчам по глотку настойки и квартетом ввалились в блинную.

– А Наташка сегодня работает? – первым делом поинтересовался Артур. Нет, Наташка не работала: вместо нее за стойкой стояла молоденькая девушка в косынке с очень недовольным лицом. Уверен, размещая требования к соискателям, хозяева подобных заведений отдельным пунктом указывают «Наличие вечно недовольного лица» и каждый год отправляют сотрудниц на курсы повышения квалификации по мордоплюйству. Это вам не «старбаксы» и «пицце-хаты», это блинная на Таганке: тут продавщица, по совместительству официантка и повар-блинопек, церемониться не станет: если надо и на хуй пошлет, не сомневайтесь.

– Вы постоянные клиенты? – спросил я. – А вот когда последний раз я здесь оказался – меня едва не отпиздили.

Не подумайте предосудительного: однажды я зашел в блинную в компании писателя Зорана Станиславовича Питича и двух его подружек. Когда девушки напились, то затянули печальные народные песни. Посетителям – а целевая аудитория блинной: таксисты и менты – наши стенания не понравились. Зоран Станиславович – амеба, на него никакой надежды, так что конфликт пришлось урегулировать мне. Инцидент исчерпался нулевыми физическими увечьями, но пару рюмок, тарелку и стул разбили вдребезги.

Члены «Клуба» встали в очередь, взяли по две порции блинов со сметаной и сгущенкой, пару стаканов пива и приткнулись к стоячему столику в углу тесного зала. У входа на подоконнике сидели двое молодых гопников, одетые в Stone Island’ы. Привлекательная девушка заскочила после работы перекусить порцией блинов. Сразу понял: из провинции – через плечо висела дешевая сумочка со стразами. Я достал блокнот, мы чокнулись с Артуром Викторовичем пивом, Антось Уладзiмiравiч отхлебнул чаю.

– Господа, 4-е заседание «Клуба» объявляю открытым. На повестку выносятся два вопрос, заявленные в программу обсуждения ранее: «Прощальный секс: за и против» и «Настойчивость и назойливость: где пролегает тонкая грань?».