Текст книги "Клуб 28, или Ненадежные рассказчики"

Любовь Камю к футболу не знала пределов: первое интервью в качестве лауреата Нобелевской премии, полученной «за огромный вклад в литературу, высветивший значение человеческой совести», писатель дал на «Парк де Пренс» в перерыве между таймами.

Футбол дарует умиротворение, не зря герой «Падения» говорит: «Даже теперь переполненный до отказа стадион, где происходит воскресный матч, и страстно любимый мною театр – единственные места в мире, где я чувствую себя ни в чем не повинным». Но куда важнее, что футбол, как и любовь, дарует страсть, а любой настоящий мужчина не может существовать без страсти. И если с Флорой у меня не сложилось, то другую страсть – футбол – никто и никогда не отнимет.

В августе 2019 года «Ливерпуль» победил «Челси» в матче за Суперкубок УЕФА. Пьяный и счастливый, после игры я завалился в ресторан на Комсомольском проспекте. Несмотря на среду, посетители забили заведение под завязку. Сразу понял: по будням здесь собирались любители латиноамериканских танцев. Сел в углу от греха подальше, открыл меню, подозвал девушку. Официантка принесла заказ анданте, паста оказалась al dente. От еды пришлось тут же оторваться: под звуки гитары на середину зала выплыла женщина, излучающая уверенность в себе – спокойная, ровная, самодостаточная. В полумраке сурьма пышных волос и жгучих бровей искрилась углями в кострище; осанка, выточенная из каштана, притягивала руки; пассы запястий, отлитых из бронзы, звенели в молодой тишине; походка пьянила не хуже текилы, и шея моя заскулила: я привстал, чтобы лучше разглядеть женщину. Она не торопясь влилась в темп музыки.

Танец учит женщину главному: нельзя торопиться, нельзя лететь некрасивым, неуверенным, жадным шагом по первому зову туда, куда просит мужчина, ведь на бегу можно уронить достоинство. Если женщина торопится, то напрягается, а там, где напряжение, не живет наслаждение. Усвоив правило жить медленно, девушки обретают счастье и вне танцпола, прекрасно понимая: зачем мужчина, который всегда торопит? Танец, как и жизнь, длится слишком мало, чтобы тратить его на плохих партнеров.

Первый шаг прозвучал пронзительным вызовом жизни, второй разродился хлестким, резким укором року, пока финал танца не выплеснулся в тихую, смиренную обреченность против глухой судьбы. Каждый жест, пропитанный вином, без никчемных слов рассказал обо всем, пережитом женщиной.

Она не пыталась казаться и залезть в чужое тело или образ, не побоялась стать самой собой – и осталась себе верной. А самое вызывающее, что сделала танцовщица, чем накликала завистливые взгляды других женщин в зале: она позволила себе смелость любить себя. Таких женщин мало – меньше, чем колен израилевых. После такого танца только стекло бить в полотенце.

Танцовщице на вид было около сорока. Думаю, возраст, когда женщина раскрывается полностью, достигает пика грации и красоты, находится в пределах от 38 до 42 лет. И с такими женщинами никакие нимфетки и пигалицы, «малышки» и «куколки» не смогут соревноваться.

Бросил столик и ринулся к танцовщице. Она сидела у барной стойки одна. Над ней давно нависло проклятие любой красивой женщины: к самым прелестным представительницам большей половины человечества мужчины попросту боятся подойти. Боятся, а потому выбирают миловидных, привлекательных, симпатичных девушек, а подлинные красавицы вынуждены тосковать в одиночестве, пока не станут жертвами альфа-самцов и мачо. Проблема в том, что эти самые альфа в большинстве своем тупы, как стоеросовые сваи, и красавицам, особенно умным, быстро надоедают. Так что красота – не всегда дар божий, а проклятье. Это обстоятельство меня не смутило, даже при том, что я не отношусь к категории мачо скорее, наоборот. При этом страха познакомиться с женщиной никогда не испытывал: я же писатель, в конце концов, у меня на каждый случай есть пару тузов, россыпь стихов и талмуд цитат в рукаве.

Познакомились, пообщались, она потянула в уборную и трахнула меня в туалете. После вышли из ресторана. «Больше не увидимся?» – спросил я. Женщина улыбнулась: «Больше не увидимся. Ты слишком молод». Так меня давно не отшивали.

Закурили, подъехало такси, она укатила в ночь, а я даже имени не спросил. Двинулся в сторону центра. Откуда-то из дворов, со стороны Фрунзенской набережной, послышался щедрый смех, пьяный говор, чоканье бутылок. А следом девушка – по голосу я расслышал, что она знает наизусть все фильмы Кустурицы и говорит с птицами на одном языке – прокричала куда-то в пустоту что есть мочи: «Еооожыыык!» И разве мог я промолчать? Сложил ладони рупором и взвыл в ответ: «Лоооошааадкаааа!» Проклевалось четверостишие: «Мужать в советских пятиэтажках нам было не сладко. Но если кто-то прокричит: “Ежик!”, миллионы ответят: “Лошадка!”».

Культурной код, мать его за ногу. Что меня связывает с Москвой, и почему в Мекке или Мадриде я окажусь чужаком? Все, что человек способен оставить после смерти – гены и мемы (будь я знатоком древнегреческой словесности, пожалуй, сказал бы: «гены и эйдосы», но я быдло беларусское, и платонических идеалов избегаю).

Люди, эти белковые машины, заточены под передачу генов потомкам. Но задача изначально обречена на поражение: с каждым новым поколением доля генов «автора» сокращается вдвое, и через сотню лет внуки и правнуки лишатся «авторской» формы носа, ушной раковины или цвета глаз (если, конечно, у вас нет привычки трахать сестру, дочь или, на французский манер, кузину).

Зато легендарный мем эпохи чинквеченто – улыбка Джоконды, или аппассионата Бетховена, посвященная графу Брусвику, или «Форд», сошедший с конвейера, оставили куда более глубокий след, чем сперма Чингизхана или Юлия Цезаря. Выдающийся шлягер, точная строчка, производительный и компактный квантовый компьютер могут прожить куда дольше создателя – и пустить ростки, вдохновляя все новых музыкантов, писателей и инженеров на открытия и свершения. Геном распространяется сперматозоидами. Мемы заражают человеческий мозг.

Памятуя об этом, пришел к выводу, что творчество – это созидание-через-смерть, ее преодоление, воля к вечной жизни. Но тут же пришлось себя осадить: тогда почему каждый артист так самозабвенно презентует, продает и пестует собственные психологические отклонения? Биполярочка Оксимирона и Meann’ы, обсессивно-компульсивное расстройство «Макулатуры» и «Ночных грузчиков» – список продолжите сами, но он бесконечный.

Неужели здоровые и счастливые творчеством не занимаются? Или все больные, но не все осмелились признаться? Вот Антось Уладзiмiравiч полагает, что творчество счастливых – скучное и нудное, постное и предсказуемое. Но с другой стороны: неужели счастливые неспособны стать неординарными? Или же психически здоровые люди слушают, читают и смотрят творчество душевно больных, чтобы оставаться здоровыми? Получают на стороне, из-под полы выменивают свою порцию безумия, дозу шизофрении, плацебо депрессии, делегированный мескалин печали и отчаяния?

Задаюсь этим вопросом, имея свой, очень шкурный интерес: если творчеством занимаются больные, почему тогда я пишу книги? Звучит депрессивно, но я пишу веселую книгу, а потому отвечу так: «Не спрашивай: “Почему?”, спрашивай: “Зачем?” – и все в жизни станет куда проще».

Искусство – вопрос выживания. Аппассионаты, блюграссы и вальсы, гекзаметры, дольники и екклезиасты, жертвенники, зиккураты, иконы, колоннады, лабиринты и мавзолеи, натюрморты, офорты и пейзажи, рубаи, саги и танки, увертюры филармоний и хоралы церквей, чарльстоны и шейки, щипковые этюды, ювеналии и явления, – все это ты должна услышать и прочитать, увидеть и прочувствовать. Конечно, продравшись сквозь «Блокадную книгу» или «Крутой маршрут», «Солнце мертвых» или «Колымские рассказы», ты не будешь готова ни к голоду и лесоповалу, ни к репрессиям и лагерным пыткам, но ты хотя бы поймешь, что пережить это – возможно.

Когда мышцы сведет намертво, когда кости заноют и сломаются, когда вера забудется, – только искусство поможет выжить. Искусство учит верить в людей – и не полагаться на них. Любить людей – и ненавидеть их. Дружить – и учиться наживать врагов. Искусство – квантовая суперпозиция в наглядном виде.

Выживание человечества гарантируют эволюционные инструменты. Выживание отдельно взятого индивида обеспечивает эстетика искусства. Наконец, артистам проще уложить женщину в постель.

Задумавшись, не заметил, как оказался на автобусной остановке. Решил: а почему бы не прокатиться домой по наземке? Остался ждать. Подъехал троллейбус № 28. Я вспомнил, как вечером Антось Уладзiмiравiч с тревогой просигнализировал: число 28 начало его преследовать. Земляк рассказывал: «Выходил из Пятерочки, увидел девочку с рюкзаком, на котором изображена цифра 28 и непритязательный текст. А в магазине – глазированные сырки по 28 рублей за штуку. И счет на кассе обошелся в 2800 рублей 28 копеек». Земляк отписался в общий чат ровно в 19:28 мск.

Теперь и за мной по пятам ходили две четные цифры. И тут я понял секрет клуба 27, откуда он взялся со всеми Дженис Джоплин, Эми Уайнхаус и Кристен Пфафф. Эти женщины попросту не желали становиться 28-летними. Я проблевался и вызвал такси.

К слову, следующий сезон Английской премьер-лиги «Ливерпуль» выиграл. Оно и понятно: как верно заметил Антось Уладзiмiравiч, победа в чемпионате не светила ни «Манчестер Сити», ни «Тоттенхему», ни «Лестеру», потому что из всех грандов мирового футбола в истории только «Ливерпуль» смог обыграть Великий Футбольный Клуб «Гомель».

Глава 17
Духи русского севера, или 15-дневный спермотоксикоз

– Нет, ну если мужчина для своей возлюбленной мажет вазелином черный клистирный наконечник клизмы, а назавтра замирает с охапкой роз у звонка ее двери – это действительно любовь! И незачем задавать ему глупых вопросов: «Ты такой молчаливый… Ты еще любишь меня?».

Иван Денисович смакует портер и строчки «Циников». Иван Денисович доволен. Иван Денисович причмокивает – то ли пивом, то ли предложениями.

– Вот тут Мариенгоф, конечно, прав: «Любовь, которую не удушила резиновая кишка от клизмы, – бессмертна». А что сейчас? Не придумывай, что ее нет! Она есть! Как сейчас истинная любовь выглядит? А я отвечу! Забрать пьяную женщину с корпоратива – о да, кто забирал, тот знает, что это 13-й подвиг Геракла, о котором умолчали в легендах, – держать ее за волосы, когда блюет, и терпеть все выходки в месячные – чем не любовь? Чем не любовь, я тебя спрашиваю?!

Иван Денисович ежится, кряхтит и покашливает, но затем пересиливает себя и признается:

– Однажды, во время Чемпионата мира по футболу, я познакомился с девушкой в баре на Никольской улице. Сидели за столиком у окна, выпивали, врали друг другу. Я говорил по-французски да, с ошибками, да, с акцентом, но говорил, и она поверила, что я француз. Но чем больше я пил – а в тот вечер я пил за четверых: за себя, святого отца, сына и Джонни Кэша – тем чище вещал и глубже лгал. За окном лил дикий дождь, и девушка – ее звали Ирина – предложила поехать к ней. Само собой, я согласился. Она уверенно рулила вишневой «Alfa Romeo», а я представлял, что все пойдет по проверенной, давно знакомой схеме: глоток, несмелые поцелуи, еще глоток – и поцелуи ниже и ниже, а затем… Не сложилось: стоило выскочить на МКАД, как меня стошнило. Стошнило, и я тут же забыл французский – и перешел на русский язык, а Ира – на самый стерильный, неразбавленный, незапятнанный русский мат, который мне доводилось слышать! Она высадила меня на автобусной остановке. А дождь лил такой радостный, такой плотный и щедрый, что мне хотелось броситься на дорогу и утонуть с потоком в ливневке. Проплывавшие мимо машины разрезали водную гладь, поднимая волны и окатывали меня снова и снова, и вдруг подумалось, что я на пляже в Керчи, вышел из палатки посмотреть на ночное море, мне 19 лет, я все еще студент, нет и не будет ни работы, ни ипотеки, ни Иры, которой я только что заблевал салон нового авто. Утром я подумывал позвонить ей и попросить прощения, оплатить мойку и пригласить на свидание. Но забыл. Почему забыл? Заболел. И забегался, и работы навалилось.

Иван Денисович лукавил: я давно усвоил – если на один вопрос прозвучали два ответа, значит, оба лживые. Вдруг камрад набрался смелости и лихо добавил:

– Или все-таки струсил. Унылое время, и я – унылый трус. Вот как в последнюю поездку…

Я закурил, разлил виски и приготовился к рассказу.

– Мой день рождения… Кстати, спасибо за подарок и поздравления. Я пораньше заехать хотел, но ты же знаешь – поездка. Да, к празднованию не готовился: идея родилась спонтанно, случайно. Мы поехали в двухнедельный трип по русскому северу: я, еще один парень и две девушки – Ольга да Ингрид, обе из МГИМО. На пятый день мы в поле разожгли костер да заночевали. И меня накрыло, брат, накрыло не фигурально, а физически! А тут еще неделя без секса. После трех дней воздержания дрочить невозможно, больше того – вредно! Ты как баллон на огне! И я к попутчикам, к Ингрид, которая мне чертовски понравилась. И что ты думаешь? Они расселись у костра: шутят, пьют, курят, хорошо проводят время – а у меня не получается, не выходит! Когда парень со своей подругой улеглись, я попросил Ингрид на время поездки притвориться, будто мы вместе.

Почему Ингрид? Не спрашивайте: я сам не знаю.

– Ощущения важнее фактов. Три тысячи километров, 15 дней в пути. Помню, как застряли под Великим Новгородом. Сейчас покажу, – Иван Денисович протягивает смартфон, на видео: он в машине, застрявшей по бампер в жирной коричневой жиже, попутчик пытается подтолкнуть авто, а девушки стоят на обочине, смеются и фотографируют. – Вот это я отправил начальнику, продлил отгул. Стоим на проселочной дороге, все в грязи, и я понимаю: «Походу, мы тут одни застряли». Вдруг появляется трактор, и мужик спрашивает: «Вас вытащить?» – «Конечно», – отвечаем. Предлагали три тысячи за помощь, он отказался и взял две. Вот так и выглядит порядочность. Добрались до поселка, а там на нас коровы напали. Ей-богу, так и было. Коровы по деревне свободно гуляли: ни тебе пастуха, ни намордника. И вот одна телка быковатого вида завидела нас – да как побежала! Пришлось на крышу сарая забраться. Хорошо, машину не помяла.

Иван Денисович опрокидывает стакан, закуривает и нарочито медленно, смакуя каждый кадр воспоминаний, продолжает:

– В конце июля оказались на развилке под Великим Новгородом. И представь: 12 дней за плечами, а я не хочу в Москву, не хочу домой. И решаю: едем в Питер. Попутчики со мной рванули и ради меня проебали работу. И меня проебали. В день рождения позвонил отец. Батя умеет поддержать. Сказал: «В 30 не женат – в 40 не богат». Но мне 29 исполнилось. Еще годик остался. Вот правду говорят: «Женщинам мозги к 30-ти подвозят». А мужчинам, пожалуй, мозги вместе с женщинами достаются. Вот ты говоришь, Достоевскому с женой повезло? Ну не охуел ли ты? Ты его жену видел? Униженная, душная баба, кто с такими тусуется? Ненавижу Достоевского, терпеть не могу. И жену его тоже…

Я вглядываюсь в загоревшее лицо Джонни, на котором ожогом морщатся обиженные розовые губы. Он, младший ребенок в семье, всю жизнь как сыр в масле катался, а теперь загрустил. Я понял: жена ему нужна, и он сам, наконец, понял это.

– Ты сильно осунулся.

– «Осунулся»? Мне всегда нравилось слово «осунуться», – он экспрессивно машет рукой, запрокидывает голову и, упиваясь, проводит пятерной по длинным прилизанным волосам. Я предвкушаю сцену самолюбования, Иван Денисович не разочаровывает: – В Питере нагрянули в караоке на Рубинштейна. Вторник, людей почти нет. Вот что за дела? В Сургуте ты в любой день затусить можешь, а в Питере? Вот где в Питере во вторник вечеринки? Но я-таки устроил фурор: всех порвал, всех! Забрался на сцену, говорю диджею: «Давай-ка Protect Me From What I Want» by «Placebo», а менеджер отвечает: «По-английски нет, только по-французски». И что я? – он разводит руки, ожидая оваций. – Отвечаю: «Давай по-французски!» И диджей с таким уважением посмотрел! А женщины! Женщины так и липли!

Одна из них после концерта бесплатно подвезла в гостиницу. Сказала, что восхищена моим пением. Нет, не переспали. Она в клубах мужиков на деньги разводит. Говорит, что «мясо», особенно иностранцы, прилично платит. Но мной прониклась, да.

Иван Денисович любит приговаривать: «Слышишь топот каблуков?

Это твоя женщина убежала ко мне». Кое-что не меняется: он, как был ловеласом, так и остался. В присутствии женщины, одарившей вниманием, Джонни расцветает ландышами на пригорке и источает каламбуры, как цветы – манящий аромат.

– Поездка из Питера в Москву трудно далась. Я мыслю базовыми категориями. Воспитанные девочки в школе популярностью не пользуются, зато после университета спрос на них зашкаливает. Вот как на Ингрид. Но когда мужчине не дают, это больно сказывается на оперативной памяти: ухудшаются собранность, скорость мышления и зрение, да-да, зрение. А я смотрю на мир глазами, я читаю и живу глазами. К концу путешествия я совсем ослеп и по запахам ходил, как крот.

Иван Денисович открыл для себя известный физиологический эффект: у слабозрячих действительно сильноо развиты слух и обоняние: знаю по себе – я людей по ароматам узнаю за 10 шагов до встречи. Добавлю также, что раз в месяц женщины пахнут мокрым железом, вот почему я так много курю: лишь бы заглушить рецепторы.

– Я не силен в категорировании запахов, но аромат Ингрид запомнил хорошо. И мне хотелось подойти к ней, прижать к себе и сказать: «Я буду искать твой запах – терпкий, стойкий, сильный». Мне хочется верить, что смогу дать человеку то, что он хочет. Мы с Ингрид похожи, я думаю о ней постоянно, я копирую ее манеры, ее жесты, ее движения – она жива во мне! И мне хочется, чтобы наши запахи слились в унисон. Но я все провалил.

«Эко Джонни развезло, – думаю, – то ли от алкоголя, то ли от воспоминаний, но подобных приступов ванильной тошноты я давно за ним не припомню, со студенческих времен».

Иван Денисович и сам прекрасно понимает, что самые простые вещи всегда самые сложные: позвать на свидание, прийти вовремя, сказать правду, а не солгать, перестать вести себя, как мудак, и вот в последнем случае товарищ оплошал.

– Знаешь, всю поездку, когда возникали проблемы – застряли в трясине, гостиница забита или еда закончилась – Ингрид все вопросы решала. Ругалась, злилась, но решала. Она умеет путешествовать, может и умеет быть сильной, но хочет казаться слабой. А я, я… Я лажал, крупно и часто лажал.

Понимание проблемы – половина решения. Иван Денисович открывал для себя страшную правду: мы такие, какие есть, и не страшно показаться слабым. Люди – каждый из нас, без исключения – слабые и сильные одновременно, и тут нет ничего постыдного. Но даже в слабости стоит придерживаться срединного пути: быть гибким, когда дует ветер, но сильным, когда тучи расступятся.

– Я ищу сильную женщину, способную взять меня на себя, способную вывезти. Конечно, я могу создать иллюзию того, что все решаю сам, но я остро нуждаюсь в женщине, способной поддержать, когда мне не по себе, когда мне грустно. Она – направление, я – содержание. Она – стратегия, я – тактика. Она – за контроль, а я – за создание уюта.

Какие любопытные эвфемизмы Иван Денисович подобрал к слову «мудак». Он-то не знает: если вдруг возникает нерадостная дилемма, кем быть – мудаком или мразью, выбирайте звание мрази. На первый взгляд покажется, что разницы нет, но это заблуждение: мразь открыто признается, что он – мразь, ведет себя, как мразь, говорит, как мразь, и думает так же, прекрасно осознавая, что все вокруг мрази или мудаки, и не питая никаких иллюзий и не пестуя пустые ожидания, но именно поэтому только мрази в самые неприятные, невыносимые и невозможные моменты ведут себя по-человечески, в отличие от мудаков. Мудак постарается прикинуться вашим другом, чтобы подставить в самый важный и ответственный момент на то он и мудак. Моя без преувеличения главная стратегическая победа в жизни заключается в том, что я вовремя обозначил себя мразью – в отношениях с семьей, друзьями и коллегами – и после этого оказался в состоянии тотальной необремененности ожиданиями от поступков и слов.

– Мне нужно быть любимым! – тут Джонни осекся, а меня подначивало спросить: «Ты заслуживаешь это?» – но я проявил чудеса сдержанности. Иван Денисович перевел дыхание и выдавил признание. – Когда в Москву возвращались, я в зеркале заднего вида поймал взгляд Ингрид. Она смотрела разочарованно, раздавленно. Вот так и выглядит Конец. По итогам поездки я вынужден признать: как человек с весьма неприятными свойствами и чертами характера, я попросту не способен общаться с людьми, выносить их долгое время.

И еще я боюсь, часто боюсь.

Слушая Джонни, вспомнил, как однажды стал свидетелем жуткой семейной ссоры в ресторане: женщина за сорок припомнила мужу и пьяные выходки, и разбитую машину, и увольнения с работы, и просрочку по кредиту, и поставила точку в двадцатилетним браке, вернув обручальное кольцо. В тот вечер мне стало безумно печально: любые отношения цементируются обоюдными компромиссами, и жертвой оказывается тот или та, кто отдает больше, чем принимает. В готовности осознанно принести жертву прячется вовсе не христианская любовь, а кое-что более глубокое – экзистенциальная, а посему – безнадежная, но не бессмысленная решимость. «Если хочешь знать мое мнение, то причина развода – сомнения. У тебя не хватило денег, у нее – терпения. Тем не менее, вы были вместе безосновательно и намеренно», – написал я на салфетке и подумывал вручить только что разведенному мужчине, но опоздал: женщина ровесница уже бывшей супруги так глубоко прониклась брошенкой, что впечатала его лицо в свои буфера, пританцовывая на танцполе под британские хиты начала 2000-х, а старый тупой кобель вцепился лапами ниже талии и закрыл глаза, подпевая.

Порой я ловлю себя на мысли: у мудака с Иваном Денисовичем много общего, и если бы еще год назад я услышал, что женщина забеременела от Ивана, то руку дал бы на отсечение: Джонни, порой даже намеренно культивирующий роль неудачника, упал бы на колени перед девушкой и «пыль бы у ног целовал за аборт». Возможно, теперь все перевернулось, возможно, Иван Денисович действительно повзрослел, возможно, он, наконец, заслужил счастье и семейный уют под светлым абажуром.

– Путешествия меняют сознание, бесспорно. Гостиницы, заброшенные тюрьмы, необитаемый остров с одним-единственным отшельником, ненадежная лодка, трактор, вытащивший нас из грязи, мы потеряли счет времени и не знали, какое сегодня число и день недели. Это путешествие все изменило. Так хорошо мне никогда не было. И так плохо – тоже.

Глаза Ивана Денисовича налились пустотой. Путешествия как зеркало, которое поставили перед тобой и показали таким, какой ты есть на самом деле, полностью и без ужимок; зеркало, показывающее, насколько ты несовершенен. Я внимательно присмотрелся к Джонни. Да, Иван Денисович изменился: научился открываться. Да, он перестал нахваливать свои слабые стороны. Да, он набрался смелости признавать собственные ошибки. И я поймал себя на безобразной, возмутительной, вопиющей мысли: кажется, мой дорогой друг стал порядочным человеком, на которого можно положиться. Теперь я верю Джонни и верю в Джонни.

Вдруг глаза товарища азартно заблестели, и он спросил:

– Слушай, ты дунуть не хочешь?

– Джонни, ты же знаешь: я старый алкаш и траву не котирую, но если ты желаешь – то пожалуйста, вперед.

Иван Денисович потянулся к книжной полке над столом, пошуршал учебниками и вытащил из тайничка пластмассовую баночку с ганджей.

– Я тут у тебя траву спрятал в прошлый раз. Ну, чтоб лишний раз перед ментами не подставляться. Давай по шишке бахнем?

Я поперхнулся виски и выронил сигарету:

– Ты подбросил мне траву – и ничего не сказал?

– Ну да, иначе ты бы не разрешил.

– Иван Денисович, ты неисправимый трикстер.

Безусловно, мы как добропорядочные и законопослушные граждане Союзного государства зароскомнадзорили запрещенные к изготовлению, приобретению, хранению и перевозке психоактивные средства психоделического типа органического происхождения из семейства каннабиноидов, но поутру я выставил Джонни из дому. Ибо нехуй версия 2.0.

* * *

В августе 1812 года 180-тысячная армия французов подошла к Смоленску. В нескольких верстах от Смоленска окопалась дивизия пехоты генерал-лейтенанта Николая Раевского, атакованная французской кавалерией. Раевский не дрогнул. Он приказал кровным сыновьям взять в руки полковое знамя и скомандовал: «Вперед, я и дети мои с вами!»

Соединившись с подкреплением, солдаты продолжали обороняться. Французы перебросили в помощь артиллерию, а на следующий день – стрелков. Пока основные силы русской армии переправлялись через Днепр, Раевский прикрывал отступление.

В июле Артур Викторович тоже навестил Смоленск – проведать родных и город. Поезд, как уставший паломник, подбирался к городу, простукивая пути дальним светом прожектора. В утреннем сумраке прорезался силуэт Храма Успения Богородицы.

Под проливным дождем свинцовой артиллерии французов рушились стены домов и бугрились мостовые. Начались пожары, огонь быстро перекидывался на постройки, смоляне бежали из города. Уходя, российские солдаты вынесли икону чудотворной Божией Матери Смоленской, после чего разрушили мост через реку. Французская армия под барабанный бой вступила в город, оглушая воздух криками: «Виват, император Наполеон!».

Бороду на перроне ни с лозунгами, ни с транспарантами никто не встретил. С рюкзаком за плечами, он первым выпрыгнул из вагона, заглянул в привокзальный буфет и затарился бутылочкой холодного пива.

В битве под Смоленском участвовал близкий друг Наполеона Бонапарта, однокашник будущего императора по Бриеннской военной школе Шарль-Этьен Гюден, в честь которого теперь названа одна из парижских улиц.

Увы и ах, но «не нашим именем волнуются народы, не наши песни улица поет», и, конечно, не нашими фамилиями называют площади и проспекты: Артур Викторович вынырнул из вокзала не на Борода-Сквер-Гарден, не на Милорадплац или в «Квартал красных бульбашей», а на барочную Колхозную площадь.

Шарль-Этьен Гюден сражался у Валутиной горы под Смоленском. Пушечным ядром одну ногу генералу оторвало, вторую сильно повредило. Он умер 22 августа 1812 года от гангрены. Сердце генерала похоронили в Париже на кладбище Пер-Лашез, а тело – в Смоленске, но никто не знал, где именно. Опираясь на воспоминания свидетелей похорон, в июле 2019 года группа российских и французских археологов в ходе раскопок обнаружила останки генерала под старым танцполом в городском парке Смоленска. Никогда еще выражение «танцы на костях» не звучало более уместно.

Извлечение останков Шарля-Этьена Гюдена Артур Викторович наблюдал из первого ряда. Или нет. Я не уточнял. В любом случае, смолянин остался доволен путешествием и вернулся в Москву подтянутым, гладко выбритым и таинственно улыбающимся.

В конце августа «Клуб 28» собрался для подведения итогов летней кампании. Стояла суббота, и мы – я, Артур Викторович, Антось и фотограф Дмитрий – отправились слоны слонять на выселках Москвы, в эфиопское кафе «Авеню» неподалеку от «Российского университета дружбы народов». Собрались компанией на автобусной остановке и двинулись дворами. Увидев название улицы, Антось усмехнулся: «Миклухо-Маклай, барцуха-братуха, белый Бим – черное ухо».

– Очень шотландское имя, – говорю. – Джим Бим, белый Бим.

– А вы знаете, я путешествовал по Эфиопии, причем дважды в Аддис-Абебу и по стране, – Антось широко улыбнулся проходившим мимо чернокожим девушкам в ярких оранжевых, салатовых, темно-зеленых нарядах из сорго и не менее ярких платках, накрученных на голову. Девушки жили в общежитии неподалеку. – В последний раз ездил по провинциям. Так, в город Бахр-Дар приехал ночью и остановился у художника, подрабатывающего в баре, – там свои картины и выставляет. С утра вскочил в лодку и отправился на экскурсию по православным монастырям, по пути наткнулся на гиппопотама, на обратном пути на фламинго. Монастыри хорошие: внутри яркая роспись. Пара местных жителей даже спросила мое мнение по поводу фресок. Я на ходу придумал сюжеты, изобрел собственную теорию цвета росписи. Эфиопы пребывали в шоке от столь подробных «знаний» в области православной иконографики и долго благодарили, а я задумался, не пойти ли в иконописцы. Вернулся в город и пошел обедать в кафе, составленное сплошь из пластиковых столов, стульев и аудиоколонок в полтела высотой. С едой в стране непросто – поездка пришлась на пост, а пост эфиопы соблюдают. Питался странной субстанцией из овощей и макарон, наваленной на кислую инжеру, спасался соками, а соки в Эфиопии чудесные – за 1,6 доллара получишь свежевыжатый напиток из папайи, манго, клубники, банана – или чего твоя душа пожелает! Пиво обойдется дешевле, в 0,7 доллара за бутылку. В Гондере питался кофе и пирожками «самоса» с рисом и сладкой картошкой. Кофе, наиароматнейший кофе, приготовление которого – отдельное искусство сродни спектаклю или концерту, был везде. Местные выпивают по 6–8 кружек в день.

У меня засосало под ложечкой, и я задумался: а не выпить ли сегодня кофе, от которого отказался еще в институте?

– Из Бахр-Дара в Гондер, где стоит знаменитый замок, отправился на автобусе, а автобусы в Эфиопии отходят всегда рано утром, потому что по ночам свет в стране отключают, – Антось бередил воспоминания о былых поездках и с каждым словом становился все более угрюмым. – Ехал вместе с блохастыми амхарцами, бабушками, везущими кур в клетках, деревенскими алкоголиками, стариками, которые палками разгоняют толпу и в поисках сидения способны посоревноваться с олимпийскими спринтерами, женщинами, без стеснения кормящими грудью младенцев всю дорогу, и пузатыми детьми. Пассажиры угощали печеньем и съедобной мелочью. Отвечал «спасибо» на амхарском, чем немало позабавил попутчиков: смеялись они заливисто и душевно. Вообще, жители Эфиопии любят смеяться: ухахатываются, когда играешь на воображаемой бас-гитаре или воруешь пиво у них из-под носа, а дети щебечут, стоит отчеканить футбольный мяч пару раз. Признаться, во время поездки в голове часто звучала мелодия из мультфильма «Каникулы Бонифация»: стоило ребятне завидеть меня, тут же сбегались, что-то просили, предлагали в футбол сыграть, побоксировать. А еще дороги в Эфиопии хорошие, а горные виды за окном умеют удивлять: склоны, реки, дома, втиснутые в холмы. Есть повод вернуться, хотя Кения мне понравилась больше.

Не сговариваясь, мы все испытали прилив легкой зависти по местам, где никогда не бывали – и вряд ли побываем. За обиженных отомстил Артур Викторович: