Текст книги "Клуб 28, или Ненадежные рассказчики"

– Это еще почему? – Дима нахмурился и жестом заказал четыре порции виски. Мы накатили, и меня повело на профессиональные байки:

– Расскажу историю с работы. Мой коллега – технический писатель – тоже решил жениться. Да, так случается: молодые люди полюбили друг друга и, говоря высокопарным слогом советских фельетонов, решили сочетаться не легковесным гражданским, а самым что ни на есть бюрократическим браком. Вынужден признать, что свадьба – вообще нередкое явление что в нашей стране, Беларуси, что у вас, в России, но каждый раз бракосочетания вызывают у меня непонятный привкус горечи и досады. Вот и в этот раз скрепя сердце сватали коллегу: такой молодой, а уже обрученный. Вот именно обручальное кольцо и заставило жениха распереживаться: «Какое выбрать? Из золота или серебра? С драгоценным камнем или жемчугом? Или без инкрустации вовсе?» Парень похудел. Сказались нервы.

И регулярные занятия триатлоном. Но нервы – в большей степени. Мы не могли безучастно наблюдать, как чахнет товарищ, и устроили с коллегами ученый диспут, и консилиум, сопровождаемый звоном стопок, затянулся далеко за полночь. Так вот, в процессе дискуссии мы спорили и ругались, пока я не нагуглил исследование американских ученых из Атланты. Оказалось, что между стоимостью кольца и вероятностью развода есть точная корреляция: если жених подарил невесте кольцо стоимостью от 2 до 4 тысяч долларов, то разводился в 1,3 раза чаще, чем тот, кто потратил меньше. Впрочем, и браки, скрепленные кольцами до 500 долларов, практически наверняка обречены на развод. Одним словом, больше не значит лучше.

– А сколько гостей на свадьбу позвать, твои ученые не выяснили? – музыкант рассмеялся.

– Ты не поверишь, но и здесь есть связь: те молодожены, которые пригласили на торжество много гостей или отправлялись в медовый месяц сразу после свадьбы, оставались женатыми дольше, чем другие респонденты, так-то!

Дима заказал по последней порции виски и спросил:

– А ты жениться не надумал?

– Так было б на ком, – я опрокинул стакан, да так резко, что наушники выскочили из гнезда смартфона, и в динамики ударила песня Флоры. Невесть как, но из 40-часового плейлиста курсор остановился почему-то на ее имени.

– А что, в этих твоих интернетах, где ты каждый день плаваешь, нет приложения, способное в минуту подобрать жену в любом уголке планеты по возрасту, внешности, сексуальной совместимости, уровню интеллекта, личным качествам?

Я вспомнил серию «Повесь диждея» из сериала «Черное зеркало» и хотел было рассказать о реальной программе, находящей идеальную кандидатуру по тесту ДНК, но вовремя прикусил язык, иначе разрыдался бы и напился вдрызг, а после рухнул ровно здесь, у стойки бара.

– Нет, – говорю.

– Парадокс эпохи: чем больше технологий использует человек, тем более одиноким он становится, – с грустью заметил Дима.

Мы расплатились по счету и вывалились из кабака, покурили и разошлись: Дима – в арку и дворы, я – на бульвар и к метро. Выйдя на освещенную улицу, оказался в толпе ярко одетых говорливых туристов из Латинской Америки – и тут же впал в апатию. Глядя на их загорелые смеющиеся лица, на желто-зеленые куртки, вслушиваясь в звонкие голоса, я вспомнил, как однажды оказался в потоке карнавала в Будапеште, на острове Обуда, где проходил фестиваль Sziget. В тот летний день людской поток растекался по городу, как горячая кровь, вспененная алкоголем, растекается и по венам. Глубокая экспертиза в истории и знакомство с творчеством Бахтина заставили взглянуть на карнавал иначе, свежим взглядом (пусть в тот день я уже успел нарезаться).

Как тонко заметил Бахтин, культура карнавала обладает четко разработанной, продуманной системой символов и жанровых форм, а также – самодостаточной, самородной философией. Средневековый европейский карнавал пародировал знаковые события общественно-политической и религиозной жизни – от церковных ритуалов свадьбы или отпевания до миропомазания и коронования монархов. Люди в масках высмеивали попов и судей, докторов и торгашей, рыцарей и менестрелей. И если официальные праздники утверждают стабильность, неизменность и вечность «правильного» миропорядка (за примерами не нужно ходить далеко, достаточно вспомнить выхолощенный Парад Победы в Москве, искусственно насаждаемый День народного единства, краснофлажное 1 мая и даже ритуальные «прямые линии» с президентом), то карнавал, напротив, намеренно выворачивает мировоззрение, выбивает рутину из колеи, ввергая участников в водоворот временно легализованной тотальной свободы, где каждый участник может стать на минуту королем, священником или воином, любовником, богачом и даже трупом. Карнавал, этот гротескный праздник, сбивающий шелуху серьезности и официоза, демонстрирует постоянное течение жизни, вечное движение от умертвляющей и парализующей стабильности к страстному и сексуальному рождению. Карнавал – это движение от отрицания к утверждению, от старости к молодости, от смерти к жизни, вот почему карнавалы неоднократно запрещались, – их боятся. Вот почему Москве нужно меньше митингов и больше карнавалов. Веселье убивает страх, смех убивает диктатуру.

Я шел по следу туристов и понял, что никогда не смогу рассмеяться так же радостно и беззаботно. Родители, взрастившие нас в тревожные 1980-е и лихие 1990-е, научили шпаклевать стены и класть паркет, паять микросхемы и разбирать АК-47, косить траву, удить рыбу, сажать картошку, доить коров, открывать пиво зажигалкой и скручивать папиросы, играть в хоккей и драться в подворотнях, подавать женщинам руку при выходе из автобуса, придерживать двери, рассыпать галантные комплименты и вести светские разговоры, но они не научили нас быть счастливыми.

И если счастья не видать, настал черед уйти в разгул, пусть я для блядства слишком робкий.

Глава 16
Цифровое сватовство, или битва при «Энфилде»

– Касатики, колесил сегодня на метрополитеновском электропоезде и заметил любопытную социальную рекламу на стене вагона, предупреждающую об угрозе краж в составах, – телеграфировал Антось Уладзiмiравiч в общий чат с другого конца оптического кабеля. – Но я, признаться, увидел совершенно другую картину: незнакомый мужчина хочет познакомиться с понравившейся ему женщиной – и в качестве знака внимания подкладывает в сумку девушки кошелек с деньгами. И я задумался: «Счастье – оно ведь где-то есть, где-то лежит, портится, душком отдает?» – и твердо решил освежевать не затянувшуюся рану и восстановить приложение «тиндер», нареченное мною: «тандыр», на смартфоне. Заморская забава позволяет баб всяких потискать, и не только силиконовых. Уже на десятой минуте моего пребывания в Сети получил лайк от один-икс-бетиной. Шо за йобанатам?

– А чего вы ожидали? – спрашиваю. – Артур Викторович не выказывает знаков внимания обозначенной особе, а физиологические потребности, реализуемые в горизонтальной плоскости, никто не отменял! – Кроме того, – продолжил земляк, – я обновил фотографию в «фейсбуке», сопроводив чужеродной цитатой: эдакая издевка над цифровым нарциссизмом. Тут же получил нагоняй от матушки: хуле я понос лью на блогеров, а сам уподобляюсь? Но это же ирония: выложить фотографию и прилепить чужую цитату!

Мы побалагурили с полчаса и ушли работу работать, а я задумался: тот же самый Антось Уладзiмiравiч – с теми же руками, с тем же усталым профилем, как у слона, бредущего к водопою во время засухи, с теми же непробиваемыми дробиной скулами – еще полгода назад уверял, что «тиндер» – «хуйня какая-то, калейдоскоп: будто зашел на рынок в свиной ряд – и пятачки выбираешь», а тут вон оно как!

России, безусловно, всякие буржуйские скрипты, когда есть посконные скрепы, не подходят: необходимо на уровне правительства Российской Федерации обязать инновационный технопарк «Сколково» разработать «антитиндер» – православно праведное приложение для знакомств под названием, например, «Сваты»: вместо кавалера на свидание приходят его лучшие приятели, вместо девушки – ее подружки, а дальше начинается торг: «Наша Машка крестиком вышивает!» – «А наш Сашка по красному дереву столярничает!» – «Наша Машка такие борщи наваривает: одним запахом наешься!» – «А наш Сашка такие шашлыки нажаривает – даже вегетарианцы за обе щеки уплетают!» – «А ваш Сашка, поди, за воротник закладывает?» – «Выпивает, не спорим, не спорим, но… Но только в компании и под хорошую закуску!» После подсчитываются плюсы и минусы в анкетах, а дружки да подружки решают, стоит молодым замиловаться лично – и отказаться голубки не в силах, потому что общественное мнение давит, да и народу виднее. У приложения «Сваты» один недостаток: где вы найдете у человека 30+ больше одного настоящего друга или подруги?

Я обдумал мысль от корешков до почек, а после осадил себя: «Вдруг Антось прав? Пока я страдаю по Флоре, пока жалею себя, вдруг счастье действительно где-то лежит, душком отдает, пятачком в витрину тычется – а я тут?» – и стыдливо, украдкой установил «тандыр» на свой смартфон. Разобрался не сразу: мы в «Клубе 28» – люди аналоговой эпохи: привыкли говорить: «Заебись!», а не лайки да матчи накликивать, ведь так и до беды недалеко: несчастье всегда по лайкам ходит – спросите у бывших.

Заварил черного чаю и поразмыслил, какую фотографию на аватарку поставить. Вспомнил, как магистр игры «Что? Где? Когда?» Максим Поташев рассказывал забавный случай: какой-то кадр в «тиндере» загрузил его фотопортрет, и знаток распереживался за репутацию передачи: «А вдруг девушка сама играет? Вдруг вопросы из теле-домика начнет задавать, а парень не ответит? Что тогда красавица об умниках подумает?» Идею установить на аватарку фотографию молодого Александра Друзя незамедлительно отмел: я-то покрасивше буду, и борода симпатичнее, чем усы. Задаунлодил фотокарточку, задагерротипленную на корпоративе компании «Лаборатории Касперского», где я статный, задумчивый, с молодой щетиной на точеных скулах. Затем настроил фильтр на 28-летних девушек в московском радиусе – и затаился, ожидая реакции. Ответы полетели в полчаса, пришлось отвлечься от рабочего компьютера и уделить время соцсетям. Распланировал календарь свиданий на ближайшую неделю и отправился домой – приводить себя в порядок, выглаживать вещи и чистить организм компотом из сухофруктов.

Накануне первого свидания не пестовал никаких завышенных ожиданий: фотография не играет никакой роли, а вот длительность звуков имеет важное значение. Так, «соодзе» по-японски означает «девушка», а «соодзее» – орангутанг. Обычно, чтобы женщине стать чудовищем, достаточно смыть косметику и лечь спать – с утра вы удивитесь соседству. Моя новая знакомая общалась по телефону коротко, рублеными фразами, будто не способная соединить больше пяти слов в одно предложение, что привело к печальным умозаключениям. Почти не ошибся: у памятника Грибоедову дежурила девушка, оштукатуренная лучше свежей московской квартиры в новостройке. Мы заглянули в бар на Чистопрудном бульваре. Она твердо направилась в большой зал, видимо, хорошая зная планировку, и уселась за столик у окна:

– Здесь мило.

Глубокое знакомство с журналистикой научило считывать реальное значение слов в эпоху политизированного новояза: если в новостях пишут: «хлопок», значит, произошел взрыв, «задымление» = «пожар», «подтопление» = «потоп», «отрицательный рост» = «падение», «негативные тенденции в демографии» = «вымирание», «беспорядки» = «одиночный пикет», «массовые беспорядки» = «прогулка по улице», «не имеющий аналогов в мире» = «нахрен никому не нужный». Это применимо и к женскому тезаурусу – когда женщина говорит: «Мой муж – самый лучший», она имеет в виду: «Неудачник»; когда говорит: «Моя любимая подруга», значит, думает: «Та еще сука»; когда восклицает: «Это замечательно!», то внутренне морщится: «Ужасно раздражает», а если вдруг проскользнет слово: «Мило», значит, пиздец:

это посредственно. «Власть над языком дает власть над миром», как говаривал малоизвестный немецкий философ и поэт Фридрих Гельдерлин. Одним словом, наше свидание не продлилось и получаса: девушка ретировалась, сославшись на внезапно заболевшую собаку. «Вот сука», – подумал я – конечно, про собаку, не про девушку.

На следующий день отправился в бар «Проточный» в одноименном переулке, где выпивал каждый раз перед походом в кинотеатр «Октябрь». Уселся за крохотный столик рядом с окном. Приглашенная девушка опоздала на 15 минут, как ей и положено.

– Юнона, – она протянула руку в перчатке. Редкое имя. Я посмеялся: в Штатах дети из неблагополучных семей получают уникальные имена, такие как Ноушон, Уник и Брейоншей. Думаю, потому, что кроме имени родители ничего детям дать не могут: пусть хоть так выделяются среди одноклассников. В России дело обстоит иначе: редкие имена детям дают представители богемы. Представители богемы и недалекие умом граждане. Часто указанные группы пересекаются.

– Кем ты работаешь? – спросила Юнона.

– Я строитель, бригадир, – ответил, с трудом сдерживая смех.

Не надо бросаться салфетками в монитор, дорогая читательница! Я стены шпаклевал? Шпаклевал! Обои клеил? Клеил! Паркет в квартире реставрировал? Реставрировал! Плитку в ванной укладывал? Укладывал! Я беларус? Беларус! Так чем не строитель?

Девушка слушала мои хомхы вполуха: я кончиками пальцев чувствовал, что ее так и подмывало рассказать о несостоявшихся отношениях и не родившихся детях, но жизнь хорошо подготовила: я твердо верил – никогда не спрашивай у женщины, сколько цветов она заплетала в волосы, сколько сигарет выкурила наполовину и сколько рубашек размером больше надевала. Плохо переваренное прошлое имеет удивительную силу отравлять настоящее и убивать будущее.

Мы выпили, отужинали, Юнону разморило, и она сняла перчатки. На безымянном пальце шрамилась белая ложбинка от недавно снятого обручального кольца. Я вспомнил недавнюю встречу с Димой-гитаристом и спросил:

– Юнона, а кольцо, подаренное вашим мужем – оно дорогое было или нет?

Девушка сдерживалась слишком долго, и, наконец, ее прорвало: я узнал и про измены, и про отпуск порознь, сопровождавшийся краткосрочным курортным романом, и битую посуду с порезанными ножницами платьями.

– Так кольцо сколько стоило?

– Арсений купил самое дорогое кольцо в салоне! – ответила барышня и в глоток уговорила бокал вина. «Их отношения были обречены с самого начала», – подумал я самодовольно. Юнона допустила фатальную ошибку, приняв видимые проявления любви за ее содержание. Она же, напротив, считала кольцо с бриллиантом проявлением подлинных, искренних чувств и потребовала ответа: – Разве это – не любовь? Разве подарить кольцо – не любовь? Ты вообще знаешь, что такое любовь?

– Я – и не знаю? – я приосанился и выпалил. – «Когда не можешь уснуть, когда хочется нюхать волосы, хотя это просто шампунь: другие женщины моются тоже. Когда не заметил сам, как стал говорить этим странным голосом, – тебе кажется, как в мультфильме, со стороны совсем не похоже. Когда не можешь проснуться, не увидев сон до конца, потому что снится она, – еще немного – и обнаженка. Когда героиням в порно не хватает ее лица. Когда несмешно пошутил, а она рассмеялась звонко!».

Я процитировал песню «Характеристика» группы «Дайте танк!» и намеренно опустил припев, потому что «любовь – это когда онанизм не помогает», а Юнона не просто ударилась, она разбилась в слезы и схватилась за телефон, позвонив Арсению и потребовав немедленно, сию секунду, забрать из ресторана.

– Я отдала тебе лучшие годы жизни, а ты забрать меня не можешь! – сказала она гневно, и я понял, что пора заканчивать вечер: лучшие годы жизни она уже отдала, и что мне достанется?

Кавалер опаздывал, мой странный ужин скрасили бутылка вина, песня «Le bien et Mal» Суад Масси, доносившаяся из колонок, и слезы девушки, водопадившиеся в две тугие струи. «На три четверти мы все состоим из слез», – вспомнил я и заказал счет. Арсений забрал бывшую и ретировался, а я вернулся домой в растрепанных чувствах и немедленно направился в душ, чтобы смыть маслянистый пот и потные мысли.

На следующий вечер в бар «Дума» на Моховой улице сногсшибательная блондинка, приглашенная на свидание, не пришла. Не надо злорадствовать и потирать руки: да, не люксовый ресторан, да, кухня не очень, но вы когда-нибудь пробовали местный коктейль «Белая замша», названный в честь одноименных духов? То-то же! А я фанат.

Уселся за стойку и заказал пару коктейлей, временами оглядывая публику, пока глаза не зацепились за подтянутую симпатичную девушку с короткой залакированной стрижкой.

– Привет, красавица, как дела? – крикнул я, поймав ее взгляд. Не хочешь выпить?

– Ты кого красавицей назвал? Что за маскулинные стереотипы? огрызнулась девушка и подхватила подругу за локоть.

В непростые времена довелось родиться белым гетеросексуальным мужчинам с традиционным набором ценностей. Помню, как бился над написанием поздравлений нашим прекрасным коллегам – девушкам к 8 марта: ляпнешь что не то – обидятся и набросятся с ногтями острыми, аки когти стимфалийских птиц. Причем, за любую формулировку. Скажешь девушке: «Оставайся такой же красивой!» – насупится и осадит: «Женщина не обязана быть украшением чужих глаз и соответствовать навязанным стандартам красоты» (и будет права). Скажешь: «Желаю полюбить себя и не стесняться своей внешности» – ответит: «А ты не охуел ли часом? Чем тебя моя внешность не устраивает?». Скажешь: «Желаю тебе улыбаться чаще, ведь улыбка – лучшее украшение женщины», она разозлится и ответит: «Женщина не обязана наигрывать настроение ради твоей прихоти!» (и снова же – будет права). Скажешь: «Желаю тебе заботиться о себе и своем здоровье» – тут же взорвется: «Ты меня сейчас больной назвал?».

Но, признаться, с коротко стриженной красавицей, сбежавшей из бара после попытки пофлиртовать, я категорически не согласен: никаких маскулинных стереотипов в моем обращении не прозвучало. Между обобщением и стереотипами пролегает пропасть. Мы прекрасно знаем, что обычно мальчики ведут себя вот так, а девочки вот так. Феминистки же обвиняют нас во всех грехах, потому что ими движет идея уникальности каждого индивида. Однако – и тут я заявляю как дипломированный юрист, сдавший зачет по предмету «Логика» – без обобщений невозможно построение логических умозаключений. Воспринимать человека стереотипно – непростительно, потому что стереотип – заранее сделанный вывод, не базирующийся ни на чем, кроме ненадежных аргументов и ограниченного личного опыта. В то же время непростительна и неспособность делать простейшие обобщения, на которых базируются дедукция и индукция. Отсюда довольно неприятный вывод: сказать, что зачастую женщины – красавицы, – это обобщение; а сказать, что все женщины – красавицы, – вот это уже стереотип.

И я бы дальше тонул в водовороте софизмов, как вдруг справа подсела брюнетка в коротком платье с пошло накрашенными губами:

– Привет, красавчик. Часто здесь зависаешь?

– Случается, – ответил я и жестом попросил официанта повторить коктейли обоим.

– Красивый пиджак, – сказала незнакомка, проведя тыльной стороной ладони по вельветовому рукаву. – Ты бизнесмен? Или юрист? – Грузчик, – я приложился к стакану. – Ночной грузчик.

И разве я солгал? Пару раз в месяц я помогаю коллегам сгружать 20-килограммовые коробки с маршрутизаторами, так что имею полное право именоваться грузчиком!

– И откуда у быдла деньги на такие пиджаки? – прошипела брюнетка и вскочила со стула. Под цокот ее каблучков я вспомнил, как однажды заскочил в книжный, прикупил «Текст» Глуховского и рванул в консерваторию. Давали Малера. На входе обмолвился парой слов со знакомой журналисткой – культурным обозревателем в одной газетенке. Самой что ни на есть культурной: очочки в строгой оправе, приталенный жакет, только кандибобера не хватало. Она заметила Глуховского и с таким презрением посмотрела, что в предконцертном гаме – ей-богу, я не лгу! – отчетливо послышалось: «Как это быдло на порог пустили?» – а зрители, толпящиеся в фойе, пристально оглядели меня с ног до головы и негодующе зашептались. Журналистка аж вздрогнула от звенящей пошлости, веющей от меня. И так неловко стало, что я полез в закрома острот, придумывая отповедь, но в тот день все каламбуры протухли.

И точно так же, как брюнетка, фыркнув и цокнув туфлями, знакомая продефилировала в зал. Но надо ж было такому случиться, что во втором отделении, как выстрел в морге, раздался звонок ее телефона. Решайте сами: и кто в итоге быдло, а кто – нет? Не надо мне тут ля-ля и «Глуховский – это попса, то ли дело Пелевин» или «Малер – для эстетствующих лохов, а вот Шнитке – вещь!» Плавали знаем. В филармонии музяку тоже слушали.

Думаю, стоило возразить брюнетке, но я уже нарезался, а потому ничего не сказал, проводив девушку смеющимися залитыми глазами.

На последнее свидание в пятницу вечером я выдвинулся во всеоружии, проведя обстоятельную рекогносцировку, потому что мне в сердце запала светлая грусть, посыпанная зеленью глаз, никогда не знавших слез. За день до встречи я уточнил: «Есть предпочтения по еде?» – «Нет, – ответила девушка со звонком именем Ася. – Я люблю еду, и еда любит меня».

Забронировал столик в ресторане средиземноморской кухни «Ботик Петра» на Лесной улице. Подали две бутылки заледеневшего просекко, дородную дорадо, блюдо с устрицами и прочими морскими ежами. Мы выпили по бокалу – и время растворилось: я не заметил, как проговорили два с половиной часа. Улыбчивая, бойкая Ася тоже училась МГИМО и поигрывала в «Что? Где? Когда?». Мы обсудили ближневосточную стратегию России и шансы кандидатов на предстоящих президентских выборах в США, поэтику акмеизма и футуризма, последние романы Уэльбека и воссоединение Red Hot Chili Peppers, чтобы безоглядно восхититься и возжелать тела друг друга.

Уже расплачиваясь по счету, я вспомнил, как в книге бывшего главы отдела Bid Data корпорации Google прочитал любопытное наблюдение: ученые из Стенфорда и Северо-западного университетов проанализировали сотни быстрых свиданий между парнями и девушками, пытаясь определить факторы, влияющие на возникновение контакта с партнером и желание пойти на вторую встречу. Выяснилось, что мужчины, если им понравилась девушка, пытаются говорить более монотонным, преувеличенно мужским голосом. Женщины, напротив, начинают говорить мягче и короткими фразами.

Если парень не нравится девушке, ее речь изобилует «возможно», «наверное» и другими неопределенными словами. Поэтому, если барышне «вроде бы» нравится коктейль, она «вроде как» зябнет, или «наверное» хочет перекусить – она «вроде бы» «как бы» «наверняка» увлечена не вами.

Женщина наверняка заинтересована парнем, если рассказывает о себе и часто употребляет местоимение «я». «Я» – признак того, что она чувствует себя комфортно. Также она часто вворачивает риторические вопросы: «Понимаешь?», «Ты слышал об этом?». Еще женщинам нравятся мужчины, соглашающиеся с ними и выражающие поддержку и одобрение словами: «Вау», «Круто», «Потрясающе».

Наконец, самый главный индикатор: знак вопроса. Если во время свидания женщина задала много вопросов, значит, второй встречи не видать. Большое количество вопросов – признак скуки, поэтому единственный вопрос, который мужчина должен услышать за ужином: «Не хочешь пригласить меня на свидание еще раз?».

За весь вечер мы перекинулись с Асей по вопросу. Я улыбнулся, понимая, что мы наверняка отправимся ко мне. И надо же было такому приключиться, что в гардеробной, получая пальто и полушубок, я плечом о плечо столкнулся с бывшей. Если призраки и существуют, то глядят они такими же пустыми, пустыми и осуждающими глазами. Мы не обмолвились ни словом, да и о чем разговаривать людям, похоронившим одного выкидыша на двоих? Так и надгробится: без дня рождения, зато с датой смерти.

Хуй упал, я проводил Асю домой, – благо, жила она неподалеку, за Белой церковью, – рассеянно слушая верещания и не запомнив ровным счетом ничего, после чего вернулся домой, чтобы расхаживать полночи по кухне в обнимку с бутылкой хреновухи. Виски приберег на тучный день.

Какой вывод я вынес из непродолжительной, но тем не менее, безрассудной авантюры под названием «свидание по тиндеру»? Технологии потворствуют одиночеству. Ты можешь общаться с коллегами по «телеграму», не видя их лиц неделями. Ты не обязан идти в магазин, чтобы купить книги или одежду – достаточно оформить заказ онлайн. Раньше, чтобы позвонить родителям, ты отправлялся на почту или искал таксофон. Теперь у тебя есть «вотсаспы» и «телеграмы». Правда, желание позвонить пропало начисто.

* * *

У каждого писателя есть слабость делать выводы по косвенным признакам: желтые фаланги пальца у курильщика, подагра и синдром Авраама Линкольна у гениев (если верить Эфроимсону), бас-гитара в подвале каждого афроамериканца.

Сегодня, девоньки любого пола и гендера, поделюсь с вами еще одним секретом: как определить, что мужчина никогда не изменит, не предаст, не объявит: «Как же ты меня заебала, милая» (ну, сказать, может, и скажет, но не уйдет точно). Как только вы узнаете этот признак, то безошибочно сможете определить, что перед вами безупречно верный мужчина.

Он болеет за футбольный клуб «Ливерпуль». Только настоящий фанат «Ливерпуля» знает, что твоя любимая [команда] может поскользнуться в принципиальном матче с прямым конкурентом и привезти гол на последних минутах, проиграть аутсайдеру в заключительном и решающем матче сезона, разбазарить семиочковый отрыв и надеяться на ошибку соперника, занять второе место в чемпионате, проиграв всего раз в сезоне. Он знает это, но все равно верит и любит, любит и верит. Говорю это, как фанат «Ливерпуля» с 2004 года.

Я разродился этой мыслью во время матча «Ливерпуль» – «Манчестер Сити», состоявшегося в начале мая 2019 года. «Сити» победил, почти гарантировав чемпионство в Английской премьер-лиге. Манчестерцы не оступились и защитили титул второй год подряд.

Впрочем, поражения куда важнее побед, ведь поражения вскрывают все лучшие черты человека: настойчивость, силу духа, терпение, а победы, наоборот, развращают и демонстрируют все худшее: надменность, завистливость, злобу. И кого стоит уважать больше? Тех, кто проигрывал чересчур часто, чтобы, наконец, стать достойным победы, или вечных победителей?

Спустя пару дней «Ливерпуль» вновь заставил нервничать. Помню, как ехал в пивной бар у метро «Спортивная». Помню, как «Ливерпуль» отгрузил четыре мяча в полуфинале Лиги Чемпионов с «Барселоной». А вот как братался с другими фанатами в красных футболках и на радостях разбил пустой бокал из-под пива, помню смутно. Да, фанаты «Ливерпуля» – эталон верного мужчины. Но есть один минус: живут они недолго – нервы расшатаны, сердечко слабенькое.

Увлечение футболом – это не праздная забава и не дань моде, а, напротив, уроки жизни, которые с молодых ногтей стоит усвоить каждому юноше, ведь, как однажды заметил не кто-нибудь, а сам Альбер Камю, «всем, что я наиболее твердо усвоил о морали и долге, я обязан футболу», и этот урок применим и к моему биографическому опыту.

Как Камю и Набоков, в школьные годы я стоял на воротах: не потому, что родился самым толстым (напротив, до студенческих лет я оставался самым тощим на поле), а потому что всегда лез в гущу игроков, презирая возможные последствия (шрам на подбородке остался с того дня, когда я влетел головой в штангу после удара нападающего, а на руке – когда подставил руку под бутсу при выходе один на один).

Осип Мандельштам, Валерий Брюсов, Николай Гумилев, Саша Черный экзотики ради упоминали футбол в своих стихах, а вот Владимир Набоков, помимо тенниса и шахмат, увлекался футболом всерьез: впервые он встал в рамку еще в Тенишевском училище в Петербурге и в мемуарах «Память, говори» вспоминал, что директор крайне насторожился, когда юноша предпочел стоять в воротах, а не бегать в поле с другими учениками. Опасения директора объяснимы, ведь амплуа вратаря симптоматично и красноречиво: как решение Раскольникова убить бабку топором свидетельствует о мягкости характера и неминуемом раскаянии (да простят меня читатели за спойлер: смерть от топора жутко кровавая, но крайне гуманная и быстрая, подчеркивающая человечность студента), так вратарский свитер и перчатки раскрывают человека полностью. Не случайно книга журналиста Джонатана Уилсона о голкиперах называется «The Outsider», что в переводе на русский означает «Чужак», «Изгой», «Белая ворона», а все потому, что вратари всегда пребывают в отчуждении: пока полузащитники разыгрывают мяч в центре, вратарь обстукивает штанги на удачу; пока нападающие отмечают забитый гол на другом конце поля, вратарь празднует в одиночестве; наконец, даже на поле голкипер выходит в другой, отличной от сокомандников форме. Вратарь – всегда посторонний, Камю подтвердит.

В эмиграции Набоков поступил в Тринити Колледж при Кембридже и надел вратарский свитер. Впрочем, товарищи по команде не очень-то жаловали голкипера: «Сложив руки на груди и прислонясь к левой штанге, я позволял себе роскошь закрыть глаза, и в таком положении слушал плотный стук сердца, и ощущал слепую морось на лице, и слышал разорванные звуки еще далекой игры, и думал о себе как о сказочном экзотическом существе, переодетом английским футболистом и сочиняющим стихи, на непонятном никому языке, о неизвестной никому стране».

Да, набоковские откровения подтверждают: Тринити Колледжу исторически не везло на вратарей, ведь в 1911 году за него выступал Нильс Бор, в будущем – член Датского королевского общества и его президент с 1939 года, академик более 20 научных академий мира и Нобелевский лауреат по физике. Бор вместе с братом Харальдом успел поиграть за датский футбольный клуб Akademisk Boldklub Gladsaxe, который и сегодня выступает во втором дивизионе Датской футбольной лиги. Впрочем, успехи Бора в воротах не впечатляют. Другое дело – Харальд, который с датской командой на Олимпиаде 1908 года в Лондоне дошел до полуфинала.

И если Набокову Нобелевку так и не вручили, другому футболисту повезло больше: Камю страстно любил гонять мяч. В детстве всякий раз, когда Альбер возвращался домой после матча, проведенного на школьном цементном дворе, в грязной одежде или рваной обуви, бабка била внука, что объяснимо: отец будущего философа погиб в окопах Первой мировой, а мать трудилась в две смены на фабрике и уборщицей, чтобы хоть как-то прокормить семью, потому к предметам гардероба относились рачительно, даже чересчур: чтобы продлить существование ботинок, бабка отдавала их в мастерскую, где обувь «подбивали огромными гвоздями, имевшими целых два полезных свойства: они укрепляли подметку и с головой выдавали игрока в футбол». На фоне регулярных взбучек дома Камю принял стратегически верное решение сменить позицию полевого игрока на голкипера: меньше движений – обувь медленней изнашивается. Впрочем, в 18 лет о футболе пришлось забыть: писатель заболел туберкулезом и захаркал кровью. Врачи настрого запретили тяжелые нагрузки и прописали теплый климат. Философ сменил амплуа игрока на наблюдателя, став завсегдатаем матчей «Расинга», а в 1940-е даже успел потренировать детскую школьную команду в алжирском Оране.