Текст книги "Клуб 28, или Ненадежные рассказчики"

Борода оказался легок на помине: подоспел в момент. Фотограф Дима подхватил Бороду и его спутницу на машине, они вместе прибыли на заключительное заседание «Клуба». Дима явился в костюме Деда Мороза и с мешком подарков за плечом.

– А кто здесь хороший мальчик Антось? Ну-ка вставай на табуретку и рассказывай стишок!

Беларус вскочил на кровать и коряво пропел песню группы «Марлины» под названием «Дед Мороз»:

 
Я весь год себя вел хорошо
И с соседями был как шелк.
Я словно ангел теперь, чего еще?
Ну, наконец, мой час пришел!
Я пролистал не один журнал
И в интернете часами искал
Свой идеал. И теперь мои грезы
Я опишу в письме Деду Морозу!
Дед Мороз!
Подари мне порнозвезд!
Я не буду просить всех подряд:
У меня есть конкретный модельный ряд.
Мощный бампер и не менее мощный зад Это то, чему я особенно рад!
Нужен также глубокий актерский талант
Илиумелые руки, как вариант.
И если трюки по замыслу режиссера
Выполняют сами, без каскадера!
Дед Мороз!
Подари мне порнозвезд!
 

Дед Мороз поаплодировал и вручил хозяину квартиры бубен, потому что Антось всегда восторгался мусульманскими зикрами и не раз становился их свидетелем (а, возможно, и участником). Мне достался синий блокнот Moleskine с напутствием написать книгу, Артуру Викторовичу и его пассии – набор винных бокалов.

– Дима, так Новый год не скоро, через полгода. Ты почему в костюме? – спросил Антось.

– У вас, может быть, и не скоро, а у меня новый год жизни начинается прямо сейчас: я получил вид на жительство в Израиле. Вместе с семьей переезжаем, как только все уляжется, и авиарейсы возобновят. – Эмигрируешь?

– А что делать? У меня же дети, о них позаботиться нужно, а здесь что…

Мы понимающе промолчали – все, кроме Антося:

– У меня тоже новый год жизни намечается: начальник сказал, что меня рассматривают среди кандидатов на сокращение. Оно и понятно – кризис, срезай издержки, увольняй всех – господь труда отличит своих!

– И что сделаешь, если уволят? – спросил с тревогой.

– Да как что? Поплачу полдня, да чаю с чабрецом заварю. Потом в карпатские горы уйду. Пешком. А квартиру на вас перепишу – будете проводить закрытые заседания «Клуба 28» здесь.

– И что, совсем не расстроишься?

– А зачем грустить? Мне давно требовался пинок, чтобы перестать зарабатывать. Я как Шура Балаганов: твердо знаю, сколько денег для счастья нужно. Продам квартиру – и ближайшие 15 лет могу ничего не делать – ездить по миру и завтракать соками да сомой.

Но хватит трещать – футбол начинается!

Мы расселились на матрасы, разложенные на полу, и включили матч между клубами «Зубило» и «Шарикоподшипник» Высшей лиги Чемпионата Беларуси по футболу.

Когда цунами пандемии накрыло планету, никто оказался не готов: информационные агентства со ссылкой на профильных «экспертов» трубили, будто болезнь не страшнее гриппа, и публиковали бравурные репортажи, что финансовая подушка непробиваемая, госпитали на изготовке, доктора – в предвкушении; горожане устраивали сиесты и выезжали в парки на шашлычные пати, подтрунивая над паникерами в медицинских масках; больницы не закупили аппараты искусственной вентиляции легких, лекарства, защитные костюмы и даже антисептики; высокотехнологичные центры, легко дешифрующие геномы динозавров, и медицинские предприятия, выпускающие виагру, ботокс и плацебо, почему-то не наладили вовремя производство тестов на выявление хвори; политики, давно ставшие заложниками избирателей и собственного образа, делали вид, что все под контролем, пока паника не заразила всех.

И если одни государства, как США или Германия, напрочь запломбировали сухопутные границы и аэрогавани, ввели разорительные штрафы для нарушителей карантина, запустили программу помощи промышленности и выплатили денежные компенсации каждому гражданину, были и страны, напрочь отказавшиеся признавать эпидемию, например, Беларусь. Президент Александр Лукашенко, стоя у коробки хоккейной площадки, спросил у журналистки: «Ты видишь, что здесь вирус летают? Вот и я тоже не вижу», – тем самым, похоронив любые начинания в борьбе с болезнью: в стране не закрыли границы, не отменили трудовую повинность, не закрыли школы на каникулы, – и Чемпионат Беларуси по футболу оказался единственным в мире регулярным спортивным мероприятием, транслируем по интернету и телевидению, чем и воспользовался Антось Уладзiмiравiч: имея богатый фанатский стаж еще по Гомелю и полагаясь на давнишние связи в местной тусовке, он сделал ставки в тотализаторе. Афера взлетела: земляк трижды выиграл на договорных матчах «Дожинок», «Дрыгвы», «Навальнiцы» и заработал почти 50 тысяч рублей. Правда, незамедлительно последовали санкции – друга заблокировали в трех букмекерских конторах за чересчур подозрительную активность, но не сегодня. Антось поставил на матч «Зубило» и «Шарикоподшипника» с общим счетом 3:1.

– Димон сказал, что Гриша слышал, как Витек побазарил с Белым, а он выпивал вчера в баре с Андрюхой, а Андрюха играет за «Зубило», – беларус не мог нарадоваться собственной удаче. – Так вот, Андрюха сказал, что они исполнят матч 3:1!

Кажется, какое-то из пяти звеньев приврало: в первом тайме «Шарикоподшипник» начисто выжег центр, и нападающие соперника с трудом доходили до пределов штрафной площади, пока игроки другой команды выписывали кружева на уголках вратарской, протаскивали кроссы по бровке и филигранно навешивали к одиннадцатиметровой отметке, – но только один мяч зашел в сетку. К перерыву Антось поседел. Во втором тайме что-то изменилось: уже «Зубило» накатывало волнами на ворота соперника, дважды огорчив вратаря, передачи защитников обрезали накоротке, нападающих «Шарикоподшипника» гасили «коробочками» в центре, судья исправно свистел и выдавал «горчичники», отправив на скамейку один из «подшипников», пока, наконец, на 89-й минуте «Зубило» не вырвало победу случайным срезом из рук голкипера.

– Мне ж говорили, что матч договорной, договорной! – Антось ругался в прихожей, провожая гостей. – Все, решено: больше никогда ни одной ставки на спорт не сделаю!

Дима подхватил Артура Викторовича и Марину на своей машине, а я вызвал такси. Пустой двор, где ни одной бабки или алкоголика на лавке; пустая пачка сигарет с крошками табака на дне; пустое небо с фиолетовыми тучами – и ни Луны, ни одной звезды; пустые баскетбольные площадки и загоны для выгула кобелей и сучек.

Такси подъехало скоро, водитель не спросил пропуска на дальнейший досуг. Пустые улицы, где ни автобусов, ни машин, и только фуры, разъезжающие в темное время суток. Пустые мостовые, где ни драк, ни прохожих, ни проституток. Пустые рекламные щиты и здания с черными зрачками окон; фонарные столбы, светящиеся натощак, скупо; парапеты высоток, где гирлянды обесточены, а скульптуры ангелов попрятали хвосты, – и множащаяся темнота, растущая на дрожжах. Пустой стакан, пустая бутылка виски, еще одна пачка сигарет с пустой челюстью, и если мне посчастливиться прожить еще один день, я закончу повесть.

Позвонил Антось Уладзiмiравiч:

– Ты добрался? Это хорошо, потому что с тебя 1238 рублей за пиво. Округлим до 1250, если ты не против.

Я же говорю: я неправильный беларус, не умею зарабатывать.

– Договор. Но напоследок у меня один вопрос: вот продашь ты квартиру, отправишься в Гомель, а потом путешествовать – и? Что дальше, Антось? У тебя осталась хоть какая-нибудь мечта – мечта, ради которой стоит жить?

– Конечно! – земляк ответил чересчур бодро, и я приготовился к каламбуру. – Мечтаю посмотреть записи всех новогодних салютов, залитых на ютуб. Если их снимали, значит, это кому-нибудь нужно?

И будет мне вечный праздник.

Засим расстались. Вместе с приступом опьянения меня накрыло и легкое чувство тоски: я твердо знал, что к концу лета Антось продаст квартиру и отправится в невозможное и оттого великое путешествие, и вряд ли вернется. Периодически мы будем общаться по видеосвязи, чаще – списываться, но с каждым разом все реже, как и положено людям, оказавшимся на расстоянии, однако любая личная встреча, где бы она ни произошла – в Перу или Руанде, Дели или Лиме, Мехико или Кобрине, – мы будем вспоминать прошлое и ворошить шелуху настоящего, а будущего – нет, ни разу, потому что научились ничего не загадывать и ни о чем не мечтать. Я порадовался за земляка. Порой, чтобы начать новое, приходится выжечь дотла старое, а из пепла прорастают самые жирные цветы.

Сквозь полуоткрытую раму окна, дешевые наушники и песню Ника Кейва «Jubilee street» прорвался животный крик: на пустой дороге кошку переехал автомобиль, и она кричала так громко, так безнадежно, словно младенец, брошенный матерью умирать на морозе, и я знал, что ничем не могу ей больше помочь, кроме как выйти, отыскать и добить, и понял, что времени не осталось вовсе. Если я не закончу то, что начал, то и меня насмерть переедет судьба.

В книжном шкафу спали дорогие мне книги, за стеклянной створкой – билет с прошедшего концерта Флоры, а ноутбук подманивал светящейся клавиатурой, как зажигаются огни святого Эльма, ведущие моряка на погибель, и я уселся за стол, чтобы просеять сквозь сито клавиатуры все встречи, впечатления и разговоры последнего года – впечатления, изменившие нас навсегда.

Глава 28
Богу – богово, кесарю – кесарево

Вы замечали, что в температурном бреду слова слипаются, а на морозе и в ознобе – разлагаются, разграниваются на слога? Я заболел коронавирусом в субботу между 24-й и 25-й главами книги.

С утра с Антосем и моей давнишней коллегой сходили на показ ирландского кино в «Октябрь» на Новом Арбате, затем заглянули в кафе с самыми вкусными пянсе в Москве неподалеку от Библиотеки имени Ленина, и уже там, за маленькой стойкой, рассчитанной на две персоны, я ощутил, как ломит кости, и не почувствовал никаких запахов.

Вернулся домой, пообнимался с градусником: температура подскочила до 39,9, разогрел гранатового сока с лимоном и медом, выпил литр и улегся спать, надеясь, что завтра проснусь здоровым.

Не свезло: на следующий день температура упала, зато у меня отнялась правая нога, да так, что ни встать, ни сесть, ни лечь. Холодная ванная на полчаса уняла боль, к вечеру вернулся жар.

– Антось, а какие симптомы у артрита? Я тут загуглил, что при гриппе побочным симптомом бывает артрит, – я позвонил земляку, но говорил ломано, иногда срываясь на стоны. Соседи сверху отвечали ритмичными ударами по батарее.

– Заболел, поди? А виноваты твои случайные кинематографические связи! Я говорил: завязывай с артхаусом.

– Да хватит стебаться! У меня нога отнялась, я сидеть не могу.

– Ну что могу сказать? Никакого артрита у тебя точно нет: за ночь такое не приключается. Звони в скорую, пусть приедут, обследуют, посмотрят, что да как. Если совсем плохо – попроси вызвать врача на дом, но в больницу не ложись: там чего посерьезней подхватишь.

Набрал скорую, врачи обещали приехать через полчаса. Нагрянули через два – и на том спасибо. С трудом спустился по лестнице, чтобы открыть входную дверь: домофон в квартире не работает, потом так же, то ползком, то по перилам, взобрался на второй этаж, и этот переход дался сложнее, чем покорение Эльбруса или альпийский поход Суворова. Врачи, одетые в маски, с головы до ног укрытые клеенкой, – измерили температуру, отчитались, что невысокая: «Всего-то 38,2»; уточнили, бывал за границей в последнее время, или нет, – с гордостью ответил, что вернулся из Беларуси, похвастал снимками томографии легких и результатами медобследований, сделанным неделей ранее. Доктора пожали плечами, вкололи обезболивающее и предложили госпитализацию. Я категорически отказался. Договорились, что на утро с осмотром придет участковый врач.

Полночи провел в полубессознательном бреду, к утру простыни и пододеяльник пришлось выжать и постелить свежие. Участковый врач перезвонила в обед и сообщила, что прийти не может: слишком много вызовов. Позвонил в платную клинику, планируя записаться к терапевту. Узнав мои симптомы, врачи наотрез отказались регистрировать заявку. С шестой попытки нашел платную клинику, согласившуюся сделать компьютерную томографию легких, и отправился на прием. Перед моим визитом всех посетителей клиники выставили на улицу, сразу после обследования и меня попросили на выход. Персонал обработал все ручки и столы антисептиком, результаты обследования выслал на почту: легкие чистые, но температура никуда не девалась.

С трудом добрался домой, едва не потеряв сознание, улегся в кровать. Пытался заснуть, обдумывая убийства детей, чьи крики доносились с улицы, потом задумал написать гениальный роман о беларусских хакерах, устраивающих взлом президентских выборов, но единственное, что удалось выдавить на клавиатуре: «Слово “человек” происходит от понятия “невозможность”, а жить нужно по понятиям. Так ведь, выблядки кобелей и сук?».

Вечером позвонил Евгений Медведев – коллега-пиарщик, живущий неподалеку, в соседнем доме. Медведев на аутсорсе пиарит мои книжки, иногда получается недурно.

– Температура? Одышка? Недостаток кислорода в крови? – он ставил галочки в блокноте, вычисляя эпикриз. – Коронавирус, что и требовалось доказать. Ты не переживай: ты курильщик со стажем, твои легкие никакая хворь не возьмет, но помучится придется, пока иммунитет заразу не уничтожит. У тебя продукты есть? Лекарства? Ты сегодня обедал? Нет?! Я зайду через полчаса, приготовлю ужин.

Медведев не обманул и нагрянул в 15 минут. Я лежал в спальне, обливаясь потом, и прокаркал в кухню, где пиарщик суетился у плиты:

– Старик, а ты не боишься заболеть?

– Заболеть? Меня в сборную Беларуси по шахматам не взяли, в Гарвард не взяли и в Google тоже не взяли. Ты думаешь, меня коронавирус возьмет?

Он вернулся в комнату с тарелкой куриного бульона в одной руке и льняным полотенцем – в другой.

– Усаживайся, усаживайся, – товарищ подоткнул подушку и помог вертикализироваться. – Давай, ешь бульон, и никаких «Не хочу!». Ложечку за маму, с которой ты год не разговариваешь, и за папу, которого не видел 20 лет. Ложечку за Беларусь, где тебя пытались посадить, и за Россию, где ты всегда будешь посторонним.

– А ты умеешь поддержать.

– Конечно, умею! Ты же мой актив, а инвестиции следует защищать. С трудом осилил полтарелки, зарылся в одеяло и провалился в температурный бред. Помню, как Медведев открыл входную дверь и впустил гостей: Антося Ўладзiмiравiча и Артура Викторовича.

– Мужики, вас здесь быть не должно! – я приподнялся с кровати.

– Так нас здесь и нету, – ответил гомельчанин, разливая чай по чашкам. – Но какая может быть ночь, если ты не спишь, и я не сплю? Гости уселись на соседний диван, Артур, протирая голову салфеткой, сказал:

– Жизнь есть страдания.

– С хуя ли? – спросил я.

– Без страданий творчество невозможно, а ты писатель, тебе болезнь на пользу пойдет: новые впечатления, новые ощущения, новый опыт! – Антось протянул Артуру чашку.

– А если я откинусь? Ты об этом не подумал?

– А чего тебе бояться, Милорад? – улыбнулся Артур. – Писателей к боженьке без доклада пускают!

– Бог – функциональный карлик, созданный с единственной целью: порабощение населения, – говорю.

– Функциональный карлик? – осклабился земляк. – Когда Артур встречался с волейболисткой, она называла ухажера «функциональный карлик». Ты про этого карлика?

– Да хватит ерничать! – прокаркал я. – Главный вопрос, на который нужно получить ответ: зачем родился бог? Как только мы поймем, то все вопросы о смысле жизни, добре и зле отпадут за ненадобностью.

– О, малыш, ты потерял свой великий голос – и как теперь собираешься женщин охмурять? Одними шуточками и афоризмами Шопенгауэра? Поправляйся скорее, нам без тебя скучно.

Не помню, что ответил, и не помню, как гости исчезли, зато помню, как стучал зубами в ознобе и пытался заговорить смерть. В голове проплывали картинки московской жизни: «Я вижу все. Я вижу все. Я вижу все. Я вижу заключенных на скамейках, одетых в ученические робы: промозглым утром сонные шеренги на спины взвалят рюкзаки и торбы. Я вижу арестантов на галерах, не выпускающих весла седьмые сутки, отравленных студенческой холерой, с ключицами под мрамором науки. Я вижу все. Я вижу все. Я вижу все, но меня ничто не волнует, – я тоскливо скулю на луну. Вы и представить не можете, как замечательно быть ебанутым. Каждый день, открывая веки, я посылаю смерть нахуй; выбрасываю в мусорную корзину приглашение на плаху. Как бы ни было плохо, как бы ни была прельстительна и обольстительна вальхалла, я беру себя в руки, я беру себя в руки и посылаю смерть нахуй».

Зубы отстукивали чечетку в такт речитативу, я жадно приложился к кружке с чаем и с головой забрался под одеяло, я замерз и никак не мог согреться. В дверь снова позвонили: на пороге стояла Тамара Михайловна Бенитес. Медведев заварил свежего чая и пригласил тренера в спальню.

– Тамара Михайловна, так вы не умерли? – я присел на кровати, подоткнув себя со всех сторон одеялом.

– А что такое смерть? Быть может, человек бессмертен, все люди – бессмертны? – Тамара Михайловна уселась рядом с ведерком воды, окунула полотенце и положила мне на лоб.

– Но я же видел вашу могилу, цветы на могиле, фотографию на надгробии. Так вы умерли или нет?

– Ты не те вопросы задаешь. Ты писатель, ты должен помнить: как существует всего четыре истории – об укрепленном городе, обреченном на штурм; о возвращении на родину; о вечном поиске и, конечно, о самоубийстве бога, так существуют и четыре версии бессмертия. Первая и самая распространенная: миф об источнике вечной молодости, вечной жизни, кочующий из религии в религию. Вторая версия история воскрешения, на которой построен фасад христианства. Третья история – миф о бессмертной душе, свободной от телесных оков, бродящей по земле или живущей в райских кущах. И, наконец, наследие: бессмертие дарует то, что люди оставляют после себя. Вспомни Ахиллеса, он мог вернуться домой и жить счастливой беззаботной жизнью, но выбрал остаться в Трое, сразиться, умереть и увековечить себя в памяти поколений как великого воина.

– И какой вариант выбрали вы?

– Пятый. Четыре мифа, о которых я тебе рассказала, нужны для успокоения, для того, чтобы человек не боялся. Но есть пятый вариант, вот о нем я и хотела с тобой поговорить, – Тамара Михайловна потянулась к чайнику и протянула теплую чашку, я жадно припал к керамике. – Малыш, ты же штудировал Витгенштейна, ты должен помнить: «Смерть не является событием жизни. Если под вечностью понимать не бесконечную длительность времени, но безвременность, то вечно жив тот, кто живет в настоящем. Стало быть, наша жизнь не имеет конца, так же как наше поле зрения не имеет границ». Тебе понятно?

– Дайте минутку поразмыслить, голова совсем не соображает.

– Я объясню: Витгенштейн предлагает смотреть на жизнь, как на книгу, которая имеет обложку, первую и последнюю страницы. И наша жизнь тоже окружена границами – рождением и смертью, но внутри книги никаких физических границ нет: она глубока, она бесконечна и бездонна. Поэтому не стоит волноваться

о том, что за пределами книги: единственное, что имеет подлинное значение, – рассказать хорошую историю. Сколько книг ты начинал писать и не закончил?

– Ой, не напоминайте.

– Ты разве не знаешь, что все дела нужно доводить до конца? – тренер показала на плакат, висевший на стене. Только переехав в квартиру, я повесил транспарант:

– Ты что, не видишь, что потерял «ноль» в первом уравнении? Правильно: не 0,2551, а 0,02551, – Тамара Михайловна взяла фломастер с тумбочки и дорисовала пропущенную цифру. – Вот так лучше. Милорад, напиши хорошую историю.

– И о чем?

– Да о вас и напиши: молодых людях в кризисе среднего возраста. Писатель дает людям голос, и голос этот побеждает и время, и смерть. «В ужасные дни квартирного холода только жар наших произведений может согреть души зрителей».

Тамара Михайловна взбила подушку, улыбнулась и направилась к двери, а я задумался: прикасаясь к творчеству – слушая музыку читая книгу, глядя фильм или пялясь в картину, – мы крадем кусочек смелости, щепотку одержимости, на которые нас самих не хватило: струсили выйти на сцену, поленились встать пораньше и закончить повесть, пожалели денег на театральные курсы.

Медведев проводил тренера и уже из прихожей крикнул:

– Милорад, а у тебя сегодня ажиотаж – гостей не счесть. Вот и Флора подоспела.

Француженка зашла в квартиру: легкий летний плащ, тонкая блузка косым углом, серьги с крестами – выглядела в точности так, как в петербургскую встречу.

– Привет, Милорад! – она уселась на диване, откинула волосы правой рукой, как всегда делает в хорошем настроении, и широко улыбнулась. – Помнишь, я рассказывала: я коллекционирую истории, как люди знакомятся на моих концертах, как влюбляются друг в друга под мои песни? Вот тебе идея для романа!

– Шикарная мысль, – отвечаю. – Расскажу о том, как я в тебя влюбился.

– Только пришли авторский экземпляр, как закончишь! – она поцеловала в щеку и испарилась, а я провалился в бред. Меня разбудили запахи сирени и ландышей – любимых духов Флоры. Как опытный охотник помечает стрелы и гильзы именным автографом, так и девушка оставляет след парфюмом. С кухни послышался речитатив Медведева, готовившего завтрак:

– Я просыпаюсь в холодном поту на полу. Наполовину в раскуренной вате, наполовину в похмельном плену. На половицах отполированных жестко, в комнате похолодало, но я не способен заснуть в простыне, простывшей твоими духами. Я по привычке шагаю на кухню в махровом халате. Кофемашина заверещала, готовя две порции латте. Я кипятком запиваю таблетку смирительную, как пациент мозгоправной палаты. Скатерть в разводах вина и прожженных следах опиатов. Чашка стоит на столе – на фарфоровых стенках разводы помады. У рукомойника блюдце разбитое – это оно виновато. Я не способен делить одиночество на два. Я готовлюсь к финальной премьере, как Мисима, отчетливо осознавая, что миссия невыполнима, ремиссия невозможна, реанимация неотвратима, и меня кремируют в пелерине из древесины. Метастазы безнаказанно атакуют существование, не спасают диализ и кровопускание. Эта песня – мой последний рассказ и тебе завещание. Ад – значит умереть, так и не заслужив прощения.

Я поднялся с кровати, нога прошла, температура спала, даже голос вернулся.

– Ну что, как самочувствие? – сказал пиарщик, наливая суп.

– Значительно лучше, – я уселся за стол. – Слушай, у нас вчера гости были?

– Ты о чем? – удивился товарищ.

– Антось, Артем, Флора приезжали?

– Нет, конечно, – Медведев отрезал ломоть хлеба, посолил его, почистил чеснок и аккуратно выложил на стол. – Твои друзья звонили, но я всех забраковал: пока не поправишься окончательно, никого сюда не пущу, а то заразишь знакомых. Ты об этом не подумал?

– Хм, – сказал я. – А мне казалось, что гостей вчера полная коробочка набралась.

– Ты бредил, было такое, про новую книгу рассказывал, обещал к августу закончить.

– Вот оно как!

– Да-да, я с тебя слово взял. Теперь будешь отчитываться по главам каждую неделю, иначе приеду с горчичниками и чесночной клизмой. А теперь мне пора на работу. Возникнут проблемы – сразу звони.

Медведев быстро вымыл руки, обулся и был таков. Я открыл ноутбук, посмотрел на билет Флоры, белевший в шкафу, и у меня зачесались пальцы. Кухонный стол тут же оккупировали клочки и обрывки бумажек, заполонили разлинованные блокноты с заметками, клавиатура застрекотала, и на экране заплясали маленькие черные насекомые.

Ближе к вечеру, когда стемнело, сделал перерыв на перекур.

На метровом плакате, висящем в спальне, красовался вызывающе наглый черный «ноль», нарисованный незнакомой мне рукой.