Текст книги "Клуб 28, или Ненадежные рассказчики"

Глава 25
Песнь песней, код кодов

Революция революцией, но вдруг я встретил ее… Гордость осанки под стать благочинию серверной стойки; пальцы нежны, как написанный Haskell’ом скрипт; бездны зрачков глубоки, как просторы даркнета; руки сильны, как силен файрвол Palo alto, – вот она, моя песнь песней, код кодов.

Владелица кафе «Парос» Сусанна Христофоровна стояла у барной стойки и разливала фирменные настойки:

– Про меня говорят: «Будь у меня восемь слепых дочек – всех бы сосватала!», вот так! Я двадцать лет в бизнесе, мое кафе все проверяющие знают – и заходить в гости остерегаются, помнят мой крутой нрав! А десять лет тому…

– Да вы и сегодня огонь, Сусанна Христофоровна! – сказал Антось Уладзiмiравiч, а я не мог наглядеться и закусил губу: ну почему, почему я не родился лет на 50 раньше!

– Пойдемте, покажу, какой ремонт я затеяла, – мы спустились в подвал кафе «Парос», на стенах красовались рисунки армянских крепостей и танцоров, между диванами стоял низенький столик. Вот здесь банкетный зал, если хотите, то караоке включим, музыку поставим, – мы поднялись наверх и прошли в соседний зал. – Здесь чайную сделала, чтобы с утра люди приходили перекусить, газету почитать, чаю выпить. Хотите, покажу кухню?

Мы нырнули в дверцу и оказались в поварне, где у плиты суетились две девушки в косынках.

– Мое ноу-хау! Когда холодильник сломался, мы новый купили, но не пропадать же добру? – улыбнулась Сусанна Христофоровна и показала на стену. К стене прибили дверцу от холодильника, теперь она выполняла функцию полки, а корпус холодильника отдали под хранение компотов и закаток с овощами.

– Очень мило, Сусанна Христофоровна! – кивнул Артур Викторович. – Но мы все-таки в большом зале останемся. Сегодня дюжина гостей намечается. День рождения, как-никак!

Хозяйка кафе ответила с незабываемым армянским прононсом:

– Конечно, конечно!

Вернулись в большой зал с открытыми настежь окнами.

– «Парос», без преувеличения, – место силы, место притяжения, единственное по-настоящему уютное кафе с непередаваемой местечковой атмосферой, – заключил Антось, разливая чай. – Тут все максимально честно: кухня без прикрас, но всегда вкусно и свежо.

– А я побаиваюсь «Пароса», – отвечаю. – Каждый раз, как выхожу отсюда, чувствую себя на четверть армянином: тут же хочется проститься с программированием и податься в сапожники, купить дудук и первый билет в Ереван.

– И что здесь страшного, Граф? – возмутился земляк. – Армения – чудесная страна! Что вас останавливает от поездки?

– Я могу улететь куда угодно, было бы с кем.

Повисла пауза, прерванная колокольным звоном Елоховского подворья. Стол мало-помалу оккупировали тарелки с закусками, за соседним три человека среди шести пивных бутылок обсуждали запись музыкального альбома. Антось признал в собутыльниках барабанщика карачевской группы WOAB, «своими корнями упирающейся в Брянскую область».

Ожидание затянулось, мы уставились в телефоны. Странное дело, вся наша жизнь – сплошное ожидание. Мы всегда чего-то ждем: на работе – звонка коллеги, обеда, письма начальника, окончания дня, зарплаты, отпуска, пенсии; в отпуске ждем такси, самолета, девушки на ресепшене, завтрака, экскурсии, дискотеки; дома ждем курьера, гостей, электрика, релиза любимого сериала, пока, наконец, не приедет карета скорой помощи, которую придется дождаться последней.

К счастью, колокол отчеканил пять часов вечера, и народ нахлынул:

столы съеживались, а Сусанна Христофоровна аки бабочка порхала между стульями. Мы попросили первую, вторую и третью страницу меню полностью (пусть в меню была всего одна страница).

Я глядел на задумчивого Артура Викторовича, теребящего козырек кепки крепкими пальцами бас-гитариста, и не узнавал товарища. Да, наш 36-летний постаревший юнец казался в точности похожим на 35-летнего: та же аккуратно подстриженная борода с короткими седыми иголками, та же пост-панковская грусть в серых глазах, та же родинка на шее и те же цветастые носки из подворот чиносов, но что-то необратимо изменилось. «Да он же влюбился!» – понял я, наконец.

Сусанна Христофоровна поставил поднос фирменных шотов, настоянных на базилике и радушии, петрушке и щедрости, тархуне и добром слове, но Борода твердо отодвинул стопку. Я подманил Антося Ўладзiмiравiча и нашептал на ухо:

– А наш Артур Викторович, он же того!

– Тоже заметил? Да-да, и влюбился по уши!

Пришлось отдуваться за именинника и опрокинуть шесть рюмок в одиночку. Дальнейшие события помню со слов Антося Уладзiмiравiча и по нетрезвым записям в блокноте.

Стоило Артуру Викторовичу удалиться в уборную, как земляк зычно, чтобы даже в туалете расслышали, проорал:

– Как же это прекрасно! Прекрасно быть влюбленным! Быть может, и я однажды испытаю неземное чувство. А пока съем хинкаль, и он впился в отварное тесто.

Борода вернулся из уборной – нервный, взмокший, трезвый и обратился ко мне:

– Милорад, у меня просьба: когда гости придут, ты можешь сегодня не шутить?

– Артур, ты же знаешь, что у меня напрочь отсутствует чувство юмора.

– Я-то знаю, потому и прошу.

Я насупился, а Борода – нахмурился. У поведения товарища была причина, а у причины – фамилия, имя и отчество, ее звали Марина. Девушке отвели место по левую руку от Артура. Она тихо уселась и внимательно оглядела собравшихся.

На банкет прибыла небольшая группа ближайших друзей: фотограф Дмитрий с женой и двумя маленькими дочерьми, Антось Уладзiмiравiч и я, Бетина с мужем без двух недель (не дождалась Артура, не дождалась) и давний смоленский друг с супругой. Разговоры за столом велись обо всем и ни о чем, как и принято среди людей за 30. – Сергей, а вы когда в Смоленск поедете?

– Я планирую в августе.

На этих словах Антось Уладзiмiравiч расплылся мизантропической ухмылкой. Порой языковые оттенки характеризуют человека куда лучше, чем сами слова, подчеркивая уверенность персонажа или, напротив, его сомнения, – главное: хорошо прислушаться. Вот, например: «Ты сайт к субботе закончишь?» – «Я попробую…» Или так: «Ты сдашь проект к четвергу?» – «Я постараюсь…» Так и хочется спросить: ты старателем на приисках Забайкалья золото добываешь? Но больше всего меня «радуют» планировщики. «Ты когда в Москву вернешься?» – «Планирую в понедельник…» И так на каждом углу. Одним словом, страна старателей, дегустаторов и дизайнеров. «Нельзя ничего планировать», – регулярно повторяет Антось и напоминает, как нужно жить: «У меня есть сегодня – и этого довольно, а все остальное – от лукавого. Я не планирую: я хуярю так, чтобы черти в аду завидовали», и я с земляком согласен.

– Милорад, ты слышал, что Лукашенко разрешил беларусам перед сном принимать по 50 грамм, чтобы защититься от коронавируса?

– Слышал. Вчера пять раз ложился спать.

Артур Викторович терзал вилкой долму, Антось уплетал лепешку с чесночным соусом, а мы чокнулись и выпили «На здоровье».

– Лучшие мужья – строители, – заявила Бетина. – Посудите сами: нужно будет – и плитку уложит, и проводку починит, и дом построит. Чем не герой?

– Нет-нет, – возразила девушка с прической каре – супруга смоленчанина. – Лучшие мужья – это повара: во-первых, готовить не придется, во-вторых, всегда здоровое питание, в-третьих, точно будешь знать количество съеденных калорий.

– Да нет же, нет! – заспорил я. – Лучшие мужья – это программисты, и дело не в том, что я в IT работаю, это не самореклама. Лучшие мужья – программисты, и я могу доказать.

Я хряпнул рюмку и стукнул по столу, тарелки зазвенели.

– Давайте возьмем статистику разводов. Однажды я озаботился этим вопросом – и что выяснилось? Согласно массиву больших данных, полученных Google, наибольшая вероятность разводов у танцоров и хореографов (более 40 %), барменов (38,4 %) и физиотерапевтов (38,2 %). Художники и спортсмены также попали в топ-5 – 28,49 %. А вот согласно другому исследованию, подготовленному социологами из Калифорнийского университета, наибольшее количество разводов наблюдается среди стюардесс, водителей и других «мобильных сотрудников»; дальше идут те, кому часто приходится общаться с большим количеством людей: стюардессы, менеджеры, парикмахеры, бармены и фотографы, Дмитрий, – я погрозил товарищу пальцем, он щелкнул затвором фотоаппарата и недовольно уставился на экран. – А вот программисты вместе с педиатрами и ветеринарами замкнули рейтинг, что и требовалось доказать. Вы спросите: почему так? И я отвечу, отвечу! Уж простите мне имманентный «цифровой шовинизм», но мышление технарей устроено иначе, нежели у гуманитария. Первое правило любого толкового программиста гласит: если что-то работает – не трогай. Просто не трогай! На этой заповеди зиждется и семейная жизнь. Так что, девоньки, вы знаете, где искать мужей.

Я подмигнул, и мы накатили за технарей. Артур Викторович вел себя на удивление тихо, редко вмешиваясь в дискуссии и скромно перешептываясь с девушкой. Наблюдая за милованием именинника, я почувствовал, что полностью промахнулся эпохой. Люди стали слишком серьезными в пустяках и недостаточно легкими в вопросах важных. Вот были же времена! Как сейчас помню: XII век на дворе, Прованс, я на коне, «Веселая наука» – панегирики трубадура, обращенные к прекрасной Донне… «Веселая», или «галантная наука» – императив, которому любой уважающий себя дворянин обязан следовать. В переводе на русский: «Серенад под окнами не пел? Не рыцарь!» Это работает и в обратную сторону: «В мире такой уж порядок: положено Донну любить, а Донне – к любви снисходить», как напевал протофранцузский старина Бернарт де Вентадорн.

В средневековом рыцарском восприятии любовь расценивалась не как индивидуальный жизненный опыт или эфемерный божественный дар, а как дисциплина – учебный курс сродни фехтованию или конкуру, которому можно выучиться, освоив соответствующие практики и традиции. Да и сам процесс ухаживания выглядел как устоявшиеся, жестко регламентированные правила игры, соблюдение которых гарантирует пребывание в пределах универсума – и позволяет рассчитывать на успех при точном выполнении указанных требований. Одним словом, «любовь – блаженная наука для тех, кто смел и даровит». Не существует неприступных женщин (как не существует неуязвимых систем – при условии, что у тебя на руках мануал, и ты освоил курс форензики), но Артур Викторович стушевался, как айлазан и хашлама, остывавшие на столе.

Бутылки гранатового вина и чистого, без капли крафтовой примеси, армянского пива сменяли друг друга, стопки перезванивались, как колокольчики на колпаке шута, гости острили, я пытался помалкивать (с каждым тостом все менее удачно), но кавалькада веселья так и не стерла морщины над переносицей юбиляра. Виновник торжества купался в любви, он этого достоин сейчас и всегда, но посматривал хмуро, а мы, закадычные друзья, сидели как на углях и надеялись, чтобы хрупкость молодых, как божоле, отношений окрепнет до состояния гранита.

Участники банкета захмелели, за окном стемнело, а вечеринка для именинника так и не началась. Опрокинув по бокалу гранатового вина на посошок и стопку настойки за стременную, мы вырвались на улицу.

«Лирический герой стихотворений Есенина именно в городе находит последний приют, – думал я, глядя на цветастые вывески кафе и магазинов. – А мы, уроженцы провинциальных городов (и столичного Минска, который та еще деревня), можем найти приют только где-то за гранью, за горизонтом, потому и стремимся к новому, неизведанному, незнакомому».

Окрыленные целью познать неизвестное, мы направились в сторону бара «Мотыга Йети», куда моя нога еще не ступала. Свежий ветер взбодрил Артура, и вот он уже оседлал велосипед Антося Ўладзiмiравiча, правда, не учел, что беларус на две головы выше, а потому и сидение велосипеда подвешено под косую сажень.

Пьяная попытка прокатиться закончилась легким падением под колеса патрульной машины полиции. Именинник чертыхнулся и вернул велосипед владельцу, а я улыбнулся: «Артур Викторович пусть и отпраздновал день рождения, себя не предал: он все тот же бесшабашный романтик!».

В «Мотыгу Йети» не попали: в тот вечер у входа в бар зарезали человека. Антось Уладзiмiравiч, глядя на накрытое простыней тело, сказал в никуда:

– Представляете, коллеги, по иронии, двери бара находятся прямо напротив опорного пункта полиции, поэтому все конфликты внутри заканчиваются вызовом представителей органов силы, которые в тапках выходят на лестничную клетку здания и запускают щупальца в правонарушения. Вот как сегодня.

Наша компания развернулась и отправилась в пешую прогулку по Москве. Мы с Антосем плелись в конце вереницы, возглавляемой юбиляром.

– Антось, ты видел, как Артур на Марину смотрит?

– Ты тоже заметил? Так смотрят нимфетки, впервые оказавшиеся на концерте любимого музыканта, приютские собаки на посетителей и покупатели лотерейных билетов, которым осталось угадать последнее число.

Небо разорвал праздничный салют, красные и оранжевые пятна выписали поздравление: «С днем рождения, Артур Викторович!»; у ближайшего коктейльного бара поджидали официанты, завидев нас, протянули стаканы и напутствовали именинника: «Успеха вам, Артур Викторович!»; таксист остановился на углу и предложил: «Прокачу бесплатно! Сегодня же праздник – день рождения Артура Викторовича!», и мне вдруг сердце свернуло: я каждым словом, каждой мыслью и клеткой тела захотел, чтобы у нашего мальчика, наконец, все сложилось. Я закурил и стряхнул щенячий восторг.

– Мы сделали невозможное, Антось: пристроили Артура, почти сосватали самого опытного – я намеренно говорю «опытного», потому что сказать «старого» в адрес нашего мальчика язык не повернется, – участника нашего коллектива, а значит, «Клуб 28» можно распускать!

– Но-но! Какое – распускать? Сколько еще таких горемык, вляпавшихся в отношения с 28-летними? Ты о них подумал?

Слова Антося меня смутили. Вернувшись домой, я первым делом открыл ноутбук и принялся за книгу, но за ночь не написал ни строчки: все ждал вдохновения, но оно нализалось на полпути. Закурил, глядя в окно на огни ночного города, во дворе сигналили скорые. Той ночью из соседнего дома госпитализировали троих. Что поделать, эпидемия!

Листая сетевые страницы, наткнулся на новость, что в Великобритании, Нидерландах, Китае сожгли несколько вышек 5G, потому что они, оказывается, приводят к заражению коронавирусом. Чтобы сделать жизнь соседей веселее, переименовал вайфай-сеть в «Соvid-19 5G infection» и с чувством выполненного долга заснул.

Глава 26
Любовь во время Холокоста, или танцы на костях

Я проснулся в 5:28 мск в ночь на субботу от звонка Ивана Денисовича. – Что делаешь? – из трубки послышался хамоватый пьяный голосок знакомого.

– Крестиком вышиваю, – говорю. – Саван вышиваю тебе на похороны! Ты вконец охуел – в шесть утра звонить?!

– Но-но! Не в шесть, а в половину шестого, – Джонни затянулся сигаретой и скороговоркой выпалил: – Слушай, я чего звоню… Помнишь, ты песню про Холокост написал? Можешь напеть?

Самомнение и гордыня незамедлительно сдули остатки сна. Я уселся на диване, приосанился и продекламировал:

 
Мы столкнулись с тобой на веранде,
а на проспекте лютовали айнзацкоманды на рейде.
В ресторане выдалось так немноголюдно,
как наулицах Ленинграда во время блокады.
Я забыл, как быстро сохнут свинцовые крыши в Варшаве.
Дождь прошел, из гетто повеяло мясом поджаренным.
Ты дышала так громко,
как взрывались снаряды на главной в городе штрасс.
Наулице снова погромы,
и кто-то безостановочно затвором «шмайссера» клацал.
Мой обрезанный член,
звезда на твоей футболке «лакоста».
Это любовь, это любовь во время Холокоста.
 

Под последнюю строчку я добрался до кухни, налил стакан вина и тоже закурил. Джонни царапал буквы карандашом, приговаривая:

– Вот «лютовали на рейде» – неплохо, неплохо, а про «хуй» – никуда не годится.

– А что плохого в обращении к низменностям? – взорвался я. – Рафаэль из флорентийских проституток рисовал Мадонн, Тициан из венецианских попрошаек и уличных воришек – ангелочков и херувимов, а Христа и Иуду для «Тайной вечери» да Винчи позировал один и тот же натурщик!

– Как это возможно?

– Фреску рисовали четыре года. Леонардо сразу нашел совершенный образ Христа в лице молодого церковного певчего – с него и написал. А вот образ Иуды никак не получался… Да Винчи даже кисть забросил! И вдруг наткнулся в заблеванной харчевне на харизматичного пьяницу. Оказалось, тот самый натурщик Иисуса, тот самый певчий.

– Заебись ботва! – Иван Денисович зафонил в телефоне знаменитым покаркивающим смехом, которым пугают детей в яслях и телезрителей девятичасовых программ.

– А ты с чего вдруг про стишок вспомнил? – я обиделся на понижение стиля, но как приятно временами обидеться. – Решил Анне Павловой серенаду спеть, потому и проснулся в такую рань, по австралийскому времени?!

– Да какая Павлова… – пришел черед Джонни стушеваться. – Ты же знаешь, я после дня рождения пропал, исчез, а когда чердак включился, когда одумался – уже поздно, поздно и потеряно все… Я ей так и не написал.

– А вот я – написал. Мы общались на днях. Павлова прилетела из Украины домой, в австралийские выселки, неделю назад. Сейчас вместе с родителями, с ней все в порядке. А вот тебе, Джонни, пора схватить последний билет – и улететь в Сидней, пока еще можно все исправить.

– Да как же я полечу? Эпидемия китайского коронавируса началась! Ты не слышал? Сейчас авиарейсы повсеместно отменят, затем границы государств закроют, а после все усядутся на карантин!

– Тем лучше: поживете вместе – глядишь, и углы друг друга сгладятся! Все слышали про эпидемию, но рейсы еще не отменяли – это во-первых, а во-вторых, ты, Джонни, работаешь в Минтрансе, и тебе ли не знать, что все российские мошенники давным-давно подались в чиновники. Погляди расписание частных авиакомпаний, попроси у коллег списки бортов МЧС. Если карантин введут – тебе же лучше!

Россия – щедрая душа: она аппараты искусственной вентиляции легких отправила и в Италию, и в США, и в Китай. Неужели ты думаешь, Москва не поможет масками и техникой Австралии? Не верю! Увидишь австралийский рейс – созвонись со спасателями, напросись переводчиком. Тебя как чиновника, глядишь, и примут на борт. – Да иди ты, советчик! – сургутенок положил трубку. Я включил плеер и налил виски, стопкой взвешивая вечность, после пытался пародировать Пастернака, но ни вдохновение, ни опьянение, ни сон не явились: из бодрствования выдавил всего пару строчек:

 
Мы мечемся между двух огней стремительно,
Самоуверенно забывая о главном:
Большой взрыв – камерное событие,
Конец света – мероприятие плановое.
Плавятся звезды в бездонном котле вестицы,
Плачут боги по людям в красномуглу.
Когда ангелы решатся повеситься,
Дьявол вспомнит, что когда-то был ангелом.
Ахура-Мазда, жги напалмом, жги напалмом.
 

Больше не заснул, в 11:28 мск вызвал такси и отправился на встречу с участниками нашего Клуба, – как мы договорились заранее, на заключительное заседание в сезоне перед тотальной неопределенностью.

* * *

«“Крысы-мутанты в башнях Кремля”, “Подросток повесился из-за рубля”».

Я курил в двух шагах от памятника Грибоедова рядом с метро «Чистые пруды». Разразившаяся эпидемия вынудила изменить привычки: я перестал доставать сигарету из пачки правой рукой и даже обзавелся мундштуком. Начало марта в Москве выдалось на удивление теплым:

снежные лужи в капюшоне пальто появлялись и немедленно таяли.

«“Тайная жизнь маньяка-депутата”, “Сестры насилуют друга их брата”».

Как и всегда в «Клубе 28», я приехал на собрание загодя, Антось Уладзiмiравiч – вовремя, Артур Викторович задержался.

«“Куртка-убийца”, “Утюг спас ребенка”, “На проклятом месте лежала клеенка”».

Земляк вынырнул из фойе метрополитена в крепкой, как слоновья кожа, толстовке и огромных черных наушниках. Завидев товарища, я начал напевать:

– «Их погубили радиоволны». Вот им пришел он, самый полный… Полный пиздец, полный пиздец.

– Болеете? – беларус приложил ладонь к моему лбу, проверяя температуру. – Что за непотребства?

– Да песня Сергея Шнурова «Полный пиздец» в голову засела и не выдавить, не выбросить, не вытряхнуть, пританцовывая на одной ноге. Третий день на репите крутится.

– Понятно! Но, уважаемый, на прием к терапевту все-таки запишитесь. Мало ли, у коронавируса есть побочные эффекты: например, пациенты, даже китайцы и сингапурцы, поют песни «Ленинграда» в приступе горячки? Тем самым вы спасете уймы жизней, а песни Шнурова запретят на законодательном уровне!

«“В люке застрял маньяк-педофил. Дедушка, к счастью, его не добил”», – фонило в голове.

Из аллеи показались нарядные участники маскарада в костюмах французских гвардейцев и девушки с букетиками искусственных цветов, наряженные под гризеток. Думаю, так выглядел Париж накануне оккупации нацистскими войсками.

– А ты знаешь, цены на квартиры выросли! – рапортовал гомельчанин с улыбкой, но затем нахмурился. – Оно и понятно! Россия провалила сделку с ОПЕК+, курс рубля рухнул, цены на жилье выросли. Вот ей-богу, в России действует СП – совместное предприятие «Сечин – Путин». Пожалуй, стоило выйти в валютный кэш в ноябре, как ты и предупреждал.

«“Черные дыры висят над Москвой”, “В подвалах слышны были стоны и вой”».

Еще в феврале эпидемия бушевала где-то в социальных сетях. Пользователи публиковали репортажи из стран, первыми попавших под удар болезни, – Китая, Италии; попутно делали селфи в медицинских масках, выражая недовольство тем, что невозможно дышать, и критиковали власти Китая/России/США/Италии/Испании/Германии за излишне жесткую или недостаточно мягкую позиции выберите сами в зависимости от политических предпочтений. Попутно соцсети наводнили паникерские посты и размышления «вирусологов в девятом поколении», месяц назад писавших о путинских поправках в Конституцию России, год назад – о квантовом превосходстве нового компьютера Google, а три года назад страшивших угрозой ИГИЛ. Обожаю сетевых экспертов: знают все, основываясь на сомнительных данных, и обо всем, что услышали впервые. Обожаю сетевых паникеров: всегда знакомы с теми, кто где-то что-то своими глазами и ушами видел и слышал. Любопытно, что и у сетевых экспертов, и у сетевых паникеров прогнозы одинаково точны – всегда мимо. С весной столицу накрыла легкая тревога.

– Представляешь, если в Москве введут карантин, сколько заработать можно, переодевшись в полицейскую форму? – Антось переминается с ноги на ногу в потертых кроссовках, запомнивших дюжину стран. – Сегодня закажу китель и фуражку, буду расхаживать по улицам да людей останавливать: «Где регистрация?», «Есть разрешение на выход из дому? Собаку выгуливаете? А почему на собаку не оформили?», «Покажите-ка талон в поликлинику. Нету? А штраф – есть, но ведь мы можем договориться и на месте…».

Все-таки я неправильный беларус, а вот Антось Уладзiмiравiч коммерчески расчетлив и бюрократически прозорлив: прямо сейчас загуглите в браузере «хитровыебанный беларус» – и вместо Лукашенко выскочит фотография моего земляка.

– Проходил вчера мимо стройки, что рядом с рынком, – продолжил гомельчанин. – Так строительство вовсю идет: кладут кирпич и варят арматуру даже по ночам. Кое-кто из строителей живет в фургонах рядом с кранами, остальные – по общежитиям. И каждый день рабочие идут туда, на рынок, а ты помнишь: рынок и районная ярмарка продают продукты на развес и отрез, а платят там наличными.

«“Смерть инвалида – тайна раскрыта”, “В кладовке лежали от черта копыта”».

Из метро, наконец, показался Артур Викторович под руку с девушкой уверенного шага и достойной осанки. Смоленчанин предупредил загодя, что придет с особой. Он встретился с девушкой месяц назад и уже успел отвезти в отпуск в Италию, представить родным в Смоленске, сделать дубликат ключей от квартиры и подарить домашние штаны и рубашку. Заметив нас, Борода снял кепку, засияв лысиной под сонным солнцем, и взял спутницу за талию:

– Всем привет.

Мы расшаркались, перекинулись парой слов и направились в сторону швейцарского посольства в Огородной Слободе. Пара влюбленных подотстала: смоленчанин медленно перебирал ногами, как лабрадор на поводке ребенка. Антось прокашлялся, готовясь начать эпос, и переформатировал речь, ведь негоже в присутствии женщины материться:

– В январе у меня давнишний знакомый Миша Самарский гостил. По традиции заглянули на продуктовый рынок, закупившись всякими ништяками: от лаваша, сыров и миндаля до гранатов, сухофруктов и топленого молока. Но мое пристальное внимание в витрине лавки привлек пакет с травяным чаем – мол, крымский сбор, произведенный в декабре 2018 года. И знаете, поутих пыл у россиян по поводу присоединения: «крымнашесть» уже не такая рьяная, как в первые мгновения срежиссированной глупости. Давнишняя дата производства и отсутствие какого-либо спроса со стороны покупателей вряд ли сказались на качестве продукта, но я, как ни крути, по-прежнему отвергаю состоявшийся факт аннексии шестилетней давности. Игнорирую в мелочах: на прилавках бойкотирую трескающиеся от своей нажористости крымские помидоры и беру наши, местные, привычные, давно полюбившиеся дагестанские, а если вдруг какая продавщица выдаст сдачу двухсотенной купюрой с видом Севастополя – твердо попрошу разменять на две сторублевые ярославские ассигнации, – земляк говорил не спеша, как животное, бредущее сквозь джунгли. – Вернулись домой, приготовили ужин и приняли тактическое решение засмотреть кинематографическую новинку: в шорт-лист попали российские картины «Бык», «Айка» и «Француз». Двух последних кандидатов отсеяли по причине излишней зажатости в собственной грусти. А вот фильм «Бык», повествующий о реальных пацанах из российской провинции, зацепил присутствующей в построении кадра балабановщиной, хотя в целом картина неоднородна и плохо стыкуется, потому что операторская работа убежала далеко вперед от блеклого расплющенного сюжета и невнятной актерской игры. Досмотрев картину, вступили с Михаилом в полемику. Я вещал про банды «морозовцев» и «пожарников» в Гомеле, гость – про самарских корешков и героев городского фольклора. Меня позабавила история про тезку с погремухой «Сокол», прославившегося тем, что все свечи в церкви тухли, стоило ему переступить порог. Девяностые годы – эпоха потерянного поколения. Жаль, что цикличность истории и культуры необратима, и вот мы снова становимся свидетелями нарождающихся девяностых. Ты представляешь, что будет, если эпидемия коронавируса страну накроет?

«“Автомобиль исчезает на мойке”, “Дети звезды живут на помойке”».

Артур Викторович и его спутница отстали, пропустив половину тирады гомельчанина. Я выслушал Антося и тут же ответил:

– Что будет, что будет? Полный пиздец! – песня «Ленинграда», наконец, откинула ноты и вылетела из головы. – Власти начнут титьки мять, мол, «держитесь там, а денег нет», магазины, кафе и бары, автосалоны и остальные фирмы уйдут в минус, закроются, после – обанкротятся; поликлиники увязнут в очередях, провоцируя вспышки болезни, больницы столкнутся с коллапсом; а после кризиса мы увидим миллионы разорений и, конечно, брачных разводов, потому что прожить семьей вместе и неделю нелегко.

– Это риторический вопрос: я и сам знаю.

– Вот видишь!

– И куда смотреть? Ладно, ладно, не обижайся, – Антось потрепал по плечу. – Я проектор дома установил, так что предлагаю открыть кинотеатр с прямолинейным названием «Bring your own beer». Что думаешь? Может, после эпидемии? Тем более, что три бутылки крамбамбули уже месяц дожидаются в морозилке.

– Это я с радостью. Только когда эпидемия закончится…

Мы с Антосем пришвартовались у алкомаркета, следом подоспели Артур Викторович с Мариной.

– О, вы про коронавирус вещаете? Это нам знакомо! – смоленчанин попросил зажигалку. – Мы еще в Италии заметили, как все схлопывается, замирает. В аэропорту Милана дежурили люди в масках и защитных костюмах, в Венеции развернули досмотровые пункты: проверяют температуру всех пассажиров. И знаете, странная штука происходит: куда бы мы теперь ни приехали, сразу вспышки вируса: прилетели в Италию – там эпидемия, слетал в командировку в Казань три случая зафиксировали, отправились вместе, – товарищ приобнял спутницу, – в Смоленск, с братом знакомиться – и там вспышка вируса!

Артур Викторович затянулся и выпустил клуб дыма, а я попятился на пару шагов, хотя бояться нечего: я уже переболел в 28-й главе книги. Мимо промчался курьер «Яндекс. Еда» на самокате, из продуктового магазина вышла причитающая старушка с сумкой-сеточкой, из аллеи Чистопрудного бульвара донеслись сальные песни под гитару, напетые прокуренными голосами.

– Да ничего, хуже не будет, потому что хуже некуда, – подмигнул Антось. – Коронавирус? Ну и что? Закроют границы, введут карантин – и мы закроемся в башнях из слоновой кости за просмотром фильмов, скачанных с торрентов! Благодать!

Я не удивился словам земляка: он давно чувствовал себя в Москве запертым, как король в рокировке, и необходимость остаться в четырех стенах на пару-тройку недель, а то и месяцев, его нисколько не пугала.

Компанией заглянули в магазин. Я первым затарился пивом и застолбил место в очереди за вызывающе накрашенной девушкой. Вперед вклинился налысо побритый парень и задел локтем со словами: «Прости, мужик, это моя амбразура». Я опешил, а был бы русский – нашел бы другой глагол. Позавидовал гопнику: амбразура четвертого размера его спутницы так и просилась в ладонь.

Пробив покупки (скидочная карта сети алкомаркетов оказалась только у меня, так что все покупки оформили по одной), вышли на улицу и снова закурили. В столичном воздухе витало напряжение: плыли пьяные песни уже порядком нарезавшихся мужчин и нервный смех женщин, только-только приложившихся к бутылке. Чувствовалось, что самцы и самки вышли на последнюю охоту перед пугающей и продолжительной неопределенностью.

– Коллеги, – спросил я, – а вы правда думаете, что с эпидемией обойдется?

– Конечно, – уверенно ответил Артур Викторович. – Я думаю, мы даже обязаны пережить подобный кризис, чтобы очиститься. Пандемия – эдакий «крематорий здравомыслия», позволяющий отформатировать сознание, протереть очки восприятия, взглянуть на мир и себя свежими глазами. Наши ожидания, наши желания, наши предвкушения формируются коллективными знаниями и опытом, и когда коллективное мировоззрение выдает ошибку, приходится принимать ответственность за свою жизнь на себя. «Когда от бога отрезаны мы, как кусок от филе ягненка», волей-неволей настанет момент задуматься.

– И что? Пройдет болезнь, отменят карантины, самолеты вернутся в небо – и все вдруг станут порядочными и здравомыслящими? скептически заметил Антось.

– Конечно! – уверенно отчеканил смоленчанин. – В Австрии после Второй мировой из немецких касок начали делать ночные горшки. После потрясений люди смотрят на себя другими глазами, после пандемии мир очнется.