Текст книги "Клуб 28, или Ненадежные рассказчики"

«Дельный совет», – подумал я и снова снес личные профайлы в соцсетях.

– Артур, расслабься и не переживай, эта история в прошлом, подбодрил Антось, хотя мы собрались на заседание, чтобы поддержать беларуса. – Если ты не испытываешь к человеку никаких эмоций, то не замечай и двигайся вперед.

«Отличный тост!» – подумал я и опрокинул стопку под песню «Ляписа». Уже расшаркиваясь в прихожей чата, Антось Уладзiмiравiч поделился наиважнейшей новостью дня:

– Вчера сходил на фильм «Сиротский Бруклин». Так себе, если честно. Эдвард Нортон сыграл на уровне, но роль не выдающаяся.

В фильме куда интереснее другая история – реновация Бруклина, показанная в картине, привела к появлению рэпа и хип-хопа. Может, и московская реновация подстегнет развитие субкультур? Сегодня посмотрел последний фильм Альмадовара: «Боль и слава». Бандерас шикарно сыграл, да и фильм яркий, сделан с любовью к Испании. А еще, Кесаревич, у тебя на районе кинотеатр «Спутник» рядом.

В субботу там покажут «Выпьем за любовь».

– Видел, – говорю, – я его с торрента еще полгода назад скачал, на французском! Я в выходные в «Факел» на «Авиамоторной» пойду, на последний фильм Аки Каурисмяки про беженцев. В руку с моим проектом для мигрантов!

– Вот поэтому ты никак себе бабу не найдешь! Прекращай смотреть финский кинематограф! – окрикнул Антось, и у меня заложило уши от грохота чужой клавиатуры.

«А сам-то?» – удивился я, но промолчал и не расстроил земляка тем, что также посмотрел финский фильм «На границе миров» о некрасивых троллях, живущих среди уродливых людей. При этом другой совет беларуса пришелся как нельзя кстати: я повадился посещать кинотеатры «Факел» и «Спутник» и стал завсегдатаем.

Раньше я ненавидел кинозалы. «Кино обращено в котел, переваривающий настроение жирных дам, еле втискивающих свою жирную улыбку в кресла. Обучение адюльтеру под одеялом темноты», а свидание с кем-то в кино – та еще пошлость. Особенно раздражает запах попкорна и хруст начоса, доносящийся со всех сторон, вот почему в «Факеле» я перешел с вечерних сеансов на утренние в выходные дни: дешевле, и весь день остается свободным. Перед сеансом забегал в кофейню рядом с кинотеатром и заказывал две стопки виски или вина – иногда бокал, но чаще – бутылку.

Мало-помалу примелькались постоянные посетители, которые, как и я, приходили на утренние сеансы: по большей части, пожилые одинокие женщины, куда реже – пожилые пары. Хорошо запомнил четверых. Так, по субботам заглядывала супружеская пара – высокий дед с больными коленями опирался одной рукой на палку, а другой – на супругу, улыбчивую низенькую бабушку с прической паж, как у Мирей Матье. Ростом она как раз приходилась мужу по подбородок, и всякий раз, когда супруг поднимался из-за столика, нежно укладывала его руку на плечо.

Другая посетительница – сухая и строгая женщина с горделивым, сановитым взглядом и в шляпке с узкими полями, всегда заказывала чашку кофе и эклер, а после усаживалась за столик у окна, наблюдая за жизнью, протекающей на улице: за спешащими пешеходами-одиночками и влюбленными парочками, которым торопиться некуда.

Бабушка с ярко накрашенными губами и виноватым взглядом, напротив, садилась за стойку или ближайший к кассе столик. Пока бариста – молоденькая девочка с пушистой челкой, не умеющая открывать вино штопором (если заказывал вино бутылкой, всегда откупоривал сам) – вырисовывала сердечки и лепестки на кофейной гуще, пенсионерка несколько раз пересчитывала мятые купюры, боясь ошибиться. Она скромным голосом интересовалась, что нового у баристы, и, получив ответ, тут же переходила к своим воспоминаниям. Однажды я вытянул ухо в трубочку, прислушиваясь к разговору за стойкой, и понял, почему японцы сшили глагол «слушать» из иероглифов «дверь» и «ухо», а еще узнал такую тривиальную и обычную, но тем не менее трагичную историю жизни. Пенсионерка родилась за Уралом и еще в 1950-е перебралась в Москву, где окончила институт, вышла замуж за инженера, родила двух сыновей и 40 лет отработала администратором в драматическом театре. Муж давно умер, еще в советские годы, старший сын спился в середине 90-х, а младший переехал за границу и давно не объявлялся.

Она говорила, то и дело прерываясь на извинения, – боялась, что может оказаться девушке или посетителям в тягость, и, пожалуй, так оно и было, но даже пусть «одиночество не страшнее насморка, – оно также бывает хроническим», хроническим, но не заразным. Я читал о таких пожилых людях и не раз пересекался с ними в кафе или музеях: эта пенсионерка – ее звали Елена Александровна – выбиралась в кафе, чтобы почувствовать себя такой же, как любой другой человек – живой. Ее жизнь еще не закончилась, да жить стало некуда.

В середине октября я припозднился на субботнюю предсеансовую дегустацию. Строгая женщина в шляпке сидела на привычном месте с раскрытой книжкой, Елена Александровна учила баристу, как выводить пятна вина с платья, а Мирей Матье пришла одна. Знакомая всем улыбка пропала, но на столике по-прежнему стояли две чашки.

* * *

Проснулся в ночь на воскресенье в пятом часу утра и не смог заснуть. Пришлось накатить стакан виски. Закурил, прошел по кухне столько же, сколько километров распласталось от Москвы до Семипалатинска, – отлегло. Свалился спать.

С утра почувствовал, что пора изменить хоть что-то в жизни: то ли шкаф переставить, то ли фарси выучить, то ли посуду помыть, то ли поступить в аспирантуру. Осмотрел квартиру и хотел было вылить весь алкоголь – четыре банки пива, четыре бутылки вина, по таре текилы, водки, рома, бренди, коньяка, виски в раковину, вовремя остановился, пожалел батарею и пообещал раздарить друзьям.

Но обещания на то и нужны, чтобы их помнить, но не выполнять.

Перемены начал с имиджа: побрился, отправился в «Атриум» за одеждой. Ехал с опаской – любой поход в магазин, особенно продуктовый, теперь будил депрессию. Горошек молодой, а я – нет. Творог обезжиренный, а я нет. Бананы из далекой Бразилии, а я из недалекой Беларуси.

Помню, как лет 10 назад радовался новым вещам. Сейчас купил кроссовки, кеды, куртку, второй ноутбук для тестирования Kali Linux и все равно пустота: покупки больше не радуют. Ходил на концерты, выставки, в консерватории нарекли постоянным посетителем – и ни-че-го, даже «Дайте танк!» не реанимировал жажды жизни:

 
Когда экономят силы все остальные,
Мы заранее готовимся к ностальгии.
Мы решили: дорога каждая минута.
Мы валяем дурака, и пока впечатления – наша валюта,
Мы сказочно богаты. Сказочно богаты.
Сказочно богаты – ты и я.
Эй, подожди, куда ты? Подожди, куда ты?
Подожди, куда ты, молодость моя?
 

Не знаю… Моя валюта – это одиночество, им я расплачиваюсь за книги и вино. Печально, что за другие покупки такие банкноты не принимают.

Заглянул в «Джаганнат» напротив торгового центра, уселся за столик в уголке. «Какое замуж? – послышалось слева. – У меня нет на это ни времени, ни сил, ни желания». Я пригляделся: стервенело-рыжая симпатичная девушка лет 30 в стильной одежде малоизвестного, но качественного испанского бренда. Сразу понял, что любит теплое море и прохладные напитки, работает на высокооплачиваемой должности – скорее всего, менеджером по продажам в транснациональной компании, а здесь, в веганском заведении, оказалась по просьбе подруги – сухонькой девушки в условно-хипповском платьице. «Ты разве забыла, как я бросила того забулдыгу?» Я не лгу! Так и сказала: «забулдыга», какие слова нонче забыты. «Сам пьет, работает плохоньким юристом черт-пойми-где, а туда же: “Я хочу детей. Давай замуж, давай замуж!” И что он мне мог дать? Ипотеку, кредит на удочку и надувную лодку, отдых в Крыму и грязные подгузники? Кто ребенком займется? У меня работа, у меня амбиции! И зачем мне на шее сразу двое детей – ребенок и муж?».

Я не стал осуждать рыжую карьеристку – на самом деле, она хочет мужа и семейное гнездышко, ребенка, по умолчанию предполагающего бессонные ночи и ранние завтраки, марафоны по врачам и споры с педагогами. Она действительно этого хочет, но не сегодня, а много, много позже. Как-никак, японцы не зря изображают иероглиф женщины юным беременным существом, сидящим с раскинутыми в стороны руками (иероглиф «мужчина» изображается символами «сила» и «рисовое поле»: четкое описание функций человека на земле, пусть и весьма утилитарное). Однако Москва построена не для брака, она для карьеры и свершений.

Барышни ретировались, оставив подносы на столе, – как бестактно. Уборщица – женщина с изысканным разрезом, подчеркивающим ее среднеазиатское происхождение – прибрала столик, который незамедлительно оккупировал типичный, даже карикатурный творческий то ли единица, то ли ноль со своим другом. «Да незачем париться, сказал подтянутый гладкокожий парень лет 23-х своему собеседнику. – У меня план по жизни простой: поднакопить, путешествовать, повторить. Вот ты думаешь, я, когда криптовалютами занимался, хоть что-то понимал? Нет, конечно!» – он притопнул ножкой в брендовой кроссовке и стукнул по столу кулачком, на запястье болтались известные всем часы. Я улыбнулся. Мы в Клубе давно достигли того возраста, когда на понты больше нет ни времени, ни желания.

Дауншифтер не останавливался: «Я посидел в офисе полгода и айда на Бали. Ты пойми простую вещь: если ты устроился куда-то работать, тебя же хрен уволят. Так что сиди, копи деньжата – и адьос.

Как я. Вот сейчас с полгода потуплю в офисе – и опять на море, подальше от этих корпоративных свиней. А там йога, серфинг, гашиш».

Я слушал с огромным интересом: ах, какое красивое поколение «зет»! Занимается спортом. Заказывает только чистую еду. Зарывается в постель на здоровый восьмичасовой сон. Зазывает легализовать марихуану. Зычно требует ввести углеродный налог и озаботиться нехваткой ресурсов. Плюет на людей и беспокоится только о себе.

Какое красивое поколение «зеро».

Парни заказали салат с авокадо, роллы из тофу и детоксные напитки из ярких ягод. Москвичей давно охватила повальная мода на ЗОЖ. Все бегают, плавают, ходят по-скандинавски и жуют экологичную еду. Но ведь раньше люди ели репу и мясо, и жили дольше. Да что уж там? И тридцать лет назад с экологией было не ахти, но до пенсии люди доживали! «Нахуй здоровый образ жизни, – говорит Антось Уладзiмiравiч. – Просто меньше нервов – тогда и здоровье будет заебись. Все наши болезни от нервов, и никакие эссенции не помогут, только трезвый холодный ум. Поэтому, Милорад, на новый год едешь в приморский санаторий и лечишься. Утром – процедуры, днем – прогулка, вечером – работа над книгой».

Позвонил Артур Викторович, но я сбросил звонок, увлеченный разговором за соседним столиком. Собеседник – парень лет на пять старше дауншифтера – ответил: «А я хочу поехать в путешествие на велосипеде и вести влог». У парня круги под глазами и косые скулы, выточенные недосыпом. В Европе и США есть такое понятие gap year – год, который ты берешь после того, как закончил школу, чтобы попутешествовать, понять, что мир большой, а ты нет, и найти свое место во вселенной. У меня такого никогда не было – все время в работе. Последний раз в отпуск летал четыре года назад, и то – в Сирию.

Парень за соседним столиком тоже давно не отдыхал, и его боль срезонировала, – я понял, что его гложило: вечная тоска по местам, где не был. Он обменял молодость на деньги и ненужные подвиги на рабочем месте, забыв о том, что стоит ему скоропостижно и несвоевременно – а смерть всегда несвоевременная гостья – умереть, как отдел кадров в течение недели подыщет замену.

«Несчастный человек, – подумал я. – И этот парень, и тысячи других выгоревших москвичей мечтают завести блог, уйти на фриланс, закончить курсы повышения квалификации, получить грант на учебу в Амстердаме, закончить МВА в Лондоне, уехать в деревню и разводить цветы, стать владельцем крафтовой пивоварни – а все потому, что у них отобрали молодость. Они толком не жили: закончили университеты и сразу в бой, а для себя не жили ни дня».

Лет 20 назад субтильный американский очкарик жаловался, что его поколение растрачивает таланты впустую: «Целое поколение работников бензоколонок, официантов – рабов в белых воротничках. Реклама заставляет нас покупать тачки и тряпки. Мы вкалываем на ненавистных работах, чтобы купить ненужное нам дерьмо. Мы – пасынки истории. Ни цели, ни места. На нашу долю не выпало ни великой войны, ни великой депрессии. Наша великая война – духовная. Наша великая депрессия – наше существование. Нам внушали по телевизору, что однажды мы станем миллионерами, кино– и рок-звездами, но нам это не светит. Постепенно до нас это доходит и бесит, страшно бесит».

В России ситуация обратная: поколение 30+ взращено в чувстве вечной тревоги. На его памяти начались и закончились две войны в Чечне, оно пережило дефолт со скачком доллара с 6 до 30 рублей, взрывы домов в Москве, теракты в метро и аэропортах, опять падение рубля в 2008-м, Крым и кризис 2014-го, войну на Украине, где «российских войск нет», и операцию в Сирии, где «нет войны». Эта нестабильность пугает и порождает вечных конформистов, уставших от политики и занятых возделыванием собственного сада в «майнкрафт». А на смену идет поколение интернет-зависимых. Каждая первая – модель в «инстаграме», каждый второй – актер на Youtube, каждый третий – фронтмен собственной ненужной группы, кривляющийся в «тик-ток», которые дальше поста не думают и дольше твита не помнят.

Да простит меня Ахура-Мазда, но уж лучше бы американская апатия. И что им, умным, но выгоревшим, таким, как парень за соседним столиком, делать теперь? Скопить денег и сбежать на море? Вернуться под крыло родителей или примкнуть к секте? Открыть собственный бизнес или стать коучем? Зачастую люди, отчалившие из компании в свободное плавание, тонут и возвращаются в корпоративные застенки, потому что вселенский масштаб идей, помноженный на завышенные ожидания и поделенный на низкую мотивацию, оказывается неподъемным грузом. Остается единственный выход – придумать себя заново. Благо, опыт – как матрешка: мы можем вкладывать свои предыдущие карьеры в новую оболочку.

«Несчастное поколение, несчастное», – подумал я и обрадовался, что у меня все замечательно, я счастлив, любим и полон сил.

Не представляю, к каким мыслям дошел бы дальше, но к счастью, загляделся на девушку у витрины и закатил глаза: единственная косметика, которая к лицу женщине, – здоровый сон и счастливая улыбка.

Я убрал со стола и поехал на работу. Гендиректор поручил заредизайнить сайт и поставил дедлайн к Новому году. Заполнил пару разделов и выдвинулся к дому, по пути пропустил бутылку пива в аллее, через которую когда-то с Флорой шли к кладбищу, и вернулся в пустую квартиру. Раньше я даже радовался такой жизни, но не сегодня. Артур Викторович часто приговаривает: «Хочешь комфорта люби одиночество. Меньше людей – меньше слов, меньше слов меньше обид, а без обид и разочарований даже одиночество покажется вполне себе приятной штучкой».

Но, если задуматься, то одиночества не существует вовсе. «Одиночество физическое допустимо, а ментальное – нет, – говорит Антось и бомбардирует ссылками на книги, песни и фильмы, которые остаются с нами навсегда. – Даже когда мы говорим: «Как же я одинок!», то делаем это напоказ, неискренне: мол, смотрите, какой я в белом фраке на гнедой кобыле!» В ответ подписчики шлют неискренние, пустопорожние слова поддержки. На мой взгляд, главная проблема в том, что люди перестали сопереживать, потому что разучились говорить простыми словами про важные вещи, окружая себя надуманными сложными конструкциями. «Сложное в простом», как пел великий беларусский певец. И если найти того, с кем ты можешь говорить просто о простом, просто о сложном и просто о важном, – ты победишь одиночество. Зачем существовать, если ты не проецируешь добро и заботу на других? Вот ради чего стоит жить!»

Наука подтверждает слова Антося, главная причина большинства болезней – даже не нервы, а физическое одиночество. Общительные люди реже умирают от онкологии, и зеркальные нейроны в нашей голове, открытые нейробиологом Джакомо Риццолатти, вопят, что человек не создан для одиночества. Все мы связаны друг с другом тысячами невидимых нитей, и человеческая миссия на Земле заключается в том, чтобы выпрясть, натянуть и укрепить связи с другими людьми, а обрывать их – удел благоволительницы по имени Атропос, но ни в коем случае не людское право.

С такими мыслями я разулся в прихожей, засмотревшись на руководство по Kali Linux и роман «Женщины» Буковски, лежавшие на стиральной машине. Серый мотылек бился в абажур кухонной лампы, которую я забыл выключить, уходя из дому, а в холодильнике дожидалась почти пустая бутылка виски и гранатовый сок. Я налил стакан, открыл компьютер и замер: давний знакомый из Минска написал, что умерла моя тренер по «Что? Где? Когда?» Тамара Михайловна Бенитес. Я схватился за телефон и набрал Ивана Денисовича:

– Джонни, здорово! Слушай, старик, такое дело… Ты можешь отвезти меня в Беларусь на своей машине? Мне нужно срочно и нелегально.

– Бро, когда ты уже машину купишь?

– Джонни, тебе напомнить, сколько я пью? Кроме того, Графу по статусу водитель положен. Хочешь, тебе машину подарю на день рождения, м? Только ты моим шофером будешь. В любой день, в любую минуту, по звонку.

Иван Денисович задумался, а после выпалил:

– Случилось что? Ладно, не отвечай. Отвезу, само собой, отвезу! С тебя полторы тысячи, а лучше – три. Или бутылку хорошего вина.

На этом распрощались. Я достал все бутылки спиртного из шкафа – три бутылки вина, текилу, водку, ром, бренди, коньяк и виски на донышке – налил по стопке и выпил, закурил, повторил. Выпил, закурил, повторил. Выпил, закурил, повторил.

Так я отметил 31-й день рождения.

Глава 23
Госкорпорация «Беларусфильм», или день заневоленных

– Милорад, ну расскажи, расскажи самый главный секрет беларусов! – Иван Денисович поджимает губки, как ребенок, у которого отобрали планшет и усадили за стол с манной кашей, и качает головой в такт песнями «Ляписа Трубецкого», играющего с флэшки.

– Джонни, ты же понимаешь, что я поклялся никому не раскрывать нашу государственную тайну? Я на «Библии» Франциска Скорины и стихах Василя Быкова поклялся!

Иван Денисович резко тормозит у придорожной шашлычной, аккурат на полпути между Москвой и Смоленском, и канючит детским голосом:

– Пока не расскажешь – никуда не поедем!

Я выхожу перекурить. Я же не могу открыть самую страшную тайну сердца, как консерву. По асфальтовой дороге с редкими выбоинами, мимо плешивых пригорков с чахлыми кустами, фуры и легковушки с российскими и беларусскими номерами несутся туда, где «няма ніякага Бога, няма светлакрылых анелаў, – к чорту ляжыць дарога, дзе духі стальных жывелаў». Джонни трезвонит в клаксон, покрикивая в такт:

– Рас-ска-жи, рас-ска-жи!

Сплевываю на обочину, выбиваю крошки табака из сигареты на землю и усаживаюсь в салон, спрятав окурок в карман: мы на родину едем, негоже мусорить.

– Хорошо, – говорю, – я открою самую главную тайну Беларуси, только погляди мне в глаза и пообещай: мои слова останутся нашим обоюдным, самым страшным секретом, который ты ни при каких обстоятельствах – ни под какими пытками, ни в подпитии – никому не расскажешь.

Иван Денисович самодовольно улыбается.

– Джонни, только ты должен понимать – после моих признаний ты заболеешь бессонницей, пиво станет пресным на вкус, пицца всегда будет холодной, а ты похудеешь и заразишься цинизмом. Ты правда готов к откровению от Кесаревича?

Иван Денисович возмущенно пожимает плечами, отбирает мою пачку сигарет и закуривает:

– Все, давай, колись!

– Ладно, договорились. Сделай семь вдохов и семь выходов, как кодекс Бусидо учит японских самураев принимать наиболее ответственные решения. Отдышался? А теперь открой глаза и слушай: Беларуси не существует.

– Как это – не существует?

– Да вот так. Беларуси не существует, как не существует и Белоруссии, клянусь, – я бью себя в грудь, а Джонни, посмеиваясь, заводит машину, и «Нива» с сургутскими номерами выползает на дорогу. – Вот прям так – нет такой страны?

– Конечно, нет! Это фикция, утопия, такая же, как Атлантида, Шамбала или Эльдорадо.

– И что тогда на месте Беларуси?

– Вот в этом и секрет. Беларусь – это политические декорации, самая грандиозная в мире киноплощадка, с которой не посоревнуются ни Голливуд, ни Болливуд: киноплощадка, созданная на развалинах Советского Союза с единственной целью – манипулирование общественным мнением.

– И кто же придумал эту киноплощадку?

– В Кремле придумали, давным-давно, еще в 1991 году, как полигон для тестирования законов и запретов. Вот ты замечал: все, что происходит в России, произошло в Беларуси ровно три года назад? Не замечал? А ты приглядись. Запрет на ввоз европейского мяса, молока и сыров? Минск ввел эмбарго, когда это еще не было мейнстримом. Обвал рубля на фоне западных санкций в 2014 году? Мы проходили в 2011 году! Введение интернета по паспортам? «Привыкли», – улыбнется любой беларус. Налог на тунеядство? «Не смешите нас», – рассмеяются беларусы. Поправки в Конституцию с введением нормы о неограниченном количестве президентских сроков? Тут, признаю, Беларусь поторопилась. Еще в 2004 году приняли! Задержание демонстрантов за пустые плакаты без лозунгов? Ха, у нас в 2012 году однорукого инвалида на митинге задержали за то, что он аплодировал! Одним словом, Беларусь – грандиозный полигон для проверки политических гипотез Кремля.

– Но ведь города есть, и жители, и даже паспорта!

– Джонни, ты совсем как ребенок! Это операция прикрытия: чтобы никто не догадался, в Беларуси и дома построили (на самом деле, это декорации), и людей поселили (только они все актеры), и новости выпускают, чтобы никто ни о чем не догадался, так-то!

– И кто оплачивает беларусский балаган?

– Ты не поверишь, но содержат все, каждый по копеечке: коммунисты платят за то, чтобы советские декорации регулярно ремонтировали; либералы – чтобы показать, как страшен Советский Союз во главе с президентом-самодуром; государственники – чтобы показать, каким крахом оборачивается плановая экономика; а русские националисты вообще бренд выкупили: – ты думаешь, почему страна называется «Белая Русь»?

– То есть Беларусь – это такой огромный политический «Диснейленд»?

– Скорее, Dismaland, построенный Бэнкси. Эдакий мрачный, унылый, депрессивный парк развлечений, непригодный для нормальных людей. Там самые отчаянные актеры работают, каждый «Оскара» достоин. И ладно бы только политики! Нет же, и режиссеры постоянно в Минск приезжают: украинцы снимают улицы Киева, а москвичи – советские проспекты, евреи – варшавские гетто, а поляки – еврейские местечки. Грандиозный киноконцерн!

– И что же получается: беларусов тоже не существует?

– Конечно, нет. Антось Уладзiмiравiч, Михась Сяргеевiч, Аляксей, с которыми мы готовили драники, Шаман, Аляксандр, Уладзiмiр, с которыми глушили водку на дне рождении Антося, я, в конце концов, – мы все нанятые актеры. Нас пригласили на роль «русских со знаком качества», – попросили показать, что можно быть нормальными русскими без приступов имперской горячки и глобальных амбиций. А это непросто, знаешь ли, очень непросто. Не каждый актер справляется.

Из колонок автомобиля послышались давно знакомые слова: «Хто ты гэткi? Свой, тутэйшы! Чаго хочаш? Долi лепшай! Якой долi? Хлеба, солi! Чаго болей? Зямлi, волi!» – и мою улыбку сдуло с губ.

– Прямо-таки всех беларусов не существует?

– Конечно, – я выпрямился. – Никого. Ни Антося, ни меня. Даже президента Беларуси Александра Лукашенко не существует: он великий артист, нанятый на роль диктатора и очень удачно вжившийся в роль. Вообще его настоящее имя – Вениамин, Венечка, а усы – накладные, из хвоста енота. Я не шучу!

– Если это правда, тебе не кажется, что власти держат нас за идиотов?

– Более того, мне кажется, что они не ошибаются.

Иван Денисович посмеивается, покуривает сигаретку в ползатяжки, поглядывает в зеркало заднего вида и подпевает радиохитам. Сургутенок согласился отвезти меня в Минск на похороны тренера по «Что? Где? Когда?», и мы дурачимся, как можем, потому что я волнуюсь. Я почти в истерике, ведь каждая поездка в Минск может оказаться последней: никогда не знаешь, как тебя встретят на родине. Там, за границей, «недзе ля ракі, дзе не мае броду, шэрыя быкі танчаць карагоды. Ланцугі ўначы адліваюць златам, воран там крычыць з воўкам, родным братам. Палыхае там вогнішча да неба, п’юць яны віно, заядаюць хлебам, песні ім пяюць старыя цыганкі, б’юць капытам, б’юць, а ў небе маланка», – и вот этих быков я на дух не переношу, как и они меня, впрочем.

С Беларусью, как и с любой женщиной, у меня крайне сложные, почти шизофренические отношения. Так уж сложилось, я родился и вырос сразу в двух городах: Менску и Минске. Гордость за Великое княжество Литовское в Беларуси мирно уживается с гордостью за победы Российской империи; тоска по временам маентков и шляхты – с тоской по екатерининским и александровским балам; уважение к Тадеушу Костюшко – с уважением к Александру Суворову, подавившему польское восстание в 1794 году. Беларусы с пафосом отзываются о сталинской архитектуре и держатся за крепкую президентскую власть, и это соседствует с ненавистью к Иосифу Сталину и красному террору 1930-х годов. Беларусы отмечают Рождество дважды – по католическому и православному календарям. Беларусы едят хлеб и мацу, выходят на демонстрации по случаю Октябрьской социалистической революции, а затем идут в церковь или едут на могилы предков, чтобы почтить память «Дзядов». Беларусы гордятся партизанскими традициями, хотя неспособны провести массовый митинг в несколько десятков тысяч участников.

В итоге страну разорвало пополам: мы, беларусы, мечемся между Россией (треть моих однокашников осела в Москве и Питере) и Европой (треть прописалась в Польше, Литве и Чехии). Наше сознание дало трещину, и мое – не исключение. Первое уголовное дело против меня попытались возбудить в мои 17 лет, и с годами послужной список становится только хуже. В администрации президента я в «черном списке»: мне закрывали выезд из страны, вызывали «побеседовать» в органы внутренних и наружных дел, даже в Москве приглашали «поговорить» – но пока не задержали.

Не будет преувеличением сказать, что я стал философом не потому, что прочитал много книг, а потому что вырос в Беларуси, ведь родиться беларусом – значит, получить прививку экзистенциализма с рождения.

Народ приговорил Лукашенко бережно и с трепетом нести перед собой этот «светлый хрустальный сосуд, имя которому – Белоруссия», чтобы каждые пять лет вновь оказываться у подножия горы и начинать свой бесполезный и безнадежный труд на благо рядовых граждан. Если верить газете «Советская Белоруссия», Лукашенко был и остается мудрейшим и осмотрительнейших из смертных, ведь именно он сплотил вокруг себя подавляющую часть общества, показал простые и ясные пути развития, уберег страну от соблазна быстрых и радикальных решений, от скороспелых реформ, обеспечивая тем самым эволюционное, поступательное развитие общества без шока и потрясений.

Его желания стоили ему несказанных мучений – он вынужден бесцельно напрягать силы, снова и снова баллотируясь в президенты, но такова цена земных страданий. Я смотрю на этого политика, подымающегося тяжелым, но ровным шагом к власти, у которой нет бездны. И в каждое мгновение, начиная кампанию, он становится выше своей судьбы. Эта история трагична, поскольку президент знает о бесконечности своего печального удела.

Когда мы говорим «Белоруссия», подразумеваем Лукашенко, но никак не наоборот. Лукашенко – это и Белоруссия, и последний диктатор Европы, и верный кормчий хлипкого судна под названием «социализм со славянским лицом».

Православный атеист, как он сам себя окрестил, руководит страной с 1994 года. Все это время политик, уверенный, что лучше быть диктатором, чем «голубым», «ператрахивает» правительство, колхозы и оппозицию. Его биография до прихода к власти выглядит довольно тускло: родился в поселке Копысь Витебской области 30 августа 1954 года. Отец «погиб на войне», утверждает президент. Остается непонятным, на какой… Но, так и быть, доверимся выпускнику Могилевского педагогического университета. Однокурсники утверждают, что будущий президент учился на тройки, сам же он полагает, что на историка.

Лукашенко подался в политику в начале 1990-х годов, сделав ставку на борьбу с коррупцией. Он провозгласил, что стране не хватает твердой руки, хозяина в доме, и народ, живший в эпоху перемен, поверил политику. В 1994 году, пережив два «покушения», Лукашенко отпраздновал свою первую победу на выборах. Спустя год состоялся референдум, на котором большинство белорусов наделили президента правом распускать Верховный Совет. В 1996 году после очередного референдума 5-летний срок президентства был отсчитан заново.

Мало кто знает, что плебисцит, состоявшийся в 1996 году, по сути, стал захватом власти: независимый парламент – Верховный Совет, наделенный правом объявления импичмента президенту, «переформатировали» в «ручное» Национальное собрание.

Исполнительная власть в лице президента и его подчиненных игнорировала распоряжение Конституционного суда, который признал нелегитимным решение о проведении референдума 1996 года. После плебисцита в Белоруссии вместо парламентской установили президентскую республику. Однако Лукашенко это нисколько не смутило, ведь он сам себе своя свобода.

Пускай на дворе стоит XXI век, порой складывается ощущение, что в Беларуси не слышали об отмене крепостного права. Закабаление в стране начинается со студенческой скамьи: в стране действует распределение, когда выпускники вузов по разнарядке отправляются работать туда, куда решит государство, на срок до двух лет (врачей и педагогов – на срок до 5 лет).

В 2010 году в белорусскую армию начали призывать студентов-заочников, однако вместо службы данные призывники по большей части занимались общественными работами, начиная от строительства казарм и заканчивая подметанием улиц. Дабы поднять трудовую дисциплину, власти активизировались в борьбе с тунеядцами и безработными. В стране ввели налог для безработных, а милиция и налоговики уже год инспектируют магазины и патрулируют улицы, вылавливая тунеядцев, как во времена Андропова. Если пойманный окажется сотрудником государственной организации, его начальнику влепят выговор, а самого «провинившегося» уволят без права на трудоустройство в госструктуры в будущем.

Подобные репрессивные меры властей имеют под собой вполне логичное объяснение: в стране остро ощущается дефицит трудовых кадров, в первую очередь – квалифицированной рабочей силы.