Текст книги "Клуб 28, или Ненадежные рассказчики"

Глава 9
Квантовая влюбленность, или финальный пункт назначения

Апрель расплескался первыми дождями; отгремел праздник людей, не перестающих мечтать, – День космонавтики; в Москве открылась выставка «Связь – 2019». Зарегистрировался и заявился на мероприятие одним из первых. Коаксиальные, телефонные и оптоволоконные кабели, полосовые радиочастотные фильтры, трансиверы, сплиттеры VDSL, PLC, FBT, волоконно-оптические патч-корды, пигтейлы и WDM, базовые станции сотовой связи и спутниковые VSAT, защищенные ноутбуки, планшеты и карманные компьютеры для тяжелых условий эксплуатации, переносящие удары, вибрацию, влагу, пыль и экстремальные температуры, счетчики электроэнергии, работающие в протоколах LoRaWAN и NB-IoT, наконец, маршрутизаторы, Wi-Fi-мосты, коммутаторы и шифраторы – эти слова для меня, как музыка. Почти как музыка Флоры Вуайери, под которую сердце начинает биться нежнее.

Не зря пришел: на экспозиции не заскучал, в отличие от тебя, дорогая читательница. Гуляя по залу, задумался: почему люди испытывают инфернальный, первобытный ужас перед новыми технологиями? «Лешенька, переустанови мне Windows, а то самой разбираться лень…»; «Илья, помоги видео сделать, а то я ничего в монтаже не понимаю…»; «Ну как же я проводку дома проведу? Я же не электрик!» Что страшного в новых инструментах? Ничего, кроме потраченного времени. Возьмем, к примеру, мою мать. Отправлял я ее однажды в отпуск в Марокко, дал планшет, на всякий случай. Да, три дня она училась подключаться к «вайфаю», два дня – делать фото и снимать видео; день ушел, чтобы освоить «скайп». Да, мать ругалась, нервничала, а я ей: «Ницше справился – и ты справишься». И не солгал: мать все запомнила, позвонила с кромки моря – и теперь планшет из рук не выпускает. Про Ницше не случайно заговорил: возьмите произведения немца, напечатанные после 1886 года. Они отличаются афористичным стилем, и дело не в том, что в философе проснулась тяга к лапидарным сентенциям, нет: Ницше купил печатную машинку, а в 42 года не так-то просто освоить «новые технологии».

После выставки поехал в офис. Ненавижу район вокруг «Крокус Экспо»: регулярно встречаю здесь людей, которыми боялся стать еще в институте. Вот и в вагоне наткнулся на типичного представителя технократии: узнаваемые костюмы-двойки кастового синего цвета: не голубые – слишком несерьезно; не темно-синие – чересчур сурово, по-ведомственному; не светло-синие – легковесно, по-айтишному, а эдакая расплескавшаяся синева государственно-корпоративного сектора. Каждой ниточкой костюма его обладатели говорят: «Мы и не с вами, и не с ними». Глядя на такой костюм, сразу считываешь приветствие: «Мы слишком сильные для частного бизнеса, но слишком свободные для покроя прокуратуры». Увидишь такого – знай: он едет со станции «Деловой центр».

Прокашлялся, проморщился, промыл глаза печатной рекламой на стенках вагона, перевел взгляд на попутчиков. Напротив – средних лет женщина в обнимку с книжкой Стивена Фрая в оригинале, рядом – брюнетка с молодыми морщинами. От девушки ушел муж, и она глушила грусть яркой тушью ресниц и широким ремнем на талии, а безымянный палец правой руки еще не загорел, не оттаял и преступно выдавал развод и рев наедине с собой. Рядом, у двери: курьеры DeliveryClub и «Яндекс. Еда». Названия разные, а содержание одинаковое: сотрудники с песчаных берегов Амударьи. В закоулке вагона, где стоят обрезанные лавки «три-на-три», гомонят ученые-технари из провинции: слышу и разговоры про радиочастоты, и говор ростовский и архангелогородский. Рядом – студенточка с тонкими миниатюрными пальцами, созданными эволюцией, чтобы попадать по кнопкам виртуальной клавиатуры на экране смартфона. Технологии неизбежно меняют привычки человека: однажды листал свежую бумажную книгу и посмотрел в правый нижний угол, чтобы узнать, который час. Удивился, когда не увидел часов.

Теперь прогресс меняет и внешность людей: тем, кто остался без рук и ног, уже сегодня прикручивают умные протезы, а через 5-10 лет люди превратятся в универсальную модель для сборки: парализованным научатся вставлять чипы в позвоночник, соединяя спинной мозг и голову; слепым внедрят биолинзы; пациентам с поврежденным мозгом напечатают искусственные дендриты и аксоны из электролитов, и тогда «косметический ремонт тела» станет обыденностью: неуверенные в себе юноши начнут вживлять титановые кости и синтетические мышцы из вольфрама, девушки – речевые импланты, позволяющие говорить на всех языках мира, бизнес-леди и дельцы – нанолэптопы, чтобы быть в курсе последних биржевых сводок, бабки и старики – кардиостимуляторы, искусственные печени и промышленные почки, в режиме реального времени оповещающие врача о состоянии пациента, – и будут правы: зачем заниматься спортом, зачем учиться и прокачивать навыки, если можно купить здоровье, квалификацию и знания?

Технооптизм, безусловно, замечателен, жаль только, что дилетанты, к которым относятся 99,9 % населения Земли, не способны учесть фактор «черных лебедей», о которых попросту не осведомлены. Компания Groupon официально вышла на китайский рынок в 2011 году, а спустя полгода ее работу на несколько дней парализовало ЧП: кабель на дне Тихого океана порвался из-за подводного землетрясения, и американский сайт вылетел из Сети. А что будет, если каждый человек установит себе искусственные глаза, сердце, карту памяти, подключенную к мозгу, соединенному с десятками процессоров по всему телу?

Наблюдая за инженерами и девушкой, я вдруг понял: парадокс современного мира заключается в том, что чем больше технологических инструментов мы внедряем, тем уязвимее становимся. Орбитальные спутники оснащены сигнальными микропроцессорами, разработанными специально для жестких условий эксплуатации – большого диапазона температур и радиационного излучения. Но даже они выходят из строя при мощных солнечных всплесках. Что уж говорить о производителях бытовой техники, ноутбуков или персональных процессоров для вживления в человеческий организм? От этого никто не застрахован: в марте 2000 года на несколько дней в Google сломалась система индексирования веб-страниц: когда пользователь вбивал в поиске запрос, ему выпадали результаты полугодичной давности. Спустя четверо суток программисты исправили баг, а вскоре выяснили и причину поломки: космические лучи – потоки заряженных частиц, ежедневно бомбардирующие Землю на высоких скоростях – повредили оборудование корпорации. Такие инциденты наблюдались и раньше: так, 1 сентября 1859 года британский астроном Ричард Кэррингтон зафиксировал мощную солнечную вспышку, корональные выбросы которой достигли Земли всего через 18 часов. В тот день телеграфные системы по всему миру вышли из строя, а от Норвегии до Скалистых гор и Карибских островов прокатилась волна ярчайших северных сияний. Да, вспышки подобной мощности происходят редко, в среднем раз в 500 лет, но даже относительно слабые выбросы 1921 и 1960 гг. обернулись массовыми сбоями радиосвязи.

Я бы и дальше тонул в омуте рассуждений, но поезд, к счастью, причалил к станции «Смоленская»: той самой, где мы смеялись с Флорой, и я вспомнил, как она, сощурившись, сказала: «Метро у вас красивое. Не то, что у нас, в Европе: у вас не станции, а музеи и вернисажи с колоннадами и панно. А у нас в Париже… У нас: криминальные гетто, лежбища бездомных и заблеванное дно». (Конечно, она говорила немного иначе – с поправкой на лаконичность английского языка. Но эти образы на ее милой межбровной морщинке читались так же четко, как на могиле Альфреда Шнитке читается величайшая в истории музыка.)

Я улыбнулся и огляделся: а ведь девушка права! Метро в Москве красивое, только пассажиры несчастные – каждый и поголовно. Поезд медленно семенит по рельсам, трясется, простуженный сквозняком. И люди понуро сутулятся, будто никто не желает добраться до пункта назначения – на нелюбимую работу, в ненавидимую квартиру, в ненавистный институт, и только я улыбался жирной, сочащейся от счастья улыбкой влюбленного человека. Я кожей слышал шорох балеток Флоры по перрону станции, языком смаковал ее нежный французский прононс, перепонками пальцев ловил медленный пульс.

Поезд вылетел из туннеля на мост, и солнце легло на окна, которые не успели отмыть после зимы, и я почувствовал: теперь отступать некуда – впереди Петербург. Я обязан приехать на ее концерт, увидеться лично и пригласить на свидание.

Погруженный в грандиозные планы, не заметил, как оказался на «Кузнецком мосту». Сел на лавку рядом с Рождественкой, дожидаясь Ивана Денисовича, слушал по кругу «Pardonne-moi ce caprice d’enfant» в исполнении менестрелицы Мирей Матье и курил.

Обычный будний день в городе: вверх и вниз по спуску, мимо «Московского дома художника», построенного в XIX веке, семенили туристы из российской провинции (это читалось по неуютной одежде и неуверенному выражению лиц), парни-верхолазы – промышленные альпинисты, нанятые вымыть окна многоэтажек неподалеку, заджинсованные студенты и студенточки в блузках и юбочках, столичные бизнесмены в приталенных пиджаках и кедах под брюки на ногу в коротком носке, жены столичных бизнесменов в ярких леггинсах и светлых афгани, верещащие по смартфонам с подругами о новых массажных салонах и маникюрных. Мимо прошел муж моей бывшей, но меня не заметил, глядя в брусчатку. А ведь когда-то клялся набить мне ебало!

Эх, дзе теи годы?

В «Доме художника» напротив лавки прописались кафе: «Шоколадница» и «Джаганнат». Земляки Заратустры, выросшие в соседнем с ним кишлаке, разгружали коробки с молоком и исчезали в кофейне. Из дверей вегетарианского кафе «Джаганнат» выныривали зеленые человечки с курьерскими котомками за плечами, внутрь заходили одухотворенные личности с чахлыми ключицами и печатями надменности и превосходства на челе.

Напротив «Дома художника» дверь с колокольчиком зазывала в «Книжную лавку писателей». Само собой, в лавку я ни разу не заглядывал, а то мало ли, удостоверение спросят, а как можно называться писателем без корочки «Моссолита» или «Московского книжного клуба»?

Объявился Иван Денисович и проводил на встречу с чиновниками Министерства транспорта. Беседа состоялась в ресторане при посольстве Молдавии по адресу: улица Рождественка, дом 7 – том самом, который упоминал Миша Самарский. Товарищ не солгал: кухня в заведении – на высоте, к обеду подали хорошее столовое вино, а на выходе угостили стопкой наливки, и я твердо решил следующий день рождения отпраздновать здесь. В благостной и душевной обстановке переговоры с бюрократами прошли «на ура», и я вышел на улицу сытым и довольным.

После встречи поехал увидеться с хозяйкой квартиры, которую снимаю. Пока ждал арендодателя, наблюдал за людьми в большом зале кофейни. Слева родители парня знакомились с девушкой сына.

Пусть я и сидел в наушниках, легко уловил суть разговора: как вы жить вместе собираетесь? Девушка в легком светлом платьице с открытыми плечами неестественно строго, до боли пыталась держать спину ровной. По спине струился пот, и платьице прилипло к спинке стула. Отец парня – мужик в светло-голубом пиджаке и кедах – сбивчиво и торопливо рассказывал что-то, а девушка, сложив под столом руки замком, не переставая кивала. Парень периодически теребил девушку за коленку, пытаясь придать уверенности. Но самой взволнованной оказалась мать парня: она улыбалась смущенно и растерянно, опасаясь ляпнуть что-то не то. Выйдет у ее сына что-то? Станут они счастливыми? Хотелось вскочить и крикнуть, чтобы расслышали все – от Калининграда до Камчатки: «Конечно, да! Главное – верить, верить и не опускать руки».

За столиком у окна проходило другое свидание: самоуверенный лысеющий мужик лет 35, напротив – двадцатипятилетняя девушка. Барышня однозначно возложила серьезные ожидания на вечер: выглядела шикарно – темное атласное платье и шелковая шаль, бережно укрывающая плечи и шею. Она внимательно слушала, жестами выказывая живой интерес к кавалеру. Девушка еще не успела ничего заказать, а мужик уже уплетал карбонару – чересчур торопливо, нахраписто. Беги от него, девонька: такая торопливость – не следствие голода, а симптом ужасающей, безграничной жадности, животной скаредности. С жадным мужчиной женщина никогда не станет счастливой, так что беги, красавица в шали, беги, пока не поздно.

Появилась знакомая, я заказал вина и пива, передал деньги, из вежливости обсудил последние новости, расплатился по счету и распрощался. На улице вспомнил, что забыл приготовить ужин, и в холодильнике шаром покати, потому отправился перекусить в таджикское кафе на районе. За соседними столиками сидели мужики с четками и в тюбетейках. Я три недели не брил бороду, в заведении приняли за своего. Из общей картины посетителей, где каждый друг друга знает и обращается по имени, выпадали двое эвакуаторщиков в казенной форме с ярко-салатовыми надписями. Они ужинали шумно: пили пиво с отрыжкой, солили глупые шутки, спорили: «Не резон к метро ехать. Давай по последней ходочке. Тебе пива еще взять?» Не представляю, как человек должен нагрешить в прошлой жизни, чтобы в новой родиться эвакуаторщиком.

Я поморщился, оторвал глаза и утонул в учебнике по С++. Сосредоточиться помешал телевизор. С огромного монитора играл развлекательный телеканал. «И в один день умрем», – верещала певичка.

Следом посыпались и другие клипы. «Постараюсь не упасть, я тебя сожму в руке», «Если бы не знать этот непростой отказ», «Мы были не изучены. Пройдет. Я буду верить в лучшее. Мы были невезучие. Я буду верить в лучшее», «Один только долгий твой взгляд», «Ты простишь, я прощу…». Если я напишу такое – отрежьте мне руки.

«Допиваешь до дна всю любовь. Ты сыграл правдивую роль. Ты красиво считаешь до ста. Обнимаешь его, как всегда. Медленно дрожь по твоим губам – и снова как в первый раз останемся там». Сукасукасукаблядь. «Так, в такт сердце. Если в конце туннеля свет. Все глубже раны. Я не устану. Твой взгляд сильней молитвы. Ты еще любишь, или нет? Если в конце туннеля свет. Просто ответь, чтобы я знала:

сгорать или сгореть?» Блядьблядьблядь, убейтесь об стену, блядь. «Любовь – не первый майский гром и клятвы безоглядно. Когда рисуешь солнце, а потом ищешь пятна. Любовь – когда ты отдаешь, и ничего не ждешь обратно». На экране появился щегольски одетый мужик, которого в баре я бы принял за гомосексуала: «…Как человек творческий и талантливый, я понял, что должен написать песню. Ее вам и представляю: “Я не могу ломать преграды, если ты не со мной. Я не могу сказать тебе, что я не ангел. Я не твой, я не твоя. Если уйду, то не навсегда. Ты мне только верь, я прошу тебя”».

Я отдышался и задумался, постаравшись переиграть ситуацию. Любой минус можно обратить в плюс, и клипы дали отличную порцию для размышлений. Что же такое любовь? Выбрать паролем от ноутбука ее фамилию девичью? Оформить общую подписку на Steam и Google Play? Настроить оповещение по кредитной карте на ее номер телефона? Блокировать свой смартфон по ее отпечатку пальца? Подписаться в «инстаграме» на единственную страницу? Читать ей на ночь Страуструпа и Торвальдсена? Фильтровать слова в ее присутствии не хуже файрвола? Иметь один токен на двоих? Наконец, не чистить кэш «гугла»?

Так или иначе, все определения указывают, что любовь – никогда не существительное, а всегда глагол. Любовь – это не слово, а действие, о чем даже некоторые поп-исполнители догадываются и живописуют в песенках.

Позднее я поделился размышлениями на встрече «Клуба». Артур Викторович развил концепцию в другую сторону, и его версия мне нравится куда больше: любовь – всегда результат отношений, но никогда – начало. С любви ничего не начинается: это не точка отсчета, а конечный пункт назначения, в который, при наличии каждодневных самоотверженных усилий и обдуманных действий, вы должны прибыть в назначенное время со своей спутницей.

Прикончил ужин – кюфту и салат – и отправился домой автобусом. В салоне мимо прошел парень с бутылкой пива, обернутой газетой. Правая рука – перебинтована. Сразу видно, что вчера в подворотне кому-то досталось. В аппендиксе автобуса увидел девушку с переноской, в которой кошка испуганно забилась в угол. Не выдержал, подошел и сказал девушке на ухо: «Ты не переживай. Встретишь парня лучше, я даже знаю, какого. Он айтишник, и айтишник порядочный. У вас будет счастливая семья, родятся дети. И кошка, к слову, поправится». Нет, вы не подумайте, будто я мысли читаю: у меня другие суперспособности. Огромная сумка, чемодан, переноска с кошкой сигнализировали, что девушка переезжает. Лицо с печатью обманутых ожиданий, усталые выплаканные глаза: она рыдала несколько дней, а сегодня много раз умывалась холодной водой, но слезы еще не выветрились. Про айтишника – ну, тут я намеренно надумал. Зря у нее что ли учебник по Haskell в рюкзаке? А про кошку… Я слишком хорошо знаю, как пахнет гноящаяся под шерстью рана, обработанная перекисью водорода.

Девушка, услышав мои слова, просияла и улыбнулась. Как легко осчастливить человека, оказывается.

Из автобуса забежал в магазин, купил гранатового сока и водки. На проходной супермаркета, напротив касс, разложили рекламный стенд «Рецепты от бабушки Аси». Продавец зацепился языком с пожилой женщиной с большой авоськой в руке. «Уважаемая, не проходите мимо! Вот ваши внуки, небось, кашу не едят? А с таким вареньем от бабушки Аси за обе щеки уплетать будут!» Видели бы вы, как старушке изменилась в лице – и взорвалась: «Внуки? Какие внуки? Сыну 35 – и ни жены, ни детей. Все не образумится никак, а ты – внуки, внуки!» Продавец уже позабыл о бабке, окучивая другую женщину, а пенсионерка продолжала бормотать проклятья в адрес сына, жалуясь на свою незавидную судьбу. Не знаю, почему, но я записал ее слова и обиду на свой счет, и тихо сказал: «Да что ты знаешь, пизда ушастая? Думаешь, в нас проблема? В нас, мужиках? Да ты посмотри на 28-летних – и уж потом рот открывай!»

Многие любят приговаривать: «Мне не повезло. Не сложилось.

Не представился случай». Всякий раз, как слышу слово «случай», меня передергивает, бьет разрядом досады. Я самоуверенно полагаю, что слово «случай» родственно глаголу «вычислять», и весь наш мир – один сплошной квантовый компьютер, пытающийся вычислить формулу счастья, поэтому глупо и трусливо прекращать поиски. «Жизнь – дерьмо, но мы обязаны бороться за каждый вздох и выдох», и однажды переменные сложатся в решаемое уравнение.

Приведу простой пример: вот, допустим, два электрона радия разбежались в пятницу вечером в разные стороны – надушенные и при параде. Встретят на пати атомы золота и стронция – и затусят с ними, переведя знакомство из вертикальной в горизонтальную плоскость. И если электрон-девочка окажется сверху, то тут же электрон-мальчик окажется снизу лежащим, где бы они ни находились.

Это и есть принцип квантовой запутанности, он же – доказательство существования настоящей любви, преодолевающей пространство и время и превосходящей скорость света.

Смею вас уверить: как электрон всегда знает, в какой позиции находится его отражение, так и я всякий раз, когда Флора смеется, слышу ее голос, где бы ни оказался: в московском офисе или дубнинском ресторане, в минском сквере или петербургском метрополитене, на глубине 102 метров под уровнем моря. Конечно, на фоне грандиозного, бесконечного космоса с его квазарами и пульсарами, газовыми и ледяными гигантами, метеорами и кометами, мои размышления кажутся ограниченными, сиюминутными и карликовыми.

Но будем откровенны: единственный вопрос, имеющий значение в нашей жизни: «Как найти в расширяющейся вселенной суженую?»

Все мы бежим от одиночества, но у каждого оно разного качества.

Глава 10
Нотки водки, или панки в пуантах

– «Мертвые канарейки»? «Нотки водки»? «Панки в пуантах»? Я размышлял над названием музыкальной группы.

Будь помоложе, то сказал бы: «команда», «бэнд», «формация», «бригада», но я человек в залысине и депрессии – хорошо, что не обмолвился: «квартет» или «ансамбль».

– «Дрыгва»? «Вандроуники»? Ужас любого добропорядочного российского граммар-наци – «Шыпшына» (у перакладзе з беларускай мовы – «шиповник»).

У каждого мужчины однажды возникает идея фикс собрать группу. Зачастую блажь вылечивается вместе с такими заболеваниями, как акне и девственностью, но я исключение: план по созданию панк-коллектива созрел только к тридцати. Причина известна, и у нее есть имя: Флора. К приезду девушки в Петербург, запланированному через месяц, я надумал выпустить несколько песен – о ней и в ее честь.

– «Бедные умирают мемами»? «На десять минут пьянее»? «У сурикатов выключили свет»? Вот это совсем неплохо, учитывая, что suricata – лучшая open-source-библиотека сигнатур систем обнаружения и предотвращения вторжений.

Трамвай препарировал поток машин, двигаясь ровно и медленно, как залатованный броненосец. Цельнометаллическая консервная банка с тушками пассажиров внутри тащила меня в бар «Черта» на Таганке, где Артур Викторович запланировал празднование 35-летия. Да, такое бывает не только в книгах и кино: порой случается, что мужчины, несмотря на любовь к алкоголю, табаку, скоротечным половым связям и продолжительным карточным партиям, доживают до 35-ти, разочаровывая и без того жалкий Пенсионный фонд России. Среди многочисленных приглашенных на торжество значилась и экс-пассия Артура по имени Юлия – единственная из бывших, с которой он продолжал дружить, и одна из немногих, кто сама бросила Бороду. Символично, что бар, зарезервированный под торжество, находится по адресу Брошевский переулок, 6.

– «Legalize 28»? «Клуб анонимных 28-леток»? «28 бакинских комиссаров»?

Намерение удариться в музыку пробудилось спонтанно, но Артур Викторович юношеского запала не оценил: «Играть на басу? Легко! Но рок-группа – занятие не из дешевых, требующее финансовых вложений, времени и усилий. Везение – один из многих, но ни разу не последний, фактор для продвижения группы. В идеале в коллективе должен быть менеджер». Сказано – сделано: я написал Антосю Ўладзiмiравiчу. Земляк ответил резко, коротко и по делу: «Поедем с пацанами в тур ебать провинциальных дур»? Ну, что ж: бронируйте гостиницы, печатайте мерч, наймите пиарщицу. Ах, да, у вас же ж ни одной песни не записано! А похуй, так ведь?! Если хочешь группу сколотить – ищи музыкантов, а я займу кресло диванного критика, или мерчом приторгую. Пиаршица-хуярщица, менеджер-хуенеджер найдутся.

Искусство главнее». Комментарии Антося нас не остановили.

– «Суперскалярные архитектуры»? «Фон-неймановская вычислительная машина»? «Закон глаМура»? Пожалуй, стоит сразу выкупить все домены.

В студенческие годы, когда я еще не умел отличить на глаз бурбон от виски и ARM-процессор от Intel X86, мы сидели с однокурсником в кафе и обсуждали грандиозный стартап (который так и не выстрелил, конечно, на то он и стартап). За соседним столиком, то и дело посмеиваясь в казацкий ус, сидел мужичок за 40, в сандалиях на голую ногу и пиджаке на поло. Друг фонтанировал идеями, я отсекал лишние и пошлые. Наконец, мы определились с названием. Когда пришло время арендовать домен, выяснилось, что усач, не будь дураком, выкупил все упомянутые нами адреса – и заломил цену втридорога. Спасибо тебе, казак, ты научил меня большему, чем три университета за плечами!

Но вернемся в сегодня. В наушниках играли The Wytches. Я слушал трек и вспомнил, как Мариенгоф поносил музыку – и справедливо. «Что может быть отвратительнее музыки! Я никак не могу понять, почему люди, которые жрут блины, не говорят, что они занимаются искусством, а люди, которые жрут музыку – говорят это. Почему вкусовые “вулдырчки” на языке менее возвышенны, чем барабанные перепонки? Физиология и физиология. Меня никто не убедит, что в гениальной симфонии больше содержания, чем в гениальном салате. Если мы ставим памятник Моцарту, мы обязаны поставить памятник и господину Оливье. Чарка водки и воинственный марш в равной мере пробуждают мужество, а рюмочка ликера и мелодия негритянского танцы – сладострастие. Эту простую истину давно усвоили капралы и кабатчики». Впрочем, жители паназиатского региона с Мариенгофом вряд ли согласятся: в китайском языке слово «удовольствие» записывается иероглифом «барабан», возможно, потому, что музыка и является осязаемой реализацией наслаждения.

К юбилею Артура Викторовича подготовил три блока текстов: 20 полностью законченных стихотворений, дюжину написанных наполовину и три страницы взъерошенных строк: звучных, сочных и растерянных, как потерявшийся на вокзале ребенок.

– Все-таки «Мертвые канарейки». Хотя нет: «Нотки водки». Решено!

Поиск музыкантов – занятие изнурительное: сегодня схема «Дай объявление в газету – и на рекламу откликнется Джон Пол Джонс», как это приключилось с Led Zeppelin, не сработает: музыканты стали чересчур зажравшимися: требуют денег за репетиции и ежемесячные оклады сверху. То ли дело Артур Викторович: он, басист с серьезным бэкграундом, откликнулся без избыточных расспросов. Пролистав запросы других потенциальных участников квартета, я заключил, что проблему музыкантов стоит решить технологично, прибегнув к программированию и чужому опыту: компания «Яндекс» выпустила «альбом» на стихи нейросети, наученной на песнях лидера «Гражданской обороны» Егора Летова. Неплохой эксперимент, который, однако, инженеры «Яндекса» по незнанию до ума не довели: песни нейросети стоило отдать на шлифовку песеннику, после чего в тираж вышел бы полноценный альбом. И да, нейросети полноправно могут и будут участвовать в создании произведений культуры. Вспомните, как тот же Есенин придумал «машину образов», позволяющую создавать стихи пачками. Роль автора в его понимании заключалась в приведении готового материала в соответствие с правилами грамматики и поэтики.

Я решил подключить нейросети к написанию музыки вместо барабанщиков и соло-гитаристов, натренировав алгоритмы на Rage Against the Machine, Korn, The Who и других пенсионерах. Артур Викторович предложил интереса ради записать пару опусов на латинском языке, и я принялся за создание мадригалов о непростой судьбе свежеурбанизированного плебса, страдающего от произвола фрументариев и недостатка сестерциев, рассчитывая обеспечить безбедную старость выступлениями на корпоративах юристов и врачей.

Будущие шлягеры получили названия: «Arca otiosa!» («Свободная касса!»), «Vocatus tuus multum nobis interest» («Ваш звонок очень важен для нас») и «O, ilicet!» («Ой, все!»). Моя подруга Ирина Валерьевна, прознав о прожекте, поинтересовалась: «Что вы там курили?», но я отказался отвечать на вопрос в отсутствие адвоката.

– Ваш билетик, – контролер – пожилая женщина в ярко-синей куртке с печальными, как шлягеры Мишеля Сарду, глазами – реанимировала из размышлений. Трамвай притормозил, изящно вписав в крутой поворот тележку, разделенную на две оси. Подрезиненные колеса, разговаривающие тихо, дабы не тревожить москвичей, сухо прокашлялись. Я протянул карту, убрал блокнот в рюкзак и уставился в окно, наблюдая за серыми голубями, рассевшимися на серых проводах, подпоясавших серые столбы, отбрасывающие серые тени на серый асфальт, неуклюже уложенный в сером дворе типовой серой высотки. Из серого подъезда выпорхнула девушка с обжигающе-рыжей шевелюрой в ярко-желтой толстовке, кислотных лосинах лимонного цвета и персиковых кроссовках. Она смотрелась так инородно, так вызывающе радостно, как канарейка на промышленной свалке, перемалывающей автомобили в рамках программы утилизации.

Трамвай причалил к остановке, выпустив на волю косяк пассажиров. Вагоновожатый просемафорил ретивой «девятке», пронесшейся на красный свет и подрезавшей состав на повороте, посмотрел в зеркало заднего вида, похабно улыбнулся девушке в блузке с широким вырезом и объявил: «Дорогая, этот блеск для губ тебе к лицу. Пристегнись покрепче: мы летим навстречу пиздецу».

Я задумался: а водитель прав! В России уже давно бушует гражданская война, но не между силовиками и гражданскими, не между запутинцами и оппозиционерами, не между либералами и государственниками или скрепопоборниками и оппортунистами, – нет: эта война между теми, кто живет своей жизнью и позволяет себе быть счастливым, как слепящая легкокрылая девушка, и теми, кто знает, как именно нужно осчастливить всех остальных – и всячески насаждает свою версию счастья. Этим страдают и силовики с пацифистами, и воинствующие левые с дегенеративными консерваторами, и феминистки, и гомофобы, причем лозунг у них один и тот же: «Кто не с нами, тот против нас». А мы, члены «Клуба 28», застряли где-то посередке: сами счастливыми не стали, но и других осчастливить не пытаемся (или не умеем?). Цугцванг, одним словом, как в бессмертной партии «Земиш против Нимцовича» 1923 года. Трамвай, тем временем, «мчался бурей темной, крылатой, он заблудился в бездне времен. Остановите, вагоновожатый, остановите сейчас вагон».

Услышав объявление водителя, парень в кроссовках и джинсах с подворотами, распластавшийся на сидении для инвалидов, рассмеялся пухлыми губами. Водитель трамвая ревниво гаркнул: «А ты чего лыбу давишь? Следующая остановка – импотенция!» Я пивом поперхнулся, расслышав угрозу. «Предсказатель выискался», – выругался негромко, но пиво закупорил, убрал от диагноза подальше в рюкзак и вытащил блокнот. Трамвайная колея расплескалась свинцовыми волнами по причесанной выделенной полосе.

«Бессонница. Гомер. Тугие паруса. Я список “Симпсонов” осилил до средины, а после захуярил South Park. Я не засну: пугливая дельфийская оракул под снисходительные жалобы аэдов приговорила к каре остракизма, завещанной заплаканными мойрами. В восьмом часу я выдвинусь навстречу – навстречу геркулесовым столпам, воздвигнутым, как авгиевы стойла, под воркованье стимфалийских птиц. Я не хотел выписывать пиздец. Я не хотел, но так решили парки – скупые древнегреческие суки, сварганившие несессер Пандоры. В восьмом часу мы выдвинемся к морю под лаконичным стягом Ксенофонта. Я не заказывал хароновые дроги; я не оплачивал танталовые муки, а потому с цикутой на устах иду на фронт. Это мой анабасис – мой заключительный променад. Я знаю: путь к северу лежит через северо-запад, а самый короткий путь в рай – через ад».

– Следующая остановка – отчаяние.

Водитель вошел в раж: поймал вдохновение и превратил трамвай в конку, запрягши тройку пегасов, а мой променад все никак не заканчивался: за окном проплывали шлюпки автолюбителей и контейнеры автобусов с кефалью пассажиров, по тротуарам шагали манекены, напичканные электроникой: плохо спаянная начинка проводов вываливается из карманов, правая рука, искалеченная долгим флиртом со смартфоном, болтается у туловища, как оторванная фалда пиджака, а почти разряженные аккумуляторы больше не способны питать носителей, вот почему прохожие с потухшими глазами тянутся так медленно, в режиме энергосбережения.