Текст книги "Клуб 28, или Ненадежные рассказчики"

Глава 13
Операция «Искра», или встреча на Неве

Зима 1942 года в окрестностях Ладожского озера выдалась лютой: берега в момент заплешивили припаями. В самом озере ледяные иглы, топорщившиеся ежами, быстро наслаивались и превращались в матовую кашу (моряки называют ее «салом»). Донный лед, поднимаясь к поверхности, срастался с салом и превращался в толстую шугу. Свободную ото льда поверхность озера занесло снежурой – мокрым снегом, не тающим в воде. Льдины наскакивали друг на друга, мешая движению кораблей. А на кону стояли тысячи жизни: несмотря на эвакуацию 1,5 млн человек, в Ленинграде по-прежнему голодали более 700 тысяч горожан.

Гитлеровское командование бросило против Ладожской флотилии силы 1-го воздушного флота Германии, всего более 100 самолетов. Имея узкий фарватер во льду, кораблям приходилось маневрировать на носовом платке, уходя от авиабомб. Путь между льдинами прокладывали взрывчаткой, продираясь вперед шаг за шагом, узел за узлом. Погода ухудшилась: битый лед обступал лодки. На помощь приходили суровые штормы: спрессованный, сжатый, смерзшийся лед под натиском волн трескался, и в белой пустыне проступали узкие тропинки. Корабли выныривали к разводьям, накормленным ледяной кашей и молодым льдом.

В декабре вся подготовительная работа гидрографов, служивших в Ладожской флотилии, пошла насмарку: Большое ледяное поле в районе Зимней ледовой дороги отнесло штормом на несколько миль. 7 января 1943 года последний караван судов отправился на западный берег, после чего навигация прекратилась. Ленинграду снова грозила полная блокада.

Но 12 января 1943 года батальоны Ленинградского и Волховского фронтов пошли в наступление и спустя шесть дней, 18 числа, частично прорвали блокаду. На узком клочке земли шириной чуть более 8 км стремительно проложили железнодорожные пути, автодорогу, через Неву перебросили временные мосты. Уже 7 февраля на Финляндский вокзал прибыл первый поезд с Большой земли.

В немецкой историографии операция получила название Zweite Ladoga-Schlacht – «Вторая битва у Ладожского озера», в советской куда более яркое имя: «Искра».

Название, подходящее и моей кампании: в воскресенье, 16-го июня 2019 года, я выехал в Петербург навстречу Флоре. Не мог заснуть всю ночь и думал вот о чем: начало любых отношений – парное хождение по льду замерзшего озера. Не знаю, ходили ли вы по льду, но у меня опыт богатый. Помню, первый раз провалился под лед в 5 лет. Звенел январь. В военном общежитии, где мы жили, только-только отпраздновали Новый год. Вместе с одногодками отправился на речку в километре от дома. Воду облицовало сильно, и мы долго гуляли по ломкому прозрачному кафелю… Но вот что любопытно: я точно запомнил рисунок льда перед тем, как он проломился. Похожую картину увидел позже, уже в старших классах школы: фракталы. Трещины на льду морщатся фракталами.

Главная задача – и редкая удача – влюбленных заключается в том, чтобы рисунки фракталов наслоились и схлопнулись в тот момент, когда вы окажетесь рядом, держась за руки, и после вместе окунетесь в омут. Если провалится один человек – то нахлебается отравленной воды и больше никогда не станет прежним. Если лед выдержит и не треснет вовсе – значит, не очень-то и хотелось.

Но чтобы выйти на этот лед, нужно верить в партнера. А как узнать человека прежде, чем вы утонете вместе? Этот вопрос раскрывается особенно остро, если вы далеко друг от друга.

Вот как прикажете мне понять, что Флора за человек? Можно понадеяться на переводы песен, интервью, которые она успела раздать. Но есть и более прямые и эффективные способы. Мне повезло: Флора запостила подробный график выступлений на июнь: Руан, Рим, Берлин, Мюнхен, Самара, Саратов, Ростов-на-Дону, Санкт-Петербург. Внушительный перечень на листе формата А4, написанный от руки. И надо же было так совпасть, что в университете, в рамках курса криминологии, я подробно изучал графологию, – редкая удача!

Я внимательно пригляделся к буквам, нарезанным в ленту «инстаграма». Небольшой разброс высоты, сосредоточенность на центровке букв вкупе с прямотой написания свидетельствовали о твердом, самостоятельном характере. Самодостаточный, иногда – упрямый характер написания букв профану показался бы проявлением эгоизма, а эксперту – стремлением к автономности и независимости, что подкрепляется и биографией певицы: она всегда стремилась избегать внешнего контроля. Четкий контроль формы при быстром почерке выдавал острый и подвижный ум. Угловатость в сочетании с резкостью свидетельствовали о привычке быстро принимать решения:

она может сорваться с места в любую секунду навстречу приключениям. Общий рисунок, чувство формы и контроль территории наглядно портретировали экстравертный характер. Глядя на написанный от руки текст, всегда удивлялся, насколько точно ручная работа странным образом передает энергию автора, его личность. В замедленном, как киносъемка, наклоне буквы «р», написанной на русский манер, и щедрой дуге «д» легко прочитал, насколько длинные у нее пальцы – и что ее мизинец куда короче безымянного, но длиннее мизинца среднестатистического человека. Музыкант, как-никак.

С этими мыслями и заснул под утро, через пару часов миновали Тосно. Чуть севернее города расположен тот самый Шлиссельбург, у которого удалось прорвать блокаду. То же предстояло совершить и мне: я решительно выдвинулся на штурм трепетного французского сердца.

Поезд докатился к вокзалу, я выскочил на перрон, юркнул в метро, добрался до «Нарвской» и засеменил к отелю. Заплутал в трех домах: не нашел нужный адрес с первого раза, заблудился в чужом колодце. Окрикнул крепкого парня с забитыми рукавами, курившего у входа в тату-салон. «Старик, гостиница “У церкви” далеко»? – «Прямо из арки, направо, сразу напротив мусорного контейнера». Отель напротив мусорки – очень по-питерски.

Ворвался на ресепшен, получил ключи, бросил вещи, принял душ, переоделся и отправился на прогулку. Первым делом пришел на Васильевский остров, хотя умирать не собирался: прогулялся по набережной, дошел к Стрелке и закурил у Литературного института. Аккурат здесь, у Биржевого моста, осенью 1943 года почти два месяца пролежал труп женщины. Когда она упала, обессиленная голодом, то намертво вцепилась в сумочку, в которой лежали продуктовые карточки на остаток недели. Сумочку быстро оприходовали пешеходы, затем стянули и пальто. Я хорошо запомнил и мародеров, и лицо женщины, наверное, потому и ненавижу возвращаться в город на Неве.

Женская сумочка может рассказать о женщине все и еще чуть-чуть сверху. У неженатых мужчин функцию женской сумочки выполняет рюкзак. Всякий раз, как беру рюкзак в руки, невольно напеваю неофициальный гимн Австралии – культовую балладу Waltzing Matilda. В силу лексических особенностей австрализмов текст песни часто воспринимается неверно. Матильда, упоминаемая в каждом куплете, – вовсе не любимая, не невеста и не супруга главного героя – безработного бродяги, продирающегося по крикам и бушам. Матильда – это рюкзак, а «Танцы с Матильдой» – путешествие с узелком, постукивающим по спине. Каждый день я исполняю похожий незамысловатый танец – от дома к офису и обратно.

Карта города, два путеводителя, три блокнота: один пустой, два исписанные наполовину: по работе и со стихами. Влажные салфетки. Антисептический гель для рук. Зубная щетка. Зубная паста. Ополаскиватель для зубов. Обезболивающие. Дождевики (две штуки: один – Флоре, второй мне). Презервативы (с последними, конечно, поторопился, но удача любит подготовленных). Поло, джинсы, исподнее, шесть пар носков, три рубашки: две для меня, одна – для охлаждения вина (есть и такие). Съемная пробка для шампанского. Два флюте. С таким нехитрым скарбом я приехал в город.

Я ненавижу Петербург: культурная столица, невзирая на статус, никогда не сможет отмыться от запаха смерти, которым веет из каждой парадной и переулка. Я знаю, на каком пятачке любой удицы лежали тела мужчин и женщин, в каких квартирах плакали от голода дети, где старики и бабки черпали воду в полынье на Неве. Где бы я ни оказался, отчетливо вижу следы блокады Ленинграда. Я ненавижу Петербург. Единственное, что может вынудить меня приехать сюда, – вопрос жизни, смерти и женитьбы.

От Литинститута махнул по Дворцовому мосту, и мимо Эрмитажа, Александрийской колонны, Казанского собора профланировал по Невскому проспекту, спустился в метро и вскоре очутился на «Чернышевской», тут же, в цветочной лавке, купил букет огромных пионов, с ног сшибающих крепленым ароматом, и завернул на Фурштатскую улицу.

Я списался с Флорой накануне и договорился встретиться в 14:00 в Таврическом саду. Пусть парк раскинулся вокруг бывшего дворца князя Потемкина более чем на 20 гектаров, я не сомневался, что мы не разминемся: «Я заигравшийся картежник, поставивший все на июнь».

На углу Фурштатской и Потемкинской наткнулся на по-питерскому маленький ресторанчик с крохотной стойкой, тесными столиками и монеточным пятачком второго яруса, где балерине развернуться негде. Бармен, неторопливый и сдержанный, как и положено уроженцам северных краев, не сразу заметил меня, увлеченный починкой вайфай-сети: «Чего изволите?» – «Вина». – «Красного или белого?» – «Красного. И белого. Игристого тоже». Бармен одобрительно ухмыльнулся.

Красное оказалось слишком плотным, землистым, как и любое вино животного характера, выращенное на вулканическом пепле; белое – настолько теплым, что блевать потянуло, а вот бокал просекко пришелся кстати – заказал один сверху. Ладони вспотели, свежая рубашка, надетая утром, прилипла к телу, лоб горел от волнения и быстрых, искрящихся мыслей, закоротивших мозг. Влажные салфетки не смогли сбить температуру и стереть чувство тревоги и струящейся неуверенности. Бармен, протирая пустой бокал и с интересом поглядывая в мою сторону, предложил:

– Давайте букет в вазу поставлю, а то цветы устанут.

«Устанут? – я споткнулся о слова официанта. – Ахура-Мазда, ты слышишь? Даже цветы устают! А я, я… Как же я устал от одиночества». – Буду признателен, – протянул пионы и спросил: – Дружище, подскажи, где у Таврического сада самый главный вход? Я договорился со знакомой на входе встретиться.

– Любопытный вопрос… Любопытный, потому что у сада нет главного входа. Но вот, через дорогу, можно зайти. Я бы посоветовал встретиться уже внутри, у дворца или памятника… Памятника Есенину, например.

– Отличная идея, спасибо!

Я написал Флоре и вышел перекурить. Время тянулось мучительно медленно: часы показывали 13:04. Вернулся в зал, выпил залпом еще два бокала и направился в парк. Памятник Есенину блестел серым маяком в зеленой гавани, я уселся в тенек дерева, вытащил пачку сигарет и включил трек-лист из песен Флоры.

Субтильные девушки и медлительные матроны, расстелив пледы и сняв одежду, загорали в бикини под редким для города солнцем. Матери, сбившиеся в одного огромного трансформера из колясок, чесали гравий тропинок колесами. Даже сквозь наушники продирались крики буянящих неподалеку детей. Со стороны Таврического дворца навалилась щедрая волна ветра, и я повернул голову. Флора шагала тропинкой у пруда, где нежатся лебеди, – высокая и спокойная, с гордой осанкой и остро расставленными плечами. Легкий летний плащ пританцовывал фалдами, а тонкая блузка загиналась косым углом. Француженка заметила меня издали и помахала рукой, срезав по газону.

– Привет. Как сам? – она поцеловала в щеку. – О, какие красивые цветы! Шикарные. Спасибо! – девушка, уткнувшись в пьянящие пионы, шагала неторопливо, с упоением каждым движением, вдохом и выдохом. Я закурил.

– Отлично выглядишь, – Флора одобрительно посмотрела на рубашку персикового цвета с закатанными рукавами.

– Берег себя для тебя, – я, всегда сутулый, постарался распрямить плечи – не получилось. Начал с общих вопросов и вновь проклял журналистские привычки: – Как тебе Питер? Прежде ты здесь не бывала, так ведь?

– Да, еще не бывала. Ты знаешь, потрясающий город, безумно красивый: старые здания, о сколько здесь старых зданий! А каналы? А мосты? А центральный проспект? Куда ни глянь – храм, дворец или музей. По архитектуре Петербург напомнил мне Канаду.

– Канаду? – я осекся. – Удивительно. Моя сестра жила и в Петербурге, и в Канаде, но ни разу не обмолвилась, что города там и здесь хоть чем-то похожи. Может, ты климат имела в виду?

– Нет, я имею в виду принципы архитектуры: такие строгие улицы, строгая планировка, строгие здания.

– А, вот тут ты уловила самую суть, да. Петр Первый очень любил математику и город строил выверено, – я закурил. – Думаю, тебе и Хельсинки понравятся, пусть город и небольшой. У Петербурга и Хельсинки был один и тот же главный архитектор в XIX веке.

– В Финляндии я пока не бывала, но стоит съездить, думаю, Флора снова затянулась цветами. – Твоя сестра в Канаде живет, ты говоришь?

– Нет, она училась в Торонто полгода, заезжала в Ванкувер и Калгари, затем в Австрию улетела, еще на полгода, а уже после поступила в немецкий университет, в Берлине. Она в Германии живет и учится.

– И что изучает?

– Моя сестра – социолог религии, специализируется на старообрядцах и православных ересях, а еще на американских протестантах.

Вы точно найдете общий язык, учитывая твой интерес к потустороннему, к смерти и религии.

Мы вышли из парка и двинулись по Фурштатской улице в сторону метро, мимо Дворца бракосочетаний № 2 и многочисленных вывесок кафе и ресторанов. Завидев заведение с широкой верандой и навесом, создающим тень, как и любит Флора, я предложил:

– Давай выпьем по коктейлю, я угощаю.

– С бокала шампанского даже дети не родятся, почему нет? – девушка свернула с тротуара, упала в плетеное кресло, закинула ногу на ногу и закурила, отбросив волосы правой рукой. Официантка засуетилась, и мы быстро оформили заказ.

Француженка выпустила кольцо дыма и выпалила:

– Слушай, я ненадолго заскочила. В 15:00 меня ждут в музыкальной школе: прочитаю лекцию, пообщаюсь со студентами. Это недалеко, вон в том переулке. Мастер-класс на час – полтора, вряд ли больше.

– Я, признаться, никуда не спешу: в Петербург приехал ради тебя и твоего концерта, так что могу сходить в музей, бар, кино, а потом пересечемся и вместе прогуляемся по городу, если ты не против, конечно. Не хочу показаться назойливым. Возможно, у тебя свои планы. – А тебя точно не затруднит подождать? – она задумалась и звонко щелкнула пальцами. – Я придумала! Со мной звукорежиссер прилетел. Он живет в гостинице неподалеку, и он очень хотел обойти весь город, ради этого специально на пару дней раньше прилетел.

Быть может, вы вместе прогуляетесь? Заодно познакомитесь.

– Шикарная идея, я обеими руками «за». Я здесь его дождусь. Устрою экскурсию по каким-нибудь отдаленным паркам, например, Екатерингофу – туда вы вряд ли заглянете.

– Шикарно. Я дам ему твой номер, – она потянулась к смартфону. – Черт, телефон почти сел.

Я вытащил power bank из рюкзака и положил на стол:

– Возьми, дарю, тебе он точно пригодится.

– А как ты без зарядки? Да и неудобно, – девушка поморщилась.

– Помнишь, я говорил, что в IT-компании работаю? Поверь: там такого добра хватает, так что не отнекивайся и бери: тебе сейчас важнее. Там почти полная батарея.

Француженка подключила смартфон и списалась с помощником по звуку. Официантка принесла порцию холодных коктейлей. Я закурил, готовясь к самому трудному разговору, и понял: самое сложное – быть прямолинейным и честным. Перевел дыхание и медленно начал:

– К слову, про мою фирму. Наша компания отмечает десятилетний юбилей. Всем составом – кто женат – тот с женой, кто с детьми – тот с детьми, – летим в Турцию. Флора, я хочу пригласить тебя с собой. Я писал тебе на почту, звал загодя, но ты письма так и не открыла – я проверил, поэтому спрашиваю лично. Что думаешь?

– Ты знаешь, – девушка настороженно повела бровью, и губы ее спрямились, – я почти не читаю почту. Там один сумасшедший объявился: достает письмами – шлет по десятку в день, спамит в «инстаграме», все пишет, пишет, зовет на свидания, дикпики шлет, угрожает, потом просит прощения – и заново, по кругу. Сейчас моя продюсер почту проверяет.

Меня бросило в озноб: я пересчитал, сколько писем отправил и сколько раз отмессенджерил в «инстаграме», прокрутил картинку еще раз, проверяя, не случалось ли помутнения рассудка, провалов в памяти, приступов «белой горячки». Успокоился: я послал одно письмо и восемь сообщений за все время нашего знакомства.

– Но море, море! – мечтательно протянула Флора. – Как я соскучилась по морю. Утомилась в этой поездке – четыре города, как-никак! Поскорей бы расквитаться с Петербургом – и домой.

– Ты не волнуйся: никаких приставаний, только море, солнце, белый пляж, бассейны, дискотеки, экскурсия в горы и прогулки по городку. Билет на самолет уже забронирован, номер в гостинице – тоже. Тебе осталось поменять билет в Москву – и дело в шляпе. Вылет в четверг.

– А куда летите? А много людей с вами? – она задумалась. На сколько дней? А виза в Турцию нужна?

Я подробно ответил.

– Слушай, надо обдумать. Так сразу, с наскока, я ответить не готова.

Признаться, даже не представляю, что может подумать человек, которому знакомый без году неделя предлагает путешествие черт знает куда и черт знает с кем: я не с каждым другом готов в путешествие отправиться, а тут – незнакомец с огромной буквы «н». Официантка принесла новый поднос с коктейлями и пломбиром.

– У тебя девушка есть? – спросила Флора, окунув ложку в вазочку мороженого и хитро сощурившись.

– Нет, – отвечаю.

– А у меня, – говорит, – есть.

Не скажу, что я смутился или удивился, нет: подсознательно я загодя подготовился к тому, что Флора бисексуальна. Как и герой Уэльбека, я прекрасно понимаю, что мужское «Флоран» – слишком нежное, слишком пленэрное, и женское «Флоранс» – твердое, рычащее, в определенном смысле андрогины, поэтому носители рифмующихся имен наделены чертами внешности и характера обоих полов. Но я не раз отбивал девушек у других мужиков, а еще отбивал почки и фарш, берет и кантик, глину и штукатурку, шайбу и перегар, так что и с соперницей, еще незнакомой мне, вознамерился справиться. Ни один мускул не сократился на моем лице, и Флора закончила мысль:

– Хочется привезти ее в Петербург, показать город: уверена, ей понравится.

– Отличная идея, – отвечаю. – Петербург – один из красивейших городов Европы, а на культурную программу не то что месяца – пожалуй, и жизни не хватит, особенно для влюбленных.

Флоре прилетело сообщение, она распечатала смартфон, пролистала переписку и быстро подняла глаза:

– Ты не знаешь, какой здесь вайфай? Срочно нужно позвонить.

Я окликнул официантку, она пожала плечами и огорчила, что вайфай в баре временно недоступен. В ответ я тоже развел плечами и посмотрел на Флору:

– Вайфая нет. Подключись к моей сети. Я смартфон в роутер переведу – и ты сможешь кому угодно позвонить.

– Шикарно, – говорит. – Какая сеть? JiveBelarus? А пароль?

Kesarevich28? А мне в сентябре 28 лет исполнится!

– Да ты что? Никогда бы не подумал, – солгал я.

Флора уткнулась в «вотсап» и защебетала по-французски. Закурив, она вспорхнула и прошлась по тротуару, а после – под навес, в тенек. «Не зря ее прозвали “Сумерки”, – я опрокинул стакан. Ее разговор начался на повышенных тонах, затем приутих, замедлился, а под конец девушка рассмеялась и вернулась за столик повеселевшей.

– Все в порядке. Кое-какие заминки с продюсером, но все разрешилось, – она снова закурила и откинула волосы правой рукой, как всегда любит делать. – Ах, ты знаешь, знаешь?.. Представь картину: заселилась утром в квартиру, которую сняла по Сети, и что ты думаешь? Вот ты можешь представить? Пошла в душ – а горячей воды нет! Меня ледяной водой ошпарило – я из ванны выскочила, так и не помылась. И что делать? Я здесь на пять дней – а горячей воды нет!

– Российские реалии, – я развел руками: неудивительно, что русских считают за рубежом дикарями. – В России есть традиция каждое лето чинить и перекладывать коммунальные трубы. На время ремонта горячую воду в домах отключают: вначале в одном квартале, затем – в другом, после – в третьем. И так каждый год.

– И как вы летом моетесь, когда воды нет? – ужаснулась девушка.

– Кто-то кипятит воду в чайнике, а после – кто кружкой, кто ковшиком – себя поливает. Кто-то греет тазики и кастрюли. Кто-то моется в банях, благо, они еще остались в России. Наконец, всегда можно напроситься в душ к друзьям. У меня в гостинице, кстати, горячая вода имеется: я с утра успел ополоснуться. Заезжай ко мне – примешь душ, потом прогуляемся – провожу тебя домой.

– Слушай, хорошая идея, – она оперлась головой на руку, сощурилась и погрозила мне пальцем. – Спасибо за приглашение. Вечером мне точно понадобится ванная. Только домой стоит заскочить, за свежей блузкой, – Флора поглядела на часы, стрелки остановились на 14:45. – Так, мне пора, – потушила сигарету и допила коктейль. Сразу после фотосъемки вернусь за тобой. Встретимся за этим столиком, – она постучала костяшками пальцев по столу, схватила портативную зарядку, букет цветов и подмигнула.

Я откинулся на спинку кресла и проводил Флору взглядом. Быстрым широким шагом француженка направилась в переулок точно напротив кафе, ветер раздувал фалды плаща и длинные непослушные волосы, обдавая сумасшедшим запахом пионов, а тень, вытягиваясь с каждой секундой, наконец, поскреблась о бордюр бара. Я расплатился с официанткой, попросил придержать столик до возвращения певицы, прогулялся к станции метро, купил в киоске новый внешний аккумулятор и неторопливо направился обратно, к бару. Официантка встретила порцией коктейля, я заказал ланч и увяз в смартфоне.

* * *

Ровно в 17:00 Флора вернулась. Измотанная, рухнула в кресло напротив и закинула голову:

– Черт, как я устала… Но лекция прошла замечательно: слушатели такие живые, внимательные, такие любознательные… Любознательность, открытость ко всему новому, открытость миру – вот самое важное качество для любого из нас. Но, черт возьми, как же я устала отвечать на их вопросы…

– Тогда пообедай. Я помню, что ты говорила в Москве: ешь, как птица, по зернышку, но стоит знать меру!

– Да, я голодна! – она уронила голову вниз, открыла меню и нетерпеливо постучала ладонями по столу, тут же материализовалась официантка. Флора выбрала салат, десерт и пиво.

– Твой друг так и не позвонил, – говорю. Флора, отпивая пива, откашлялась:

– Он тоже устал: вчера полночи гулял, теперь в себя приходит.

Но мы можем вечером с ним пересечься.

– Ты город уже осмотрела? Много где побывала?

– Не так, чтобы очень: пару улиц в самом центре.

– Устроить полноценную экскурсию? Я подготовился, – и в качестве доказательства выложил на стол путеводители.

– Отличная идея! Закончим обед – и на прогулку!

– Ты хотела душ принять, – я вопросительно кивнул.

– Ах, ты прав, из головы вылетело. Вначале – душ, потом – прогулка.

Так и поступили. Белые ночи раскололи сутки натрое: мы почти не спали. В следующие два дня успели покормить лебедей, вернувшись в Таврический сад и судьбоносный бар неподалеку, трижды пройти Невский от начала до конца, бросить по памятному жетону метрополитена в Гербовый фонтан Летнего сада, отправить родителям Флоры открытку из Эрмитажа, срисовать в блокнот витражи образцовой парадной в доме на Маяковской и мозаику у Малой Академии искусств, сфотографироваться в Парижском дворике, пусть и пришлось сделать крутой крюк на Молдагуловую, загадать по желанию между двумя Екатеринами и двумя Петрами (она – между Екатеринами, я – между Петрами), сосчитать все ступеньки Ротонды в зеленом доме на Фонтанке и колоннады Исаакия, чтобы закончить вечер вторника бутылкой шампанского на крыше гостиницы с видом на старую Коломну, а ночь среды – ее сольным концертом в незнакомом мне клубе.

Четверговый «Сапсан» домчал в Москву за пару часов, но мы едва не опоздали на самолет из «Внуково»: аэроэкспресс ушел за две минуты до нашего приезда. Пришлось вскочить в метро на красную ветку. На станции «Воробьевы горы», где вестибюль выходит окнами на реку и холмы, дозвонился в таксопарк и заказал машину на станцию «Саларьево». Водитель легковушки управился в полчаса. Короткий перелет, трансфер в гостиницу – и ночью мы заселились в номер. Первым делом отправились на пляж вместе с парой коллег. Стоило зайти в море, как с пирса прибежал охранник: «По ночам нельзя купаться в море. Это запрещено! Выходите из воды!» Программист С++ под «линукс» Никитос, перевернувшись на спину и выплюнув воду изо рта, проорал: «Все в порядке. Мы русские, с нами бог. И один беларус. Он присмотрит», – после чего поплыл к буйкам. Охранник выругался по-турецки и повернул к гостинице.

Пять дней расслабленного отдыха на турецком пляже прошли по-мещански лениво и пусто, даже описывать не хочется: я вдоволь накупался, аристократически снежная кожа Флоры забронзовела, а мышцы, задервеневшие в многочисленные авиаперелеты, расслабились. Знакомства с коллегами уверили девушку в перспективности выбранной мной профессии и карьерном потенциале. Женатые коллеги поглядывали в нашу сторону с завистью. Каждый вечер на танцполе кто-нибудь из молодых и зеленых сотрудников пытался пригласить Флору на танец. Она смеялась, смеялась и отказывала. Ночь мы заканчивали сигаретой и холодным коктейлем на балконе номера с видом на море.

Возвращение в Москву далось нелегко: никто не желал расставаться, и Флора подумывала задержаться на несколько дней, однако виза подходила к концу. В последнюю ночь серый дождь постучался в окно, распахнув кухонную форточку, и я проснулся. Обожаю дождь: он убаюкивает, напевает о тех временах, когда мы, еще дикие люди, в косматых звериных шкурах на голое тело, усаживались у покаркивающего костра в гулкой пещере, обступающей тяжелыми холодными стенами, расцвеченными ярко-бордовыми бликами и размамонтевшими тенями, и твердо знали, что эта ночь с дождем и костром, песнями и сказками у огня пройдет хорошо: все доживут до утра, никто не потревожит сон рыком, ведь в непогоду ни один хищник не охотится и сам прячется от ливня – кто под куст, кто в нору, кто в необитаемую пещеру. Я огляделся: пустая бутылка вина на столе, наполовину полная пепельница, билет с прошедшего концерта Флоры в книжном шкафу – и Флора, спящая там, за кухонной стеной. «Почему нельзя остановить мгновение?» – спрашиваю словами старика Фауста? Я б навсегда вгранитился в любимую – залитовался в ее уста.

Поутру толпы пассажиров затопили аэрогавань: стаи людей направлялись к югу, на пляжи и в бассейны, а Флора – на запад, к гитаре и киноплощадке. Мы долго не выпускали руки друг друга, пока в динамики не поторопили опаздывающих пассажиров. Я задержался у гейта, глядя на самолет с фюзеляжем – серым, как и глаза Флоры, и почувствовал, что пора переходить к решительным действиям. Тут же со смартфона забронировал билеты во Францию на начало июля.

Через месяц Флора отправилась с концертом в Марсель. Я прилетел в Париж и, проигнорировав все мулен ружи, эйфелевы башни и лувры, первым поездом устремился на север, в Арденны. Едва не опоздал – с трудом добрался до вокзала: спутал остановки, указатели, линии метрополитена, а французы – надо отдать должное их высокомерию – английский язык презирают осознанно и помогать советом не торопятся.

В Шарлевиль примчался засветло: дорога заняла полтора часа, даже магазины не успели закрыться. Заскочил в семейную лавку за бутылкой шампанского и букетом цветов, познакомился с пожилой армянкой – вторым поколением эмиграции, весьма сносно говорящей по-русски. «Беларус? Из Москвы? В Шарлевиль? Просить руки? Ай, маладэц», – она постучала грубой тростью по паркету и утерла запястьем краешек глаза. Проникнувшись историей моей любви и наполеоновскими планами, намеченными на вечер, Сусанна Миграновна – я тут же вспомнил владелицу московского кафе «Парос» Сусанну Христофоровну – согласилась выступить переводчиком в диалоге двух культур – во встрече уроженцев Нормандии и Немана.

– Как вы познакомились? – спросила Сусанна Миграновна.

– Я пригласил ее на московское кладбище, где похоронены французские солдаты и летчики.

– Ай, маладэц! Предков нужно помнить, помнить и почитать. Ты говоришь, она музыкант?

Я кивнул.

– Это хорошо: музыканты богу в уши говорят, бог все их песни слышит. А ты писатель?

– Именно так.

– И хороший?

– Великий! – я рассмеялся. – Великий писатель, не написавший ни одной великой книги.

– Ну ничего, не расстраивайся: будет любовь – будут и хорошие книги.

Адрес родителей Флоры я подсмотрел в Эрмитаже, когда отправляли открытку. Наш с армянкой визит всполошил французское семейство: подобной делегации ни в тот, ни в другой вечер – как, пожалуй, и любое другое семейство в Шарлевиле – наверняка не ожидало увидеть на пороге. Моя тирада, заранее переведенная на французский при участии ведущих университетских преподавателей и отрепетированная с полтысячи раз, уместилась в скромные полторы минуты:

– Здравствуйте. Меня зовут Милорад Кесаревич, я писатель, прилетевший из России, и давний поклонник вашей дочери, Флоры. Возможно, она упоминала меня: именно я пригласил ее на прогулку по французскому кладбищу в Москве. Прошу прощения за нежданный визит – без письма, без звонка, без «скайпа», – однако дело, приведшее меня к вашей двери, крайне важное, оно касается вас непосредственно и требует личного разговора, глаза в глаза. Я хочу просить у вас руки вашей дочери. Безусловно, позже она сама выберет, что ответить: «да» или «нет», но, будучи уроженцем Беларуси, где глубоко уважаются традиции, где понятие семьи ценится крайне высоко, первым делом я обязан испросить вашего согласия. А теперь, если вы позволите войти в дом, я отвечу на любые интересующие вопросы.

Справившись с первым шоком, родители все же пустили незваных гостей – а они хуже татар, уверяю вас по собственной крови в дом. Стремительно последовали звонки родственникам или знакомым – я не разобрал – и торопливо накрытый стол. Спустя полчаса смущенный отец и не менее смущенная мать Флоры, радостная девушка с ребенком на коленях (кажется, старшая сестра), недоверчиво взирающая бабушка с седыми волосами и вредная, придирчиво оценивающая старушка со злыми пальцами, вечно что-то нашептывающая соседке справа, принялись меня экзаменовать. И если отца и бабок интересовало, сколько мне лет, кем работаю, чем переболел, сколько зарабатываю, вступал в браки ранее, или нет, где мы планируем жить, в какого бога верю, как часто будем видеться, то мама и девушка желали знать все о том, как познакомились, что обсуждали, где гуляли, как ее голос – не простыл ли в России, и о чем Флора мечтает. Мама Флоры – невысокая пухленькая женщина с добрыми глазами, подведенными лучиками частых морщинок, – каждый раз прикладывала руки к сердцу, задавая вопрос, будто заранее просила прощения за любопытство.