Текст книги "Клуб 28, или Ненадежные рассказчики"

Он погрозил пальцем.

– Важно не рисоваться невъебенно крутым, а быть им. Помнишь нашу встречу в Минтрансе? А в «Транснефти»? Собеседники сразу поняли, что с нами можно и нужно дружить. В этом и заключается смысл первой встречи: продемонстрировать, что не пиздаболы какие-то выискались. Шептание двух человек ничего не решит. Если нацелился даже на небольшой проект – обеими руками хватайся, бери в оборот и не задавай мудацких вопросов.

Начальник отвлекся на суп, опустошил тарелку и отставил на край столика.

– Я мог бы загорать на даче, уйти в бессрочный отпуск, а не с вами стагигабитники клепать. Но нет! Куда ж вы без меня? – он сделал паузу, обдумывая слова, и выпалил тираду, которая может считаться откровением. – По большому счету, наша компания пошла по самому страшному пути. На ниве информационной безопасности нам непросто приходится, потому что мы в одиночку воюем и с конкурентами, и с заказчиками, поэтому мы либо взлетим, либо нас с говном смешают, прихлопнут с нихуя. А где этот хуй, никто не знает. Вот почему евреям стоит позавидовать? Им плевать, кто первый добежит до верха, – они всегда друг друга подтягивают. А что у нас, русских? Каждый жаждет стать важным, самым первым, и каждый думает: «Я лучший!» – и ногами тех, кто внизу, пиздит, чтобы не подвинули.

Я одобрительно покачал головой, и Михалыч недовольно постучал по столу дужкой очков, чеканя слова:

– Вот вы, Милорад Сергеевич, совсем не тянетесь к знаниям: игнорируете меня, отведать целебный напиток не заходите! А кто тебе счастье подарит, кроме меня? Никому ты нахуй не нужен. Ей-богу, я тебя когда-нибудь убью, человек низких моральных принципов. Я воспитываю тебя, намекаю, что да как, прихожу на службу и всем своим примером показываю, как надо вести себя, – а тебе все по боку!

Бизнес – это игра, но игра на очень большие бабки. Сосредоточься.

Прозвучало обидно, но обоснованно. Мы расплатились и покинули заведение. Я выкурил сигарету, пока Михалыч прогревал машину. Ах, сколько надежд витало в воздухе в прошлую поездку в Дубну в начале июня: гастроли Флоры, мои личные планы и прожекты… И сколько волжской воды утекло с тех пор. Все закончилось, не начавшись.

– Ну что, едем? – окрикнул Михалыч, я вернулся в себя и уселся в салон. Начальник внимательно провожал взглядом дома и заборы города, и на лице проступила какая-то ностальгия по утраченному времени, по украденной стране Советов, где он вырос и жил счастливо. Михалыч перевел дыхание и начал издалека: – Знаешь, жизнь она кругло-квадратная: никогда не знаешь – то ли покатится нагладко, то ли намертво встрянет.

Михалыч часто приговаривает, что прочитал всего три книги: «Каштанку», синюю и «Похождения капитана Швейка». Фразу про «кругло-квадратную жизнь» я уже слышал – от отца Флоры. Кажется, они читали одни и те же книги. Начальник постучал по рулю и продолжил:

– Я в последние годы все чаще думаю: если всю правду моей жизни описать, перевести в буквы и слова, – никто не поверит, уж слишком много удивительного приключилось. Но самое забавное вот в чем: я прожил 71 год – и не могу вспомнить ни одного плохого человека. Ну, мудаки и мрази, конечно, встречались, а вот плохие люди – нет. В чем отличие плохого человека от хорошего? Плохой человек – он перешел какой-то предел. Предел, за которым перестают действовать людские законы и правила. Вот таких я не встречал.

Зато какие люди рядом со мной стояли! Какого уровня, какого класса, какой породы! Уникальные личности, без похвальбы. Человек не может быть таким цельным, мощным – а они были! Не то, что нынешняя чекистская шелупонь.

Он щелкнул пальцами:

– Часто вспоминаю советские годы. Все, что пишут, рисуют, снимают про СССР – ничему не верь! Врут, врут нагло и глупо. Советские годы – безоблачное время, подарившее возможность учиться, работать, лечиться, отдыхать. Я играл в футбол, получал пизды на соседнем районе, если далеко уходил – и было заебись. А у вас все возможности отобрали. Все, кроме возможности получить пизды, но теперь не обязательно идти в соседний район – отпиздят в родном. Я, кроме коммунизма, ни во что не верил.

Я поймал краем глаза памятник Ленину в дубнинском парке. Когда-то здесь и монумент Сталину возвели, но после XX съезда скульптуру разрушили и затопили в водохранилище.

– А что сегодня? В 80-е и 90-е Горбачев и кодла разворотили все, что возможно, а нынешняя власть добила остальное. Чекистов не осталось – остались подлецы, а страна – один большой «Титаник» перед крушением: каждый спешит нахапать чужое, напихать по карманам, что плохо лежит, и первым сигануть в шлюпку. Никого не осталось. Вот посмотрели мы на завод – и что? Прекрати мечтать понапрасну. В нашей ебаной стране папуасов нахуй никому ничего не нужно. И так по кругу: сегодня нищие проголосуют за того, кто у руля, чтобы завтра конфетки раздали, – и снова мертвая снежная пустота. Но грустить нельзя, нельзя.

Михалыч покрутил радиолу и включил станцию с легковесными хитами британского пост-панка:

– Я категорически не понимаю серьезных людей. Ты либо живешь и радуешься, либо умираешь грустным овощем. Люди, воспитанные, как человек в футляре, не способны радоваться. Им жизненно необходимо веселье по принуждению: если вокруг все серо, заставь себя радоваться. И у меня получается, вот почему я долгожитель и хорошо выгляжу, а остальные – или умерли, или заболели. Любая мелочь – повод порадоваться: вон синица пролетела, вот первым снежком ель припорошило, вот песня хорошая из динамиков играет – чем не радость?

Начальник широко улыбнулся:

– Жизнь должна доставлять удовольствие. Но веселье не в том, чтобы смеяться над кем-то, – смеяться нужно над чем-то. Смех не должен касаться конкретного человека. Вот я, например, вырос в маленьком дворе. Троицкий двор, там зимой посередине ледяная пещера стояла, где мы детьми играли. И жил в бараке по соседству дворник, мы прозвали его «Каренбаем». Детишками бегали по округе и дразнили дворника. Его подруга на нас обиделась и однажды бросила в толпу топором. Попала мне в голову. Сейчас я ее понимаю обиделась девушка, что люди смеялись над дворником. Я повел себя некрасиво и зарекся над людьми смеяться. А вообще, по жизни меня многие уебать пытались. Но это и правильно, это жизненная борьба. Теперь мне не с кем бороться – я всех победил. Но ты запомни, запомни твердо: нельзя никого обижать, нельзя!

Справа по борту ширился канал, машина живо разрезала полосу, и я задумался:

– А вот тех, кто публикует серьезные вещи, – не понимаю. Напишут депрессивное чтиво, люди начитаются и ходят понурые. Эй, глупцы, очнитесь! Ты завтра на улицу выйдешь и тебя в подворотне порежут, покромсают и бросят умирать. Я почему зарубежные фильмы смотрю, а не отечественные? Они сказку снимают. Все врут что американцы, что наши, но их фильмы хотя бы приятно смотреть, – они волшебство рисуют. А наши раз за разом пишут о том, как все хуево. Мне не нужно ничего разжевывать – я могу в окно посмотреть или за 100 километров от Москвы отъехать и насмотреться до тошноты.

Я ухмыльнулся: Дубна – явное исключение в указанном списке.

Пожалуй, именно так мог бы выглядеть состоявшийся коммунизм без военных авантюр, оборонной промышленности и бюрократии. Зря говорят, что от себя не убежать. Думаю, тут, в Дубне, я мог бы стать счастливым, успокоиться, перестать нервничать без причины хотя бы на год, на два, прежде чем ввязаться в очередную глобальную аферу, заранее обреченную на поражение. А Михалыч продолжал щедро делиться рассуждениями и наблюдениями:

– У меня туча недостатков, но я не встречал ни одного человека, у которого все было бы замечательно. Вначале, когда только устроился работать, я никому не подходил, а потом – ррраз и все скруглилось в момент. Людей в мире обилие и легион, но жизнь-то – она разная, большая, ее не опишешь, не узнаешь. Главное – не сдаваться, не ломаться под ударами судьбы. В человеке должны быть камень, чтобы все удары отлетали, и кабель, чтобы вокруг все искрилось. Я в тебя верю, Милорад, так что соберись. Завод в Дубне покупать не станем: дешевле офис за границей открыть. Поедешь в Сингапур? Возглавишь филиал?

Смартфон выскочил из рук и упал под сидение.

– Ask! – ответил я, не вдаваясь в детали, как молодая вдова на оглашении завещания. – Само собой! В Москве меня больше ничто и никто не держит.

Михалыч подозрительно улыбнулся и огорошил требованием:

– Тогда, дорогой друг, тебе пора жениться, да хотя бы по расчету. В советские годы тебя, бирюка неженатого, за границу не выпустили бы. Я давно усвоил: жениться нужно до 26, потом воспитывать детей и внуков тяжело – ни сил, ни времени не хватит, – Михалыч поучал назидательным тоном завзятого донжуана. Мне слушать неприятно, но ничего, молчу, слушаю, знаю: в самом деле помочь пытается, от чистого сердца. – Жить с девушкой без штампа в паспорте – обман для женщины. В конце концов, твой хуй в другую сторону завернется – придется вдвоем лечиться, так что давай-ка живо в ЗАГС. Счастья в мире все равно не бывает, а из одной любви ничего не вырастет. Ты должен не просто женщину полюбить, а понимать ее. Я сам думал, что женился по расчету, а вышло, что по любви. Вот ты православный?

– Ахура-Мазда миловал, – отвечаю.

– Эх, но все равно! Ты одиннадцатую заповедь не забывай: с бабами надо умеючи, так-то! У тебя есть кто на примете?

– Конечно, – говорю, пусть и солгал внаглую.

– У меня тоже есть. Отличная девушка, уже с ребенком. Секунду.

Михалыч разблокировал смартфон и прошерстил контакты:

– Лена, привет! А твоя Машка разведена, так ведь? Есть у меня жених на примете, толковый парень. Ну и что, что у нее ребенок! Надо познакомить, думаю, подружатся.

Вы бы видели мое лицо! Я все слова забыл, и как говорить – тоже. Вот тебе новость! С утра проснулся неженатым, а в обед – и супруга, и ребенок.

– Ну все, договорились: в пятницу устроим им свидание.

– Воу, воу, Владимир Михайлович, полегче! Есть у меня подружка, я сам женюсь. В четверг.

– На француженке? – съерничал начальник, и я недовольно огрызнулся:

– Да хоть и на француженке – вам-то что?

– Не нужны тебе иностранки, у нас в России полным-полно отличных девушек, и все незамужние!

– Не хочу показаться чересчур придирчивым, но для меня и русские – иностранки.

– Ой, пизда ушастая, довольно заливать.

Я поспешно перевел тему на рабочие вопросы, но проблема осталась: к четвергу требовалось пожениться. Вернулся домой, расчехлил телефон и позвонил подруге по университету:

– Марина Александровна, привет! Слушай, тут такое дело… Моя компания офис в Сингапуре открыть планирует, но, чтобы туда укатить, мне жениться нужно. Ты за меня замуж пойдешь?

– Кесаревич, твою мать! – Марина зашипела по ту сторону базовой станции. – Где ты был два года назад?! Я уже!

– Ну ничего, – говорю, – я подожду годик, пока не разведешься, и снова позвоню. Договорились?

– Любовь живет три года? Хорошо, – отвечает, – звони в следующем январе.

Наблюдательная читательница спросит, почему я не предложил Марине Александровне руку и сердце раньше, и я отвечу: вы бы видели, как она картошку чистила! Меня неделю преследовали кошмары, куда бы ни отправился. В рабочем кабинете – кошмар: системный блок меньше, чем отрезанные подругой ошметки; в спальне – кошмар: мой диван круглее оквадраченной картофелины; в подъезде кошмар: щель в почтовом ящике меньше отбракованной кожуры. Я понял, откуда взялся кубизм Пабло Пикассо. Видимо, и он однажды нагляделся с утра, как какая-то женщина картошку чистила. А потом Марина Александровна пожарила картошку… Гениальности Данте Алигьери, таланта Эдгара Алана По и мастеровитости Стивена Кинга не хватит, чтобы описать увиденный мной ужас.

Я положил трубку и набрал подругу-пиарщицу:

– Анастасия Игоревна, добрый вечер. Звоню по рабочему вопросу: мне к четвергу жениться нужно. Не желаете за меня замуж выйти?

Настя гулко рассмеялась:

– Милорад Сергеевич, потрахаться с вами – всегда с радостью, а вот замуж – нет уж, увольте. Мне предыдущего брака хватило, – она замолкла на секунду и продолжила игриво. – В пятницу увидимся?

– Ну заезжай в гости, чего уж там. Ужин приготовлю. Красного, белого или игристого?

– Пива возьми, а вино – на твое усмотрение.

– Чудесно. Тогда до встречи.

Положил смартфон на стол, откупорил виски и закурил. Оставалась последняя надежда:

– Елена Андреевна, здравствуйте.

Подружка выругалась заспанным голосом.

– Слушай, у меня проблема: наша контора решила за рубеж выйти, локализоваться в Сингапуре, но начальство серьезно к вопросу подходит – требует, чтобы я женился. Замуж за меня пойдешь?

Лена задумалась, закурила и деловито поинтересовалась:

– А любовников на стороне я смогу завести?

– Мне бы очень не хотелось, это повредит репутации компании.

– Тогда вынуждена отказаться, – я расслышал, как она пожала плечами, пусть сидела в квартире за 800 километров от Москвы. – Ты же знаешь, мы в постели друг другу не подходим, а без секса – ну что за брак без хорошего секса?

Обожаю Елену за прямоту и откровенность. Физиологически мы действительно не согласовывались, сколько бы не примерялись, ни притрахивались.

– Увы, – говорю.

– Это да. За границу с тобой – без вопросов, в любое время, хоть сегодня. Но вот брак – тут я пас.

Я растерялся, не зная, как поступить дальше, как вдруг на выручку пришел Милорад Павич: с книжной полки на меня во все глаза уставился «Хазарский словарь». Я уткнулся взглядом в корешок и быстро распотрошил роман, припав к финальному пассажу романа: «Книгу можно сравнить с виноградником, поливаемым или дождем, или вином. Эта, как и все словари, относится к последним. Словарь – книга, которая, требуя мало времени каждый день, забирает много времени за годы. Такую трату не следует недооценивать. […] В любом случае читать такую толстую книгу означает долго оставаться в одиночестве. Долго оставаться без того, что вам необходимо, потому что чтение в четыре руки еще как-то не принято. Из-за этого писателя гложет совесть, и он пытается искупить свою вину. Пусть та прекрасная особа с быстрыми глазами и ленивыми волосами, которая почувствует себя одинокой, читая этот словарь и пробегая сквозь свой страх, как через темную комнату, знает, что ей следует сделать следующее. Со словарем под мышкой в полдень первой среды месяца она должна подойти к кондитерской на главной площади своего города. Там ее будет ждать юноша, который так же, как и она, почувствовал одиночество, теряя время на чтение этой книги. Пусть они вместе сядут за столик в кондитерской и сопоставят мужской и женский экземпляры своих книг. Между ними есть разница. Когда они сравнят короткую, выделенную курсивом фразу последнего письма женского и мужского экземпляра этого словаря, вся книга для них сложится в одно целое, как партия в домино, и тогда она перестанет иметь для них какой бы то ни было смысл. Они начнут бранить лексикографа, но им не стоит слишком увлекаться этим из-за того, что последует дальше, потому что то, что последует дальше, касается только их двоих и стоит гораздо дороже, чем любое чтение. Я вижу, как они раскладывают на уличном почтовом ящике свои бутерброды и едят их, сидя обнявшись в седлах своих велосипедов».

Вот он, рецепт счастья, спрятанный в романе Павича! Я понял, что незамедлительно обязан последовать его совету, отправившись навстречу своей судьбе, срежиссированной сербом, и встретить женщину, которая, как и я, страдает от одиночества. Сказано – сделано.

Отпросился с работы в среду, погладил костюм, отутюжил страницы «Словаря», но вдруг нарисовалась проблема: а где, где же в Москве главная городская площадь? Я кинул клич в чат «Клуба 28».

– Сложный вопрос, – задумчиво телеграфировал Дмитрий. – Думаю, все-таки Красная, хотя мне больше нравятся Манежная и Пушкинская. Красную терпеть не могу. Я даже дал зарок не фотографировать ее, пока танки не поедут.

Антось Уладзiмiравiч оказался куда категоричней:

– Центральной площади нет, как нет и центра города, поэтому мой ответ попрошу вычеркнуть. Я попросту не способен ответить на вопрос, и не желаю притягивать действительность за уши.

Но из песни слов не выкинешь. Кинув монетку, остановил свой выбор на Красной площади. Погуглил кондитерские в округе – с натяжкой согласился на Bosco Cafe в ГУМе, и в среду, гладко причесанный и свежевыбритый, в вельветовом пиджаке темно-синего покроя и ярко-синих джинсах, направился в заведение. Заказал стакан кавы, раскрыл книгу и внимательно огляделся по сторонам. Несмотря на будний день, посетители заполонили кафе наполовину, но, сколько бы я ни всматривался, ни у одной женщины на руках не то что Павича – никакой книги не шелестело! Неужели «самая читающая нация в мире» перестала форсировать романы? Неужели никто не поддался увещеваниям Павича и не поучаствовал в его челлендже? Стрелки часов подобрались к 12:30, я смыл осадок окислившейся надежды глотком вина и собрался уходить, как в кафе с книжками под мышкой ввались – кто же, кто же, вы думаете? – Антось Уладзiмiравiч и Артур Викторович!

– И что, никого? – спросил Борода.

– Как видите, – ответил почти виновато.

– Так я и думал, – гомельчанин поморщился, фальшиво сплюнув. – Павич, Павич! Да кто читал вашего Павича! Тьфу!

«И все иллюзии рассеялись так быстро, как на лету стареет ветер и тает снег», и мы пошли бухать бухло, пусть Антось и бросил.

Возвращаясь домой вечером, я смирился с тем, что мне не суждено бракосочетаться ни в 30 лет, ни на этой неделе до четверга, как я запланировал в понедельник.

Однако и с офисом в Сингапуре руководство решило повременить из-за эпидемии коронавируса, вспыхнувшей в конце 2019 – начале 2020 года. Так я не стал топ-менеджером продвинутой IT-компании. Но теперь вы и сами прекрасно знаете: «Жизнь, она кругло-квадратная», поэтому никогда ничего не планируйте, ничего не загадывайте.

Глава 22
Лодыри, или адюльтер под одеялом темноты

Прихромал октябрь. Подул ветер, уносивший листья вместе с птицами и зонтами. Как нельзя верить улыбке женщины, так нельзя верить и каждому ветру, постучавшемуся в окно. Мои сны стали бесцветными, черно-белыми. Оно и понятно: листве желтой, красной, бордовой – тоже надо чем-то питаться, вот она и высасывает все краски из моих и ваших снов. И вдруг захотелось пересмотреть все миражи, как старые DVD, в обратном порядке, и вернуться в те дни, когда во снах еще не являлись умершие знакомые.

На смену зеленому чаю пришел черный чай с крапивой и медом. По левую руку – граненый стакан, накрытый ржаной печенькой, по правую пылятся надгробия монографий Страуструпа. Я сижу за оградкой рабочего стола. «Много ли человеку земли нужно?» Два аршина: чтобы стол поставить да могилу вырыть.

– Знаете, а было бы забавно в офисном openspace в разгар рабочего дня прострелить себе голову из старого ружья, – телеграфирует Антось Уладзiмiравiч в приватный чат.

– Почему старого? – спрашиваю. Вкладки браузера переливаются красным, желтым, оранжевым цветами, как опавшие листья, то и дело каплями всплывают на мониторе оповещения почты и мессенджеров.

– Ну, новое ружье не пристреляно – может и осечку дать, а старое выстрелит так, что всех коллег мозгами забрызгаешь.

Я не удивился ремарке Антося, тоже посмотрел свежий клип Idles «Mercedes marxist». Артур Викторович, правда, смутился:

– Ты решил покинуть «Клуб 28» и вступить в «Клуб самоубийц»?

– Нет, – отвечает Антось, – Клуб самоубийц – не мой вариант. Там бюрократия сильная: передумаю стреляться, пока разрешение получу – «Принесите эту справку», «Сходите к тому врачу», «Возьмите талончик в электронную очередь самоубийств», «Вы стреляться или вешаться? На дуэль перед вами два человека, а в очереди самоубийц вы 105. Прилягте, подождите».

«Не к добру слова Антося, – думал я, возвращаясь вечером домой через парк, пропахший прелыми листьями и жирной сырой землей. – Сколько человек ежегодно кончают жизнь самоубийством? По всему миру – до одного миллиона, в России – около 60 тысяч, а в Беларуси – от 1,5 до 2 тысяч. А неучтенные смерти – дорожная авария, когда водитель намеренно выезжает на встречную полосу, или якобы случайная смерть от передозировки наркотиков, или пропажа без вести? Если вычесть из жизни все, связанное с зарабатыванием денег, останутся только любовь да искусство, и чем жить человеку, у которого ни любви, ни романа, ни тяги к рублю?».

Навстречу бежал парень в спортивных кроссовках и шапочке. В темной аллее перезванивались бутылки алкоголиков и простывшие, проржавевшие фонари.

«С другой стороны, самоубийство – это замечательно!» – я улыбнулся. Христианство уничтожило в Европе культуру добровольного ухода из жизни насильственным путем, стигматизировав самоубийц. Древние греки бросали вызов року, кидаясь на воткнутый в землю меч; римляне резали вены, лежа в горячей ванной с бокалом в руке, чтобы показать деспотам: «Я жил по своим правилам – на своем и уйду»; германские и скандинавские вдовы, потерявшие мужей на поле брани, добровольно входили в горящие избы или на корму ладьи, уносящей воинов в Вальгаллу, а теперь европейским самоубийцам даже места на кладбище не положено: «Хороните вон там, за забором».

Достойная смерть зиждется на постаменте гордости, и человек, лишенный чувства собственного достоинства, не способен претендовать на достойную смерть априори. Печально, что христианское воспитание сторговало нашу гордость за деньги и объявило, что суицид для трусов и грешников. Вот почему мы напиваемся вусмерть, накуриваемся в дым, обкалываемся грязными шприцами и ебемся без презервативов: мы выменяли суицид – добровольно или подсознательно – на товары-субституты, такие как алкоголизм, наркомания и блядство. Благо, последние не только не запрещены, но даже поддерживаются льготными акцизами, импортируются бортами Министерства иностранных дел, прилетающими из Аргентины, и продвигаются новостной повесткой «Яндекса», так что «простите мне мою изувеченную голову», она не в ту сторону думает.

Мысли о суициде распугали и без того скупые сновидения. Прогулка по району закончилась променадом по потрескавшемуся паркету кухни. Напившись, я только под утро понедельника укрылся крышкой одеяла.

Рабочая неделя началась с опоздания в офис. Первым делом рапортовал в чате «Клуба 28» о карьерных неурядицах, Артур Викторович тут же откликнулся парой ободряющих мемов. Мы початились и принялись за маркетинговую клинопись.

Через пару часов скинул ссылку на репортаж из сирийского лагеря беженцев. Фотограф Дима прокомментировал карточки и лайкнул пару-тройку из них, Артур Викторович отметился анекдотом о боевиках ИГИЛ. Вернулись к работе.

Ближе к вечеру выслал линк на интервью со знакомыми музыкантами. Артур Викторович парировал встречным шером, Дима отчитался кадрами с нашей прогулки к эфиопам. И тут я, наконец, заметил, что Антось Уладзiмiравiч не объявлялся в Сети с воскресного вечера.

– Борода, – говорю, – а ты с Антосем когда последний раз общался?

– Да вчера утром.

– Странно, – отвечаю, – на него не похоже. Он всегда первым в соцсетях, еще засветло чатится.

Позвонил Антосю: гудки прошли, но трубку никто не взял. Написал в «фейсбуке» – молчок. Артур Викторович тоже занервничал и набрал Антося – опять тишина. Я всерьез насторожился, отыскал мать Антося в соцсетях и замессенджерил ее, – ни слова.

– Нездоровая история, – подытожил Артур Викторович.

– Мне тоже не нравится. Ты его точный адрес помнишь?

– Он в телефонной книжке записан. Ну что, вечером к Антосю едем?

– Подожди секунду, сейчас попробую дозвониться на работу.

Я набрал офис Антося: «Занято». Прошерстил новости, пролистал сайт Следственного комитета России, созвонился со знакомыми в прокуратуре Москвы и немного успокоился: никто в московских офисах «колумбайн» не устроил. Снова набрал рабочий номер Антося, попал на коммутатор, дождался секретаря и попросил соединить с другом. Удивительно, но придумывать ответ «По какому вопросу?» или «У вас назначено?» не пришлось: меня тут же перевели на камрада.

– Здравствуйте, – послышался усталый голос с того конца кабеля.

– Эпть, – говорю, – а мы уже испугались, что случилось что-то. У тебя все в порядке? Чего в Сети не объявился?

– Так телефон дома забыл. И второй. Зато удалось продуктивно поработать – ни разу на соцсети не отвлекся, чего и вам советую. Я за здоровый образ жизни: цифровой детокс, сетевая гигиена!

– Хорош, умник, – я тихо выругался. – А «телеграм» почему избегаешь? Я даже твоей матери в «фейсбук» написал!

– «Телеграм» отключил, в «фейсбук» второй месяц не захожу: там бывшая написывает. Давно пора с соцсетями завязать!

– Ебаный луддит, – огрызнулся я. – Ты больше не пропадай, пожалуйста, а то мы такие ужасы напридумывали! Ты бы видел переписку!

– Это вы зря, – сказал Антось, – завязывайте с гифками да пиктограммами. Я даже смайлики перестал использовать! Общаться нужно лично, лицом к лицу, или по телефону, в крайнем случае. Ты молодец, вот ты теперь мой рабочий номер знаешь!

– Я на сайте компании номер откопал, земляк. Он общий для всей вашей фирмы.

– Ну, тем не менее. Ладно, вечером спишемся.

Засим расстались, но даже такое незначительное происшествие разбередило мысли: а вот что, если я один дома умру (а подобного исхода никому нельзя исключать – сердечные болезни, частые инсульты, приступы аллергии в не блещущей экологической обстановкой Москве – малая толика наиболее распространенных расстройств)? Пока друзья поймут, что меня нет, пока вспомнят адрес, пока свяжутся с полицией, пока взломают двери – я уже превращусь в мумию.

Начитанная критикесса возразит, что смерть в одиночестве не худший исход, но желаемый финал любого русского интеллигента: «Не выходи из комнаты, не совершай ошибку». [Зачем тебе солнце, если ты хикка в десятом колене? Не выходи из комнаты, не открывай замок: За порогом могут быть люди в погонах и грязных кокардах. Не выходи из комнаты, не умножай количество багов: Зачем тебе море и горы, Если есть «Google Карты»? Не выходи из комнаты, не поднимай домофон. У каждой трубки есть уши И слушатель на том конце провода. Но если ты встретишь в меру красивую женщину, Способную существовать с тобой в твоей базовой комплектации, Держись за нее, как держатся ультракороткие волны За портативную рацию].

Однако меня смерть в одиночестве не прельщает. Вечером позвонил подруге с просьбой встретиться, забрать дубликат ключей, записать контакты ближайших друзей по «Клубу» и хотя бы раз в неделю справляться, жив я там, или нет. Правило заработало и в обратную сторону: после «исчезновения» Антося завел привычку созваниваться со всеми товарищами хотя бы раз в неделю, особенно – в выходные. К сожалению, задача бюджетная, трафикоподъемная: всего-то пятеро настоящих друзей в блокноте на полторы тысячи виртуальных.

* * *

Москва – удав, а мы кролики. Удав, который даже Антося с его слоновьим спокойствием и уверенной походкой проглотил и не поперхнулся. Беларус потерял всякий интерес к походам по клубам и ресторанам, лекциям и семинарам, перейдя на убойные дозы кинематографа и поддерживая себя в режиме экономии эмоций. Всему виной воспоминания о девушке, чье имя он держал от членов «Клуба» в секрете.

Сам Антось объяснил молчание цитатой то ли Аристотеля, то ли Атморави: «Мое тело никого не хотело после тебя». Земляк твердо верил: как бы человек ни относился к себе, ему все равно необходимо время на заживление ран, главное – «не загоняться и не опускать нос».

Правда, своему же совету Антось не последовал – он чувствовал себя пустым, как барабан, поставил на репит тамбурмажорный дивизион радости, известный слушателям как Joy Division, и скачал петабайты артхаусного кино на жесткий диск. Кинематограф – хороший субститут любви, а киногероини – отличный заменитель девушки.

Хрупкое равновесие балансировало недолго. Беларусу пришла не подписанная посылка, и земляк, грязно выругавшись и плюнув на синематограф, заварил самый крепкий ромашковый чай. Тут же состоялось экстренное виртуальное заседание «Клуба».

– Мне посылок, конечно, никто не отправляет, зато регулярно присылают песенки «вконтакте», – Артур Викторович поделился маленьким мужским.

– Ухаживания по интернету – так себе удовольствие, – напечатал Антось Уладзiмiравiч, и я почувствовал, как желчь расплескалась по клавиатуре, смывая контуры букв на клавишах. – Мы оказались пресыщены благами цифровой эры, но парадокс в том, что гаджеты смартфон в левой руке и умные часы на запястье, планшет на подушке, ноутбук на столе и монитор телевизора на стене, смышленая колонка в шкафу и головастая кофеварка на кухне, – не делают нас менее одинокими, а, напротив, потворствуют, пестуют одиночество, и вот мы снова тянемся к классическим книгам. Тема одиночества одинаково популярна как у Камю, так и Уэльбека, да и у любого стоящего автора. Одинокие люди – разочаровавшиеся люди, равно как и циники – неудавшиеся романтики.

– «Романтика, романтика, тьфу на вашу романтику», – начеканил капслоком Артур Викторович, и сквозь монитор я услышал легкий запах пивного амбре. – Ладно бы песенки присылала, так она же вчера написала: «Мог бы сразу из друзей удалить, раз такая неприязнь»! А я – ни сном, ни духом, ни одного сообщения ей не отправил, ни разу в комментариях не отметился, только ленту «фейсбука» закрыл – и все! Стоило ей написать, как тут же почувствовал себя виноватым, но виноватым за что?..

– Мои поздравления, Артур! Ты достиг той степени охуенности, когда бывшие пишут тебе первыми!

– Я правильно понимаю: вы расстались, а она продолжает из тебя веревки вить, Борода? – уточнил фотограф Дима. – Какой-то животный вампиризм. Все женские журналы уши прожужжали про токсичные отношения, рукоприкладство со стороны мужчин, семейное насилие в исполнении мужей, а кто-нибудь когда-нибудь задумывался о женском абьюзе, женском насилии по отношению к мужчинам? Конечно нет, ведь мужчины не плачут!

– Вот-вот, – согласился Антось и напел в унисон с «Ляписом Трубецким». – «Жека, ты знаешь, мужчины не плачут, а слезы от ветра, а слезы от пепла, ох-о-хо, их нужно забыть».

Я тут же загуглил песню и поставил на репит.

– Это полдела, – разоткровенничался Артур. – Бывшая теперь моим подругам написывает, спрашивает, страдаю я, или нет, с кем сейчас встречаюсь, в какие бары хожу в выходные. И что дальше? Напьется, придет на нашу вечеринку и морду всем девушкам набьет? – Женский бой в грязи, что может быть прекраснее! Дима должен сделать репортаж, – подначил Антось. – На самом деле, это тебе урок, Артур, чтобы ты меньше «сториз» в «инстаграме», фотографий в «фейсбуке» и прочей шелухи в соцсетях выкладывал.