Текст книги "Клуб 28, или Ненадежные рассказчики"

«Мы оказались на перепутье, вокруг – лихолетье. Нас не спросили, но взвесили щедро снаряды и пули литые. Мы – междометие в длинном ряду обоюдных претензий: тянем резину на ржавой дрезине по Черноземью.

Мы оказались на перепутье, не представляя маршрута: чехословаки на полустанке панъевропейской войны – компас сломался, стрелочник спился на пару с вагоновожатым. Мы оказались на перепутье – мы без вины виноваты.

Мы оказались на перепутье без пацифистских прелюдий. Нас не спросили и бросили в омут и напоследок сказали: “Плыви”. К северу – молот троцкистских советов, к югу – апатия мраморной гвардии. Мы – терминальная стадия в длинном эпикризе сифилитичной империи».

– Следующая остановка – соборование.

Асинхронный двигатель нового образца, работающий на переменном токе, подал голос, и рогатый гробик поплыл дальше по бурлящей речке.

«Да когда мы приедем, блядь?!» – посмотрел на часы: я опаздывал на торжество уже на 56 минут. Зажмурился, выдохнул, перечитал записи и продолжил: «На берегу Лаперуза раскурим каннабис. Я прокричу во всю ширь своих легких: “Таласса”, выплеснув в талые лужи свинец альвеол. Львиную долю соратников скормим медузам в море гнетущем, поросшем лишайником льдин. Штурман смотыжит в заливе скупые могилы – и погребальным костром разгорятся ладьи. Въедливый дым нарисует абрис Сан-Франциско. Хвалi подарят обрыв, дзе салодкi пахлебак. Буря расчистит лазоревый шлях горизонта, и если Анубис заявится сердце распробовать, то захлебнется».

– Следующая остановка – кинотеатр «Победа».

Наконец-то! Победа – нас устраивает. Я вскочил с сидения и ухватился за поручень, первым вылетел из вагона и двинулся к бару дворами и переулками.

* * *

Артур Викторович часто надевал шляпу. Как некогда цилиндр стал символом преображения Есенина из деревенщины в богему, так и шляпа Бороды отныне символизировала эволюцию провинциала в интеллигента. Опасная штука – символизм. Порой мне кажется, что Артур Викторович старался отгородиться шляпой от прогорклой повседневности, от вялотекущего политического террора, развиртуализирующегося подспудно, как водоворот в глубине озера, от прошлого, не желающего закончиться, и будущего, не спешащего начаться. Вот и сегодня он надел фетровую шляпу: приподнял ее, завидев меня в окне кабака, и жестом пригласил внутрь.

В баре собралась любопытная компания. Поименно участниц банкета не запомнил, зато хорошо срисовал их осанки.

Женщина № 1 пришла на именины вместе с дочкой. Маленькая девочка рисовала в углу на планшете, а мать, слушая застольные разговоры вполуха, витала далеко – в квартире, где муж, ипотека, невыглаженная одежда и оплата дорожного штрафа. За вечер она трижды вступила в беседу, а бокал с сидром поднимала из вежливости, нехотя, так и не допив. Зато в конце вечера ее дочь вручила Артуру Викторовичу виртуальный торт, нарисованный на планшете. Цифры «35» для девочки оказались в диковинку: так далеко она еще не научилась считать.

Женщина № 2 – бывшая пассия Артура Викторовича – сидела по правую руку от именинника как самый дорогой его сердцу человек. Очень симпатичная девушка: волосы по плечи, сама чуть выше Бороды, с гармоничными, спокойными чертами лица, – она чувствовала себя неуютно, потому что всякий раз, как начинала говорить, ее тут же прерывала женщина № 3. Даже без подсказки именинника, форсинга фейсбука и взлома ее айфона я догадался – передо мной та самая Бетина: фигура знаменитая, почти фольклорная. Бетина и жестом, и голосом арканила к себе внимание: говорила громко, почти надрывно, как говорит человек, который то ли сейчас рассмеется, то ли разрыдается, фонтанировала анекдотами и байками, зарисовками из жизни, каламбурами и новостями, и окажись я в баре случайно, то заключил бы, что день рождения отмечает именно она. Но даже Бетина порой запиналась и замирала на полуслове, ведь за столом оказалась достойная соперница – женщина № 4: типичная представительница московской околосветской тусовки, чьи представительницы регулярно встречаются на страницах «инстаграма», кинопремьерах, в театрах и ресторанах топ-20 столичного рейтинга. Женщина № 4 так просто сдавать место под софитами крафтового бара не собиралась: на каждую шутку Бетиной отвечала анекдотом из своей биографии. И только женщина № 5 – миниатюрная короткостриженная шатенка, от которой веяло убаюкивающей приветливостью, спасала компанию ироничными ремарками и добрым голосом. Если бы не она, застолье грозило незамедлительно рассыпаться.

Девушки вручили имениннику бейсболку, которая тут же сменила шляпу, и ядовито-розовую футболку с принтом котика, многочисленные книги и другие презенты, укутанные ворохом бумаги. Торжество пенилось сидром и пивом.

Из мужчин в баре, помимо именинника, собрались я, Антось Уладзiмiравiч, фотограф Дима и бармен – владелец заведения и давний друг Артура Викторовича. Опрокинув по литру за здоровье юбиляра, мужская часть компании вывалилась на крыльцо бара и закурила. Антось облокотился о лавку и начал издалека:

– Сегодня в метро ехал и подумал: Москва – очень комфортный город, хотя бы потому, что сюда вбухивается космическое количество денег. Как итог: дороги ровные, общественный транспорт великолепный, лес парков. Но за комфортом теряется архаика и корневая составляющая: Москва – не город традиций, и если тут появляется кафе, то его жизненный цикл ограничен горизонтом в 2–3 года, а дальше – разорение, закрытие, переезд и прочие трансформации. По моим ощущениям, лишь 15–20 % заведений живут дольше трех лет, и такие кафе, как обожаемый нами «Парос», – исключение из правил. А еще Москва – город, начисто лишенный любви.

Дима расчехлил камеру и сфотографировал Антося исподтишка. – Москва – не тот город, который любят: Замкадье – звучит как название какой-то балканской страны – смотрит с ненавистью, а когда знакомится со столицей поглубже, – то с завистью. Из-за наплыва приезжих – нас, например – тут с детства нет любви. Большинство рассматривают Москву как инструмент – место для заработка. Приезжие – и мы не исключение – колоссальная проблема. В точке пересечения людей и денег, как и задумано эволюцией, всегда развивается культ потребления, основанный на жадности, а не на душе. Простой, доступный пример: доверху набитые тележки в супермаркетах или рынки с заоблачными ценами, где помидоры по 600 рублей! (Да, Милорад, ты мне 200 рублей за ту сметану еще торчишь. 200 рублей за сметану! Это же ни в какие ворота! Малыш, ну как можно купить сметану за двести рублей?! Но я отвлекся…) Потребности москвичей и понаехавших обслуживаются новыми магазинами и круглосуточными службами доставки, которые в условиях жесточайшей конкуренции пытаются сэкономить на всем, в первую очередь – на рабсиле, вот почему что «Яндекс», что «Озон» прибегают к услугам азиатских курьеров.

Антось возгонялся в раж все глубже. Скворцы и голуби с соседней березы, увлеченные спичем, слетелись к нашей компании и расселись на поручни лестницы.

– Москва – не культурный город. Тут по-прежнему нет муралов, хороших концертных площадок на 1000 человек, клубов с живым звуком, с именем, историей: остались разве что «16 тонн» да «Джао Да», первое место – благодаря, а второе – вопреки. В городе нет клубов с духом сквотов, инициированных снизу. Да, порой они попадаются на карте андеграундной столицы, но остаются местом для своих: пришельцам с улицы там не рады.

Скворцы одобрительно заворковали, будто на своем опыте хорошо узнали, как недовольные владельцы баров прогоняют незнакомцев. – Как результат: у Москвы отсутствует собственное узнаваемое лицо. Профиль Москвы – это не Кремль или Храм Христа Спасителя, а щербатая улыбка узбека, прижавшегося щекой к метле. Москва не Большой театр или лоснящийся пафосом ЦУМ: настоящие скулы столицы проступают на лице уставшего человека, едущего в метро с работы в спальный район. И, как поезда по кольцевой линии, в его голове крутятся кадры: «дом-работа-работа-дом-похороните-меня-за-рабочим-станком».

Из слухового окна подвала дома лениво выбрался толстый рыжий кот в расстегнутых джинсах на подтяжках. Птицы – по всей видимости, давние знакомые кота – и клювом не повели, увлеченно внимая каждому слову Антося.

– Мы ежедневно становимся свидетелями ментального противостояния местного и приезжего населений. В Москве дружить могут приезжие с приезжими, местные – с местными, а пересечение происходит очень и очень редко. Коренные москвичи с детства живут в свете и роскоши: им не нужно каждодневно спешить вечером домой – они имеют собственный угол, мягкое окружение, бранчи по выходным и прогулки в парках, а приезжие каждодневно оказываются в колесе сансары – зарабатывания и выживания. Центр Москвы – город для красивых и широко улыбающихся людей, место баров с верандами и теплых пледов, а столица за пределами Третьего транспортного кольца – вотчина угрюмости, спешки, сетевых ресторанов и торговых центров, раскинувших метастазы по столице, как грибница.

Кот грузно упал на пятую точку и уставился на Антося, неторопливо умывая моську жирной лапой.

– А наглость, наглость людей? Большой город ломает людей: тут неизбежно и повсеместно теряют разум, прожигая все и вся. При этом грубость проявляется у приезжих, а не москвичей. Понаехавшие рьяно катаются на такси и настырно суют тебе в лицо в подземном переходе засаленный жирными пальцами телефон. Подрезать велосипедиста на высокой скорости? Да не вопрос. Причмокивать и приставать к женщинам? Да запросто. В традиционном обществе Востока есть стеснение свободы, но этот заслон быстро пробивается, стоит покинуть культурный ареал пребывания. От маячащих перспектив, от раскинувшихся псевдовозможностей у приезжих срывает крышу и включается режим быдла. Новые рабочие места в Москве не подразумевают наем высококвалифицированных кадров, имеющих глубокую эрудицию и зашкаливающий интеллект. Столице нужны люди для обслуживания: продавцы, курьеры, таксисты, дворники.

Дима отошел подальше, чтобы выбрать ракурс получше. И кот, и птицы, и недовольное лицо Антося идеально вписались в объектив. – При имеющихся объемах населения архитектура, мягко выражаясь, слабая. Современный житель Москвы привык к свободе горизонтальной: 100 квадратов жилья и потолки высотой в 2,8 метра, хотя исторически и свободнее она присутствовала в вертикальной проекции: меньше квадратура жилья при высоких потолках. Сталинки поражают массивностью и разреженностью заселения, так как при одинаковой высотности полезной жилой площади строится меньше, отсюда и людей меньше. Пожалуй, только сталинки и сохранили повсеместно дух времени, панельные районы – совсем не то, совсем не торт. Советские заводы в черте города массово перестраивают в жилые кварталы (получается отвратительно, достаточно взглянуть на «Зиларт») или офисы: красная кирпичная кладка, лофты-хуефты. Лучше бы отдали под рейвы и клубы!

Птицы вскинули крылья, как танцоры на кислотной пати, и одобрительно закивали крохотными головками.

– А ебаная реновация?! Российский коррупционный подход к законодательству, в соответствии с которым полезность объекта оценивается сроком, а не состоянием, породило программу реновации, в рамках которой к сносу приговорили дома возрастом 60 лет при реальном эксплуатационном сроке службы в 120–130 лет. Вместе с домами вырубают и зелень, те же три тополя на Плющихе, епта! В итоге что мы имеем? Реновация – синоним уплотнения, повышения нагрузки на экологию, общественный транспорт, дорожные магистрали, инфраструктуру: школы, детские сады, поликлиники.

Скворцы торопливо защебетали, обсуждая услышанное, и синхронно снялись с перила, помахав Антосю на прощание серыми крыльями. Кажется, аргументы беларуса убедили пернатых, и они решили отправиться вон из Москвы, подальше к теплым берегам и яркому солнцу, где не нужно бояться бульдозеров и подъемных кранов. Сизые голуби спрыгнули на асфальт и засеменили в сторону мусорного бака. Рыжий кот перевалился на передние лапы, чванливо покрутил усами и медленно двинулся в сторону подвала, примурлыкивая: «Сдалась вам эта заграница? Нас и здесь неплохо кормят!» Следом за котом и мы вернулись в бар.

Вечеринка достигла кульминации: женщина № 4, переключая все внимание на себя, пыталась встрять в монологи Бетиной, выбрав самый странный, а оттого – бессмысленный сценарий: она вытащила смартфон, загуглила анекдоты на еврейскую тему – и зачитывала вслух, обращаясь то ли к Артему, то ли к пустоте. Правда, с дикцией у барышни, как и у большинства инстаграм-моделей, наблюдались ярко выраженные изъяны: неспособная зачитать текст с выражением, она пыталась пересказать анекдоты своими словами. Мы вежливо улыбались и пили.

«Молчи – ничто человеческое и тебе не чуждо, а потому заткнись и молчи».

От анекдотов про евреев женщина № 4 перешла к каламбурам про измены и секс, попутно интересуясь: «А вы видели новые мемы с Киану Ривзом? А с Маском? А ролик на ютубе с песней “Йожин с Бажин”?» Удивился, что она прослышала о существовании чешской группы. Мы вежливо улыбались, улыбались и пили.

«Молчи – ты сам страдаешь припадками словоблудия под речитативы Red Hot Peppers Chili».

Антось сломался первым:

– Так, красавицы, спасибо за вечер, но мне еще собаку выгуливать.

«Отличная отмазка!» – подумал я. Антось схватил рюкзак и направился к имениннику:

– Артур Викторович, позвольте облобызать вас на прощание.

Мужская часть компании воспользовалась паузой и ретировалась на крыльцо.

– Из-за разговоров уезжаешь? – спросил я, пусть уже знал ответ.

Беларус нехотя кивнул. Выкурив по сигарете, мы вернулись в бар.

Не получив поддержки со стороны слушателей, женщина № 4 вернулась к пересказу анекдотов про евреев. А я подумал: несчастен тот мужчина, который выберет девушку в спутницы. Уверен, что секс с ней такой же, как и анекдоты: она перескажет, каким бывает оргазм, со слов знакомых или из интернета. Мы вежливо улыбались и пили, пили.

«Молчи – на тебя за сарказм и приступы желчи друзья ополчились. Но это не наша война, не наша битва, не наше торжество, – твердил я, впившись ногтем в ладонь правой руки. – Молчи – ты трижды на дню цементировал морду гримасой обиды и попусту мелочился».

Впрочем, уже и Артур Викторович отяготился обществом барышни и нервно постукивал ботинком о ножку стола. Именинник знаком намекнул бармену, что пора закругляться, и хозяин, расшифровав немую просьбу, притушил свет в зале. Мы быстро собрались, вывалились на улицу, выпили еще по бутылочке и вызвали такси.

Разъезжались группами, как уходят пакеты трафика. Но вот Бетина и женщина № 4 покидать именинника не торопились: пришлось вчетвером упаковаться в одну машину. Промахнувшись адресом, первой депортировали Бетину.

Машина тронулась по новому адресу, и женщина № 4 вдруг неровно запела: «В первый день весны…» – «…На краешке Земли нечаянно мы встретились с тобой, – подхватил таксист-армянин идеально поставленным бархатным нежным голосом. – Падал белый снег, и розы не цвели, но к нам пришла весенняя любовь, она была отчаянно красива». Водитель отвлекся на навигатор, и мы дружно зааплодировали:

– У вас потрясающий голос, – говорю.

– У вас тоже, – ответил таксист и рассмеялся.

– Это правда, – соглашаюсь. – Только у вас есть музыкальный слух, а я категорически не умею петь.

Женщина № 4 сняла балетки и закинула ноги на спинку переднего кресла:

– Хотите, анекдот расскажу?

Я не выдержал:

– Слушай, ты можешь, наконец, заткнуться и минуту вести себя по-человечески? Ты всех сегодня выходками заебала.

– Кто тебе такое сказал?

– Да все, все! Ты еще в баре утомила всех гостей, но Антось, Артур Викторович, Бетина – они вежливые, потому и молчали, а я… Я – говорю!

– А почему это ты – говоришь, а они – молчат? – она толкнула таксиста ногой в бок и спросила, – Вот вам я надоела?

– Я не в том положении, чтобы отвечать на вопрос, – водитель держался спокойно, но в салоне вызревал скандал.

– Артур Викторович, а тебя? – она постучала ногой по креслу, Борода тяжело выдохнул: именинник, как-никак, не по шапке раздавать на орехи приглашенным друзьям. Я вмешался:

– Ты всех сегодня заебала: тупыми анекдотами и несмешными шутками, – я начал загибать пальцы, – громким смехом, желанием перетянуть одеяло внимания на себя, постоянными комментариями не к месту, наконец, своими поступками. Убери ноги с кресла и сядь ровно!

– Почему ты так со мной разговариваешь?! – закричала она.

– Блядь, да потому что я – писатель, и моя задача, мое предназначение – говорить и описывать то, что другие не желают или стыдятся замечать! И если ты не слышишь звенящего смущения вокруг, с тобой поговорю я!

Женщина № 4 выпрямилась и надела балетки. Творчество – движение к истине, поэтому главная установка литературы, ее отправная точка – честность. Да, за честность автора возненавидят, затравят, засмеют, но так и задумано, и настоящие писатели прекрасно понимают, на что подписываются.

Самое главное зло – не диктаторы, развязывающие войны, не киты капитализма, коллапсирующие экономики и провоцирующие кризисы, не силовики в генеральских погонах, устраивающие репрессии и судилища. Самое главное зло – обычный человек, такой, как вы и я.

Обычный человек берет в руки винтовку и шагает на фронт, напевая бравурный марш; обычный человек пишет доносы на коллег и стучит на соседей; обычный человек выпускает с заводского конвейера пистолеты и лопаты, автомобили и танки, бытовую химию и «Циклон Б». А после обычный человек идет в магазин за продуктами, семенит домой, снимает ботинки в прихожей, надевает тапочки и делает вид, что не он убивал на передовой, не он приговорил к расстрелу знакомого, не он выпустил патрон. Обычному человеку проще забыть, замолчать, сделать вид, что ничего подобного не было, а задача писателя заключается в том, чтобы обычный человек всегда помнил свое отражение в зеркале. Как, например, эта девушка, колющая глаза и тверкающая на нервах. Подумав минуту, она повернулась ко мне и сказала:

– А чем я хуже? Я тоже в «инстаграме» стихи пишу! Чем я хуже тебя?

– Блядь… – послышалось с переднего пассажирского кресла. Я давно заметил: категоричнее, злее всего за равенство агитируют те, кто твердо знает, что хуже других, и прекрасно ощущают собственные недостатки. Ратуя за повсеместное равенство, человек не утверждает всеобщего достоинства, нет – он отрицает любое возможное превосходство над собой: физическое, интеллектуальное, моральное. Как итог, такие люди забывают, что в демократии каждый голос равен другому голосу, но не равен мнению – мнению нобелевского лауреата по физике и фрезеровщика с шарикоподшипникового завода, футболиста с тремя классами образования и врача с ученой степенью и двадцатью годами стажа. Машина добралась к пункту назначения, и напоследок я выплеснул всю скопившуюся желчь:

– Красавица, благодарю вас от лица всего нашего коллектива за чудесный вечер, за блистательные шутки, за находчивые комментарии, за точные и проницательные жизненные наблюдения. Мы в восхищении!

Женщина № 4 вышла из такси и на прощание протянула мне коробок спичек с написанным от руки номером телефона. Однажды Акутагава заметил: «Жизнь – как коробок спичек: относиться к нему серьезно – глупо, относиться беспечно – опасно». Я поморщился:

– Красавица, да моя залысина старше тебя!

Девушка жестом показала: «Позвони мне» и скрылась во дворе. Коробок я, конечно, взял, но предложением не воспользовался: так и лежит в офисе вместе с пачкой «Мальборо» и черно-белой фотографией бывшей, сделанной в антураже испанского имения середины XIX века, привезенной с Филиппин.

Я закрыл дверь, и Артур Викторович, хитро прищурившись, с наигранным беларусским прононсом подколол:

– «…Да у меня алкаголь у бутылке старше цебя», «…Да у меня чай крэпчэ тваих атнашэний!» А она, между прочим, твоя ровесница, Милорад! Но вообще, извините, пожалуйста, что-то сегодня она совсем распоясалась…

Таксист включил радио и коротко добавил:

– Вот вы правильно ее осадили, спасибо. Думают, с них пушинки сдувать нужно, что им всем должны – а сами-то? Так, заправиться нужно.

«А водитель молодец – он помог ответить на вопрос, над которым я бился с полгода. Наше поколение и, в особенности, поколения младше нас считают, что им все безусловно должны: таксист должен забрать у бара, где я стою, и плевать, что парковаться здесь нельзя, а водителя оштрафуют: “Я деньги плачу – так пусть везет!”; курьер должен приехать вовремя и точно в офис с еще горячем ланчем, и плевать, что на улице потоп и ремонт дороги: “Я деньги плачу!”; но ярче всего подобное неуважительное поведение наблюдается в ресторанах, в особенности, со стороны людей небогатых: “Эй, шершавый, а ну, иди сюда. Я деньги плачу! Принеси водочки, ну и поставь что-нибудь. Отдыхать буду, а ты беги работай!” Откуда так повелось? Повышение уровня благосостояния, демократизация сферы услуг, отсутствие воспитания? Нет, нет и еще раз нет. Позиция: “Ты должен мне” берет корни в образовании, потому что сфера образования – что в России, что за рубежом – превратилась в сферу услуг, и если я плачу репетитору или университету, то преподаватель должен головой и здоровьем отвечать за мои результаты, должен терпеть мои выходки и мириться с моими чувствами: как бы кого не оскорбить, не обидеть, не порвать столь трепетные струны души с гнильцой, и плевать, что я тупой, ничего не могу запомнить и не корплю над учебниками: я заплатил деньги? Ну так вынь диплом – и положь на стол! Теперь я – дипломированный специалист по мемологии, кандидат феелогических наук или доктор по проблемам толерантности».

Такси притормозило на Котельнической набережной у бензоколонки «Роснефти», и я задумался над сегодняшним сочинением Антося: «Эти слова о тебе, Москвааааа!» У каждого города есть не только название, но и пол. Москва – город-мужчина, деловой и вечно торопящийся, живущий по четким правилам, несоблюдение которых требует незамедлительной сатисфакции. Выхолощенный Минск с бессмысленными пустыми проспектами и четкими очертаниями кварталов и районов невыносим на длинной дистанции, но ностальгически мил в моменте, как курортный роман или флирт двух пассажиров самолета. Петербург – невыносимая женщина: вечно жалующаяся и страдающая приступами слезливых истерик, с затуманенным опийным взглядом, она томно поводит костлявым плечом и вспыльчиво притоптывает бледной ножкой, стоит тебе возразить. Жить с Петербургом, безусловно, невозможно, но и расстаться навсегда невыносимо. С этим городом у меня связано несколько воздушно-романтичных, с приторной цветочной сладостью, но при этом безусловно больных и токсичных историй. Патока и копоть, гарь и карамель. «Нам с тобой быть – что вместе, что порознь, – категорически противопоказано, но я знаю натрезво: Большой взрыв жалкая репетиция твоего петербургского оргазма». Вот и с Москвой мои отношения, кажется, подходят к концу: я устал от столицы, какой бы пленительной и притягательной, манящей и магнетической она ни была. Гул автомобилей на Большом Устьинском мосту сливался в рокот водопада, Академия Маймонида на другом берегу козырнула облитой Луной кровельной крышей, как солдат на плацу, сталинская высотка, напившись сумерек, расплескалась в воде сиреневыми, красными и мраморными бликами, словно мягкие часы Дали, а мы с Артуром Викторовичем стояли на набережной и ссали в Москву-реку на брудершафт.

Через полчаса я оказался дома и завалился в кровать в рубашке и джинсах. Мне снились опустевшие улицы Петербурга в теплую белую ночь и Флора, идущая навстречу в легком летнем плаще.