Текст книги "Клуб 28, или Ненадежные рассказчики"

– Тема прощального секса мне неведома, равно как и приветственного, дружеского секса, секса-из-жалости, помытая-посуда-секса, поэтому от комментариев воздержусь и поприсутствую в качестве вольнослушателя, – поморщился Сашка. Артур Викторович потребовал уточнить дефиниции:

– А что такое «прощальный секс»? В чем его принципиальное отличие от «дружеского», например? Секс как завтрак, или секс, требующий составления акта приема-передачи при оном, или договор аренды тела? – Мне кажется, что зачастую люди чересчур переоценивают значение секса, – я отодвинул пустую тарелку с остатками сметаны. Секс бывает разным, в том числе исключительно физиологическим, и чтобы не дошло до скандала, влюбленным первым делом стоят прояснить обоюдное отношение к сексу. Одно дело, когда они договорились о свободных отношениях, но совсем другое, когда принесли клятвы верности перед церковным алтарем, а после ударились в блядство. Прощальный секс – не исключение. Если молодые договорились, что не станут ограничивать друг друга в отношениях, – это замечательно, но совсем другое дело – скрывать случайные связи.

Я говорил медленно, будто самого себя пытался убедить. Однажды девушка, с которой я недолго встречался, позвонила в слезах и заявила:

«Это ты меня заразил хламидиозом, или Сергей?». Я тут же отправился к врачу, и через час выяснилось, что, уже встречаясь со мной, девушка подарила бывшему секс на прощание – от него и подхватила хворь.

И если случайное страстное совокупление не вызвало никаких претензий, то попытка замолчать, скрыть указанный факт возмутила: больше я с девушкой не разговаривал и на будущее завел правило загодя оговаривать правила поведения в постели и вне ее.

– Итак, какую декларацию мы примем по итогам обсуждения? уточнил Антось, а я вынул корпоративный блокнот с эмблемой «Клуба 28» и застенографировал. – Прощальный секс является финальной кодой искренних, но несчастных отношений, не имеющих будущего. Он символизирует окончание союза двух людей, переросших собственное «я» и благодарящих друг друга за проведенные вместе годы, месяцы или недели. Прощальный секс допустим единственный раз, – в противном случае он свидетельствует, что пара так и не покончила с прошлым.

– Неплохо, неплохо, – Артур Викторович вытер голову салфеткой, а я постучал ручкой по столу, потребовав тишины.

– Теперь перейдем к главному вопросу: где пролегает тонкая грань, отделяющая мужскую настойчивость, которую так ценят женщины, от назойливости, которую они не переносят?

– Я выгуливал Георгия Антоновича, и пока смотрел на его жопу, выглядывающую из кустов, меня озарила мысль, – Антось начал издалека. – Если барышня не согласилась покуражиться с тобой сразу – значит, ты назойлив. Тут все очень просто: взрослые женщины понимают, что не надо выебываться. Они видят мужчину и в ту же секунду понимают, поебутся с ним или нет. Думаю, женщине достаточно 20 секунд, чтобы почувствовать: это ее мужик. А вот тебя, Милорад, как и любого мужика, начинает злить, что женщины не дают – и в их глазах ты становишься назойливым. Конечно, тебе хочется добиться женщины, и ухаживания превращаются в состязание. Только дальше, став назойливым, ты бежишь уже один: на соседних дорожках никого нет. Женщина безразлична к тебе, а ты разозлен и не желаешь сдаваться. Так назойливость становится синонимом плохого, ужасного конца так и не начавшихся отношений.

Назойливость – край. Если дошло до назойливости, то лучше сразу вскрыться. Или скрыться с ее глаз.

– А в чем, – спрашиваю, – в чем физически эта назойливость выражается? У нее есть числовое выражение? Назойливость можно взвесить, посчитать?

– Да легко. Вот ты Флоре писал письма, сообщения?

– Конечно, писал!

– И на сколько писем она ответила?

– На письмо не ответила: думаю, оно в спам попало. А вот в «инстаграме» девушка активно отвечала, а потом – пропала.

– Пропала – или перестала отвечать?

– Эть, а тебя, земляк, не проведешь! Она прочитала, но не ответила.

– И сколько сообщений без ответа?

– Два…

– Ты по тонкому льду ходишь, дружище, – рассмеялся Сашка и поднял стакан с пивом. – Если на три сообщения не ответила – вот это точно назойливость, так что наберись осторожности, иначе эта баба заставит тебя бухать. Тебе сейчас нужно парить, аки черный ворон Нуриев, иначе – пизда.

Слова Антося Ўладзiмiравiча и замечание Аляксандра Iванавiча срезонировали с застарелым разочарованием. Однажды я по уши влюбился в обольстительную девушку по имени Асиль Самировна. Мы познакомились в Москве, пару раз поужинали. Вскоре барышня переехала в Лондон, где работала в головном офисе крупной оценочной компании. Я завел привычку каждый месяц отправлять цветы на работу, однажды приложил к цветам книгу, другой раз – стихи. Мне показалось, что жест она оценила: как минимум, выложила фото букета в «инстаграм», сопроводив словами: «My first UK-office bouquet from an admirer». Задумался: не написать ли поэму «An admirer» или панк-альбом из 24 сонетов?

Когда соскучился так, что волком выть хотелось и на стену лезть, пригласил на свидание, написав буквально следующее: «Асиль Самировна, здравствуйте. Я вот что хотел узнать: а твой admirer может рассчитывать на личную встречу? Позволь пригласить тебя на ужин. Во Флоренции 8 июля (суббота). Или в Генте 14 июля (пятница). Или в Будапеште 12 августа (суббота). В связи с тем, что я тебя приглашаю, билеты и отдельный номер в гостинице, безусловно, оплачу. Можешь и подруг позвать, конечно, только загодя предупреди, чтобы я понимал, сколько билетов на концерты брать. Но хочу заметить: в этом случае и я позову своих друзей». Асиль Самировна всегда отличалась предельной тактичностью: «Привет! В теории, конечно, позвать может, только не уверена, что я могу принять подобное приглашение… Флоренция 8 июля звучит что надо, но, думаю, я должна обсудить вопрос ужина в Италии с admirer со своим boyfriend’ом». Я не растерялся: «Конечно, обсуди, а потом оповести об итогах совещания, пожалуйста». Юмореску она не оценила: «Ты серьезно?

Естественно я не буду поднимать эту тему с ним. Это же шутка. Милорад, спасибо за приглашение, но я думаю, это чересчур». Моя назойливость отдалила Асиль.

Помню, как однажды пришел на встречу в ресторан и слава Ахура-Мазде, что загодя, через окно увидел, как Асиль Самировна ужинала с мужчиной за дальним столиком. Тогда родилось стихотворение: «Двух встреч – скомканных и сумбурных, сухих, как солома – достаточно для свидания? Я не знаю. Но ты согласилась на ужин дежурный. Жаль, что писатели питаются алкоголем, а едят глазами.

Как устрицу снаружи раковиной замостили, а внутри мягкая и вызревает жемчугом – так и я, натужно играя на стиле, стоял растерянно рядом с красивой женщиной – сильной женщиной с холодным восточным именем, скроенным из атласа силы, сложенным из дамасской стали и фимиама сирени.

Каждому вечеру строгая марка спиртного завещана: кружка домашнего спирта для покорителей скал, флют коньяка для нелепых стихов о высоком, стопка ядреного виски для приближенных Нептуна. Губы твои расплескали гранатовым соком скупую ремарку:

“Не пью”. Кудри твои заплетались коротким вопросом: “Что дальше?” Я поплатился за трезвость, скорчил гримасу и выбрал шипящего. Ты пригубила неброско просекко и заказала ассама.

Ты изнывала от скуки, изогнув лебединую шею скрипичным ключом. Скромный букет ловеласа поник и скукожился. Ты польщена, но не больше: ты непростая мишень и вряд ли кому-то покажешь пятно на предплечье. Ветер картечью пронесся над летней террасой, выбив смурные пейзажи строительной взвеси, и в тишине сумеречной разлилась лебединая песня: “Любить – самая тяжелая профессия”.

Я закурил торопливо, забыв предложить сигарету. Ворох просчетов звучал лейтмотивом банкета. Я трафаретно танцую на граблях, картинно сигаю в калошу, выбрав синицу бутылки за журавля разговора. Трех встреч – скомканных и сумбурных, сухих, как солома, – достаточно для женитьбы и венчания? Как верблюд не вынесет на своем горбу сокровищ копей царя Соломона, я не вынесу твоего молчания». Я перенес встречу в другой ресторан и больше девушке не докучал.

Глядя на блокнот с заметками, хотел поделиться с членами «Клуба» грустной историей, но тут в блинную ввалилась троица пропитых алкашей, от которых разило перегаром и криминалом: сутулый потасканный полуителлигент, поспешно состарившийся кавказец с лицом, изрезанным шрамами, и канонический провинциальный гопник в спортивных штанах и ботинках на босу ногу. Типажи, подобные последнему, вызывают у меня максимальное отторжение: крикливые, трескучие слова, суматошливые, лихорадочные движения, беспокойные и лживые глаза. Встретите такого в переулке бейте первым, а потом добивайте ногами, чтобы не посмел встать. Они нападают исподтишка, со спины, и бьют не руками, а ножом.

«О, сейчас пельмешей наебну!» – сказал кавказец, и гопник тут же суетливо возразил: «Каких пельмешей? Картошечки с мясом. Картошечки! Девушка, красавица, девушка, три первых. Горячее. Самое горячее. Да, рассольник – охуенно. Хлеба, конечно. Самого черного хлеба, десять штук. И один стакан компота. От души, девушка!» «Ex animo, frater!» – сказал бы житель беларусского Фаниполя, но мы в Москве.

Гопник говорил так громко, что у меня разболелась голова, но клянусь вам: зрелище за соседним столиком выглядело настолько отвратительно, что я не мог оторваться. Любой грех притягивает, и вы лучше меня это знаете. Я не расслышал собственных мыслей, они спутались, как провода в серверной стойке.

«Сейчас салфетки принесу. Присаживайтесь, мужики. Ох, сейчас поедим. Рассольник – вещь!» Пьяница сыпанул в суп две ложки черного перца, попробовал, тяжело раскашлялся, отрыгнул, чихнул, и сопли полились в тарелку. «Оть, хорошо! Пацаны меня вспоминают, да. Так всегда, когда чихаешь: значит, пацаны вспоминают. Ну, будем!» Они нацедили один стакан водки, передавая по кругу. Артур Викторович, наблюдая за картиной, негромко пропел: «Двадцать пятого числа сего месяца дворник старый во дворе у нас повесился. Но не будем мы о нем горевать: дворник старый – молодым вперед шагать. Школа жизни – это школа капитанов. Там я научился водку пить из стаканов. Школа жизни – это школа мужчин. Там научился я обламывать женщин».

Антось Ўладзiмiравiч уловил мое недовольство и хитро прищурился: «Ну как публика? Согласись: как в этнографическую экспедицию выбрались. Раскопки неандертальцев, сбор пословиц и поговорок гопнических племен». Я скривился: «Давайте покурим».

Мы вышли на улицу с пивом и продолжили разговор. Артур Викторович достал сигареты и огорошил новостью: «На днях видел анонс новой постановки – “28 дней”. Оратория про менструальный цикл, на секундочку. Моя бывшая однажды осадила: сказала, нельзя говорить “месячные”. Я с тех пор только “менструальный цикл” в оборот пускаю. Так вот, постановщики оратории – мужчины. Говорят, на премьере оратории между зрителями и актерами приключилась драка. Драка в театре – это хорошо, очень хорошо. Вот, навскидку, на премьерах “Федры”, “Женитьбы Фигаро” и “Эрнани” зрители тоже пиздились между собой. И где теперь те зрители? Умерли, вестимо. А где пьесы? В больших и малых академических театрах! Но речь о другом: когда я услышал название постановки, подумал: может быть, 28 лет – эдакие глобальные месячные в жизни женщины?» Я одобрительно кивнул: «Идея хорошая, здравая. А в 56 лет (28 на два) у женщин начинается климакс, а в 84… Эта группа не входит в нашу целевую аудиторию, потому не знаю, что у женщин в 84». И я приготовился развить мысль, добавить аргументы и возражения, напомнить, что «каждые 7 лет клетки полностью регенерируют, и если вы встретите меня на улице, то не узнаете», как речитативила Meanna, и «ежесекундно нарушаются законы термодинамики, а я перестаю быть собой каждые семь лет», как гнусавили «Ночные грузчики» – но не успел.

«Братан, обижаешь!» – промычал гопник, вывалившийся из блинной. Он уселся на кортки и засмолил, рядом сколенились подельники. «Блядь», – вот все, что я выдавил из себя вместо хип-хопа и биологических гипотез.

У гопников свои законы и загоны. Вместо 10 заповедей у них одна – заповедь 0,7. Зато они идеально иллюстрируют нашу действительность: паленые кроссовки, запах больного дубленого пота и амбре перегара – так и выглядит Россия. Сходите на железнодорожный вокзал, спуститесь в подземный переход рядом с теплотрассой, прогуляйтесь по бульвару в центре города или, на худой конец, загляните в блинную на Таганке: вы увидите посконный, ничем не отретушированный портрет современного россиянина.

Я поманил друзей обратно в заведение: мимо молодых гопников со студийными татуировками, мимо старых гопников с наколками, набитыми синими чернилами, мимо бывших ментов в мятых футболках и с золотыми цепями на шеях, мимо суетливых таксистов с бегающими глазами, мимо спившихся интеллигентов с фанфуриками в карманах пиджаков, мимо работяг с мозолистыми ладонями и щербатыми улыбками, мимо ретроспективы всей современной небритой, нетелевизионной России – к нашему столику в уголке.

Артур Викторович приложился к стакану и поделился последними новостями: «В Беларуси, у вас на родине, недавно забавный случай произошел. Муж – 39-летний рабочий лесничества, гражданин Узбекистана, придя домой и не увидев 28-летней сожительницы, решил сжечь дом: облил бензином и поджег». Антось Ўладзiмiравiч одобрительно кивнул: «Ну а что делать? Мера крайняя, но эффективная».

«Антось, к слову, мы же забыли твой вопрос обсудить: за какой период плотного общения с дамой можно понять, что у вас все будет заебись, значится?» – поинтересовался Артур Викторович, и я подхватил эстафету: «Продолжая твою мысль, можно сказать, что за те же 20 секунд: ровно столько нужно женщине, чтобы разобраться в мужчине. А со стороны мужчины… Пожалуй, один час. Этого достаточно, чтобы полюбить женщину». – «А чтобы понять?» – спросил Артур Викторович, и Антось Ўладзiмiравiч ожидаемо парировал: «А чтобы понять, и всей жизни не хватит».

Гомельчанин отпил чаю: «По моему частному мнению, чтобы понять, что у вас с женщиной все сложится замечательно, достаточно 28 дней, эдакий первый флер. Если общение затягивается на больший срок, а никаких плотских утех, да или просто обнимашек, нет, то пизда: нихуя не светит. Неслучайно 28-я буква алфавита – ъ, даблЪ. Этим все сказано». Аляксандр Иванавич философски закатил глаза и вскользь заметил: «А я думаю, три свидания. Тры свидания – и до свидания». Я хотел было внести свою лепту в обсуждение, но снова помешал гопник: «Братан, да мы в парикмахерскую зайдем, там носки и купишь. А потом пойдем на “Китай-город”, Красную площадь тебе покажу». Гопнику позвонили, он включил мобильный на громкую связь: «Да, мы тут в блинной. Да, с пацанами. Свои парняги, да. Сейчас в центр двинем».

Говорить по телефону на громкой связи – тот еще стайл. Обычай особенно распространен в странах, помешанных на атрибутах успешности и состоятельности, странах, подсаженных на героин лакшери и гламура, например, в Юго-Восточной Азии. Включая громкую связь, ты демонстрируешь окружающим: «Видишь, какой я деловой? Видишь, как дела решаю? Разговариваю, ем и пальцы облизываю, почти Юлий Цезарь: три дела одновременно! Вот сейчас скажу слово – и пацанчик на том конце провода метнется кабанчиком мои распоряжения выполнять. То-то же!» Я зажмурился: «Блядь, пацаны, съебываем. Я заебался». «Одну секунду, я в туалет заскочу», – Артур удалился.

Со мной опасно ходить в злачные заведения: убийцы, грабители, домушники, насильники, оказавшись поблизости, чувствуют что-то инородное – и не переносят моего взгляда: я смотрю внимательно и глубоко, не отводя глаза, в самую суть человека, туда, где должна сторожить душа, но прячутся бесы. Обычно пикировка заканчивается потасовкой, но я давно разучился бояться драк: «Я терял паспорта за границей, ночевал в заброшенных храмах. Я работал банкиром и доставщиком пиццы – и всегда зарабатывал шрамы», как пели «Щенки». Вот и гопник за соседним столиком, пусть нахраписто балагурил и громко чавкал, ежился, стоило мне посмотреть в его сторону. Я почувствовал, что без драки уйти из блинной не получится: на выходе непременно бортанут и ударят исподтишка, так что пришлось перейти в наступление и загодя отбить всякое желание связываться с нашей компанией.

– Антось, ты помнишь, я про Владимира Михайловича рассказывал, моего начальника? Он в ФСБ служил, и однажды его отправили в командировку в Гану, – я говорил с земляком, а смотрел на гопника, и мужик поежился. – Михалыч такие истории рассказывал, что волосы дыбом. Вот говорят: «Кто в армии служил, тот в цирке не смеется». Это вы еще в ФСБ не работали.

И тут гопник подал голос:

– Эй, братюня, я вот когда тоже в армии служил…

– Какой армии, блядь? Ты думаешь, я твои наколки не читаю? Три ходки, за грабеж и убийство. Какая армия, блядь?

Тут же вмешался Сашка:

– Тише, тише, – он схватил меня за локоть. – Не нужно связываться.

– Да я в армии… – не унимался гопник.

– Мужик, я пришел сюда выпить и поговорить с друзьями, и на твои истории мне глубоко похуй. Ешь суп, пей водку – и вали отсюда.

– Простите, пацаны, что вмешался, – гопник взмахнул рукой и приложил к сердцу. – Простите, попутал.

Пьяниц в момент сдуло: они захватили мерзавчик, завернули хлеб в салфетки и ретировались. За спиной послышался нарастающий рокот, переходящий в грохот ракетного двигателя. Я обернулся: Артур Викторович протянул ладони под горячий воздух сушилки для рук. Заметив осуждающий взгляд, пожал плечами и сказал: «Ну а что? Сушилкой лет 15 никто не пользовался, видимо», – и вряд ли ошибся. Артур Викторович вытер руки и вышел в зал:

– А где наши интеллигентные собутыльники? – он удивился, не увидев гопника, а я пожалел, что в России запрещен оборот огнестрельного оружия. Однажды меня все-таки зарежут в уличной драке.

Вышли на свежий воздух, я достал бутылочку «Егеря», Антось Уладзiмiравiч и Сашка уселись на подоконник блинной. «Ну что, едешь в Питер к Флоре?» – «А то ж! Выезжаю в следующее воскресенье ночью. Вот только не знаю, когда обратно ехать: мы же всей фирмой в Турцию на корпоратив летим». – «И Флора с тобой летит?» – «Все мои письма она проигнорировала, но я надеюсь убедить ее лично». – «А в Петербурге вы хотя бы договорились пересечься?» – «Нет пока, я напишу позже». – «Не боишься впустую скататься? Не боишься, что так и не увидитесь до концерта?» – «Конечно, боюсь, но, как говорил Милорад – не Кесаревич, а Павич, – «Если ты идешь по дороге, и твой страх возрастает – значит, ты на верном пути». – «Вот тут ты прав, – Антось Уладзiмiравiч поднял указательный палец. – Не переживай, малыш, усе будзе заебись. Петербург маленький город. Если это судьба, если тебе суждено с ней вместе жизнь прожить, вы на улице лицом к лицу столкнетесь».

Антось Уладзiмiравiч удивительно точно сформулировал мое мировоззрение. Я опрокинул бутылочку «Егеря» и протянул собутыльникам, Артур Викторович сделал глоток, поперхнулся и раскашлялся, Антось Уладзiмiравiч рассмеялся: «А ты на кортки, на кортки сядь, полегче станет!» Артур опустился на пятки. «Пацаны вспоминают, епта. Пацаны вспоминают».

Мимо проходили две женщины 30+ в белых платьицах с широким вырезом на груди. Они брезгливо поморщились, глядя на нашу компанию, и мне захотелось побежать следом, броситься на колени и прокричать: «Дорогие, хорошие, обворожительные! Нет, мы не такие, как те гопники из блинной, нет! Хотите, я вам Байрона в подлиннике почитаю? Арию Германа из “Пиковой дамы” спою?» – а потом осадил себя: «А в чем, собственно, разница, между нами и другими гопниками?», и я бросил в никуда:

– Знаете, парни, так стыдно вдруг стало… Вот эти девушки, что прошли только мимо, – для них же никакой разницы между нами и теми алкашами нет.

– Почему: «Стыдно»? – удивился Аляксандр Иванавич. – Вот Ленин совершенно верно поставил диагноз: «На деле, интеллигенция не мозг, а говно нации». Моя жена родом из Речицы – маленького беларусского города. Я часто в гости к тестю с тещей приезжаю и много с местными общаюсь. И вот что я тебе скажу: интеллигентом быть плохо, интеллигентом быть стыдно. Вот беседую с местным колхозником и думаю: «Я могу порассуждать о хараппской цивилизации или поясе Оорта, но на деле не соберу ебучий трактор и поле не засею. И хуже всего, что колхозник может прочитать учебник по астрофизике – и даже что-то поймет, а я починить трактор никогда не смогу». Всякий раз после разговоров с местными просыпается жалящее чувство собственной ущербности!

– Вот-вот, – согласился Антось. – Сегодня умные не нужны, в почете быдло и силовики. Сашка прав: интеллигенцию стоит обходить стороной, но и тупым не следует прикидываться.

Нехотя, но признал правоту товарищей: я вырос в спальном районе Минска и с детства усвоил, что с быдлом невозможно договориться, – вначале стоит уебать как следует, а потом сам гопник предложит выпить и дружить. Если посмотреть на ситуацию шире, в политике дела обстоят так же: с президентами, родившимися в Советском Союзе, такими как Лукашенко или Путин, невозможно договориться: они уважают только силу. Уважают и боятся.

– Ну что, земляки, куда вы дальше? – спросил Антось. – Мы на концерт группы «Бром» потопали.

– А мы, – отвечаю, – в променад по барам на Чистопрудном бульваре.

Засим расстались: Антось с Артуром отправились в клуб Powerhouse на Гончарной улице, 7/4, а мы с Сашкой – обратно в центр – на такси и метро, велосипедами и межпланетными кораблями. Москва кутила как в последний раз: «сыром свободной скамейки нас манит к себе мышеловка-аллея» – доносились басы из автомобиля, припаркованного рядом с бульваром. Мы выпили бутылку вина у памятника казахскому поэту Абаю Кунанбаеву. Душный воздух разрывали женский смех и строчки песни: «Привет палачам, мы не спим по ночам и умеем стареть не взрослея». После заглянули в «правильный магазин», продающий алкоголь невзирая на запреты после 23:00, и двинулись дальше «наполовину в дым, наполовину в спирт» – знакомиться с поколением диджеев и фотографов в очередях кабаков.

С Сашкой расстались далеко под утро, когда бармены закрывали заведения, отбивались от последних круглосуточных тусовщиков, желающих выпить «по последней», и выносили черные пакеты с мусором в баки.

Я проснулся от жуткой жажды и ноющей боли в челюсти, тут же позвонил земляку:

– Аляксандр, ты как там? У меня что-то подбородок болит.

– Само собой, – рассмеялся Сашка. – Я тебя вчера в морду ударил.

– За что?

– Мы на бульваре встретили твою бывшую, она выгуливала своего нынешнего. Поздоровались, познакомились, выпили вместе и навострили ноги в ближайший бар, а ты всю дорогу девушку за попу мацал и предлагал прощальный секс в ближайших кустах. Романтик с большой буквы, ей-богу! Ее кавалер шел позади, молчал всю дорогу и ни разу в твою сторону не посмотрел. Мне вдруг так тошно за пацана стало, что я не сдержался и тебе в морду прописал.

Я рассмеялся: вот это и называется мужская дружба. Когда твой знакомый ведет себя как мудак, не нужно распыляться на внушения и увещевания: достаточно просто ударить в челюсть. Сашка повел себя как настоящий друг, и я улыбнулся:

– Спасибо, старик, что поставил на место.

– Да о чем речь, Милорад? – удивился Сашка. – Это я тебя должен поблагодарить: будто в юность заново окунулся – на завтрак бархатное пиво, на обед – бутерброд и стакан вина, на ужин – стопка виски да женская улыбка. Эх, где ты, молодость моя?

«Белоруссия!» – хотелось ответить строчкой из «Песняров», но я сдержался: Сашке и так возвращаться в Минск, стоило пожалеть земляка. К слову, что за девушку мы встретили, так и не вспомнил.