Текст книги "Клуб 28, или Ненадежные рассказчики"

С такой просьбой я вывалился из машины мешком картошки и медленно пополз к подъезду. Наутро позвонил Антось Уладзiмiравiч: «Деррида, деконструкция! Тьфу, ненавижу! Ты мне 600 рублей за такси должен. И 100 рублей сверху – моральная компенсация». – «Это за что вдруг?» – «Агрегатор такси снова понизил мой пассажирский рейтинг из-за твоих пьяных выходок». – «Упс…» ответил я. Подобный эксцесс приключился в третий раз. Так я бросил пить. На целых два дня.

Артур Викторович смонтировал первый подкаст спустя неделю. Получилось душевно, местами забавно, иногда познавательно, но главное – профессионально: с переливами битов «Кровостока» на заднем фоне и звоном рюмок ведущих. Второй выпуск не увидел света: работа, командировки, концерты регги-групп, походы в бар так утомили звукорежиссера, что Борода не добрался до монтирования свежей серии. Дважды я тормошил коллег по «Клубу», пока однажды Антось не отрезал: «Не выйдет никакого эфира. Плохо вышло, даже паршиво». – «Понятно все с вами», – ответил я понуро. Так из членов «Клуба 28» не получилось авторов культового подкаста о любви, смерти, постмодернизме и самой вкусной в Москве пахлаве.

* * *

В воскресенье, 8 сентября 2019 года, проснулся в тревожном расположении духа – завтра Флора отмечала 28-летие. Задумался о подарке заранее. Антось Уладзiмiравiч, как опытный пикап-мастер, предложил нагуглить книг на 100 рублей или сходить на книжную распродажу, чтобы подарок достался без переживаний за сохранность кошелька, но я никогда не искал легких путей! Задумал написать роман в честь Флоры, но не написал ни строчки, ни строфы.

Загрустил, плюнул на торжество и выслал в музыкальную студию девушки букет полнотелых пионов с пустой открыткой без подписи – пусть сама догадается.

Весь день не находил себе места и решил отправиться в центр.

В 17:02 по мск остановился перед дверью и подумал: «А стоит ли выходить?» – и тут же улыбнулся. Всякий раз, когда мы собираем вместе все вероятности и задаемся вопросом: «Какова возможность того, что, по крайней мере, одно из событий произойдет?» – их вероятность тут же увеличивается, поэтому радостно выскочил из прихожей, закрыл нижний замок на ключ, верхний оставил открытым. У входа в подъезд курила беременная с коляской, в поддоне коляски лежали две пластиковые полуторалитровые бутылки пива.

В эту самую минуту Артур Викторович, смущенно улыбаясь, вошел в бар «Руль» в Староваганьковском переулке неподалеку от станции метро «Библиотека имени Ленина». Однажды он отужинал здесь с Мариамной, и вечер запомнился надолго: войдя в бар, Борода и пассия сразу заметили молодого еврея-ортодокса с розой в одной руке и женщиной в другой. Артур Викторович воспринял тот ужин как знак, но ошибся.

Дни миновали…Утихли горести пошинкованного сердца, и Артур Викторович вернулся в заведение один. Он продрался сквозь толпу хипстеров и уселся за тот же столик в том же углу и заказал то же самое пиво, что и в первый раз – холодную ипу Hop Division пивоварни Zagovor. Эль, подернутый дымкой тропического хмеля, навеял на Артура Викторовича пост-панковскую меланхолию с манчестерским акцентом, оставив сухое еловое послевкусие. Членам «Клуба 28» о своем намерении окунуться в прошлое Борода не сказал ни слова.

Когда Артур Викторович поставил на стол пустой бокал с остатками пены на дне, Антось Уладзiмiравiч оседлал велосипед в районе метро «Бауманская». Полгода назад он караулил у выхода из метро девушку, которой намеревался подарить безымянный палец и именные тапочки, но время неумолимо к человеческим надеждам.

Стоило велосипеду Антося поравняться со светофором, как Иван Денисович вышел из вагона метро на станции «Чистые пруды». Он направлялся в сторону сербского бара «Широкая на широкую», где когда-то миловался с Анной Павловой из Австралии. Пусть говорят, что любой, кто дышит сегодня, вдыхает молекулы, оставленные вздохом умирающего Цезаря, однако вызревшие ноты щедрых пионов и несмелые оттенки красного яблока духов Jo Malone Peony & Blush Suede, которые обожала австралийка (я хорошо знаю эту марку: моя бывшая тоже фанатка Jo Malone) давно выветрились из питейного заведения.

В 17:28 я вошел в вестибюль станции «Авиамоторная», Артур Викторович замер у платежного терминала на барной стойке, Антось Уладзiмiравiч притормозил у кафе «Парос», чтобы поправить сползшую цепь, Иван Денисович закурил у входа в бар – и ничего не приключилось.

«В жизни может произойти многое, но чаще всего не происходит ровным счетом ничего», и порой неожиданность заключается в отсутствии всякой неожиданности. Пиши я художественную повесть, то, пожалуй, приврал бы, рассыпал поверху стилистической мишуры, ввернул пару-тройку литературных трюков. Хорошо писателям: у вымысла всегда есть преимущества, которыми не обладает жизнь.

Писатель может сузить игровое поле страной, как Ильф и Петров, городом, как Джойс, или даже отдельно взятым домом, как представители французской драматургии второй половины XVII века; тщательно запрограммировать сюжет, выковать метафорические цепи и расставить ловушки образов; нарисовать убедительные – и во всем устраивающие автора – характеры героев. Но жизнь суровей, она лишена подобных возможностей, и мне приходится действовать с теми картами, что сдали на руки.

В общем, в тот вечер с каждым из членов «Клуба 28» снова ничего не произошло. Я вернулся домой за полночь, уселся за кухонный стол, не включив света, и спросил себя: «А ты, Милорад, ты сам готов прожить жизнь снова, секунду за секундой, поступок за поступком, слово за словом, как завещал Ницше?» – и я, признаться, с щемящим, почти щенячьим наслаждением ответил: «Да! Я готов, но ужасней всего, что я хочу прожить жизнь раз за разом, круг за кругом, строка за строкой – от первой стопки водки, когда искупался в ноябрьском озере, до последней пьянки, когда послал нахуй бармена; от первого вопроса в “Что? Где? Когда?” еще семиклассником – до последней игры в московском ресторане с несвежими запятнанными скатертями; от первой драки, когда сломал нос старшекласснику на заснеженном школьном дворе, а после ревел на родительском собрании, до последней потасовки, когда пырнули ножиком, избили, украли смартфон, кошелек, ключи от квартиры и пальто, бросив умирать в сугробе на пустыре, и я полз через лужи и замерзшую глину, сквозь кустарник и строительные заборы к станции метро; от первой женщины, которую вряд ли лишил девственности, к Флоре, бросившей меня в баре, – да, я хочу и готов повторить все заново без малейшей редакторской правки, ведь “эта боль слаще чужого счастья”».

Катастрофа в том, что я не знаю, куда жить дальше. И вдруг в воображении отчетливо, как ветви дерева за окном зимним солнечным утром, до мельчайшей рисочки вырисовались контуры моего будущего существования: будут выставки и конференции, где я не услышу ничего нового и не встречу ни одного нового лица; будут поездки в 15 стран, но весь отпуск проведу у бассейна гостиничного комплекса; будут новые книги, где я не найду ничего важного, чего бы не усвоил еще студентом; будут женщины, с которыми мне не о чем говорить, и концерты, ни один из которых я не дослушаю до конца и уйду; будут рецепты на антидепрессанты и бутылки алкоголя с брендированными этикетками, а дальше – ничего.

Миновали еще три года пустой жизни, где нет ничего, кроме баров и нелепого секса, и мне срочно требовалось придумать смысл жизни, на худой конец – невыполнимую профессиональную задачу на ближайшие несколько лет, чтобы не думать лишний раз.

Я закурил. В дверь позвонили. Удивился позднему визитеру и нехотя поплелся в прихожую. За порогом никого не было.

Глава 20
«Ровесник» с узкими глазами, или вьетнамские флэшбеки

В начале октября члены «Клуба 28» условились посетить бар «Ровесник» в Малом Гнездниковском переулке. В кои-то веки наши возлияния исполнились не развлечения для, а дела ради: мы отправились в клуб, где в тот вечер собрались люди, не знающие, что такое Федеральная служба безопасности, зато испытывающие лютый, священный трепет перед аббревиатурой ФМС (Федеральная миграционная служба). Иными словами, мы отправились к приезжим. Фонд «Гражданское содействие» организовал в заведении вечеринку «Hidden Voices», на которую в качестве диджеев пригласили беженцев из Зимбабве, Йемена и почему-то Чечни. Я собирался побеседовать со знакомой – менеджером фонда Диной, с которой познакомился на благотворительном вечере в «пользу какого-то очень полезного и хорошего предприятия».

Описание мероприятия зацепило Антося: «Мы же не в Зимбабве живем!» А как живут беженцы из Зимбабве в Москве? А что, в Москве есть беженцы? О, да! Они идут на работу, думая о полиции, которая остановит их для проверки документов, – гласило объявление. – Месяцами ищут квартиру, потому что сдают только «славянам». Встречаются с друзьями, которые не знают об их проблемах с миграционной службой. Спешат на свидание, повторяя новые русские слова. Включают музыку, вспоминая о счастливых моментах и далеких городах. Мы живем в одном городе, но в параллельных мирах, и не слышим голосов друг друга. Ребята-беженцы приглашают потанцевать вместе под их любимые треки, забыв о том, из какой ты страны, на каком языке говоришь и с какими проблемами пытаешься справиться каждый день. Are you in?» Ес, ви ар.

О работе фонда узнал давно: в конце августа увидел в фейсбуке объявление, как фонд «Гражданское содействие» пытался собрать денег на письменные принадлежности, обувь, ранцы и одежду для детей сирийских, кубинских, центральноафриканских, афганских, киргизских беженцев на «День знаний», к 1 сентября: на заявленную цель в 1 млн рублей со скрипом перечислили 50 тысяч рублей. Я поглядел на шкаф в прихожей: там висели две куртки, две ветровки и два пальто, в очередь выстроились двенадцать пар туфель, кроссовок и кед, стояла вереница рюкзаков. Вспомнил гардероб в спальне: семь пиджаков, две дюжины рубашек, футболки и водолазки. Открыл холодильник, полный еды, и створку буфета, забитую доверху пакетами с гречкой, рисом, пшеном, кускусом, кукурузной кашей, машем, чечевицей, упаковками мюсли, и подумал: «Милорад, а ты, часом, не охуел жаловаться на свою весьма сытную и по-мещански спокойную, богатую на впечатления и маленькие радости жизнь? Сколько еще ты будешь жалеть себя из-за Флоры? Беженцам жрать нечего, а ты по барам шикуешь! Беженцам надеть нечего, а ты раз в два месяца пиджаки, сорочки и кроссовки меняешь! У детей беженцев школьного ранца нет, а у тебя на каждый день новый, под цвет рубашки и настроение!»

Жизнь любого современного мужчины включает четыре этапа: женщина, развод, разгул, работа. Расставание с француженкой я пересилил, от блядства утомился, пришло время погрузиться в дело, и фонд помощи беженцам пришелся кстати. Перевел какие-то деньги в помощь волонтерам, но жгучий стыд никуда не улетучился, и я задумался… Деньгами бедным не поможешь, им нужны возможности. И если российские законы запрещают беженцам легально устроиться на работу, пока рассматриваются их заявления на предоставление официального статуса в России, значит, стоит основать школу или академию, где мигранты смогут учиться и получать ежемесячную стипендию, чтобы свести концы с концами и впоследствии устроиться на хорошую должность. В таких вопросах нельзя бить по воробьям и надеяться, что полтинник или красная бумажка с Хабаровском на рубашке изменят жизнь человека. Нужно что-то больше, больше и регулярнее. Сказано – сделано: я принялся за презентацию школы IT и новых цифровых технологий для беженцев, детей мигрантов и россиян.

При подготовке питча узнал много нового. Россия занимает третье место в мире по абсолютному числу мигрантов и беженцев: 12 млн человек против 50 млн в США и 12 млн – в Германии.

В 2019 году уроженцы Узбекистана, Таджикистана, Киргизии и Казахстана, живущие в России, перевели на родину более 8 млрд долларов. «Мигранты – перспективная для финансовых институтов аудитория», – цинично заключил я. С целью решения проблемы неконтролируемой миграции, криминализации этнических гетто и застревания приезжих в низкооплачиваемых секторах экономики я предложил открыть школу новых цифровых специальностей Newcomers, основанную на принципах разнообразия и востребованности профессий, работающая с прицелом на практику и командную работу. Акцент в подготовке сделал на программировании, сетевом администрировании, разработке мобильных приложений и игр, аудио– и видеопродакшне, создании и ведении влогов и блогов в соцсетях и СМИ.

За неделю до вечеринки в «Ровеснике» Антось Уладзiмiравiч и Миша Самарский устроили мне защиту проекта. На друзей я возложил обязанности адвокатов дьявола, мне же предстояло ответить на заковыристые и неприятные вопросы. Встречу назначили в «Паросе». Собравшись в заведении, заказали чаю, тыквенного плова, лепешек, манты и самую вкусную в Москве пахлаву.

– Вот ты говоришь: школа IT, а почему IT? – Миша разливает чай и внимательно смотрит в презентацию. – Может, их лучше русскому языку обучить, чтобы они сами работу искали?

– Курсы по русскому языку, безусловно, заявлены в программу обучения. Больше того, мы с участием беженцев разработаем приложения для изучения русского языка иностранцами из стран арабского востока, Африки и Латинской Америки. Акцент на IT неслучаен и связан не только с тем, что я работаю в этой сфере. Совокупная выручка топ100 российских IT-компаний за 2018 год составила 1287 млрд рублей, при этом ежегодно российские фирмы испытывают дефицит в 40 тысяч специалистов – я по нашей фирме знаю. В сфере кибербезопасности все еще плачевнее выглядит: к 2021 году по всему миру появятся 3,5 млн вакансий в сфере информационной безопасности, и занять их попросту некому. А с учетом цифровизации предприятий и внедрения 5G и «Интернета вещей», увеличения объема передаваемого IP-трафика до 330 эксабайт, появления нового поколения процессоров, массового использования технологий нейронных сетей и квантовых компьютеров, дефицит окажется колоссальным. Нам сегодня не хватает архитекторов сетей и сетевых администраторов, специалистов, работающих на уровне процессора ядра, и программистов, владеющих низкоуровневыми языками. Сегодня люди выучили Python и думают, что они программисты, а что ты на Python сделаешь, кроме мобильного приложения? Сервер настроишь, маршрутизатор выпустишь? Нет, тут С++ знать нужно. И так везде, в каждой отрасли: 90 % сотрудников ничего не умеют толком, но нахваливаются, будто они несусветные специалисты, а 10 % делают все и сразу.

– И что, – сомневается Миша, – в России найдется достаточная целевая аудитория, чтобы набрать курс, например, в 100 человек?

– Больше, – отвечаю, – куда больше. По данным ФМС за 2018 год, в России проживает более 77 тысяч человек, имеющих статус беженца или получивших временное убежище. Добавь сюда 300 тысяч иностранных студентов, мечтающих остаться в России по окончании университета, и детей 12-ти миллионов мигрантов, которых в школы принимать не хотят, потому что они по-русски не говорят дома, в общаге на 30 человек в комнате, по-русски с ребенком никто разговаривать не станет.

– О’кей, с этим разобрались, звучит неплохо, – Миша на зубок пробует пахлаву. – Но вот вопрос: неужели никто не додумался сделать то, о чем ты говоришь?

– Знаешь, пока копал, наткнулся на несколько зарубежных аналогов: школа Hack Your Future в Нидерландах или Code Your Future в Австрии, но в России ничего подобного нет.

– И чем ты лучше? Почему российским мигрантам не записаться в эти школы онлайн?

– Да потому что у них ни компьютеров, ни смартфонов! – я начинаю закипать. – Во всех западных академиях учат очно, потому что техники у беженцев нет. Они же нищие!

– Тише, тише, – успокаивает Антось, – не буянь, а то посетители кафе уже косятся на нас.

– Ладно, ладно, я успокоился, – делаю перерыв на чашку чая. – У моего проекта есть очень серьезные преимущества. Во-первых, в западных школах очень узкий, зачастую идентичный перечень дисциплин: HTML, CSS, JavaScript, Node, MySQL, а это прошлый век, с таким набором далеко не уйдешь. Они игнорируют самые трендовые, наиболее перспективные специальности. Во-вторых, преподавание ведется только на английском: подготовить курс на арабском еще никто не удосужился, а мы сделаем, у меня есть кандидат. Наконец, и, пожалуй, это самое важное: в школах преподают волонтеры и приглашенные спикеры, которые, вместо того, чтобы учить, рассказывают, как замечательно работать в «гугле» или «фейсбуке» – я сам слышал, я посмотрел записи уроков.

– Тут можешь не продолжать, – соглашается Антось. – Если человек не погружен в проект постоянно, не включен на 100 %, значит, он не занимается им вовсе.

– Вот-вот, – кивает Миша. – Но пойдем дальше… Как ты собираешься зарабатывать, монетизировать проект? Никто из инвесторов не подарит два миллиона долларов – два миллиона долларов! Неплохие у тебя запросы!.. Два миллиона долларов просто так.

– Так мне и не нужна благотворительность, это коммерческий проект, – отвечаю. – Структура школы выглядит так: во главе – технические специалисты, программисты и переводчики, не просто читающие лекции, но и сами работающие над проектами. С учеников школы – идеи и начальная разработка, с учителей – контроль исполнения, доведение продукта до ума, его релиз и продвижение. А направлений, позволяющих заработать, – уйма: локализация IT-продуктов за границей – нужно российской компании запилить сайт или перевести игру на амхарский, урду или испанский – пожалуйста, сделаем! Во-вторых, разработка игр и приложений. Уроженцы Афганистана или Сомали знают, что нужно их соотечественникам, а мы сделаем. В-третьих, аутсорсинг проектов: кто-то попросит запилить скрипт для поиска по базам данных – вот тебе и выпускной проект. Далее, влоги – думаю, спрос на блог кенийки, живущей и рассказывающей о России, свою аудиторию в Африке соберет. Уверен, что краудфандинговые проекты по выпуску книг для детей или игр для изучения иностранных языков свою копейку принесут. Наконец, плата за курсы. Беженцев и детей мигрантов мы примем бесплатно, а вот россиян, желающих поступить в школу, – уже за деньги.

– Это что за дискриминация?! – Миша недовольно разводит руками. – Почему Надира из Заира не должна платить, а Ваня из Чертаново обязан? Какой-то фашизм!

– У Вани из Чертаново есть квартира, пусть и съемная, есть работа, пусть и в пиццерии, есть компьютер и смартфон с подключением к интернету, есть регистрация, пусть и временная, и его не шпыняют на каждому углу полицейские, а у Надиры нет ничего!

– И что получается? Ты делить людей по цвету кожи или цвету паспорта начнешь? – не унимается Миша. – И Надира лучше Вани, потому что ничего не имеет? «И последние станут первыми», – так выходит?

– Да пусть Ваня из Чертанова нахуй идет! – я ударил по столу тарелки подскочили. – Этот самый Ваня не валодае ниякими замежными мовами, да и по-русски говорит с ошибками. Я, сука, беларус, а русским владею лучше 99 % всех россиян с высшим, на секундочку, образованием, с которыми доводилось пересекаться по работе. И этот самый Ваня хуями обкладывает бездуховную Америку, попивая дешевое пиво на продавленном диване, глядя по вечерам юмористические шоу на «ютубе». С такими кадрами за границу никогда не выйти.

– Вот ты и прокололся, – улыбнулся Миша. – Тебя не помощь беженцам волнует! Ты хочешь создать международную корпорацию, опираясь на беженцев, как на рабочие кадры, так ведь?

– Безусловно! – отвечаю. – Хочешь заработать миллион – создай стартап на 1 миллиард: чем выше цель, тем больше сопутствующих успехов. Да, я уверен, что у школы появятся филиалы в Западной Европе и США, потому что проблема миграции глобальная. Я уверен, что мы создадим эндаумент на деньги бизнесменов, в прошлом – беженцев. Наконец, мы сможем запустить глобальную программу подготовки IT-кадров в странах третьего мира под патронажем ЮНЕСКО. И попутно с этим помочь тысячам беженцев в России и за рубежом. Да, я верю в проект!

– Ах ты, прощелыга двуличная, – Антось похлопал по плечу. Думаю, нам пора сворачиваться, а то посетители подумают, что за нашим столиком собралась группировка неонацистов. На нас и так уже косятся.

Глядя на короткостриженную голову Миши, такие мысли действительно можно было допустить. Мы расплатились и двинулись к метро.

– Проект хороший, и звучит убедительно, – неторопливо начал Миша, – но есть одна проблема: ты слишком эмоциональный, на встрече с инвестором держи эмоции в узде. Но у меня остался последний вопрос – зачем это инвестору?

– Как зачем? – от неожиданности я сигарету выронил, не успев закурить.

– Ну вот смотри: есть миллиардер, у него все хорошо. Он инвестирует в десятки проектов и получает барыши. Зачем ему вкладывать два миллиона – а это крупная сумма – в стартап, который может не взлететь? Он может вложиться в золото, в недвижимость, в валюту, в акции. Зачем бизнесмену ты?

– Если мы не возьмемся за проблему сегодня, решать ее придется завтра – с куда большими издержками. Уже сегодня начальные классы в московских школах наполовину укомплектованы учениками, фамилию которых не выговорить с первого раза, и эти ученики ни Пушкина, ни Лермонтова не читали и вряд ли прочитают, потому что ни разговаривать, ни читать, ни писать по-русски не умеют.

И кем они вырастут? Чем промышлять начнут?

– Ой-вэй, – рассмеялся Миша. – Да если тебя поскрести, то под кожурой либерала тот еще нацист окажется!

– Я анархист, – говорю, – а вот мой лучший минский друг Артем – вот он нацист до мозга костей, ты почти угадал, – я закурил. Ты не прав. Я не нацист, а человек, который видит проблему и не боится показать на нее пальцем. Впереди у России трудные времена: такими темпами в полвека она превратится в махровое среднеазиатское княжество со всеми вытекающими последствиями.

– Не соглашусь, – одернул меня Антось. – Москва уже азиатский город, от крыш до подвалов. Кто красит кровлю летом и убирает снег зимой? Таджики и киргизы. Кто живет в подвалах домов? Таджики и киргизы. Кто строит эти самые дома? Таджики и киргизы.

И беларусы, конечно. Москва – Азия, рафинированная Азия, – Антось застегнул куртку и поднял воротник. – А Миша прав, Милорад!

Попробуй успокоиться, отпустить ситуацию. На защите проекта перед инвестором не кричи, не размахивай руками, не ломай надрывно брови, и все получится. Проект действительно хороший.

С таким напутствием я приступил к рассылке презентации по пулу потенциальных инвесторов. В перечень бизнесменов, способных вложиться в проект Школы для беженцев, включил 20 фамилий из топ-200 Forbes: многодетных отцов, основателей благотворительных фондов и уроженцев иностранных государств, сколотивших состояние в России. Из 20 писем до адресатов дошли 16, они прочитали сообщения, но на мейлы не ответили. Выдержав паузу в два дня, прозвонил олигархов по личным, а не рабочим, телефонным номерам. Охуели они знатно.

– Имярек имярекович, здравствуйте. Меня зовут Милорад Кесаревич. Позавчера я выслал вам презентацию Школы IT для беженцев. Вы прочитали письмо, но не ответили. Почему так?

– Откуда у вас мой телефон и почта? – самый частый вопрос, который довелось услышать.

– В письме я указал, что работаю в сфере кибербезопасности, так что раздобыть ваши контакты не составило никакого труда. Уверяю вас, мы и не на такое способны.

Миллиардеры уверяли, что изучат презентацию, и вешали трубки. Следом на почту сыпались отказы, завизированные секретарями, помощниками и юристами. Я перешел к «плану В» и разослал презентацию в корпоративные венчурные фонды «Северстали», «Сбербанка», «Вымпелкома», «Газпрома» и других корпораций. Последовали сухие отказы или скупые отписки. А после ответили из «Яндекса»…

* * *

Начало вечеринки в «Ровеснике» выдалось отвратительным. Антося, накручивающего колеса велосипеда по вечерней Москве, едва не сбил таксист. За рулем сидел представитель одной из среднеазиатских республик. Добравшись к бару, он выматюгался:

– И ты представляешь, представляешь? Таксист даже не посигналил, не извинился, не остановился. Помнишь, я говорил неделю назад, что Москва – это махровая Азия?.. Так вот, Москва – таджикский кишлак, ей-богу. Вышел однажды с утра во двор на турниках поупражняться, и что вижу? Все лавки заняты оранжевыми жилетами – пьют, курят, спорят, и ни слова по-русски! А если вечером выйти? Могут и лопатой огреть!

Мы стояли на входе в заведение и пили пиво. Антось уселся на уголок окна, Артур Викторович курил рядом с урной, а фотограф Дима отщелкивал прохожих: в бар спускались стильно одетые чернокожие парни, девушки в никабах и хиджабах, раскосые субтильные красавицы, мужчины с окладистыми бородами и запуганными, ярко контрастирующими с уверенной щетиной глазами.

– Антось, ты бы поаккуратней, – вскользь бросил Дима. – Тебе еще домой добираться, да и я хочу целым к жене вернуться. Мало ли, кто услышит…

Слушая причитания Антося Ўладзiмiравiча, я даже удивился да, беларусам не обязательно получать визу или вид на жительство, чтобы попасть в Россию и устроиться на работу; беларусов не досматривает на улице каждый встречный патруль полицейских; когда беларус заходит в автобус или метро, пассажиры не отсаживаются подальше из-за цвета кожи или одежды. Но вдруг я почувствовал, что между мной и беженцам, стоящими в очереди, куда больше общего, чем между мной и любым русским, живущим в Москве: и мне отказывали в работе из-за гражданства, и меня прессовали полицейские из-за отсутствия регистрации, и я никогда не получу банковского кредита из-за документов, и мне не удавалось снять квартиру из-за цвета паспорта. Как и все беженцы здесь, я тоже лишний, и полагаться могу разве что на диаспору и «Клуб 28». Быть может, поэтому я, приезжий, решил удариться в волонтерство?

Из клуба послышались ритмы транса, мы выбросили бутылки и зашли в бар. После первого трека на сцену вышла сотрудница благотворительного фонда, рассказала о трудностях, с которыми сталкиваются беженцы, и уступила место пожилой узбечке, уверенно ставшей за пульт. Антось протиснулся к самой сцене и прислонился к колонне справа, покачивая головой в такт мелодиям. После узбечки на сцену вышел то ли кубинец, то ли нигериец. В пересменку я успел перекинуться с Диной парой слов. Послушав еще пару исполнителей, члены «Клуба 28» отрицательно покачали головами и вышли на улицу, где Бороду уже ожидала Бетина. Дима остался в зале, продолжая фоторепортаж. Наш штатный фотограф жил в частном доме в районе подмосковной Истры и старался извлечь максимум из нечастых наездов в столицу.

На улице открыли по пиву и затрещали:

– Антось, и что ты там про таджиков и киргизов говорил? – спрашиваю.

– Сильно. Давно не припомню такого несоответствия картинки и звучания. Женщина мощная, смелая – таких нельзя не уважать.

– Диджея зовут Зарина, ей 57 лет, она мать четверых детей и бабушка восьми внуков. По образованию – преподаватель истории, но в 1999 году, когда страну накрыл кризис, из школы пришлось уволиться и отправиться в Москву на заработки. Теперь по утрам моет полы в московских офисах, а вечером играет на дискотеках. Через работу она и пришла к музыке: убиралась в школе диджеинга, ее и закончила.

– Неплохо, неплохо, совсем неплохо… Хаус, электроника с восточными мотивами… Жаль, что востока в музыке маловато, – посетовал земляк. – Зато, какие девушки в баре, – он хитро улыбнулся. Молоденькие, глупенькие и красивые. На следующей неделе вернемся в «Ровесник»?

Я поперхнулся, место безжалостно разочаровало – ни одного ровесника, кроме Дины, там не встретил: все школьники да школьники. Молодежь оглядывала нас, как смотрят на диковинных краснокнижных животных, сбежавших из зоопарка.

– Больше сюда ни ногой. Такого удара по самолюбию я давно не припомню.

Антось понимающе кивнул:

– Хорошо, на следующей неделе пойдем в бар «Молодость».

Я поперхнулся еще раз. Самооценка спикировала истребителем и разбилась фюзеляжем о землю.

– Давайте, – говорю, – в следующий раз навестим бар Odd на Рочдельской улице, дом 15. Владельцы уверяют, что не пускают людей младше тридцати. Надеюсь, не лгут.

Из «Ровесника» юркнули в подвальную пивную на углу улицы, уселись за дальний столик. Бетина хитро прищурилась:

– Я на угол присяду. 7 лет без мужа – запросто.

Антось проверил карманы и пожал плечами – по пути потерял наушники от смартфона.

– Мда, не мой день, – он взялся за меню и начал водить пальцем по блюдам. – А давайте-ка я погадаю на ваших будущих жен. Начнем с тебя, Борода. Бекон! Так, значит, твоя жена будет жирной. Тааак-с, что у нас дальше? Помидор! Она родом из Испании, Борода! И напоследок: креветка. Не повезло тебе – портовая шлюха. Жирная, но из Испании.

Мы пропустили по бокалу и двинулись за шаурмой во дворы. Антось давно нахваливал местную кебабную, и если уж мы оказались на районе, стоило продегустировать. Добрались за три минуты, заказали четыре порции, уселись на лавку в пяти метрах от ларька. Когда пришло время расплачиваться, Антось проверил карманы: оказалось, потерял кошелек. Продавец вспомнил, что видел, как какой-то мужчина среднеазиатской наружности забрал сиротливо лежавший кошелек с пластикового стула.

– Мда, не мой день, не мой день.

Дима вытащил из кармана карту «Подорожник» и протянул беларусу:

– Приложи к сердцу. Полегчает.

Артур Викторович пожал плечами:

– Антось, тебе вообще не стоит переживать, особенно с точки зрения Петра Демьяновича Успенского: «Разве от нервов что-то изменится?».

Мы забрали еду у повара, уселись на лавку и открыли пиво. На соседней лавке другая компания откупорила вино. Антось не удержался:

– По звуку понятно – красное, полусладкое. А теперь, малыш, он ударил меня по плечу, – расскажи нам, как ты сходил на встречу в «Яндекс».

Я пролил пиво на колени и выругался – встреча прошла не так чтобы блестяще:

– Замечательно я, блядь, в «Яндекс» съездил. В общем, нам с Диной сказали следующее: компания готова принять самых талантливых беженцев и мигрантов в свои лицей и школу, выписав гранты, а на мою академию – шиш! Сказали, что моя школа не взлетит, и нехер проекты городить. Лучшие специалисты и так у них работают, ко мне никто не пойдет. Дублировать онлайн-школы незачем, а мои возражения, что онлайн-школа – следующий этап, пропустили мимо ушей. А вот дальше началось самое интересное… Главное возражение «яндексовцев» вот в чем заключается: из 100 тысяч человек, которых фирма ежемесячно собеседует по своим проектам, на работу принимают лишь 3 тысячи. Я со своим проектом целюсь именно в эти 3 %, а им интересны оставшиеся 97 % и причины, почему отбракованные люди провалились. Как пример, вспомнили опыт «Связного». Ежемесячно салоны связи отказывают в работе 50 тысячам людей, потому что у них нет передних зубов. То есть вылечи он зубы – нашел бы работу! Вот эти барьеры и волнуют «Яндекс». Разве таджик или киргиз смог бы устроиться таксистом 10 лет назад, не зная города? Нет! Но компания разработала навигатор, и теперь десятки тысяч водителей из провинции разъезжают по московским проспектам. Мой проект заинтересовал корпорацию именно по последней причине: они не могут проанализировать, что мешает 80 тысячам беженцев и 12 миллионам мигрантов найти нормальную работу, и фирма хочет, чтобы я помог устроить целевое тестирование аудитории для выявления указанных причин. Беженцы такси не пользуются, еду из ресторанов не заказываюць, в «яндексе» не гуглюць и смартфонов не имаюць.