Текст книги "Платформа"

11

Он попробовал связаться с ними прямо в понедельник утром, и удача ему улыбнулась: Готтфрид Рембке, председатель совета директоров TUI, собирался в начале следующего месяца во Францию; в один из дней своего пребывания в Париже он готов был с ними пообедать. Если бы в оставшееся до встречи время они изложили свой проект письменно, он бы его с удовольствием изучил. Жан-Ив пошел сообщить эту новость Валери: она только рот раскрыла. Годовой оборот TUI составлял двадцать пять миллиардов франков, в три раза больше, чем у “Неккерман”, в шесть раз больше, чем у “Нувель фронтьер”; это был крупнейший в мире туроператор.

Вся неделя ушла на то, чтобы подготовить технико-экономическое обоснование проекта. Значительных капиталовложений он не требовал: обновить кое-что из мебели, отделку помещений изменить, разумеется, полностью, сделать интерьер более “эротичным” – в документах они единодушно решили употреблять термин “галантный туризм”. Но главное, они ожидали существенного сокращения расходов: не нужно организовывать спортивные мероприятия и развлечения для детей; не нужно выплачивать зарплаты дипломированным патронажным сестрам, инструкторам по серфингу, специалистам по икебане, эмали или росписи по шелку. Жан-Ив прикинул бюджет и с удивлением обнаружил, что с учетом амортизации и всего такого годовая себестоимость клубов снижалась на двадцать пять процентов. Он пересчитал трижды, но результат получался один и тот же. Между тем он намеревался повысить тарифы на двадцать пять процентов по сравнению с нормой по данной категории, то есть, грубо говоря, приблизиться к стандартам Club Med. Таким образом, прибыль одним махом возрастала на пятьдесят процентов. “Твой приятель – гений”, – сказал он Валери, когда она заглянула к нему в кабинет.

В “Авроре” все последнее время ощущалась нервозность. Побоища вроде субботнего случались в Эври не впервые, но итог – семеро убитых – всех ошеломил. Многие сотрудники, особенно те, кто работал в фирме с самого ее основания, жили по соседству. Для них одновременно с возведением офиса были сооружены многоквартирные дома; потом некоторые взяли ссуды и построили себе виллы.

– Мне жаль этих людей, – сказала Валери, – искренне жаль. Они все мечтают поселиться на старости лет в каком-нибудь тихом провинциальном городке, но пока не могут это сделать, их пенсия от этого слишком уменьшится. Я говорила, например, с телефонисткой: ей осталось работать три года; она хотела бы купить дом в Дордони, откуда сама родом. Но там сейчас вовсю селятся англичане, и потому цены даже на самую жалкую лачугу выросли баснословно. Здесь же цена ее дома рухнула в один день: все узнали, что это опасное предместье; больше чем за треть стоимости дом не продать. Еще меня поразили секретарши на третьем этаже. Я зашла к ним в половине шестого напечатать одну бумагу; они все что-то искали в интернете: оказалось, делают покупки, по магазинам они не ходят. С работы – прямиком домой, запираются и ждут, когда им доставят заказ.

В последующие недели психоз не ослаб и даже продолжал нарастать. Пресса только и твердила что о зарезанных преподавателях, изнасилованных учительницах, пожарных машинах, взорванных бутылками с “коктейлем Молотова”, инвалидах, выброшенных в окно электрички из-за того, что косо взглянули на главаря банды. Газета “Фигаро” с наслаждением нагнетала обстановку; почитать ее, так создавалось впечатление, что мы на пороге гражданской войны. Понятно, начиналась предвыборная кампания; если Лионеля Жоспена и было в чем упрекнуть, то как раз в нерешенной проблеме безопасности. Впрочем, было маловероятно, чтобы французы снова проголосовали за Жака Ширака: он выглядел таким кретином, что одним своим видом наносил урон престижу страны. Когда этот глуповатый детина, заложив руки за спину, посещал сельскохозяйственную выставку или присутствовал на встрече глав государств, на него было больно смотреть, всем сразу становилось неловко. Левое правительство, явно неспособное остановить рост насилия, держалось хорошо: проявляло скромность, соглашалось, что статистика печальна, даже угрожающа, призывало не использовать ее в политических целях, напоминая, что и правые в свое время успехов на этом поприще не добились. Только однажды у них вышел срыв: некто Жак Аттали опубликовал дурацкую статью, где утверждал, что бесчинства молодежи в пригородах есть в действительности “крик о помощи”; что витрины в торговом комплексе Ле-Аль и на Елисейских полях “в глазах неимущих выглядят непристойно”. Не следовало, мол, забывать и о том, что население предместий – это “пестрая мозаика народов и рас, которые привезли с собой свои традиции и верования, чтобы переплавить их в новую культуру и воссоздать искусство жить сообща”. Валери посмотрела на меня с удивлением: впервые я рассмеялся, читая журнал “Экспресс”.

– Если Жоспен хочет, чтоб его избрали, – сказал я, протягивая ей статью, – ему следует заткнуть этому писаке рот до второго тура.

– Я смотрю, ты становишься стратегом…

Смех смехом, но общее беспокойство начинало передаваться и мне. Валери теперь снова засиживалась на работе допоздна, раньше девяти, как правило, не возвращалась; я начал подумывать, не обзавестись ли оружием. Вспомнил об одном типе – брате художника, чью выставку я организовывал два года назад. Парень не то чтобы принадлежал к преступному миру, но кое-какими сомнительными делишками иногда занимался. По натуре он был изобретатель, мастер на все руки. Недавно, например, он рассказал брату, что нашел способ изготовлять фальшивые удостоверения личности – а власти-то уверяли нас, что документы нового образца полностью защищены от подделок.

– Даже и не думай, – ответила Валери. – Мне ничего не угрожает: днем я не выхожу из офиса, а вечером всегда возвращаюсь на машине.

– Мало ли, остановишься на светофоре…

– От здания “Авроры” до автомагистрали – всего один светофор. С магистрали я съезжаю у заставы Италии и сразу оказываюсь дома. Наш квартал совсем не опасен.

И действительно, в нашем Чайна-тауне нападения и грабежи случались крайне редко. Как уж там китайцы управлялись, не знаю: может, у них какая собственная система наблюдения? Нас, во всяком случае, они заприметили, как только мы сюда переехали; по меньшей мере человек двадцать с нами регулярно здоровались. Европейцы селились здесь не часто, в нашем доме мы составляли очевидное меньшинство. В подъезде время от времени появлялись рукописные объявления иероглифами, приглашавшие, как я полагаю, на собрания или праздники. Но что за собрания, какие праздники? Можно годами жить среди китайцев и так ничего о них и не узнать.

Я все-таки разыскал брата того художника, он обещал выяснить и два дня спустя перезвонил: есть, дескать, приличный револьвер в хорошем состоянии с порядочным запасом патронов за десять тысяч франков. Надо только его регулярно чистить, чтобы в нужный момент он не подвел. Я изложил все это Валери, но она и слушать не захотела.

– Я не смогу… Мне все равно не хватит сил выстрелить, – ответила она.

– А если тебе будет грозить смертельная опасность?

Она покачала головой и повторила:

– Нет, это исключено.

Я не стал настаивать.

– Когда я была маленькой, – сказала она чуть позже, – я даже курицу не могла убить.

По правде говоря, я тоже; но мне казалось, что человека застрелить гораздо проще.

За себя я, как ни странно, нисколько не боялся. Правда, я почти и не сталкивался с этими бандами варваров, если только в обеденный перерыв, когда ходил прогуляться в Ле-Аль, но там порядок обеспечивали столько различных служб (спецназ, жандармерия, охранники, нанимаемые ассоциацией коммерсантов), что теоретически опасаться было нечего. Я бродил под бдительным присмотром людей в форме и чувствовал себя как зверь в зоопарке Туари. Я не сомневался, что в отсутствие стражей порядка стану легкой добычей, хотя и неинтересной: выглядел я заурядно, одет как средний руки чиновник – вряд ли кто обратит на такого внимание. Меня эти юные выходцы из опасных слоев тоже нисколько не привлекали, я их не понимал и понять не стремился, увлечениям их не симпатизировал, ценностей не разделял. Сам бы я и мизинцем не пошевельнул, чтобы приобрести часы “Ролекс”, кроссовки “Найк” или новую модель BMW Z3; мне, собственно, никогда не удавалось обнаружить разницу между брендовыми товарами и обычными. С точки зрения общества, я был, разумеется, неправ. Я отчетливо сознавал, что принадлежу к меньшинству, а следовательно, заблуждаюсь. Должно же, понятно, существовать различие между рубашками “Ив Сен-Лоран” и остальными, между ботинками “Гуччи” и мокасинами “Андре”. Различия этого не замечал я один, вероятно, в силу какой-то своей ущербности, и, значит, гордиться мне было нечем и осуждать мир не за что. Не может же слепой заделаться экспертом по живописи постимпрессионистов. Своей неумышленной слепотой я ставил себя вне реалий современной жизни, реалий весьма существенных, коль скоро они порождают такие страсти и толкают на преступления. Полудикие юнцы инстинктивно ощущали присутствие красоты; их стремления, таким образом, надо признать похвальными и соответствующими социальным нормам; требовалось только найти более адекватный способ их выражения.

Между тем, если вдуматься, Валери и Мари-Жанна, единственные женщины, ощутимо присутствовавшие в моей жизни, проявляли полнейшее безразличие к блузкам “Кензо” и сумочкам “Прада”; насколько мне известно, они покупали вещи, не обращая внимания на этикетку. Жан-Ив, самый высокооплачиваемый человек из всех моих знакомых, отдавал предпочтение поло “Лакост”, но делал это в некотором роде машинально, по старой привычке, не удосуживаясь проверить, не обошел ли его излюбленную фирму какой-нибудь новомодный конкурент. Некоторые сотрудницы в Министерстве культуры, которых я знал в лицо (да и то не очень хорошо, поскольку от встречи до встречи успевал забыть их имя, фамилию, должность и само лицо), покупали дизайнерскую одежду, но непременно у молодых, никому не известных модельеров, выставлявшихся в одном-единственном бутике в Париже; а случись этим дизайнерам прославиться, министерские дамы расстались бы с ними без сожаления.

“Найк”, “Адидас”, “Армани”, “Вюиттон” обладали, однако, неоспоримым могуществом; при необходимости я мог легко в этом убедиться, открыв розовые, экономические страницы “Фигаро”. Но кто же именно, кроме юнцов из предместий, обеспечивал этим фирмам успех? Существовали, стало быть, какие-то слои общества, о которых я понятия не имел; если, конечно, речь не идет банальнейшим образом о нуворишах из стран третьего мира. Я мало путешествовал, мало жил и потому, совершенно ясно, плохо разбирался в современном мире.

Двадцать седьмого сентября состоялось собрание одиннадцати руководителей курортных городков “Эльдорадор”, созванных по такому случаю в Эври. В принципе подобные мероприятия проводились в это самое время каждый год, чтобы подвести итог летнего сезона и наметить планы на будущее. Но на этот раз собравшихся ожидали серьезные перемены. Три городка переходили в другие руки – контракт с “Неккерманом” уже подписали. А еще в четырех клубах – тех, что отводились под “Афродиту”, – руководителям предстояло уволить половину персонала.

Валери на собрании не присутствовала, она встречалась с представителем “Италтрава”, знакомила его с новым проектом. По сравнению с Северной Европой итальянский рынок очень раздроблен: “Италтрав” хоть и являлся первым туроператором Италии, но капитал его не составлял и десятой доли TUI; тем не менее соглашение с ним помогло бы обеспечить дополнительный приток клиентов.

Она вернулась со встречи около семи часов; Жан-Ив сидел один у себя в кабинете; собрание только что закончилось.

– Как они восприняли?

– Плохо. Я их понимаю – они же чувствуют, что и сами на волоске.

– Ты собираешься менять руководителей?

– Новый проект лучше запускать с новой командой.

Он произнес это совершенно спокойным голосом. Валери взглянула на него с удивлением: в последнее время он стал держаться уверенней и жестче.

– Я больше не сомневаюсь, что мы на верном пути. В обеденный перерыв я отвел в сторону руководителя курорта Бока-Чика, в Санто-Доминго. Решил выяснить всю правду: каким образом он умудряется заполнять гостиницу на девяносто процентов в любое время года? Он смутился, стал выкручиваться, говорить, что у него слаженная команда. В конце концов я его прямо спросил, разрешает ли он отдыхающим приводить в номера девиц; мне никак не удавалось заставить его в этом признаться. Боялся наказания. Пришлось сказать ему, что меня это нисколько не шокирует и я даже приветствовал бы такую инициативу. Тогда он обо всем рассказал. Это глупо, объяснял он, что отдыхающие, рискуя попасть в какую-нибудь неприятную историю, снимают комнату в деревне за два километра, без удобств, без водопровода, когда в гостинице полный комфорт. Я его похвалил и пообещал, что он сохранит свое место, возможно, один из всех.

Стемнело, Жан-Ив зажег лампу на столе, помолчал.

– Из-за остальных я переживать не стану, – продолжал он. – Они все примерно одного склада. Все из аниматоров, вовремя приехали, имели любых баб, каких хотели, ни черта не делали, потом решили, что, став начальниками, будут бить баклуши на солнышке до самой пенсии. Их время прошло, тут ничего не поделаешь. Теперь мне нужны профессионалы.

Валери сидела скрестив ноги и молча на него смотрела.

– Кстати, что там с “Италтравом”?

– Все в порядке. Нет проблем. Он сразу понял, что я называю “галантным туризмом”, и даже попробовал со мной позаигрывать… С итальянцами хорошо иметь дело: всегда знаешь, чего от них ждать… Короче, он пообещал внести наши клубы в свой каталог, но предупредил, чтобы мы на многое не рассчитывали: “Италтрав”, конечно, крупная фирма, поскольку объединяет множество различных турагентств, но как марка особого веса не имеет. По сути, она действует как дистрибьютор: в список он нас внесет, а имя мы должны сделать себе сами.

– А что у нас с Испанией?

– Налажен контакт с “Марсансом”. Ситуация схожая, но испанцы более честолюбивы, в последнее время пытаются зацепиться во Франции. Я опасалась, что они увидят в нас конкурентов, однако нет; как они полагают, мы будем друг друга дополнять. – Она задумалась, потом спросила: – А мы-то что делаем во Франции?

– Еще толком не решил… Глупо, конечно, но я боюсь, что пресса развернет кампанию за чистоту нравов. Разумеется, надо бы провести опрос, исследовать рынок, опробовать концепцию…

– Ты же в такие вещи никогда не верил.

– И не верю, это правда… – Он помялся. – В общем, я не склонен особенно раскручиваться во Франции, только через сеть “Авроратур”. Реклама в специализированных журналах вроде FHM или “Эхо саванн”. Но на первых порах нацеливаться на Северную Европу.

На следующую пятницу была назначена встреча с Готтфридом Рембке. Накануне вечером Валери сделала себе расслабляющую маску и легла спать очень рано. В восемь часов, когда я проснулся, она была уже готова. Выглядела умопомрачительно. На ней был черный костюм с очень короткой юбкой, туго обтягивающей зад; под пиджак она надела кружевную сиреневую блузку, облегающую и кое-где просвечивающую, а под блузку – ярко-красный бюстгальтер, оставляющий наполовину открытой высоко поднятую грудь. Когда она села возле кровати, я обнаружил на ней черные чулки, светлеющие кверху, и пояс. Губы она накрасила темно-красной помадой с фиолетовым оттенком, волосы забрала в пучок.

– Впечатляет? – спросила она насмешливо.

– Еще как! Ох уж эти женщины… – вздохнул я. – Умеют себя подать.

– Это у меня официальный наряд соблазнительницы. Но я надела его еще и для тебя; я знала, тебе понравится.

– Вернуть эротику на предприятия и в учреждения… – пробурчал я.

Она подала мне чашку кофе.

До самого ее ухода я только и делал, что смотрел, как она движется, садится, встает. В ее наряде, если угодно, не было ничего особенного, он даже мог бы показаться простым, но при этом “впечатлял” – слов нет. Когда она клала ногу на ногу, в верхней части ляжки появлялась темная полоса, оттенявшая тонкость нейлонового чулка. Если она скрещивала ноги еще сильней, показывалась полоска черного кружева, а дальше – застежка пояса и белая плоть ляжки и основания ягодиц. Она меняла положение ног – и все исчезало. Наклонялась над столом – и я чувствовал, как под тканью трепещет ее грудь. Я мог бы любоваться ею часами. Такая простая, невинная, бесконечно блаженная радость; обещание счастья в чистом виде.

Встреча была назначена на час в ресторане “Ле-Дивеллек” на улице Юниверсите; Жан-Ив и Валери приехали на пять минут раньше.

– С чего начнем разговор? – волновалась Валери, вылезая из такси.

– Скажешь, хотим, дескать, открыть бордели для бошей. – Жан-Ив устало улыбнулся. – Да не волнуйся, он сам задаст все вопросы.

Готтфрид Рембке появился ровно в час. Они узнали его в ту минуту, как он вошел в ресторан и протянул пальто швейцару. Плотная, солидная фигура, лоснящийся череп, открытый взгляд, крепкое рукопожатие – в нем чувствовалась раскованность и энергия, он как нельзя лучше соответствовал образу крупного предпринимателя, в особенности немецкого. Так и виделось: целый день на ногах, утром встает с постели одним прыжком и полчаса занимается на велотренажере, а потом в новехоньком мерседесе катит на службу, слушая по дороге новости экономики.

– Выглядит идеально, – пробурчал Жан-Ив и, расплывшись в улыбке, поднялся ему навстречу.

Первые десять минут герр Рембке говорил только о еде. Оказалось, он прекрасно знает Францию, французскую культуру, рестораны, имеет собственный дом в Провансе. “Безупречен, этот мужик безупречен”, – повторял про себя Жан-Ив, уставившись в свое консоме из лангустинов с Кюрасао. “Что ж, пободаемся, Готти”, – подумал он еще, опуская ложку в тарелку. Валери держалась превосходно: слушала внимательно, глаза ее завороженно блестели. Поинтересовалась, где именно в Провансе находится дом, часто ли ему удается там отдыхать и т. д. Сама она заказала сальми из крабов с лесными ягодами.

– Итак, – продолжила она тем же тоном, – вас заинтересовал наш проект?

– Видите ли, – начал он основательно и неторопливо, – нам известно, что “галантный туризм”, – произнося эти два слова, он как бы слегка запнулся, – составляет одну из основных мотиваций поездок наших отпускников за границу, и их можно понять: лучшего отдыха не придумаешь. Примечательно между тем, что ни одна компания до сих пор всерьез не занималась этим вопросом, если не считать нескольких мелких и совершенно неудачных проектов для гомосексуалов. Но в целом, как ни удивительно, перед нами совершенно девственный участок.

– Проблема вызывает споры, я думаю, общественное мнение еще не доросло… – вмешался Жан-Ив, сам понимая, что говорит ерунду, – ни на том, ни на другом берегу Рейна, – закончил он и стушевался.

Рембке метнул на него холодный взгляд, словно бы заподозрив его в насмешке; Жан-Ив снова уставился в свою тарелку и дал себе слово молчать до конца обеда. Валери и без него справлялась великолепно.

– Не стоит переносить французские проблемы на Германию, – вставила она, невиннейшим движением кладя ногу на ногу, и Рембке переключил внимание на нее.

– Наши соотечественники, – сказал он, – поневоле предоставленные сами себе, нередко становятся добычей посредников сомнительной честности. Все, что делается в данном направлении, отмечено крайним дилетантизмом, и это огромный пробел в нашей работе, который еще предстоит заполнять.

Валери с готовностью согласилась. Официант подал морского окуня с зеленым инжиром. Мельком взглянув на блюдо, Рембке продолжал:

– Ваш проект заинтересовал нас еще и потому, что он полностью опрокидывает традиционное представление о клубах отдыха. То, что было хорошо в семидесятые годы, не отвечает запросам современного потребителя. Взаимоотношения между людьми на Западе затруднены – о чем мы, разумеется, сожалеем, – добавил он и снова взглянул на Валери, а та опустила ногу на пол и улыбнулась.

Когда в четверть седьмого я вернулся с работы, она была уже дома. Я замер от удивления: такое случилось, по-моему, впервые за все время нашей совместной жизни. Не сняв костюма, она сидела на диване, чуть расставив ноги, устремив взгляд в пространство, и, казалось, думала о чем-то очень приятном. Я тогда не понял, что присутствую при своего рода профессиональном оргазме.

– Ну как, удачно? – спросил я.

– Более чем. После обеда я сразу отправилась домой, не заезжая на работу; полагаю, на этой неделе мы и так превзошли себя. Он не просто заинтересовался проектом, но намерен сделать его гвоздем своей программы уже этой зимой. Он готов финансировать издание каталога и специальную рекламную кампанию для немецкой публики. Уверен, что сможет через свои агентства заполнить все ныне существующие клубы; спросил даже, не разрабатываем ли мы еще какие-нибудь проекты. Единственное, что он желает получить взамен, – эксклюзивность на своем рынке: Германия, Австрия, Швейцария, Бенилюкс; он знает, что мы в контакте с “Неккерманом”. На выходные я заказала номер в центре талассотерапии в Динаре, – добавила она. – Думаю, мне это необходимо. И к моим родителям сможем заскочить.

Через час мы уже сидели в скоростном поезде, отходящем с вокзала Монпарнас. Очень скоро накопившееся напряжение начало спадать, и она снова стала нормальной, то есть сексуальной и игривой. Последние дома нескончаемых предместий уже остались позади; подъезжая к равнине Юрпуа, поезд набрал максимальную скорость. На западе, над темной массой элеваторов, догорали, тускнея, красноватые отсветы заката – всё, что осталось от прошедшего дня. Мы сидели в вагоне первого класса, разделенном на полукупе; на столиках между нашими креслами уже зажглись желтые лампочки. Через проход от нас дама лет сорока, прилично и даже стильно одетая блондинка с пучком, просматривала “Мадам Фигаро”. Сам я тоже купил “Фигаро” и безуспешно пытался проникнуться интересом к розовым страницам. Я уже несколько лет вынашивал идею, что можно познать мир и ход его развития, абстрагируясь от политических новостей, общественной жизни и культуры; что можно почерпнуть правильное представление об историческом процессе из одной только экономической и биржевой информации. Я ежедневно принуждал себя к чтению розовых страниц “Фигаро”, иногда прибавляя к ним еще более тошнотворные публикации в “Эко” или “Трибюн Дефоссе”. До сих пор моя гипотеза однозначного подтверждения не находила. Вполне вероятно, что в размеренных редакционных статьях и в колонках цифр таились важные исторические сведения; но и прямо противоположный вывод тоже не исключался. Безусловно я понял только одно: экономика – чудовищно скучная штука. Оторвав взгляд от заметки, анализировавшей падение индекса Nikkei, я увидел, что Валери снова, как утром, то скрещивает ноги, то выпрямляет и при этом лукаво улыбается. “Схождение миланской биржи в ад”, прочитал я еще, откладывая газету. И тут мгновенно почувствовал эрекцию, поскольку обнаружил, что Валери исхитрилась снять трусики. Затем она подсела ко мне вплотную, скинула пиджак и положила его мне на колени. Я покосился вправо: блондинка по-прежнему изучала свой журнал, если точнее – статью о зимних садах. На ней был костюм с облегающей юбкой, черные чулки; словом, соблазнительная буржуазная дамочка. Валери скользнула рукой под расстеленный у меня на коленях пиджак и сразу нащупала мой член; тонкие брюки нисколько не сглаживали остроту ощущений. Уже совсем стемнело. Я сел поглубже и просунул руку ей под блузку, потом дальше – под лифчик, обхватил ладонью ее правую грудь и стал теребить сосок большим и указательным пальцами. Когда мы проезжали Ле-Ман, она расстегнула мне ширинку. Рука ее производила совершенно недвусмысленные движения, и соседка, я убежден, прекрасно видела все наши маневры. Когда тебя гладит опытная рука, долго сдерживаться, на мой взгляд, невозможно. Вблизи Ренна я со сдавленным криком кончил.

– Пиджак придется отдать в чистку… – спокойно прокомментировала Валери. Соседка посмотрела на нас, не скрывая улыбки.

Я все-таки немного смутился, когда вышел из вокзала Сен-Мало и понял, что она собирается сесть с нами в один автобус, отправляющийся в центр талассотерапии, а Валери – нисколько; напротив, она даже завела с ней разговор о разных лечебных процедурах. Я лично никогда не понимал достоинств грязевых ванн, обливаний, оборачивания водорослями и на другое утро решил просто побултыхаться в бассейне. Я лежал на спине, смутно ощущая наличие подводных течений, якобы осуществляющих массаж спины, и тут меня окликнула Валери.

– Вчерашняя дамочка из поезда заигрывала со мной в джакузи… – возбужденно сообщила она.

Я выслушал, не реагируя.

– Она сейчас в хаммаме одна, – не отставала Валери.

Я накинул халат и последовал за ней. У входа в баню я снял плавки, и мой пенис оттопырил махровую полу халата. Я пропустил Валери вперед; мы окунулись в клубы пара, такого густого, что в двух метрах ничего не видно. Сильный запах эвкалипта действовал одурманивающе. Я замер в горячей белой пустоте, но очень скоро услышал стоны в глубине помещения и, развязав пояс халата, направился туда; кожа моя покрылась капельками пота. Валери стояла перед блондинкой на коленях и, обхватив ее ягодицы руками, лизала ей клитор. Красивая женщина, ничего не скажешь: идеально круглая силиконовая грудь, правильные черты лица, большой чувственный рот. Мне она нисколько не удивилась и сразу безошибочно нащупала мой конец. Я зашел сзади и, поглаживая ей грудь, стал тереться членом о ее зад. Она расставила ноги пошире, нагнулась вперед, оперлась руками о стену. Валери порылась в кармане халата и протянула мне презерватив, не переставая другой рукой ласкать клитор блондинки. Я вошел в нее с легкостью, она уже ждала меня, только нагнулась чуть сильнее. Я двигался в ней вперед-назад и вдруг почувствовал, как рука Валери, скользнув у меня между ляжками, крепко сжала яйца. Затем она снова прильнула губами к киске блондинки, и я при каждом движении ощущал прикосновение ее языка. Когда дама кончала с длинным радостным стоном, я напряг мышцы таза изо всех сил, а потом очень медленно вышел. Пот лился с меня градом, я тяжело дышал и с трудом стоял на ногах; пришлось сесть на скамейку. Все плавало в клубах пара. Над головой я услышал звук поцелуя и поднял глаза: они обнимались, прижавшись друг к другу грудью.

После обеда мы с Валери занимались любовью, потом еще раз вечером. И снова утром. Непривычное для нас неистовство объяснялось просто: мы понимали, что по возвращении в Париж наступит тяжелый период: Валери придется работать до одури, на нее навалятся проблемы, расчеты. Погода стояла теплая, на небе – ни облачка, вряд ли до начала осени нам еще выпадут такие выходные. В воскресенье утром, после любовных игр, мы долго гуляли по пляжу. Я с удивлением осматривал безвкусные здания гостиниц, построенных в неоклассическом стиле. Дойдя до конца пляжа, мы присели на камнях.

– Ваша встреча с немцем, наверное, была очень важной, – сказал я. – Думаю, это начало нового челленджа.

– Это в последний раз, Мишель. Если все удастся, дальше заживем спокойно.

Я посмотрел на нее с сомнением и грустью. Я не слишком полагался на такого рода заверения, они напоминали мне заявления политиков – я читал это в книгах по истории – о самой последней-распоследней войне, которая потом приведет к окончательному миру.

– Ты же сама мне объясняла, – сказал я тихо, – что капитализм – это перманентная война, борьба без конца.

– Так-то оно так, – парировала она уверенно, – но не обязательно борются одни и те же люди.

Чайка снялась с места, взмыла ввысь и полетела в сторону океана. Здесь, на краю пляжа, мы были почти одни. Динар – тихий курорт, по крайней мере, в это время года. К нам подскочил лабрадор, обнюхал нас и убежал назад, хозяева остались где-то далеко.

– Пойми, – настаивала она, – если все пойдет как мы рассчитываем, мы распространим проект на многие страны. В одной только Латинской Америке есть Бразилия, Венесуэла, Коста-Рика. Не составит труда открыть клубы в Камеруне, Мозамбике, на Мадагаскаре и Сейшельских островах. В Азии уже сейчас возможностей предостаточно: Китай, Вьетнам, Камбоджа. В два-три года мы станем бесспорными лидерами; никто не осмелится лезть на наш рынок: на этот раз у нас будет конкурентное преимущество.

Я ничего не ответил, не нашелся; сам же ведь все и придумал. Приливная волна лизала песок, вокруг наших ног образовывались бороздки и пропадали.

– И потом, – продолжала она, – на этот раз мы попросим крупный пакет акций. Если мы добьемся успеха, они не смогут отказать. А когда ты акционер, ты в борьбе не участвуешь: за тебя борются другие.

Она замолчала, поглядела на меня в раздумье. Она рассуждала правильно, логично. Поднимался ветер, я почувствовал, что проголодался. В гостинице кормили превосходно: свежайшие дары моря, изысканно приготовленная рыба. Мы пошли назад по мокрому песку.

– У меня есть деньги… – сказал я неожиданно для себя. – Не забывай, что у меня есть деньги.

Она остановилась и посмотрела на меня с удивлением; я и сам не ожидал от себя этих слов.

– Я знаю, теперь не принято жить на содержании у мужчины, – продолжал я смущенно, – но мы не обязаны поступать как все.

Она спокойно посмотрела мне в глаза.

– Когда ты получишь деньги за дом, у тебя будет в общей сложности не более трех миллионов франков… – сказала она.

– Да, немного меньше.

– Этого мало; ну, скажем, недостаточно. Надо добавить еще чуть-чуть. – Некоторое время она шла молча, потом, когда мы входили на террасу ресторана, добавила: – Положись на меня…

После обеда, перед самым отъездом, мы заглянули к родителям Валери. Она объяснила им, что ей предстоит много работать и вряд ли она выберется к ним до Рождества. Отец кротко улыбнулся, а я подумал: она хорошая дочь, внимательная, и любовница чувственная, ласковая, смелая; и матерью, если доведется, будет любящей и мудрой. Ее ступни из золота, а ноги как колонны Иерусалимского храма[21]21
  Отсылка к Песни Песней (5:15): “…Голени его – мраморные столбы, поставленные на золотых подножиях…”


[Закрыть]. Я по-прежнему не понимал, что я все-таки сделал, чем заслужил такую женщину, как Валери. Возможно, ничем. Я констатирую, что мир устроен так-то и так-то, я прихожу к этому эмпирическим путем; ничего иного мне не дано.