Текст книги "Платформа"

– Этика, индивидуальное начало, солидарность, страсть – вот они, ключевые слова! – восклицал он. – В новом контексте не следует удивляться, что система клубного отдыха, основанная на эгоистической замкнутости и стандартизации потребностей и желаний, сталкивается с постоянными трудностями. Время “Загорелых”[13]13
  “Загорелые” (1978) – фильм Патриса Леконта о французских туристах, путешествующих по программе Club Med.


[Закрыть]прошло: сегодня востребованы подлинность, новизна и дух единения. Конвейерная модель развлекательного туризма, построенная на пресловутых “Четырех S”: Sea, Sand, Sun… and Sex, – отжила свое. Как блистательно показали в своих работах Мички и Браун, специалисты в области туризма должны уже сейчас готовиться к пересмотру своей будущей деятельности в свете новых перспектив.

“Поведенец” свое дело знал, он мог бы разглагольствовать в том же духе часами.

– Прошу прощения… – перебил его Жан-Ив не без раздражения в голосе.

– Да?.. – социолог обратил к нему чарующую улыбку.

– Я думаю, все без исключения собравшиеся за этим столом знают, что клубы отдыха испытывают сегодня трудности. Мы вовсе не просим вас до бесконечности описывать нам эти проблемы, но мы бы хотели услышать от вас, хотя бы в самых общих чертах, о возможных путях их решения.

У Линдсея Лагаррига челюсть отвисла; он никак не ожидал подобного рода возражений.

– Я полагаю, – забормотал он, – что для решения проблемы ее надо сначала выявить и посмотреть, в чем причина.

Еще одна пустая фраза, с досадой подумал Жан-Ив; не просто пустая, но в данном случае еще и лживая. Причины коренились в общих тенденциях социального развития, изменить которые никто не в силах. К ним надо приспосабливаться, и всё. А вот как? Об этом идиотина, судя по всему, не имел ни малейшего представления.

– В общем, вы хотите сказать, что система клубного отдыха устарела, – продолжил Жан-Ив.

– Нет, совсем нет… – У социолога почва уходила из-под ног. – Я полагаю… я просто полагаю, что надо подумать.

– И за что только тебе, кретину, деньги платят? – тихо прошипел Жан-Ив, а потом продолжил вслух: – Что ж, мы постараемся подумать. Благодарю вас, господин Лагарриг, за ваше сообщение. Скорее всего, сегодня вы нам больше не понадобитесь. Предлагаю объявить перерыв на десять минут и выпить по чашке кофе.

Раздосадованный социолог собрал со стола диаграммы. Когда заседание возобновилось, Жан-Ив, приготовив свои записи, взял слово:

– Как вам известно, с 1993 по 1997 год Club Med пережил самый серьезный кризис в своей истории. Многочисленные конкуренты и подражатели, копируя основные элементы концепции клуба, но существенно снижая цены, переманивали клиентов. Каким образом удалось выправить положение? В значительной степени за счет снижения цен. Но руководители Club Med не стали снижать их до уровня конкурентов, понимая, что обладают несомненными преимуществами: давностью существования фирмы, репутацией, имиджем. Проведя целый ряд подробнейших опросов, они выяснили, что их клиенты готовы платить на двадцать-тридцать процентов больше за “марку” – в зависимости от направления – и возможность пользоваться, так сказать, оригинальной формулой Club Med. Так вот, первый вопрос, над которым я бы предложил вам задуматься в ближайшее время: возможно ли на рынке клубного отдыха существование иной концепции, кроме той, что предложена Club Med? И если да, то можем ли мы сформулировать эту концепцию в общих чертах и определить, на каких клиентов она ориентирована? Вопрос непростой.

Как вы, наверное, знаете, – продолжил он, – я работал раньше в “Нувель фронтьер”. Там мы тоже создавали клубы отдыха, хотя это и не самое известное направление деятельности компании. Они назывались “Ле Паладьен”. Примерно в то же время, что и Club Med, мы тоже столкнулись с трудностями, но быстро с ними справились. Почему? Потому что мы были крупнейшим туроператором во Франции. Совершив путешествия по стране, туристы в большинстве случаев желали отдохнуть на море. Считается, что маршруты компании трудны и требуют хорошей физической подготовки. Завоевав в поте лица звание “великих путешественников”, клиенты в общей массе рады на время почувствовать себя простыми курортниками.

И мы решили включить отдых на море в значительную часть маршрутов, что позволило увеличить продолжительность туров, а день на море, как вам известно, значительно дешевле, чем день пути. Разумеется, нам было легко отдать предпочтение собственным гостиницам. Итак, вторая тема, которую я вам предлагаю обдумать: спасение клубов отдыха через сотрудничество с туроператорами. К этому вопросу надо подойти творчески и не ограничиваться только теми из них, кто действует на французском рынке. Это новая область, и я прошу вас ее исследовать. Возможно, имеет смысл установить контакт с туристическими фирмами Северной Европы.

После заседания к Жан-Иву подошла миловидная блондинка лет тридцати. Ее звали Марилиз Ле-Франсуа, она занималась связями с общественностью и рекламой.

– Я хотела бы, чтобы вы знали: мне очень понравилось ваше выступление, – заметила она. – Вы сказали именно то, что нужно. Мне кажется, вам удалось мотивировать людей. Они увидели, что ими кто-то руководит. Теперь мы сможем по-настоящему взяться за работу.

4

Задача оказалась не из легких, и они в этом быстро убедились. Большинство английских и тем более немецких туроператоров уже имели свои сети клубов отдыха и нисколько не нуждались в сотрудничестве с какой-либо другой компанией. Все попытки кооперации провалились. С другой стороны, Club Med создал, как видно, оптимальную концепцию клубов отдыха; за все время его существования никто из конкурентов не сумел предложить что-нибудь реально новое.

Однако недели две спустя у Валери возникла идея. Часов около десяти вечера, перед тем как отправиться домой, она ела шоколадку, бессильно повалившись в кресло, стоящее посередине кабинета Жан-Ива. Оба выглядели измученными; весь день они корпели над финансовыми балансами клубов.

– Послушай, мы, наверное, зря разделяем путешествие и отдых, – сказала она со вздохом.

– Я тебя не совсем понимаю…

– Вспомни “Нувель фронтьер”… Когда выдавался пляжный день в середине пути, туристы это очень ценили, даже если в конце маршрута их ожидало пребывание на море. На что больше всего жалуются в турпоездках? На то, что приходится без конца менять гостиницы. В идеале хорошо бы постоянно чередовать экскурсии и отдых на море: день в поездке, день на пляже и так далее. И каждый вечер возвращаться к себе в гостиницу, в крайнем случае через вечер, если экскурсия двухдневная, но не паковать ежедневно чемоданы, не освобождать номер.

– В клубах отдыха всегда предлагаются экскурсии, и я не убежден, что они пользуются спросом.

– Да, но они предлагаются в дополнение к программе, а французы терпеть не могут дополнительных расходов. Кроме того, экскурсии надо заказывать на месте: отдыхающие раздумывают, медлят; выбрать не могут и в итоге никуда не едут. Они бы с удовольствием посмотрели новые места, но при условии, что за них все решат и подадут готовенькое. И главное, чтоб все было включено в стоимость.

Жан-Ив задумался, потом сказал:

– А знаешь, неглупо… Ко всему прочему, это нетрудно наладить: думаю, уже летом можно будет, кроме обычного отдыха, предложить новую программу. Назвать ее “Эльдорадор. Новые открытия” или что-нибудь в таком духе.

Прежде чем запустить проект, Жан-Ив посоветовался с Леганом, но быстро понял, что тот не намерен высказываться ни за, ни против. “Это ваше дело”, – сухо сказал Леган. Когда Валери рассказывала мне о своей работе, я понимал, как мало смыслю в деятельности руководящих кадров. Тандем, который составили они с Жан-Ивом, уже сам по себе был явлением исключительным. “Нормальным считается, – объясняла мне Валери, – когда ассистентка метит на место своего начальника. И вот так начинаются козни: иногда человеку даже выгодно загубить дело, если он может свалить ответственность на другого”. У них в коллективе обстановка сложилась скорее здоровая, по крайней мере на их места никто не претендовал: большинство считало покупку “Эльдорадора” ошибкой.

Всю вторую половину месяца Валери много работала с Марилиз Ле-Франсуа. Каталоги на лето должны были во что бы то ни стало появиться к концу апреля, это крайний срок, даже поздновато. У бывших владельцев “Эльдорадора” реклама была поставлена из рук вон плохо.

– “Отдых с «Эльдорадором» уподобим тем волшебным минутам, когда спадает африканская жара и вся деревня собирается вокруг священного дерева послушать рассказы мудрецов…” – прочитала Валери Жан-Иву. – Скажи честно, ты веришь хоть одному слову? И тут же фотографии организаторов: прыгают в идиотских желтых костюмчиках. Черт-те что.

– А как тебе нравится лозунг: “Эльдорадор – это жизни напор”?

– Не знаю, что тебе и сказать…

– Каталоги стандартной программы уже розданы, тут поздно что-либо менять. Что же касается “Новых открытий”, придется начинать с нуля.

– Думаю, нужно сыграть на контрасте суровых условий и роскоши, – вмешалась Марилиз. – Мятный чай посреди пустыни, но на дорогих коврах.

– Ну да, волшебные минуты… – устало протянул Жан-Ив. Он тяжело поднялся со стула. – Обязательно вставьте куда-нибудь про “волшебные минуты”; как ни странно, это всегда работает. Ладно, я вас оставляю и возвращаюсь к своим фиксированным затратам…

Конечно же, самая неблагодарная часть работы ложилась на него. Валери это хорошо понимала. Сама она мало смыслила в гостиничном деле, хотя какие-то смутные воспоминания о занятиях в училище сохранила. “Эдуард Янг, владелец трехзвездочной гостиницы с рестораном, поставил своей задачей наилучшее обслуживание клиентов; для удовлетворения их запросов он постоянно внедряет инновации. Он знает из опыта, что завтраку необходимо уделить особое внимание; хороший завтрак – основа сбалансированного питания в течение всего дня, он чрезвычайно важен для создания имиджа гостиницы”. Такую контрольную она писала на первом курсе. Эдуард Янг решает провести опрос среди своей клиентуры, разделив ее на группы по числу проживающих в номере (холостяки, супружеские пары, семьи). В задаче требовалось, проанализировав анкету, вычислить Х2, иными словами, ответить на вопрос: “Влияет ли семейное положение на потребление свежих фруктов за завтраком?”

Порывшись в папках, Валери отыскала-таки учебное задание, подходящее к теперешней ситуации. “Вы отвечаете за маркетинг в международном управлении компании «Южная Америка». Эта компания купила четырехзвездочную гостиницу «Антильские острова» на сто десять номеров, расположенную на побережье Гваделупы. Гостиница, построенная в 1988 году и в 1996-м отремонтированная, в настоящее время испытывает серьезные трудности. Сорокапятипроцентная заполняемость не обеспечивает необходимого предела безубыточности”. Валери получила тогда за работу восемнадцать баллов из двадцати и теперь усматривала в этом добрый знак. В училище подобные задачки казались ей надуманными и не больно-то правдоподобными. Она не могла вообразить себя начальником отдела маркетинга компании “Южная Америка” или какой-либо другой. Она воспринимала эти задания как интеллектуальную игру, не слишком интересную, но и не слишком трудную. Сейчас это была не игра: вернее, они играли, но на карту была поставлена их карьера.

Она возвращалась с работы такая усталая, что даже не в силах была заниматься любовью, ее едва хватало на минет; взяв мой член в рот, она почти засыпала. Обычно я проникал в нее по утрам. Ее оргазмы сделались менее бурными, более сдержанными, словно бы приглушенными усталостью; думаю, я любил ее все сильней и сильней.

К концу апреля каталоги напечатали и разослали в пять тысяч турагентств, то есть практически по всей Франции. Теперь предстояло заняться подготовкой экскурсий, чтобы к первому июля все было готово. В успехе всякого рода нововведений молва играла огромную роль: одна несостоявшаяся или плохо организованная экскурсия могла повлечь за собой потерю значительного числа клиентов. Они решили не тратиться на большую рекламную кампанию. Любопытно, что Жан-Ив, специалист по маркетингу, мало верил в рекламу как таковую. “Реклама полезна, когда нужно изменить имидж, – говорил он, – но нам сейчас не до того. Нам главное – все хорошо спланировать и завоевать доверие”. Зато они вложили немалые деньги в информацию для турбюро; новую программу надо было предлагать быстро, естественно и неожиданно. Этим занялась Валери, благо работу турагентств знала не понаслышке. Из прослушанных некогда курсов она хорошо помнила всю цепочку аргументов, которой подобало владеть продавцу путевок (отличительные особенности – преимущества – доводы – надежность – престиж – новизна – комфорт – деньги – симпатия); помнила она и то, что на деле все обстояло несравненно проще. Но продавали путевки чаще всего совсем юные девушки, многие только-только закончили учебу, лучше было разговаривать с ними на том языке, к которому они привыкли. Общаясь с ними, Валери обнаружила, что в училищах все еще преподают классификацию Варма:

– Покупатель-практик: целиком сосредоточен на приобретаемом товаре, чувствителен к его количественному аспекту, придает значение качеству и новизне.

– Доверчивый покупатель: слепо полагается на продавца, поскольку ничего не смыслит в товаре.

– Покупатель-сообщник: ему важнее всего взаимопонимание с продавцом; главное, установить с ним хороший личный контакт.

– Покупатель-спекулянт: это манипулятор, он стремится выйти непосредственно на поставщика, во всем ищет выгоду для себя.

– Перспективный покупатель: внимательно присматривается и к продавцу, и к товару; знает, что ему нужно, легко идет на контакт.

Валери была старше этих девушек лет на пять-шесть; она начинала с того же уровня, что и они, а теперь достигла высот, о которых большинство из них и мечтать не смели. Они взирали на нее с глуповатым восхищением.

Возвращаясь с работы, я открывал квартиру Валери своим ключом; дожидаясь ее, изучал вечерами “Курс позитивной философии” Огюста Конта. Мне нравился этот нудный и насыщенный текст; одну и ту же страницу я нередко перечитывал три-четыре раза подряд. Недели за три я дошел до конца пятидесятого урока: “Предварительные замечания о социальной статике, или Общая теория стихийного естественного устройства человеческих обществ”. Нужна же мне была какая-нибудь теория, которая помогла бы мне понять мое собственное положение в обществе.

– Ты слишком много работаешь, Валери, – сказал я как-то майским вечером, когда она сидела в гостиной на диване, скрючившись от усталости. – Надо хотя бы извлекать из этого пользу. Ты должна откладывать деньги, иначе они утекут у нас сквозь пальцы.

Она со мной согласилась. На другое утро она отпросилась на два часа, и мы вместе отправились открывать счет в банк “Креди Агриколь” у Орлеанской заставы. Она написала доверенность на мое имя, а два дня спустя я приехал уже один беседовать с консультантом. Я решил откладывать ежемесячно из ее зарплаты двадцать тысяч франков: половину на страховку, половину на покупку квартиры. Жил я теперь практически все время у нее, держать мою квартиру не имело никакого смысла.

Она сама об этом заговорила в начале июня. Мы тогда почти целый день занимались любовью, в перерывах лежали в постели обнявшись; потом она мне дрочила или сосала, потом я снова погружался в нее; мы оба еще ни разу не кончили, и я легко возбуждался от любого ее прикосновения, а ее влагалище оставалось постоянно влажным. Ей было хорошо, я это видел; ее глаза излучали покой. Часов в девять она предложила пойти поужинать в итальянский ресторан возле парка Монсури. Еще не совсем стемнело, стоял теплый вечер. После ужина мне надо было забежать домой, чтобы утром явиться на работу как подобает, в костюме и галстуке. Официант подал нам два фирменных коктейля.

– Послушай, Мишель, – сказала она, когда он отошел, – может, тебе переехать ко мне? Какой смысл нам и дальше играть в независимость? Или давай снимем вместе новую квартиру, если тебе так больше нравится.

Пожалуй, да: так мне нравилось больше; так я сильнее ощущал, что начинаю все с нуля. У меня не было опыта совместного проживания, у нее, впрочем, тоже. Человек привыкает к одиночеству и к независимости; не факт, что это хорошая привычка. Если я хотел получить что-то похожее на опыт семейной жизни, то случай представился явно подходящий. Я, разумеется, знал недостатки такого варианта; знал, что в супружеской паре желание притупляется быстрей. С другой стороны, оно все равно рано или поздно притупляется, таков закон жизни; а тут возможно возникновение союза иного рода – многие, по крайней мере, на это рассчитывают. В тот вечер, однако, желание, которое я испытывал к Валери, притупляться не собиралось. Перед тем как расстаться, я поцеловал ее в губы; она широко открыла рот и полностью отдалась поцелую. Я скользнул руками ей в трусы, обхватил ягодицы. Она отстранилась от меня, посмотрела по сторонам: улица была пустынна. Тогда она опустилась коленями на тротуар, расстегнула мне ширинку и взяла мой член в рот. Я прислонился спиной к ограде парка, чувствуя, что вот-вот кончу. Она выпустила пенис изо рта и стала дрочить его двумя пальцами, другой рукой поглаживая мои яйца. Она зажмурилась, и я выплеснулся ей в лицо. Мне показалась, что она сейчас разрыдается; этого не случилось, и она просто слизала сперму, стекавшую у нее по щекам.

На другой же день я занялся объявлениями; жилье хотелось подыскать в южной части города, поближе к ее работе. За неделю я нашел то, что нужно: большую четырехкомнатную квартиру на тридцатом этаже Опаловой башни у заставы Шуази. Никогда прежде я не жил в квартире с таким видом на Париж; правда, никогда прежде к этому и не стремился. Когда настало время переезжать, я обнаружил, что не дорожу ни единой вещью в своей квартире. И нет чтобы обрадоваться, ощутить эдакое опьянение независимостью, нет, я даже слегка испугался. Получалось, я за сорок лет не сумел привязаться ни к одному предмету. И было-то у меня всего-навсего два костюма, которые я носил поочередно. Ну еще книги, само собой; но я мог запросто купить их снова, среди них не нашлось ни одной ценной или редкой. Я встречал на своем пути множество женщин; ни от одной у меня не сохранилось ни фотографий, ни писем. Не осталось у меня и своих собственных фотографий и никаких воспоминаний о том, как я выглядел в пятнадцать, двадцать или тридцать лет. Никаких по-настоящему личных документов: все данные о моей персоне легко умещались в картонную папку стандартного формата. Неправильно думать, будто каждый человек своеобразен и неповторим; я, например, не видел в себе никаких следов этой самой своеобразности. Люди в большинстве случаев напрасно придают такое значение индивидуальным судьбам и характерам. Утверждение, что человеческая личность уникальна, не что иное как возвышенный вздор. О своей жизни помнишь немногим более, чем о некогда прочитанном романе, пишет где-то Шопенгауэр. Так оно и есть: немногим более.

5

Во второй половине июня дел у Валери опять прибавилось; работа разом с несколькими странами осложняется разницей во времени: теоретически можно оказаться занятым двадцать четыре часа в сутки. Дни становились все жарче, лето обещало быть великолепным; только наслаждаться им не получалось. После трудового дня я наведывался в ресторанчик “Братья Танг”, пробовал научиться азиатской кухне. Это оказалось сложнее, чем я думал; ингредиенты сочетались там в совершенно иных пропорциях, особым способом резались овощи, в общем, я столкнулся с другой ментальной структурой. В итоге решил обойтись кухней итальянской как более доступной для меня. Никогда бы не подумал, что буду находить удовольствие в стряпне. Любовь одухотворяет.

В пятидесятом уроке социологии Огюст Конт опровергает “нелепое метафизическое заблуждение”, в силу которого семья представляется подобием общества.

“Домашний союз, – пишет он, – основанный главным образом на привязанности и благодарности, предназначен в первую очередь для того, чтобы самим своим существованием непосредственно удовлетворять всем нашим симпатическим инстинктам, и не связан с идеей активного и долговременного сотрудничества для достижения какой-либо цели. Когда же координация деятельности становится единственным обоснованием связи, союз вырождается в простую ассоциацию и в большинстве случаев в скором времени распадается”.

У себя в министерстве я по-прежнему работал по минимуму; мне все же пришлось организовать две-три значительные выставки, справился я с ними без труда. Кабинетная работа нехитрая, достаточно быть внимательным, быстро принимать решения и их придерживаться. Я давно понял: не так важно принять наилучшее решение; главное, как правило, принять хоть какое-нибудь решение, но быстро, по крайней мере на государственной службе. Я отвергал одни проекты, оставлял другие, руководствуясь весьма расплывчатыми критериями, но за десять лет ни разу не попросил дополнительной информации; и в общем-то не испытывал угрызений совести. В глубине души я не был слишком высокого мнения о мире современного искусства. Большинство известных мне художников действовали совершенно так же, как предприниматели'. они отыскивали свободные ниши и старались поскорей их захватить. Подобно предпринимателям, они получали образование в одних и тех же учебных заведениях и формировались по одному образцу. Но были все-таки и различия: в искусстве давали более высокие премии за новации, чем в других областях; кроме того, художники нередко объединялись в стаи или круги и этим отличались от предпринимателей – одиноких волков, окруженных врагами: акционерами, чуть что норовящими сбежать, высшим руководством, готовым кинуть их в любую минуту. Рассматривая проекты, которые ложились ко мне на стол, я редко чувствовал у их авторов подлинную потребность в самовыражении. В конце июня состоялась выставка Бертрана Бредана, которого я с самого начала настойчиво проталкивал, к изумлению Мари-Жанны, привыкшей к пассивности и безразличию с моей стороны, тем более что ей самой творчество этого типа внушало глубочайшее омерзение. Художник не относился к числу молодых, ему было сорок три года, и вид он имел весьма потрепанный – напоминал поэта-пьянчугу в фильме “Жандарм из Сен-Тропе”. Прославился он тем, что набивал женские трусики мясом, которое постепенно тухло, и выпускал в выставочном зале мух, взращенных на собственных экскрементах. Впрочем, большого успеха он не добился: во-первых, не располагал нужными связями; во-вторых, упорно создавал подустаревший уже трэш. Я ощущал в нем какую-то подлинность; не исключаю, правда, что подлинным было его ничтожество. Он выглядел несколько неуравновешенным. Его последняя задумка была еще хуже предыдущих. Или лучше – это как посмотреть. Он снял фильм о том, что происходит с трупами людей, которые завещают свое тело науке, то есть, например, для использования студентами во время учебных вскрытий. На демонстрации фильма, смешавшись с публикой, несколько студентов медицинского факультета неожиданно подсовывали вам отрезанную руку или вырванный глаз, словом, шутили так, как, по распространенному мнению, и подобает юным медикам. Я имел неосторожность пригласить на вернисаж Валери, да еще после трудного рабочего дня. К моему удивлению, народу собралось много, в том числе весьма влиятельные особы: может, у Бертрана Бредана начинается полоса удач? Валери с трудом выдержала полчаса, после чего попросила меня увести ее. Тут как назло перед нами возник студент, держащий на ладони отрезанный пенис с тестикулами и волосками на них. Ее чуть не стошнило, она отвернулась и потащила меня к выходу. Мы укрылись в кафе “Бобур”.

Полчаса спустя туда ввалился Бертран Бредан в сопровождении двух-трех знакомых мне девиц и еще каких-то людей, среди которых я узнал шефа спонсорского отдела Депозитно-сберегательной кассы. Они расположились за соседним столиком, и мне ничего не оставалось, как пойти поздороваться. Бредан мне искренне обрадовался – я и в самом деле этой выставкой ему серьезно помог. Разговор затянулся, Валери подсела к нам. Не помню точно, кто предложил отправиться к “варварам” – в Ваг-Ваг — возможно, сам Бредан. Я согласился, совершив тем самым очередную глупость. Попытки большинства свингер-клубов включить в свою программу еженедельные вечера садомазохизма провалились. В отличие от них Ваг-Ваг, изначально предназначавшийся для садомазохистских практик и не требовавший, кроме особых случаев, строгого дресс-кода, со дня своего открытия пользовался популярностью. Я знал, что садомазохисты – публика весьма специфическая, утратившая всякий интерес к обычному сексу и, соответственно, к обычным секс-клубам.

У самого входа ерзала в клетке румяная женщина лет пятидесяти с кляпом во рту и в наручниках. Приглядевшись, я увидел, что ноги у нее прикреплены железными цепями к прутьям клетки; всей одежды на ней был только корсет из искусственной черной кожи, поверх которого свисала большая дряблая грудь. У этой рабыни имелся хозяин, намеревавшийся, по здешним обычаям, продать ее с молотка на один вечер. Похоже, ей тут не слишком нравилось; как я понял, она вертелась туда-сюда, пытаясь спрятать свои целлюлитные ягодицы – но напрасно, клетка-то была открыта с четырех сторон. Возможно, она таким способом зарабатывала на жизнь: я слышал, что люди продают себя в рабство по тысяче, а то и по две за вечер. Я вообразил, что это какая-нибудь мелкая служащая, телефонисточка из соцстрахования, сводившая таким образом концы с концами. Свободным оказался только один столик у входа в первый зал пыток. Как только мы сели, к нам приблизилась парочка: чернокожая госпожа с голым задом тащила на поводке совершенно лысого пузатого мужчину в тройке. Поравнявшись с нами, она остановилась и велела ему раздеться по пояс. Он повиновался и оголил довольно большие для мужчины вздутые сиськи. Она достала из сумочки два металлических зажима и прицепила их к красным продолговатым сосцам. Мужик скривился от боли. Затем она дернула за поводок, он опустился на четвереньки и поковылял за ней; складки живота у него тряслись, в тусклом освещении тело казалось очень бледным. Я заказал виски, Валери – апельсиновый сок. Она упорно глядела в стол, стараясь не замечать всего, что творилось вокруг, в разговоре не участвовала. Маржори и Жеральдина, знакомые девушки из Управления изобразительных искусств, наоборот, выглядели возбужденными. “Сегодня все очень целомудренно, очень”, – разочарованно проворчал Бредан. Он рассказал нам, что в иные вечера тут загоняют иголки в яички или в головку члена; а как-то раз одному типу домина клещами выдрала ноготь. Валери передернуло от отвращения.

– По-моему, это ужасная мерзость, – сказала она, не в силах больше сдерживаться.

– Почему мерзость! – удивилась Жеральдина. – Если участники соглашаются добровольно, то нет проблем. Договор как договор, не хуже любого другого.

– Не верю, что можно добровольно согласиться на унижения и страдания. А если и так, не думаю, что это достаточно веская причина.

Валери заметно нервничала, и я подумывал, не перевести ли мне разговор на палестино-израильский конфликт, а потом вдруг понял, что мне глубоко наплевать на мнение этих девиц; если они перестанут мне звонить – мне же лучше: работы меньше.

– Вообще-то мне все они противны, – сказал я и добавил немного тише: – И вы тоже.

Последней фразы Жеральдина не услышала или сделала вид, что не слышит.

– Если я совершеннолетний человек, – сказала она, – и желаю страдать и исследовать мазохистскую составляющую своей сексуальности, не понимаю, по какому праву кто-то мог бы мне помешать. У нас все-таки демократия.

Она тоже нервничала, и я уже чувствовал, что сейчас она перейдет к правам человека. При слове демократия Бредан взглянул на нее с презрением; он обернулся к Валери.

– Вы правы, – сказал он мрачно, – это полнейшая мерзость. Когда я вижу человека, который соглашается, чтобы ему выдрали ноготь, чтобы на него испражнились, и потом еще жрет говно своего палача, я нахожу это мерзким. Но именно мерзость в человеке и интересует меня больше всего.

Прошло несколько секунд, после чего Валери спросила с болью в голосе:

– Почему?

– Не знаю, – отвечал Бредан бесхитростно. – Я не верю, что на человеке лежит проклятие, потому что вообще не верю ни в какие проклятия и ни в какие благодати. Но мне кажется, что, всматриваясь пристальней в страдания и жестокость, господство и рабство, мы приближаемся к самой сути – к природе сексуальности. Вы не согласны?

Теперь он обращался ко мне. Да, я был не согласен. Жестокость свойственна человеку издавна, мы встречаем ее у самых примитивных народов: во времена первых племенных войн победители заботливо сохраняли жизнь некоторым пленникам, чтобы потом заставить их умирать в страшных муках. Эта особенность сохранялась на протяжении всей истории и дошла до наших дней: когда разражается война, хоть с внешним врагом, хоть гражданская, обычные моральные рамки рушатся, и – независимо от расы, национальности, культуры – неизменно появляются люди, находящие радость в изуверстве и истязаниях. Тому есть множество неоспоримых примеров, но только это не имеет ничего общего с истинным сексуальным наслаждением, столь же древним и столь же сильным. Короче, я был не согласен; но, как всегда, понимал, что спорить бесполезно.

– Пройдемся? – предложил Бредан, допив пиво.

Я пошел за ним в первый зал пыток, а все остальные за нами. Мы находились в подвале со сводчатым каменным потолком. Музыкальный фон слагался из очень низких органных аккордов, на которые накладывались вопли истязаемых. Музыка транслировалась через громадные усилители. Повсюду были красные прожекторы, маски и орудия пыток в специальных подставках; на оборудование, должно быть, угрохали целое состояние. В углублении, похожем на альков, висел прикованный мужчина, истощенный и лысый, ноги его были зажаты деревянными колодками на высоте полуметра от пола, а кисти наручниками прикреплены к потолку. Его госпожа, облаченная в черный латекс, сапоги и перчатки, расхаживала вокруг него с плетью из тонких ремешков, инкрустированных драгоценными камнями. Сначала она долго хлестала его по ягодицам размашистыми ударами с оттяжкой; мужик этот, совершенно голый, повернутый к нам лицом, орал от боли. Вокруг собрались зрители.

– Она, я думаю, на втором уровне, – шепнул мне на ухо Бредан. – Первый – это когда останавливаются при появлении крови.

Член и мошонка у мужчины болтались в пустоте, длинные и будто искривленные. Домина обошла его кругом, порылась в сумочке у себя на поясе, извлекла оттуда несколько крючков и всадила их в мошонку; проступили капельки крови. Половые органы она хлестала аккуратней. Тут все было на пределе: зацепившись за крючок, ремешок разорвал бы кожу. Валери отвернулась, прижалась ко мне.