Текст книги "Платформа"

9

Сураттхани – 816 тысяч жителей – представлен во всех путеводителях как место, напрочь лишенное достопримечательностей. Но без него не обойтись, если собираешься на паром к острову Самуй, – вот и все, что можно сказать. Между тем здесь живут люди, и город, как отмечает “Мишлен”, издавна считается важным центром металлургической промышленности, а с недавних пор тут развивается еще и машиностроение.

Что бы мы делали без машиностроения? Где-то далеко-далеко добывают железную руду, доставляют ее сюда на грузовых судах. Производство станков по большей части контролируется японскими фирмами. Сборка осуществляется в таких городах, как Сураттхани, по лицензиям NEC, “Дженерал Моторс”, “Фухимори”; в результате получаются автобусы, железнодорожные вагоны, паромы. Они используются в том числе и для перевозки западных туристов и туристочек, вроде Бабетт и Леа.

Я вполне мог с ними заговорить – мы путешествовали в одной группе; но на роль потенциального любовника я не претендовал, и это сразу сужало круг тем для беседы; с другой стороны, коль скоро мы купили одинаковые путевки, определенный контакт я мог установить. Бабетт и Леа, как выяснилось, работали в агентстве по связям с общественностью: организовывали мероприятия. Мероприятия? Ну да. С представителями различных учреждений или коммерческими компаниями, которые желают заниматься меценатством. То-то небось денежки гребут, подумал я. И да и нет. Сейчас инвестиции сократились: все нацелены на “права человека”. Но в общем ничего. Я поинтересовался их зарплатой. Хорошая. Могла бы быть и лучше, но все же хорошая. Примерно двадцать окладов рабочего на металлургическом заводе в Суратт-хани. Экономика – загадочная штука.

По прибытии в отель наша группа, полагаю, рассеялась; сам я не стал завтракать с остальными; они, эти остальные, мне порядком надоели. Я задвинул шторы и лег. Как ни странно, я сразу заснул, и приснилась мне молодая арабка, танцующая в вагоне метро. На Аишу она не была похожа, так, во всяком случае, мне казалось. Она держалась за стойку, как стриптизерша, и постепенно оголяла грудь, прикрытую узкой полоской из хлопковой ткани. Наконец, улыбнувшись, она обнажила ее полностью: потрясающая грудь, смуглая, крепкая, налитая. Облизнув пальчики, она погладила себе соски. Затем положила руку мне на брюки, расстегнула ширинку, вытащила член и принялась дрочить. Вокруг стояли люди, выходили на своих станциях. Она опустилась на четвереньки и задрала мини-юбку – трусов под ней не оказалось. Ее киска, покрытая черными как смоль волосами, манила меня, и я проник в нее. Народа в вагоне было много, но никто не обращал на нас внимания. Ничего подобного, конечно, не могло случиться в действительности. Это был сон, смешной сон изголодавшегося немолодого мужчины.

Проснувшись часов в пять, я увидел на простыне обильные пятна спермы. Поллюция… н-да, трогательно. Кроме того, к своему живейшему удивлению, я обнаружил, что у меня по-прежнему стояк; должно быть, дело в климате. На тумбочке брюхом вверх лежал таракан, можно было подробно изучить устройство его лапок. Отбегался, как сказал бы отец. Сам он умер в конце 2000-го и правильно сделал. Его жизнь, таким образом, целиком вписалась в XX век, до отвращения типичной частицей которого он и был. Я же этот рубеж пережил и оказался ни то ни се. Мне шел пятый десяток, вернее, самое его начало; мне, собственно, было сорок; это примерно середина пути. В определенном смысле смерть отца развязала мне руки; своего последнего слова я еще не сказал.

Наша гостиница стояла на восточном побережье острова Самуй и замечательно соответствовала идеалу тропического рая, каким его представляют турагентства в рекламных проспектах. Со всех сторон нас окружали холмы, поросшие густым лесом. Утопающие в зелени невысокие коттеджи амфитеатром спускались к огромному овальному бассейну, на концах которого располагались джакузи. Вплавь можно было добраться до бара на островке в центре бассейна. Еще несколькими метрами ниже начинался белый песчаный пляж, а дальше – море. Я настороженно огляделся; издали узнал Лионеля, барахтавшегося в волнах, словно увечный дельфин; затем развернулся и по мостику, перекинутому через бассейн, прошествовал в бар. С наигранной непринужденностью я изучил список предлагаемых коктейлей: как раз наступил счастливый час.

Я выбрал “Сингапурский слинг”, и в эту минуту появилась Бабетт. “Н-да…” – сказал я. На ней был раздельный купальник, состоящий из облегающих шорт и широкой полоски бюстгальтера – все в синеголубых тонах. Ткань исключительно тонкая; такой купальник особенно выигрышно смотрится мокрым. “Вы не купаетесь?” – спросила она. “М-м…” – ответил я. Следом явилась Леа, сексапильная в более классической манере: цельный ярко-красный виниловый купальник с высокими вырезами внизу и рассеченный черными застежками-молниями, открывавшими кожу (одна молния пересекала левую грудь, и из нее торчал сосок). Она кивнула мне и пошла к Бабетт, стоявшей у воды; когда она повернулась ко мне спиной, я в полной мере оценил ее великолепный зад. Эти девицы поначалу относились ко мне с опаской, но, после того как я заговорил с ними на пароме, пришли к выводу, что я существо безобидное и даже в своем роде занятное. Так оно примерно и было.

Они синхронно прыгнули в воду. Я чуть повернул голову и продолжал за ними наблюдать. За соседним столиком сидел двойник Робера Ю[6]6
  Робер Ю — лидер французских коммунистов в 1994–2003 годах.


[Закрыть]. Намокнув, купальник Бабетт и в самом деле выглядел эффектно: отчетливо выделялись соски и ложбинка между ягодицами; виднелся даже холмик волос на лобке, хотя она и стригла их довольно коротко. Между прочим, в это время люди работали, производили полезные вещи, иногда и бесполезные тоже. В общем, производили. А что я произвел за сорок лет своего существования? Прямо скажем, почти ничего. Я готовил информацию, обеспечивал доступ к ней и ее распространение; иногда еще занимался денежными переводами (в небольших масштабах: обычно я оплачивал незначительные счета). Словом, работал в сфере обслуживания. Без таких, как я, можно запросто обойтись. И все же моя бесполезность не так бросалась в глаза, как никчемность Бабетт и Леа; рядовой паразит, я не был от своей работы без ума и не пытался делать вид, что ее обожаю.

С наступлением темноты я вернулся в гостиницу и встретил в холле Лионеля, обгорелого, но счастливого. Он весь день купался; такая красота ему и во сне не снилась. “Мне пришлось экономить, чтобы скопить на поездку, но я не жалею”, – сказал он. Присев на край кресла, он поведал мне о своей повседневной жизни. Работал он в “Газ де Франс”, в юго-восточных пригородах Парижа; жил в Жювизи. Ему нередко случалось наведываться в очень бедные дома, где газовое оборудование не соответствовало норме. Если хозяева, несчастные старики, не могли оплатить переустановку, он вынужден был отключать им газ. “Люди в таких условиях живут… и представить себе невозможно. Всякого насмотришься”, – продолжал он, покачивая головой.

На свое житье он не жаловался. Район, правда, не очень; просто даже опасный район. В некоторые места лучше не соваться. Но в целом все ничего. “Ладно, сейчас мы в отпуске”, – заключил он и направился в столовую. Я же прихватил несколько рекламных брошюр и пошел читать их к себе в номер. Мне по-прежнему не хотелось есть со всеми. Человек в состоянии оценить себя лишь по отношению к другому; оттого и общение с другими невыносимо.

Леа рассказала мне, что остров Самуй не просто тропический рай, но еще и суперхайповое место. В полнолуние на соседнем островке Ланта закатывают грандиозные рейвы; туда приезжают даже из Австралии и Германии. “Как в Гоа”, – вставил я. “Да что там Гоа, – отрезала она. – Гоа – это отстой; за рейвом теперь надо ехать на Самуй или на Ломбок”.

Мне, собственно, ничего такого не требовалось. Я хотел всего-навсего получить полноценный body massage с качественным минетом и трахом. Казалось бы, чего проще; между тем, листая рекламные проспекты, я с нарастающей тоской убеждался, что на Самуе, похоже, иная специализация. Здесь предлагали всяческие иглоукалывания, натирания эфирными маслами, вегетарианскую кухню и китайскую гимнастику тай-чи; а вот про body massage или go-go бары – нигде ни слова. Кроме того, тут во всем ощущался удручающий американский, хуже – калифорнийский дух, нацеленный на healthy life и “медитативную деятельность”. В брошюре “Что есть на Самуе” мне попалось письмо читателя – некоего Гая Хопкинса, называвшего себя “приверженцем здоровой жизни” и регулярно приезжавшего на остров вот уже двадцать лет. “The aura that backpackers spread on the island is unlikely to be erased quickly by upmarket tourists”[7]7
  Присутствие шикарной публики не скоро вытравит здоровый туристский дух, царящий на острове (англ.).


[Закрыть], — заключал он; стало быть, дело дрянь. И на поиск развлечений не отправишься – гостиница стояла в стороне от всего; тут, собственно, все стояло от всего в стороне, поскольку нигде ничего не было. На карте острова не просматривалось явного центра, лишь горсточки бунгало, вроде нашей, вдоль тихих пляжей. Я с ужасом вспомнил, что Самуем усердно восхищался “Рутар”. Здесь, дескать, сумели избежать известных отклонений; ну и влип же я. Утешило меня – увы, теоретически – лишь осознание, что я чувствовал себя в состоянии кого-нибудь трахнуть. Мне ничего не оставалось, как взяться за “Фирму”; я перескочил на двести страниц вперед, потом вернулся на пятьдесят назад и случайно наткнулся на сцену секса. Интрига уже порядочно продвинулась: Том Круз переместился на Каймановы острова, где разрабатывал (а может, наоборот, разоблачал – неясно по тексту) какую-то систему уклонения от налогов. Короче, он познакомился там с обворожительной метиской – девушкой неробкого десятка. “Митч услышал шуршание материи и увидел, как юбка упала к ногам Эйлен, оставив ее в бикини на завязочках”. Я расстегнул молнию ширинки. Далее следовал странный, психологически труднообъяснимый пассаж. “Уходи, – шептал ему внутренний голос. – Брось бутылку пива в океан, а юбку на песок. Ноги в руки и дуй домой. Быстро!” Но Эйлен, по счастью, никто ничего такого не нашептывал. “Плавным движением она завела руку за спину, развязала бюстгальтер, тот соскользнул, обнажив грудь, казавшуюся теперь еще пышней. – Не подержите? – спросила она, протягивая ему легкий, как перышко, нежный и белый кусочек ткани”. Я добросовестно дрочил, воображая ночь и метисок в крошечных бикини, и в итоге со вздохом удовлетворения кончил в раскрытую книгу. Теперь склеится; ну да ладно, такое второй раз читать не станешь.

С утра пляж был пуст. Сразу после завтрака я искупался; воздух еще не накалился. Скоро солнце поползет по небу вверх, увеличивая риск заболевания раком кожи у представителей белой расы. Я рассчитывал пробыть на пляже столько, сколько нужно горничным для уборки моей комнаты, а затем вернуться, лечь в постель и включить на полную мощь кондиционер; на свободный день я запланировал покой.

Том Круз между тем продолжал терзаться по поводу этой истории с метиской; более того, собрался рассказать все жене (роль просто любимой ее не устраивала – в этом, собственно, и заключалась вся проблема: ей непременно хотелось быть самой сексуальной и самой желанной из всех женщин). Этот идиот вел себя так, словно и впрямь его браку что-то угрожало. “Если она сохранит хладнокровие, проявит великодушие, он скажет ей, что глубоко сожалеет, и пообещает, что больше этого не повторится. Если же она разразится рыданиями, тогда он станет молить о прощении – на коленях, если потребуется, – и поклянется на Библии, что это никогда не повторится”. В сущности, что в лоб, что по лбу; однако нескончаемые и никому не интересные угрызения совести героя мешали развитию действия – драматического как-никак: в деле были замешаны ужасные мафиози, ФБР и, может, даже русские. Поначалу его нытье раздражало, а потом стало просто вызывать тошноту.

Я попробовал почитать второй американский бестселлер: “Тотальный контроль” Дэвида Балдаччи, но он оказался еще хуже. На этот раз речь шла не об адвокате, а о сверходаренном юном программисте, вкалывавшем по сто десять часов в неделю. Зато жена у него работала адвокатом – по девяносто часов в неделю; у них был ребенок. В роли злодея выступала некая “европейская” компания, пытавшаяся путем мошенничества захватить рынок, который по праву должен был принадлежать тому самому американскому предприятию, где работал наш герой. Во время переговоров европейские злодеи курили “без малейшего стеснения”, буквально отравляя атмосферу, но герой сумел выстоять. Я вырыл в песке ямку и похоронил в ней обе книги; оставалось теперь найти, что читать. Жить без чтения опасно: приходится довольствоваться реальностью, а это рискованно. Когда мне было четырнадцать лет, я заблудился однажды на лыжах в густом тумане; мне пришлось пробираться через лавинные коридоры. Больше всего мне запомнились низкие свинцовые облака и абсолютная тишина над горами. Я знал, что лавина может сорваться в любую минуту от одного моего неловкого движения и даже без видимых причин: от неощутимого повышения температуры или дуновения ветра. Снежная масса подхватит меня, швырнет с высоты нескольких сотен метров к подножью скалистой гряды, где я умру, возможно, мгновенно. И все же я совсем не испытывал страха. Досадно было бы, если бы так случилось, досадно за себя и за других. Я бы предпочел смерть более подготовленную и торжественную, чтоб была болезнь, церемонии, слезы. Откровенно говоря, я сильнее всего сожалел, что не познал тела женщины. В зимние месяцы отец сдавал второй этаж; в том году у него жила чета архитекторов. Их дочери Сильви было, как и мне, четырнадцать лет; похоже, я ее привлекал, во всяком случае, она искала моего общества. Она была маленькая, миловидная, с черными кудрявыми волосами. Интересно, внизу у нее волосы тоже черные и кудрявые? Вот такие мысли лезли мне в голову, пока я брел по склону горы. С тех пор я часто размышлял об этой своей особенности: когда мне угрожает опасность, даже смертельная, я не испытываю никакого волнения, никакого выброса адреналина. Я бы тщетно пытался испытать те ощущения, которые привлекают любителей экстремального спорта. Я не отличаюсь храбростью и по возможности избегаю опасности; когда же она встречается, воспринимаю ее с незамутненностью теленка. Не следует искать в этом какого-то глубинного смысла – тут вопрос физиологии, количества гормонов; говорят, иные человеческие особи, с виду такие же, как я, не чувствуют волнения при виде женского тела; от него я впадал тогда, да и сейчас еще иногда впадаю в состояние экстаза и ничего не могу с собой поделать. Но в большинстве жизненных ситуаций я ощущал в себе пустоту вычищенного пылесоса.

Солнце начинало припекать. На пляже появились Бабетт и Леа, они устроились метрах в десяти от меня. Сегодня они были с голой грудью, а в остальном одеты просто – в одинаковых белых бикини. Они, судя по всему, познакомились с какими-то парнями, хотя не думаю, что они собирались с ними спать: парни были неплохие, достаточно мускулистые, но не супер; в общем, ничего особенного.

Я поднялся, собрал вещи; Бабетт оставила рядом с купальным полотенцем журнал Elie. Обернувшись, я посмотрел на море: подружки плескались и шутили с парнями. Я быстро нагнулся, сунул журнал к себе в сумку и перебрался на другое место.

Море было спокойное, взгляд уносился далеко на восток. По ту сторону его, наверное, Камбоджа или Вьетнам. Посередине между берегом и горизонтом маячила яхта; быть может, какие-нибудь миллиардеры коротают время, бороздя далекие моря – жизнь монотонная и романтичная одновременно.

Ко мне приближалась Валери, она ступала по самой кромке воды и время от времени шаловливо отпрыгивала в сторону, спасаясь от сильной волны. Я живо приподнялся на локтях и с болью обнаружил, что у нее восхитительное тело. В довольно целомудренном раздельном купальнике оно выглядело на редкость привлекательным; грудь плотно заполняла бюстгальтер. Я легонько махнул ей рукой, полагая, что она меня не заметила, но в действительности она уже направлялась ко мне; женщин не так просто застать врасплох.

– Вы читаете Elie? – спросила она удивленно и немного насмешливо.

– М-м… – ответил я.

– Можно взглянуть? – И она села рядом со мной. Непринужденно, привычными движениями она пролистала журнал: раскрыла странички моды, посмотрела начало: “Вам хочется почитать”, “Вам надоело сидеть дома”…

– Вчера вечером вы снова ходили в массажный салон? – спросила она, покосившись на меня.

– М-м… нет. Я его не нашел.

Она качнула головой и погрузилась в изучение основного материала: “Запрограммированы ли вы любить его долго?”

– Ну и каков результат? – спросил я, выждав некоторое время.

– У меня никого нет, – ответила она просто.

Эта девушка меня совершенно сбивала с толку.

– Я плохо понимаю этот журнал, – сразу же продолжала она. – Тут говорят только о моде, о новых тенденциях; что пойти посмотреть, что прочитать, за что нужно бороться, новые темы для разговора… Читательницы не могут носить то, что надето на этих моделях, так почему их должны интересовать новые тенденции? Обычно это женщины в возрасте.

– Вы думаете?

– Я уверена. Моя мать его читает.

– Возможно, журналисты пишут о том, что интересует их самих, а не читательниц.

– Это должно быть экономически нерентабельно; вещи делаются для того, чтобы удовлетворять запросы клиентов.

– Так, может, это и удовлетворяет запросы клиентов.

Она задумалась, потом сказала неуверенно:

– Может, и так…

– Думаете, в шестьдесят лет вы не будете интересоваться новыми тенденциями? – настаивал я.

– Надеюсь, нет, – отвечала она искренне.

Я закурил сигарету.

– Если и дальше оставаться на солнце, мне надо намазаться кремом, – сообщил я меланхолично.

– Сначала искупаемся! А потом намажетесь.

Она мигом вскочила на ноги и потащила меня в воду.

Плавала она хорошо. Что касается меня, не могу сказать, что плаваю: так, на спине чуть-чуть лежу, я быстро устаю.

– Вы быстро устаете, – сказала она. – Это оттого, что много курите. Вам надо заниматься спортом. Я за вас возьмусь! – Она сжала мне бицепс. О нет, шептал я про себя, нет. Наконец она угомонилась и легла загорать, предварительно хорошенько вытерев голову. Всклокоченные длинные волосы ее очень красили. Бюстгальтер она снимать не стала, а жаль; мне очень хотелось, чтоб она его сняла. Очень хотелось увидеть ее грудь, прямо тут, немедленно.

Она перехватила мой взгляд и чуть-чуть улыбнулась.

– Мишель… – сказала она немного погодя. Я вздрогнул от того, что она назвала меня по имени. – Почему вы чувствуете себя таким старым? – спросила она, глядя мне прямо в глаза.

Это был отличный вопрос; я даже слегка поперхнулся.

– Можете не отвечать сразу… – милостиво добавила она. – У меня есть для вас книга. – И она достала ее из сумки. К своему изумлению, я узнал желтую обложку серии “Маска” и прочел название: “Долина” Агаты Кристи. Я слегка обалдел:

– Агата Кристи?

– И все-таки прочтите. Думаю, вас заинтересует.

Я тупо кивнул.

– Обедать не идете? – спросила она минуту спустя. Был уже час дня.

– Нет… Думаю, нет.

– Вам не слишком нравится жизнь в коллективе?

Ответа не требовалось; я улыбнулся. Мы собрали вещи и вместе покинули пляж. По дороге встретили Лионеля, который бродил словно неприкаянный; он приветливо помахал нам, но при этом выглядел уже не таким счастливым, как вчера. Не случайно на отдыхе редко встречаешь одиноких мужчин. Обычно они держатся напряженно, желая и одновременно не решаясь предаться активным развлечениям. Чаще всего так и уходят восвояси, реже – окунаются в увеселительные мероприятия с головой. У входа в ресторан я расстался с Валери.

В каждой новелле о Шерлоке Холмсе мы, разумеется, узнаем его характерные черты, вместе с тем автор непременно добавляет какую-нибудь новую деталь (кокаин, скрипка, существование старшего брата Майкрофта, пристрастие к итальянской опере… услуги, оказанные некогда царствующим европейским фамилиям… самое первое дело, которое Шерлок распутал еще юношей). Каждая новая вскрытая подробность заставляет подозревать новые тайны, и в конечном итоге мы имеем живой и привлекательный образ: Конан Дойль сумел сочетать в нужной пропорции радость открытия и радость узнавания. Мне всегда казалось, что в отличие от него Агата Кристи чрезмерно полагается на радость узнавания. Описывая Пуаро в начале романа, она, как правило, ограничивается несколькими штрихами – самыми очевидными приметами персонажа (маниакальное пристрастие к симметрии, лакированные ботинки, скрупулезная забота о своих усах); при чтении худших ее романов создается даже впечатление, что вступительные фразы она просто целиком переписывает из книги в книгу.

Но “Долина” была интересна не этим. И даже не многозначительной фигурой скульпторши Генриетты – она понадобилась Кристи, чтобы изобразить не просто муки творчества (в одном из эпизодов она уничтожает, едва закончив, созданную ценой неимоверных усилий скульптуру, поскольку той чего-то не хватает), но и ту особую боль, которая знакома только художнику: неспособность быть по-настоящему счастливым или несчастным, невозможность по-настоящему ощутить ненависть, отчаяние, радость или любовь, постоянное наличие некоего эстетического фильтра между художником и миром. В образ Генриетты писательница вложила много себя самой, и ее искренность не подлежит сомнению. К сожалению, художник, смотрящий на мир со стороны, воспринимающий его двояко, опосредованно и, следовательно, недостаточно остро, тем самым становится как персонаж менее интересен.

Агата Кристи на протяжении всей своей жизни придерживалась глубоко консервативных убеждений и категорически не принимала идею социального распределения доходов. Но именно приверженность консервативным взглядам позволяла ей на практике рисовать безжалостные портреты английской аристократии, привилегии которой она отстаивала. Ее леди Энкейтелл – персонаж гротескный, почти неправдоподобный, временами пугающий. Писательница была очарована своим персонажем, забывшим все правила поведения, которых придерживаются обычные люди; она, должно быть, от души веселилась, когда сочиняла фразы вроде следующей: “Так трудно познакомиться по-настоящему, когда в доме совершено убийство”; но симпатии автора, понятно, не на стороне леди Энкейтелл. Она с большой теплотой рисует Мидж, вынужденную по будням работать продавщицей, чтобы заработать себе на жизнь, а выходные проводить в кругу людей, понятия не имеющих о том, что такое работа. Мужественная, деятельная Мидж безнадежно любит Эдварда. Эдвард считает себя неудачником: он ничего не добился в жизни, не смог даже стать писателем; вместо этого кропает полные грустной иронии заметки для журналов, известных лишь библиофилам. Он трижды делал предложение Генриетте, но безуспешно. Генриетта состоит в связи с Джоном, восхищается его ослепительным обаянием, его силой; однако Джон женат. Убийство Джона разрушает хрупкое равновесие неосуществленных желаний, связывающих всех персонажей: Эдвард наконец понимает, что Генриетта никогда его не полюбит, потому что до Джона ему далеко; сблизиться с Мидж ему не удается, и жизнь кажется окончательно загубленной. Начиная с этого места роман становится волнующе странным, как будто перед тобой быстро течет глубокая река. В сцене, где Мидж спасает Эдварда от самоубийства и он предлагает ей стать его женой, книга Агата Кристи достигает восхитительной, почти диккенсовской высоты.

“Она крепко сжала его в объятиях. Он улыбнулся:

– Ты такая горячая, Мидж… такая горячая…

Вот оно каково, отчаяние, подумала Мидж. Оно леденит, оно – холод и бесконечное одиночество. До этой минуты она никогда не понимала, что отчаяние холодное; она воображала его обжигающим, пылким, бурным. Но нет. Отчаяние – это бездонная пропасть ледяной черноты, невыносимого одиночества. И грех отчаяния, о котором говорят священники, это грех холодный, состоящий в обрубании живых, горячих человеческих связей”.

Я закончил чтение часам к девяти; затем встал, подошел к окну. Море было спокойным, мириады светящихся точек плясали на его глади; легкое сияние окружало лунный диск. Я знал, что сегодня в честь полнолуния на острове Ланта состоится пресловутый ночной рейв; Бабетт и Леа наверняка отправятся туда, и еще добрая часть отдыхающих. Как легко отстраняться от жизни, самому отодвигать ее в сторону. Когда началась подготовка к вечеру, когда к гостинице стали подъезжать такси, а в коридорах засуетились курортники, я не чувствовал ничего, кроме грустного облегчения.